Текст книги "деньги не пахнут 5 (СИ)"
Автор книги: Константин Ежов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Сработало? – едва слышно пробормотал кто-то за кадром.
На экране ведущий с ровным, почти безжизненным голосом излагал суть конфликта:
– Юристы "Theranos" нанесли яростный удар, называя Сергея Платонова безрассудным и опасным человеком, ослеплённым мимолётной славой. По их версии, он просто выбрал компанию в качестве очередной мишени. В ответ сторона Платонова заявила, что "бизнес-практики Theranos балансируют на грани мошенничества", и потому обвинения в клевете несостоятельны – ведь обман действительно имел место.
Сухой голос диктора словно звенел от холода, беспристрастно раскладывая обе позиции. Всё шло именно так, как и было задумано. Но настоящая интрига только начиналась.
– Однако поведение Сергея Платонова во время допроса свидетелей вызвало вопросы. После одного-единственного вопроса он замолчал, фактически согласившись с доводами "Theranos" и даже признав нанесённый ущерб.
По губам Сергея скользнула улыбка. Суд всегда начинался с аргументов истца – сегодня не стало исключением.
Сторона "Theranos" вывела целую армию свидетелей и документов, выверенных до запятой. Все они должны были доказать одно: опасность Сергея Платонова, его злонамеренность и масштаб нанесённого ущерба. Но истинное содержание процесса знали только те, кто сидел в зале суда. Остальные видели лишь экран – и ту картину, что рисовали журналисты.
А журналисты, как и ожидалось, смотрели исключительно на него. Именно туда, куда их направляла подготовленная рука.
– После первого вопроса Сергей Платонов столкнулся с ограничениями NDA и замолчал. Он больше не задавал вопросов – будто дальнейшие слова потеряли смысл.
– И ведь речь идёт об "Касатке"! Разве он тот, кто сдаётся из-за бумажной преграды?..
– Однако его поведение не менялось – вопрос, пауза, молчание перед NDA и признание. Что же это значит?
Сергей тихо усмехнулся. Всё шло прекрасно.
На самом деле положение было катастрофическим. Чтобы выиграть процесс, требовались доказательства и свидетели. А доказательства – недоступны.
Фальсифицированные отчёты "Theranos" о доходах? Прямое подтверждение лжи – но засекречено. Конфиденциальная информация. Недопустимо к представлению.
Свидетели? Как и предупреждал Блэкуэлл, каждый подписал соглашение о неразглашении. Рты запечатаны.
Оставался единственный путь.
"Ударить по самому NDA."
Как раз к тому моменту, когда интерес к "Касатке" достиг пика, в "The Wall Street Times" появилась статья – о странных, почти садистских контрактах "Theranos", которые мучили сотрудников.
И вот теперь, в зале суда, даже "Касатка" заставили замолчать перед этим NDA? Люди не могли не задуматься.
– Что вообще такое NDA?
– Это соглашение о конфиденциальности, устанавливаемое компанией.
– Какие данные оно включает?
– У каждой фирмы – свои правила.
– Но насколько жестким должен быть NDA, если даже Сергей Платонов не смеет его нарушить?
Пока что это был лишь искорка, но стоило чуть подуть – и загорелось бы пламя.
На следующий день суд возобновился.
Свидетель со стороны "Theranos" – сухой, нервный кадровик – мял в руках папку, бормоча о "вреде, нанесённом компании действиями Платонова". Сергей не перебивал. Дождался, когда тот выговорится, и спокойно произнёс:
– Мы признаём, что заявления Сергея Платонова нанесли ущерб компании.
Реплика упала в зал, как камень в воду. Юристы "Theranos" торжествующе оживились, но ненадолго.
Сергей чуть склонил голову и бросил короткий, будто случайный вопрос:
– А какую программу использует ваш HR-отдел?
Свидетель вздрогнул. Этот вопрос уже всплывал на аудите, и ответ на него мог стать ловушкой.
– Возражаю! Вопрос не имеет отношения к делу! – взвизгнул адвокат "Theranos".
– Этот вопрос напрямую связан с заявленным ущербом во время аудита, – отозвался Сергей, спокойно, без нажима.
