Текст книги "Орден во всю спину 2 (СИ)"

Автор книги: Константин Ежов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3

Сейчас экспедиция всё ещё оставалась на месте – выдвинуться в путь мешала неожиданная замена офицера из частной армии крепости. Причём, казалось бы, офицер был не самый важный, обычный середнячок, но даже его отстранение говорило о многом. Такое решение просто так не принималось. Значит, влияние Любови Синявиной здесь ощущалось куда сильнее, чем можно было бы предположить.

Косой сидел в тени у открытого окна, отрешённо наблюдая, как по двору неспешно сновали бойцы и носильщики, пока его взгляд снова не упал на девушку в тёмно-синей спортивной куртке и глубоко надвинутой кепке. В какой-то момент она едва заметно кивнула Любови, и это не укрылось от его взгляда.

Кто она такая? – подумал Ярослав. В этом кивке было нечто личное, почти доверительное – не просто знак подчинения, нет. Скорее, это был намёк на старое согласие, какое-то невысказанное "всё по плану". И Ярослава это не устраивало.

Он поднялся, подошёл ближе и негромко, но внятно и чётко спросил:

– Мы ведь, выходит, теперь в одной упряжке…. А я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

На его вопрос не успели ответить – один из членов группы, парень в идеально выглаженной форме с лицом, где самодовольство буквально плескалось, фыркнул:

– Ты с нами в одной упряжке? Да брось. Беженцы – нам не товарищи. Ты тут всего лишь поводырь. Так что веди себя соответственно и не пытайся лезть ближе, чем следует.

Голос его был холоден, как ледяная вода в уральском роднике.

Ярослав в упор уставился на него. Не со злобой – нет. Холодно, расчетливо, как охотник на добычу. Он уже мысленно перебирал маршруты: где будет удобно свернуть с основного пути, где лес погуще, а где бурелом не оставит лишних следов.

Слишком много говоришь, братец. Такие, как ты, в пустоши долго не живут, – подумал он безо всяких эмоций.

Разница между ним, простым горожанином, и этими, из крепости, была очевидна. Те – откормленные, холёные, как выставочные пудели. Лица чистые, руки без мозолей, мундиры с иголочки. Манеры – типа утончённые, не видели они настоящих селебрити, вот и думают о себе невесть что, словечки – обтекаемые, ну, чисто толерасты. А мы, подумал Косой, – будто бы грязь под ногтями их идеального мира. Дикие, неряшливые, живущие среди руин и сырости. Что в целом соответствует действительности. Только вот и живучие – не чета этим откормленным на убой хрякам….

Да и не в манерах дело. Главное отличие было в другом. Эти, из крепости, жили по правилам и законам. Мы же – по обстоятельствам и ситуации. И выживал не тот, кто чище, а тот, кто быстрее вытаскивал нож в зависимости от ситуации.

Жизнь в крепости и жизнь за её пределами – два разных мира. Там, где для одних утро начиналось с горячего ароматного чая, чистой рубашки и системы климат-контроля, для других оно начиналось с сырой земли, ледяной воды, если хоть такая найдётся, и вечного страха, что это утро окажется последним.

И Косой знал это слишком хорошо.

Он не просто выживал – он прожёг эти годы, как ржавый нож прожигает насквозь тонкий металл. И это закалило его не хуже любого оружия. Он научился читать по жестам, слышать за словами то, что не проговорено, чувствовать опасность там, где другие просто зевали. В его мире не было бессмысленных правил и этикета – только логика хищника. Или ты, или тебя.

А эти… из крепости….

Они жили в другом измерении. Улыбались, как на фотографиях в рекламных брошюрах. Говорили чётко, выверенно, будто репетировали свои фразы заранее. Даже их рукопожатия были рассчитаны по градусу крепости – не слишком сильно, но и не слабо. Ни одного случайного движения, ни единого взгляда, не прошедшего сквозь фильтр благоразумия. В их головах был порядок, в душе – убеждение, что жизнь обязана быть управляемой.

Наивные…, – подумал Ярослав.

Из распахнутых ворот крепости наконец вышел офицер. Шёл он ровно, будто ступал по линейке. Мундир свежевычищен, ботинки блестят.

– Младший лейтенант Станислав Хромов, отдел полевой службы, – представился он чётко, с расстановкой.

Только теперь остальные начали называть свои имена.