– Отклонено, – произнёс судья после короткой паузы.
Кадровик побледнел. Пальцы судорожно теребили уголок стола.
– Не могу раскрыть эту информацию. Она засекречена соглашением о конфиденциальности.
– Даже название программы? Оно тоже под NDA? – уточнил Сергей, склонив голову чуть набок, будто разглядывал редкую бабочку.
– Она не разработана внутри компании… но всё равно разглашать нельзя.
В зале воцарилась тишина, в которой звенел каждый вдох. Где-то щёлкнула шариковая ручка, кто-то кашлянул, а судья, нахмурившись, сделал пометку в блокноте.
А за окнами, над зданием суда, кружили чайки – их крики звучали почти издевательски, как эхо происходящего внутри.
– Тогда сколько руководящих должностей сейчас остаётся вакантными? – спросил Сергей Платонов, глядя прямо на свидетеля.
– …Эта информация тоже подпадает под действие NDA, – пробормотал тот, нервно сглатывая.
– Вопросов больше нет, – спокойно произнёс адвокат и опустился на своё место.
Сергей слегка усмехнулся, качнув головой – будто в беззвучном признании: вот она, стена, глухая, гладкая, без единой трещины. Стена NDA. Невозможно проломить.
В зале стоял запах пвли и кофе, пролитого кем-то утром на ковёр. Воздух густел от напряжения, шелест бумаг казался громче обычного, а тиканье часов будто издевалось над каждым присутствующим.
Снаружи же, в глазах наблюдателей, всё выглядело иначе.
– И вновь Сергей Платонов оказался бессилен перед неприступной стеной NDA.
– Но ведь странно, не правда ли? С каких это пор количество свободных должностей у руководства стало секретной информацией? У любой компании этот список можно найти на сайте. Почему же "Theranos" прячет даже это?
Причина была проста и постыдна. Места главного финансового и медицинского директоров пустовали – и компания, занимавшаяся медицинскими приборами, фактически оставалась без специалистов по медицине и регуляциям.
– А уж когда HR-система становится "секретной разработкой" – тут и вовсе смешно.
– Если бы речь шла о какой-то инновации – другое дело. Но программное обеспечение отдела кадров? Обычный коммерческий продукт.
Всё это скрывали не случайно. Стоило назвать программу, и Сергей мог бы доказать, что во время аудита "Theranos" лгала. Лгала, и системно, и хладнокровно. Но это знали только участники процесса. Для остального мира компания выглядела как чудовищно закрытая организация, маскирующая даже мелочи под видом корпоративной тайны.
Интернет тем временем гудел, словно пчелиный улей:
– Серьёзно? Это засекречено? Невероятно.
– "Запечатанная" – вот подходящее слово. Что дальше – туалетная бумага под NDA?
– Что-то тут не чисто…
– Интересно, какую HR-систему они используют? Может, это программа для слежки за сотрудниками?
– Их NDA – как чёрная дыра. Поглощает всё.
Подозрения росли, как пожар в сухом лесу, подхваченные ветром общественного возмущения. Но этого было недостаточно. Нужно было подбросить ещё поленьев.
На следующий день адвокаты "Theranos" вывели нового свидетеля – представителя отдела по связям с инвесторами. Тот должен был доказать, как сильно пострадала компания.
– Мы признаём, что заявления Сергея Платонова нанесли вред "Theranos", – прозвучало спокойно и коротко.
После мгновения тишины следовал новый вопрос:
– Сколько времени уже вакантна должность финансового директора?
Ответ пришёл с заминкой, почти шёпотом:
– Эта информация защищена NDA.
– Вопросов больше нет, – произнёс адвокат, и зал вновь наполнился сухим шелестом бумаг.
Отчаяние. Безнадёжность. Всё повторялось, как заведённый механизм. Вопрос – стена – молчание.
Но именно в этом повторении и заключался план. Ведь секреты теряют силу, когда становятся публичными. Особенно в стране, где свободу слова чтут, как святыню.
– Главный финансовый директор – ключевая фигура для инвесторов, но даже эта информация скрыта под NDA? Это выходит за пределы здравого смысла.
– Существует ли вообще другое соглашение о неразглашении, доведённое до такого абсурда?
– Не пора ли провести расследование? Ведь подобное ограничение может нарушать конституционные принципы.
Резонанс рос, как шторм. Со всех сторон слышались голоса:
– Такой уровень секретности – как в Северной Корее! Неудивительно, что "Касатка" взялась за них!
– Что они там прячут? Рабов в подвале?
– "Theranos" – это что, тайное общество? Для обычной компании такие меры невозможны.
– Конгресс должен вмешаться.
– NDA, чтобы заткнуть сотрудников, NDA, чтобы ослепить инвесторов – идеальная схема мошенников!
– Где комиссия по ценным бумагам? Почему никто не проверяет эту компанию?
Имя "Theranos" всё чаще звучало рядом со словами "диктатура", "секта", "фабрика рабов".
И постепенно эта волна негодования докатилась до самого суда, где запах бумаги и напряжение становились всё гуще, а каждое слово, произнесённое под присягой, эхом отзывалось за пределами зала – в сердцах тех, кто наблюдал за этим спектаклем со стороны.
Зал суда будто взорвался от глухого удара слов, прозвучавших с трибуны свидетеля
– Не могу разглашать эту информацию из-за соглашения о неразглашении.
Поначалу наступила короткая, напряжённая пауза – словно воздух сам затаил дыхание, не решаясь пошевелиться. А потом пространство взорвалось гулом.
– Бууу! – выкрикнул кто-то из задних рядов, и этот звук подхватили десятки голосов.
– Что вы скрываете?! – крикнули из другого угла, и тут же зал наполнился яростью, шорохами, тяжёлым дыханием и нервным перешёптыванием.
Пахло потом. Люди приходили уже не ради истины – ради зрелища, ради возможности выплеснуть злость на компанию, чьи договоры о неразглашении стали символом молчаливого зла.
Судья ударил молотком, его голос был хриплым и гневным:
– Тишина! Если беспорядки продолжатся, всех удалю из зала!
Но тишины уже не было. Воздух вибрировал от раздражения. Взгляды публики стали злыми, как у хищников, почуявших кровь – каждая пара глаз метала осуждение. Даже присяжные начали переминаться, обмениваться взглядами – в их лицах сквозила растущая тень сомнения.
За столом защиты лица побледнели. Блэкуэлл сжал ручку так, что побелели костяшки пальцев, а Холмс опустила взгляд, будто ощутив на шее невидимую петлю. Соглашение, которым они прикрывались, теперь душило их собственными руками.
Но это было лишь начало. Сергей Платонов затеял игру куда более опасную – и огонь, к которому он вел, только разгорался.
***
После заседания воздух в конференц-зале пах табаком и свежесваренным кофе.
Блэкуэлл первым нарушил тишину:
– Нужно остановиться.
Холмс нахмурилась, её голос прозвучал резко, с едва заметной дрожью:
– Разве у нас не преимущество?
– Да. Но оно тает, – выдохнул он, устало потерев виски.
В его глазах стояла тревога, словно на дне прозрачной воды пряталась черная тень.
– Если продолжим, накроет шторм. Люди уже кипят. Пахнет бедой….
Фактически, Платонов пока не предъявил неопровержимых доказательств. Закон всё ещё склонялся на сторону "Тераноса". Но интуиция шептала: выигранный процесс может обернуться катастрофой.
– Если дело не остановить, начнут расследовать ваши методы, ваши контракты…. Даже если победим в суде, вас растопчут проверками. Разве это будет победа?
Холмс молчала, сжимая пальцы на подлокотнике стула. Блэкуэлл говорил всё громче, почти шепотом, но с отчаянной настойчивостью:
– Это точка невозврата. Перейдём её – и начнётся буря на уровне страны. Лучше отступить сейчас, сохранить компанию.
Повисла тяжёлая тишина. Часы на стене тикали так громко, что каждый удар отдавался в груди.
– Осталось всего несколько свидетелей…, – произнесла Холмс, словно в надежде найти лазейку.
– Нет. Ещё один вызов – и Платонов повторит своё шоу: вопрос, NDA, молчание. И публика снова взорвётся.
В зале суда с каждой минутой их позиция крепла юридически, но рушилась нравственно. Народ уже выбрал сторону.