Время собирать визитки, – усмехнулся про себя Ярослав, но не стал запоминать никого. Он держал в памяти только тех, чьи имена могли пригодиться. Например, тот самодовольный тип, который раньше унижал его.

– Агент госпожи Синявиной. Людвиг Булавкин. – голос прозвучал звонко, с оттенком нарциссизма. – Отвечаю за распределение запасов, снабжение и прочие организационные вопросы.

Булавкин…, – отметил Ярослав, аккуратно задвигая имя в дальний ящичек памяти, в тот, где лежали другие пометки типа позднее устранить.

Но тут заговорила она – девушка в кепке:

– Я – Ярослава Журавлёва, – коротко бросила она.

Ярослав вздрогнул.

Вот оно как… Журавлёва.

Почему-то имя это прозвучало особенно приятно. Лёгкое, тёплое, как редкий майский ветер, пробравшийся сквозь руины. Он впервые услышал её голос – ровный, сдержанный, но без ледяного налёта, как у других. И что-то в нём отозвалось.

Они продолжали представляться, и Ярослав всё больше ощущал контраст.

Хромов. Булавкин. Журавлёва. Синявина.

Имена звучали стройно, чисто, будто прошли литературную редактуру.

А теперь – вспомним его старых знакомых.

Старик Ван. Лёшка Проныра. Лихо Богатый. Дмитрий Драконид, чтоб его…

Имена беженцев были словно рекламные лозунги: будь богатым, живи долго, стань драконом! Грубые, прямолинейные, как сами их носители. У одних – будущее в имени. У других – только желание его дожить.

И вот, среди всей этой аристократической стройности Ярослав снова выделялся, как пятно дегтя на белой скатерти.

Постепенно группа начала рассаживаться по автомобилям. Пять дорогущих внедорожников и пикап, набитый до отказа провиантом, водой, медикаментами и снаряжением. Казалось, они собрались в поход по горному курорту, а не в зону, где каждая тропинка могла быть последней.

Руководство за безопасностью группы взял на себя Станислав Хромов. Тот самый лейтенант. Манеры, как у старшего брата, который всегда прав. Он уже командовал, чеканя слова:

– Первый и второй экипаж двигаются с интервалом в 300 метров. В случае потери связи – воссоединение через точку «Тростник». Гид – докладывает координаты каждые три часа.

Гид – это, между прочим, он. Ярослав Косой. И он уже хотел было забраться в машину, когда голос Булавкина резко разрезал воздух:

– Стоп. Ты в салон не садись. Грязный слишком.

В кузов пикапа – самое то.

А вот это он зря…. Я и продовольствие, вещь несовместимая, так что буду совмещать.

Некоторые рассмеялись. Кто-то отвернулся.

А Ярослав – просто кивнул и пошёл.

Не сказал ни слова. Потому что смысла не было. Потому что перед ним стоял мертвец. Пока что – живой. Но в голове Ярослава он уже начал исчезать. В каждом его шаге по грязи отныне звучал отсчёт.

Булавкин просто этого ещё не знал.

Косой сидел в открытом кузове пикапа, облокотившись на металлический борт, и слушал, как гудит двигатель. Машина натужно взбиралась по ухабистой дороге, а родной, пусть и насквозь промасленный и разваленный город медленно скрывался за поворотом, исчезая в пыльной дымке.

Он смотрел, как латаные крыши и перекособоченные заборы всё мельчали и мельчали, и в груди, против ожиданий, что-то болезненно кольнуло.

Да, этот подол был грязен и жесток.

Да, здесь выживали, а не жили.

Но всё равно – это был его дом. Как бы его ни гнали, как бы ни боялись – он, последние годы, рос здесь, он проливал тут пот и кровь, он здесь стал нынешним самим собой.

И как раз в этот момент, когда грудь сдавило от странной нежности к покинутым развалинам, из-за поворота донёсся знакомый визгливый голос:

– Косой сваливает! Наконец-то!

– Слава всем святым, мы свободны! – подхватил второй голос. – Ха-ха-ха! Конец нашим мучениям!

Ярослав медленно обернулся. В кузове воцарилась тишина.

У дороги толпились люди. Школьники. Да не просто школьники – во главе толпы стояли Лёха Южин и Ванька Долгов, те самые отщепенцы, которых он не раз вытаскивал из неприятностей.

Сейчас они радостно подбадривали друг друга, хлопали друг друга по спине и смеялись, словно в городе отменили налоги и выдали бесплатную еду.