Блэкуэлл внутренне скрипнул зубами: "Чёртов ублюдок!" Он видел насквозь эту игру – молчание как оружие. Сначала считал её фарсом, но теперь это молчание оказалось громче любых обвинений.
Платонов не пытался выиграть суд. Он завоёвывал толпу. И толпа уже принадлежала ему.
Блэкуэлл откинулся в кресле, глаза устало сузились.
– Придётся договариваться. Сам займусь.
Холмс долго не отвечала, потом медленно кивнула. Для неё главное было одно – удержать инвесторов, не дать кораблю утонуть.
Когда заседание закончилось и здание суда опустело, воздух над улицей пах дождём и бензином. Блэкуэлл снял перчатки, посмотрел на свои ладони, потом набрал номер. Гудки звучали долго, глухо. Когда на том конце ответили, он сказал спокойно:
– Сергей Платонов? Это Блэкуэлл. Нам нужно встретиться. В моём офисе.
Голос был ровным, но внутри всё кипело, как перед грозой.
В тесном, пропахшем кофе и кожей кабинете Блэкуэлл разложил перед Сергеем Платоновым аккуратную кипу бумаг. Каждое движение его было отточенным, холодным – как у хирурга, готовящегося к сложной операции. Воздух стоял густой, неподвижный, с запахом перегретого пластика и едва уловимым ароматом дорогого парфюма.
– Предлагаю прекратить тяжбу с обеих сторон, – произнёс он ровно, будто читая приговор. – Объявим, что достигли мирного соглашения. Взамен мы отказываемся от всех исков и требований по компенсации убытков.
На губах Платонова расцвела спокойная, почти лениво-насмешливая улыбка. Следа той подавленности, что он показывал в зале суда, не осталось. Блэкуэлл ощутил, как в груди растёт раздражение, горячее и колкое, словно в рот набросали уголь. Но лицо его оставалось безупречно спокойным – ледяная маска профессионала.
– Это не самый плохой вариант, согласись? – продолжил он, чуть понижая голос. – Иначе дело мы всё равно выиграем, а тебе придётся выплатить четыре и девять миллиарда долларов.
Сергей медленно выдохнул и склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то внутри.
– Ах, значит, вы пришли предложить милость? – в голосе его звучала лёгкая насмешка, а на губах играла улыбка, почти беззвучная, но отчётливо режущая слух.
Блэкуэлл сжал пальцы на столешнице. В воздухе пахло железом и потом. Он проглотил раздражение и сделал последний ход:
– Что тебе нужно?
Ответ прозвучал просто, почти шутливо:
– Иск.
Мгновение тишины.
– Продолжим.
В глазах Платонова мелькнул блеск – не ярость и не безумие, а азарт. Тот самый, что появляется у человека, который видит впереди не поражение, а интересную игру.
Блэкуэлл почувствовал, как по спине пробежал холод.
– Подумай хорошенько. Даже если "Теранос" рухнет, ты останешься с долгом в четыре миллиарда девятьсот миллионов. Потянешь?
– Ничего. Готов к такому риску.
– Серьёзно?
– Раз уж зашли так далеко – дойдём до конца.
Блэкуэлл поднял брови.
– Ты ведь понимаешь, что выиграть невозможно?
Платонов чуть наклонился вперёд, глядя прямо в глаза:
– Если это повторять слишком часто, люди начнут сомневаться. Может, решат, что пытаетесь заставить замолчать.
Слова зависли между ними, как лезвие. Блэкуэлл не сразу ответил – слишком очевидной была ловушка.
Продолжить процесс – значит, будто подтверждать обвинения. Прекратить – значит признать вину. Вызывать свидетелей – давление. Молчать – тоже давление.
Капкан захлопнулся. "Теранос" оказался в нём беспомощно, как зверь, пойманный в стальную петлю. Безвыходность пахла отчаянием, страхом и антисептиком.
– Ну что ж, – сказал Платонов, поднимаясь. Его голос был лёгким, почти весёлым. – Поживём – увидим.
Он вышел, оставив за собой тихое потрескивание кондиционера и горький запах остывшего кофе, к которому так и не притронулся.
***
Такси мягко покачивалось на вечерних улицах. За окном тянулись неоновые огни, стекло покрывали капли дождя, и город шумел низко, как огромное море. На переднем сиденье, наконец нарушив молчание, адвокат повернулся:
– Блэкуэлл говорил правду, – произнёс он тихо, будто опасаясь, что слова сорвутся не туда. – Даже если толпа за нас – закон может повернуться против. Продолжим в том же духе, и выплаты будут колоссальными.
Дождь барабанил по крыше, пахло мокрым асфальтом и бензином. Платонов смотрел вперёд, взгляд его был спокоен, как у шахматиста, уверенного в своём ходе.
– Всё в порядке. Победу решит один человек.
С самого начала ставка была сделана на одного свидетеля. Киссинджера.
Стоило ему выйти на трибуну – и весь процесс перевернётся. Вопрос был только в том, заговорит ли он.
– Ты уверен, что он согласится? – спросил адвокат с сомнением.
Платонов улыбнулся. Киссинджер жил репутацией. Признать на публике "Меня обманули" – всё равно что выстрелить себе в сердце. Пока что – немыслимо.
Но общественное мнение, если разгорится по-настоящему, способно вывернуть даже железных людей.
Платонов взглянул в мутное отражение в окне, где огни города дрожали, как огоньки на воде.
– Нужно лишь чуть сильнее надавить. Совсем немного, – произнёс он тихо, и уголки губ вновь дрогнули в улыбке.
Глава 10
В душном кабинете, где пахло тревогой, повисла вязкая тишина. За широкими окнами вечерний свет с трудом пробивался сквозь стекло, оставляя на стенах тусклые полосы. Лёгкое гудение кондиционера смешивалось с ровным тиканьем настенных часов – будто отсчитывалось время до неминуемого решения.
Блэкуэлл первым нарушил молчание. Его голос прозвучал глухо, как удар по деревянному столу:
– Будем вызывать ещё одного свидетеля?
Выбор теперь принадлежал ей – Холмс. В глазах женщины, обычно холодных и сосредоточенных, мелькнуло колебание, будто где-то внутри тлел огонёк сомнения.
– Какой вариант принесёт больше выгоды? – произнесла она негромко, чуть хрипло.
– Сейчас не время искать лучший исход, – ответил Блэкуэлл, опуская ладони на стол. – Сейчас важно избежать худшего.
Он говорил медленно, отмеряя слова, как дозы яда.
– Речь уже не о победе в суде. Нужно погасить подозрения, что вспыхнули из-за этих проклятых соглашений о неразглашении.
Пахло застарелым страхом и бумагой, которую слишком часто перелистывали нервные руки. Любое решение теперь казалось плохим.
Вызвать нового свидетеля – значит снова разжечь огонь обвинений: "давление", "запугивание", "попытка заставить молчать".
Отказаться – значит без боя отдать инициативу Сергею Платонову, позволить ему говорить и строить свои ловушки перед присяжными.
А впереди ждала защита, и значит – очередь Платонова. Его свидетели будут злыми, язвительными, готовыми рвать на куски каждое слово. И если уж с дружественными свидетелями едва удавалось удерживать равновесие, то что будет, когда в зал войдут враждебные?
Мысль об этом сжала грудь ледяной рукой.
– Может, всё-таки можно отозвать иск? – Холмс произнесла почти шёпотом.
– Нет. Даже если откажемся, его встречный иск всё равно продолжится. Процесс уже не остановить, – ответил Блэкуэлл, сжимая губы.
– Но если попробовать договориться ещё раз?..
– Бесполезно. Он не пойдёт на это.
– Но ведь он тоже рискует! Четыре и девять миллиарда – не шутка!
– Он осознаёт. И всё равно идёт вперёд.
Слова сорвались с губ Холмс как стон:
– Нелепость… он безумен!
– Именно, – твёрдо произнёс Блэкуэлл. – С таким не договоришься. Он наслаждается этим хаосом.
Перед внутренним взором вспыхнула короткая сцена – разговор с Платоновым, тот спокойный, почти весёлый взгляд, холодный, будто у человека, которому чуждо понятие страха.
– Он не слушает. Он просто играет, – тихо добавил Блэкуэлл.