Что ж, пусть. Пускай радуются… пока.

Другие горожане стояли поодаль – мрачные, настороженные, с пустыми глазами. Они не хлопали. Не смеялись. Просто смотрели. Словно знали, что, потеряв единственного знахаря, теперь остались наедине с болезнями, болью и умирающей надеждой.

Но детям было плевать. Для них Ярослав был монстром, что карал их за малейшую провинность, заставлял зубрить, работать и думать. Они не понимали, что именно это их и спасало.

Из толпы вырвался мужчина с лысиной и в засаленной куртке. Он схватил за руку одну из девчонок и потащил её прочь.

– Тебе жить надоело?! – прошипел он сквозь зубы.

Это был Ли, батя Юльки.

Девчонка вырывалась:

– Пап, да успокойся! Косой же уехал, его тут больше нет!

– Он вернётся, – процедил отец, не ослабляя хватки. – Вернётся. Он всегда возвращается.

– А если не вернётся? Все ж говорят, в Пустошах жутко опасно.

Мужчина бросил на дочь взгляд, от которого у неё по спине пробежал холодок:

– Даже если вся их шайка ляжет костьми – этот выживет. Вернётся. А ты… ты хочешь, чтобы он вернулся и знал, что ты тут радовалась?

Юлька прикусила губу. На секунду она вдруг задумалась, действительно ли так уж страшен был Ярослав… или всё-таки справедлив.

Тем временем из окон внедорожников, едущих впереди, выглядывали участники экспедиции. Радостные вопли школьников были слышны даже через рев двигателей.

– Слушайте, они там что, правда радуются, что он уехал? – спросила Любовь Синявина, высунувшись из окна и щурясь на солнце.

– Судя по реакции – он был у них, как заноза в одном месте, – хмыкнул с переднего сиденья Людвиг Булавкин, человек с лицом вечного недовольства. – Представляешь, насколько невыносимым надо быть, чтобы весь город тебе вслед плясал?

Любовь рассмеялась, хотя и не с таким уж весельем, как обычно:

– Когда вернёмся, устроим проверку. Мне хочется точно знать, чем он тут таким занимался.

– А зачем тебе знать-то? – проворчал Людвиг с пренебрежением. – Косой этот – фрик с грязной физиономией. Если бы мы не искали гида, он бы и рта не открыл в нашем обществе. Это ему как манна с неба упала, а он ещё и ведёт себя, будто на равных.

Только одна из всей компании молчала.

Ярослава Журавлёва сидела на заднем сидении, уткнувшись в окно, и не слушала, что там бубнит Булавкин. В её голове гудели совсем другие мысли.

***

У школьных ворот Лариска – стояла, вцепившись пальцами в ржавую решётку калитки. Узкие её плечи дрожали, будто под порывом ветра, а глаза, как два тёмных колодца, следили за пыльной дорогой, что вилась змеёй на север, туда, где только что исчез последний автомобиль.

Где-то там, за поворотом, скрылся и Ярослав Косой.

Машины, одна за другой, стали крошечными точками, сливаясь с горизонтом. Пыль, поднятая колёсами, ещё долго висела в воздухе – рыжая, сухая, обидная. Так бывает, когда уходят не просто люди – а целая глава жизни.

Лариска стояла молча, будто боясь пошевелиться – и вдруг что-то изменится. Но не изменилось. Только солнце, лениво переваливаясь через крышу школы, беспощадно палило с высоты.

Она тихо вздохнула, будто отпуская что-то внутри себя, и медленно направилась назад, во двор. Там, на старом бетонном колодце, плескалась мутноватая вода. Она окунула в неё старенькое вафельное полотенце и, слегка отжав, вернулась в здание школы.

В одном из классов, переделанном под временную лазаретку, на скрипучей кушетке лежал Лёха Проныра – Алексей, всегда шебутной, язвительный, но сейчас – бледный, потный, с наморщенным лбом и заломленными бровями, сведёнными от боли. Лихорадка накрыла его внезапно, будто недобрая весть.

– Потерпи, Лёшенька, сейчас станет легче…, – тихо сказала Лариска, прикладывая прохладное полотенце ему ко лбу.

Он застонал, не приходя в себя. Губы его шевелились, но слов было не разобрать – только тревожный, прерывистый шёпот, как у человека, бегущего от чего-то страшного в собственном сне.

Господин Учитель, что жил в школе с тех пор, как началась вся эта вакханалия с изоляцией и пустошами, – ушёл за лекарствами к старику Вану. Тот держал старый продуктовый ларёк, где за прилавком лежали горстка консервов, мука в бумажных мешках и – что самое главное – немного лекарств, оставшихся с тех времён, когда аптеки ещё существовали.

Лариска осталась одна. Сидела на краешке кушетки, глядела в окно, за которым солнце выжигало всё живое, и снова посмотрела на бледное лицо Лёхи. В его чертах, даже искажённых лихорадкой, оставалась упрямая детская решимость. Он был самым близким другом Ярослава. Всегда за ним – в огонь и в воду, и в драку, и в шалость.

Она медленно провела рукой по его горячему лбу и прошептала, словно колыбельную:

– Не волнуйся, Лёшка…. Он обязательно вернётся.

***

Дорога в сторону уральских гор была далека от мечты любого путника. По большей части это были просёлки – разбитые, в глубоких колеях и ямах, выжженные солнцем и размятые прошедшими дождями. Лишь изредка под пыльным настилом, словно кости под изношенной кожей, проглядывал обломок старого асфальто-бетонного полотна.

Косой, сидя в кузове потрепанного пикапа, то и дело подпрыгивал на ухабах. Машина тряслась, как пьяный медведь на велосипеде, а спина гудела от каждой кочки. Порой он ловил себя на мысли, что вот-вот вылетит за борт – только и успевай хвататься за борта, будто бы за край своей жизни.

Когда-то Учитель – рассказывал Ярославу, что эти дороги тянутся с самого Катаклизма. Тогда, в первую волну, когда всё посыпалось: заводы, границы, города – строили в спешке, с надеждой, что этого хватит надолго. Но бетон, как и люди, устаёт со временем. Слой за слоем, он трескался, покрывался илом, забивался корнями и грязью.

Да и дороги, соединяющие крепости, были не лучше. "Главные", как их называли на картах, тоже представляли собой длинные земляные змеи, лишь слегка приглаженные колёсами проезжающих машин. Машин, к слову, было ничтожно мало. В том городе, где жил Ярослав, транспорта почти не было, и появление неместной машины считалось событием. Крепость 334, казалось, знала о внешнем мире лишь по редким визитам – раз двенадцать в год. И это по местным меркам считалось "живенько".

Но вопреки суровости и запустению, в этих краях нельзя было сказать, что они мертвы. Напротив – жизнь тут бурлила, но по-своему, дикому правилу. Уже через пару десятков километров за окнами развернулась буйная зелень. Папоротники, как зонты, деревья с толстыми, кривыми стволами, трава по пояс – земля будто оживала.

Ярослав не считал это злом. В городе еды было мало, мясо было роскошью – у него его попросту не было. Потому и питался тем, что росло. Он с удивлением заметил, как сильно подросла капуста на школьном огороде, за которой ухаживал Учитель. Настоящие кочаны – тяжеленные, сочные, как до войны. Даже спросил как-то Учителя, не добавляет ли тот чего в почву. Тот только отмахнулся: мол, всё как прежде.

Но Ярослав не сомневался – что-то в земле изменилось. Может, зараза ушла. Может, наоборот, что-то полезное проснулось. Но если так пойдёт дальше, то, глядишь, скоро один клубень картошки будет весить с полкило, и хватит его на целую семью. Вот это было бы дело.

Когда Людвиг Булавкин, здоровяк с сединой на висках и прищуром волка, скомандовал Ярославу: "Живо в кузов!" – тот не думал, что всё будет по-настоящему. Думал, как обычно – пугануть, припугнуть и на этом коняатся. Но явно ошибся в величине высокомерия того. Людвиг просто молча пихнул его за шкирку, и тот полетел в пыльный железный ящик. Пришлось сидеть, как есть – среди скарба, пыльных ящиков и чьих-то забытых инструментов. Даже места толком не было, чтобы выпрямиться.

И всё-таки, Ярослав не жаловался. Он знал – дорога долгая. Но и дорога всегда куда-то ведёт.

Кузов пикапа, в котором ехал Косой, был до отказа набит провизией и водой, взятыми из Крепости. Всё это добро не стали ни запирать, ни как-то особенно охранять – просто накрыли плотным армейским брезентом, который шуршал на ветру и вздымался на кочках.