В комнате повисла тишина, плотная, как пыль. Только часы продолжали отсчитывать секунды.
Потом, будто приняв внутреннее решение, Холмс выпрямилась.
– Тогда… выступлю сама.
Блэкуэлл поднял взгляд. На лице его отразилось недоверие, потом – усталое смирение.
– Если сейчас уступим ему слово, подозрения станут только сильнее. Люди должны услышать правду – из первых уст, – сказала она твёрдо, и голос её отозвался в стенах, будто в каменном колодце.
Он кивнул. В её взгляде сверкала сталь, знакомая всем, кто когда-либо стоял рядом. Холмс обладала странной силой – когда она говорила, даже воздух в зале словно внимал ей. Возможно, это был единственный шанс – рискованный, но необходимый.
***
На следующий день утро пахло свежим деревом. В зале суда царила напряжённая тишина – даже микрофоны на столах казались затаившими дыхание. Когда Холмс поднялась на трибуну, свет со стеклянного потолка скользнул по её волосам, превращая их в бронзовое сияние.
– Ньютон – это устройство, которое изменит мир, – произнесла она.
Голос звучал низко, густо, с металлическими оттенками, будто в нём вибрировало электричество. Каждое слово перекатывалось по воздуху, оставляя после себя ощущение весомости и смысла.
Присяжные подняли головы, взгляды их застыли, словно под чарами. Холмс говорила о проекте, о вере, о прогрессе – не с пафосом, а с той искренней убеждённостью, что рождается после долгих лет борьбы.
Она повторяла эту речь сотни раз раньше – на конференциях, перед инвесторами, перед камерами. Но сейчас слова звучали иначе – не как обещание, а как последняя попытка удержать мир, скользящий в пропасть. В зале стояла тишина, будто даже дыхание присутствующих боялось нарушить это мгновение. Тихий гул кондиционеров, приглушённый шелест бумаг и редкие щелчки фотоаппаратов заполнили зал суда, когда Холмс вновь подняла взгляд на присяжных. На мгновение всё вокруг словно стихло, и только запах дешёвого кофе из автомата, смешанный с лёгким ароматом старого дерева, напоминал, что мир продолжает дышать.
Сначала она говорила о смерти дяди – о том, как его уход стал для неё ударом и откровением. О болезни, которую можно было предотвратить, если бы технологии шагнули чуть дальше. Слова ложились ровно и уверенно, будто каждая фраза уже давно выжжена в памяти. В каждом предложении звенел металл решимости и теплился тихий, почти материнский жар веры в собственное дело.
– Любое новшество, – произнесла она низким, ровным голосом, – неизбежно встречает сопротивление старого порядка. Потому мы и вынуждены были работать в тени. Иначе всё, что создавалось годами, рассыпалось бы в чужих руках. Да, в компании действовали строгие правила конфиденциальности, но они были не оружием, а щитом, единственным способом защитить идею, способную изменить мир.
В зале разлилось еле уловимое движение – словно воздух стал мягче, потеплел. Несколько присяжных слегка кивнули, кто-то прижал губы, задумавшись. Даже скептические взгляды, казалось, немного потускнели. На мгновение над именем "Теранос" словно растаяла тень.
Но впереди ждала буря.
Когда Блэкуэлл закончил допрос, наступил момент, которого боялись все. Сергей Платонов поднялся из-за стола защиты. В его движениях не было ни спешки, ни суеты – лишь холодная уверенность человека, привыкшего добивать. Тонкий шелест его бумаг разрезал тишину, будто лезвие.
Первый вопрос прозвучал просто, почти буднично, но в нём чувствовался прицельный холод.
– Использует ли компания "Теранос" устройства конкурентов?
На долю секунды лицо Холмс застыло. Под кожей на виске дрогнула жилка. Но голос её остался ровным, почти бесстрастным:
– Да, в распоряжении компании есть несколько подобных устройств. Они применяются исключительно для исследовательских сравнений.
Шёпот прокатился по залу, как лёгкий ветерок, заставивший качнуться занавески. Кто-то закашлялся, кто-то тихо чертыхнулся. Впервые за всё время процесса прозвучал прямой ответ, не прикрытый формулировкой "информация под NDA". На мгновение напряжение ослабло.