Ярослав, устроившись среди мешков и ящиков, откинул край одного из полотнищ и, сквозь пыльный полумрак, различил знакомые по прошлой жизни рисунки на коробках и легко догадался о содержимом – свиная тушёнка. Конечно это не говяжья, гораздо жирнее и не такая вкусная, зато калорий…. Он ухмыльнулся, подумав, что от такой "роскоши" не откажется даже сам босс Ланский. Если её подогреть, конечно. Но ему и так сойдёт. А вот там лежали галеты…. Да это вообще шик, ещё и хлеб под рукой! Под другим брезентом – прозрачные бутыли с питьевой водой, аккуратно уложенные штабелями, чтобы не гремели при езде. Всё как положено: пища и вода – первейшие спутники любого выживания. Прямо ресторан, по меркам подола.

Дорога, а точнее – глиняная колея с вкраплениями давно растрескавшегося бетона, шла вглубь Уральских гор. Ехали медленно, машина потряхивала, резина визжала на острых камнях. И всё же, как бы ни трясло, никто особенно не жаловался – лучше уж так, чем шагать пешком через весь этот зелёный ад.

Дикие звери? Нет, их здесь никто не боялся. С группой шли двенадцать крепких, как дубы, бойцов из частной армии, вооружённых до зубов. Любой волк десять раз подумает, прежде чем сунуться к такой компании. А волчья стая, что недавно пыталась нападать в этих краях, давно ушла в глубь гор – отлеживаться и зализывать раны. По опыту знали: им нужен минимум год, чтобы снова навести шуму.

Куда больше опасений вызывали сами машины. Всё-таки техника – штука капризная, особенно в таких условиях. Половина солдат была натаскана на ремонт, но без запчастей толку от них было мало. Едва что-то серьёзное – всё, вставай на обочину и молись, чтобы рация доставала хотя бы ближайшего поста. И всё же, несмотря на постоянные толчки и скрипы, лучше уж ехать, чем бродить по лесам как первобытный человек.

Ярослав, к слову, не упускал возможности отомстить за унижение, когда его отправили в кузов. Он несколько раз просил остановить машину – якобы по нужде. Каждый раз это вызывало раздражение у Людвига Булавкина, но Косой смотрел на его гнев, как на дождь за окном: шумно, но сухо.

К полудню караван сделал остановку. Людвиг первым спрыгнул на землю, размял плечи, вдохнул полной грудью и радостно воскликнул:

– Черт возьми, как же хорошо выбраться из крепостной духоты! Этот ветер, этот простор – вот оно, настоящее счастье!

Один из солдат, скуривая тонкую самокрутку, поддакнул:

– Ага. Я уж думал, сдохну от скуки за этими бетонными стенами.

И в самом деле – настроение в группе было приподнятое, как у школьников в день последнего звонка. Люди улыбались, переговаривались, кто-то смеялся, кто-то показывал пальцем в сторону далёкой чащи, мол, "где-то там медведи, не иначе".

Ярослав усмехнулся. Когда он впервые выходил на охоту в Пустошь, тоже был очарован пейзажами. Только теперь знал, что спустя день-два всё это веселье сдуется, как дырявый мяч.

Булавкин подозвал всех к пикапу:

– Выходим, закусываем. Потом двинем дальше, пока солнце высоко. Нужно до вечера дотянуть до Юньского хребта. В прошлый раз мы там становились на ночёвку – хорошее место, ровная поляна, да и ручей рядом есть.

Один за другим участники экспедиции вылезали из машин. Кто-то тут же потянулся за сигаретами, другие принялись доставать сухпаёк. Солдаты закурили, пуская дым в сторону леса, лица их были довольны, как у котов у миски с рыбой.

Интересно, что Людвиг не имел формальных полномочий командовать этими бойцами. И ни он, ни Любовь Синявина, к слову, не могли себе позволить нанять такую охрану за свой счёт. Все знали: они лишь прикрытие. Настоящая миссия была у военных. А вся эта экспедиция – дымовая завеса.

Со стороны казалось, будто Людвиг и Любовь – важные шишки, у которых целая армия на побегушках. Но они-то прекрасно понимали: влиятельными их делает не власть, а полезность.

Когда Людвиг Булавкин подошёл к пикапу, он бросил взгляд на одного из своих подручных, стоявшего рядом с машиной, и негромко сказал:

– Чуть позже раздай солдатам сигареты. Мы ведь не просто так их с собой тащим.

– Принято, а сколько им отсыпать? – уточнил тот, слегка прищурившись от солнца.