Но Платонов не дал отдышаться.
– А кроме исследовательских целей? Использовались ли устройства конкурентов для иных нужд?
Пальцы Холмс, сжимающие микрофон, побелели. Воздух стал густым, как перед грозой. На языке появился металлический привкус, в ушах зашумела кровь.
Компания действительно прибегала к чужим приборам – порой даже вскрывала их, переделывала, заставляла работать под свои протоколы, когда собственная технология давала сбой. Это знали единицы. Те, кто не мог выдать тайну, не разрушив самого себя.
– Они не знают, – мелькнуло где-то в глубине сознания, будто отголосок. – Не могут знать.
Ответ прозвучал почти спокойно, хотя голос дрогнул едва заметно:
– Нет. Устройства конкурентов никогда не использовались иначе, чем для исследований.
Ложь. Выверенная, ледяная, нужная.
Но Платонов не отступил. Его глаза блеснули, как у охотника, уловившего след.
– Хорошо. А модифицировали ли вы хоть одно из этих устройств?
Эти слова разлетелись по залу, будто сухая ветка, сломанная пополам. Шум стих, даже камеры перестали щёлкать. В воздухе повисла тишина, полная запаха страха и озона.
Где-то за окнами глухо гудел город, а в душном зале времени словно не осталось вовсе. Только один вопрос – и всё остальное зависло над пропастью.
Холод струился по пальцам, будто кто-то незаметно погрузил руки в ведро со льдом. На лице Холмс не дрогнул ни один мускул, но под поверхностью спокойствия клубился настоящий шторм.
Сергей Платонов выждал пару секунд, и его голос, сухой и точный, словно скальпель, разрезал воздух:
– Вы утверждаете, что ни разу не модифицировали устройства конкурентов и не использовали разбавленную кровь пациентов?
В зале стало тесно, как в подвале без воздуха. Где-то хрустнул карандаш, кто-то кашлянул. Холмс почувствовала, как дыхание застряло в горле. Этот вопрос невозможно было задать случайно. Звучал он так, будто Платонов уже видел всё изнутри.
– Как… откуда? – мелькнуло в сознании, но сейчас не время искать ответ. Главное – выстоять.
Голос сорвался едва заметно, но слова прозвучали твёрдо:
– Мы никогда не делали ничего подобного. Однако, в связи с действием соглашения о неразглашении, раскрывать подробности использования чужих устройств не имею права.
Стоило произнести эти три буквы – NDA – как зал взорвался.
– Опять это NDA! – выкрикнул кто-то с задних рядов.
– Что вы скрываете?!
Гул поднялся, словно волна на ветреном море. Кто-то вскочил, в зале зашуршали кресла, срывались голоса. Сухие удары судейского молотка прогремели, будто выстрелы.
– Тишина в зале! – рявкнул судья. – Ещё одно нарушение – и удалю всех!
Но тишина, когда она вернулась, уже не была прежней. В ней чувствовалась злость, недоверие, тяжесть. Взгляды присяжных холодно пронзали Холмс, словно сквозь прозрачное стекло. Всё, что строилось часами, рухнуло за секунды. Она вышла на трибуну, чтобы развеять сомнения, а оказалась в ещё более вязкой трясине подозрений.
– У истца есть дополнительные свидетели? – голос судьи прозвучал устало.
Блэкуэлл опустил голову.
– Нет. Истец завершает допрос.
Слова эти прозвучали, как приговор. Самый худший исход стал реальностью.
***
На утро заголовки вспыхнули, словно огонь на сухой бумаге:
– Холмс признала использование устройств конкурентов.
– Но это ещё не доказательство вины, – осторожно писали комментаторы. – В индустрии медицинских приборов подобное практикуется повсеместно, исключительно для исследований. Холмс пояснила, что речь шла именно о разработках и сравнении технологий.
Однако строчка ниже звучала тревожнее:
– Когда вопросы стали конкретнее, Холмс вновь укрылась за NDA. Осознав, что упоминание договора вызовет новый шквал подозрений, она всё равно пошла на это. Не говорит ли это о том, что правда – ещё страшнее?
На другом конце города Киссинджер, глядя на экран, тяжело выдохнул. Воздух вышел из груди с тихим свистом, будто из старого меха кузнеца. Он знал, насколько шатким стал канат, по которому шла Холмс. Один неверный шаг – и падение было неизбежно.
"Похоже, дорога назад для неё уже закрыта…" – мелькнула мысль.
После ухода из совета директоров Киссинджер сам связался с информатором. Выслушал всё – от первого до последнего слова. И ужаснулся.
За громкими заявлениями о прорыве скрывалась пустота. У компании не было своей технологии. Приборы конкурентов использовались тайком, а чтобы сэкономить каплю крови – образцы просто разбавляли.
Такие тесты ничего не значили. Результаты плясали, как тени на стене. А если на основе этих данных ставили диагнозы, выписывали лекарства… речь шла уже не о мошенничестве, а об угрозе человеческим жизням.
От осознания этого жгло виски и сушило во рту. Но чем яснее становилась правда, тем сильнее хотелось молчать.
Если мир узнает, что почти десять лет он, Киссинджер, финансировал компанию, чьи приборы могли погубить людей… чем обернётся этот позор?
Теперь всё зависело от исхода. Если "Теранос" победит, правда останется под землёй.
Он уже предлагал Холмс сделку: закрыть проект "Ньютон" – и взамен получит тишину.
Но тишина в таких историях всегда длится недолго.
Если бы Сергей Платонов всё-таки выиграл процесс, а правда всплыла наружу…
Тогда рассеялся бы последний туман – все увидели бы очевидное: мошенническая сущность технологий "Теранос" и финансовая поддержка Киссинджера были связаны одной цепью.
В душе Киссинджера бушевала буря. Совесть тихо, но настойчиво шептала: "Скажи правду". А гордость, тяжёлая, как камень, удерживала – не рушь репутацию, возведённую годами, выстраданную каждой строкой, каждым шагом.
"Но разве не остановлено дальнейшее зло?..", – словно бы оправдывался он перед самим собой.
Устройство "Ньютон" уже сняли с производства. Разве этого было мало?
Но тишину, натянутую, как струна, вдруг прорезал звонок.
Бзззт.
Резкий, дрожащий звук телефона пробежал по комнате, заставив тени дрогнуть. На экране вспыхнуло имя: "Сергей Платонов".
"Защита начинает выступление завтра."
Ещё одно сообщение. Одно из тех, что приходили почти через день.
И каждый раз с тем же содержанием – просьба выступить свидетелем.
Киссинджер тяжело опустил голос:
"…Пожалуйста, не вызывайте меня."
Но в словах не было твёрдости. Звучали они не как отказ, а как мольба.
Ведь Платонов обладал всеми средствами, чтобы заставить его говорить. Если бы тот направил официальный запрос – отказаться было бы невозможно.
А тогда перед Киссинджером открывались лишь два пути.
Первый – сказать правду. Но тогда пришлось бы признать: его руки тоже испачканы. Он сам помог вывести на рынок опасный, порочный продукт. И репутация, выстроенная десятилетиями, рассыпалась бы в прах.
Второй – спрятаться за договор о неразглашении. Сослаться на обязательства и замолчать. Но тогда он стал бы соучастником.
Любой выбор был равносилен падению.
"Понял. Не стану настаивать."
Слова Сергея будто сняли с груди камень. Киссинджер выдохнул. Слава богу – не давит, не шантажирует.
Он мог бы заставить. Мог бы надавить на совесть, мог бы прибегнуть к угрозам – но не сделал этого. Молодой человек держался с достоинством, чуждым современному миру.
Однако в конце послания появилась ещё одна строчка:
"Говорю лишь потому, что это может пойти тебе на пользу. Разве тебе не стоит самому отмежеваться от "Теранос"?"
Хотелось согласиться. Хотелось – но язык не повернулся. Реальность была сложнее.
"…Подумать нужно. Если решу иначе – ты узнаешь первым."
Так снова было отложено то, что нельзя было откладывать вечно.
Иногда промедление тоже становилось выбором. Оттягивание означало надежду – пусть крошечную, но живую, что всё рассосётся само собой.