– Пока что один блок. Мы же десять блоков прихватили, не обнищаем. Раздавай понемногу, с толком. Народ у нас новый, солдаты пока между собой не притёрлись. А сигарета – это, знаешь ли, универсальный способ сблизиться.

Он ухмыльнулся, уже направляясь к кузову пикапа. Но, едва заглянув под брезент, как тут же выпрямился и выругался:

– Да чтоб тебя медведь утащил! Косой, ты чего тут натворил, а?!

Из-под тента поднялась растрёпанная голова Косого. Он спокойно вытер рот тыльной стороной ладони, громко отрыгнул и с совершенно невозмутимым видом ответил:

– В смысле "натворил"? Я просто ел. Что за паника, как будто пульт от ракеты проглотил.

Он нехотя поднялся на ноги, потянулся, поскрипывая суставами, и начал отряхивать с себя крошки, оставшиеся после плотного "перекуса". И что самое главное, невероятно вкусного!

Людвиг заглянул внутрь кузова и замер. Ужас и скорбь пополам отразились на его лице: пустые банки от тушёнки и обёртки от галет были разбросаны повсюду, словно после нашествия саранчи.

– Ты, свинья непуганая, – взвыл он, – ты один сожрал пять банок тушёнки?! За одно утро?! Да ты чего, в себя не приходишь с войны?

Ярослав фыркнул:

– А что такого-то? Вкусная была, между прочим. Я только разогнался, ты меня прервал на середине удовольствия. Да и питьевая вода в машине – вон целый запас, хоть залейся. Чего жалко-то?

Косой вновь потянулся и хрустнул шеей, словно совсем не ощущал, что объелся до одури.

Людвиг скривился, глядя на его раздутый живот:

– Ты на четвёртом месяце, что ли?! Вот серьёзно, у тебя пузо как у беременной! Тебе не жмёт, не колет, а? Или ты планировал объесться до комы?

На самом деле, прошли времена, когда Ярослав Косой довольствовался объедками. В самые голодные дни он откладывал пайки для Лёшки, оставляя себе лишь самый минимум. А теперь, когда жизнь чуть наладилась, он, казалось, решил наверстать всё сразу.

Да и тушёнка была не абы какие – добротной, да по галеты, хрустящие, ароматные. Особенно с луком. А уж такие деликатесы, как соль и сахар, в их родном городе считались настоящей роскошью. Чаще всего из еды у них была варёная картошка, да и та – почти без вкуса. Так что сейчас Ярослав с аппетитом глотал то, чего раньше даже в руках не держал с прошлой жизни.

– Да это всё потому, что ты сам разрешил мне залезть в кузов! – огрызнулся Косой, мотнув головой так, что прядь волос, пропитанная потом, слиплась. – Хотя, если уж ты об этом заговорил, мне действительно нехорошо…, – Он спрыгнул на землю с металлическим звоном подошв и рванул в сторону ближайших кустов. – Вы пока кушайте без меня, – крикнул он через плечо. – А меня… извините, нужда зовёт!

Он почти сразу исчез за пригорком, оставив после себя только пыль и слегка тревожный запах.

Людвиг Булавкин нахмурился, глядя ему вслед. Остальные переглянулись – обстановка в пустошах и без того была напряжённой, а тут ещё и этот гастрономический торнадо в лице Косого.

– Может, всё-таки позволим ему ехать внутри? – неуверенно произнёс один из бойцов, мнущий в пальцах пустую пачку от армейских галет.

Людвиг метнул на него тяжёлый взгляд, словно тот предложил впустить в машину голодного волка.

– Это ещё почему? Мы теперь беженцев будем к себе в кабину сажать? Ты посмотри на него – ни формы, ни дисциплины. Один беспорядок.

– Да я просто подумал…, – пробурчал тот, потупившись. – Если он ещё два дня будет ехать в кузове и продолжать жрать с таким аппетитом, боюсь, мы до Крепости 333 с пустыми руками приедем.

Людвиг задумался. Он в уме прикинул, сколько уже съедено и сколько осталось. По грубым подсчётам выходило, что с такой скоростью запасы закончатся раньше, чем они пересекут старую границу у ручья с вымершими берёзами.

– Пожалуй, ты прав, – нехотя признал он. – Этот парнишка сожрёт весь наш пай, даже не чихнув.

Так, после недолгого, но весьма оживлённого обсуждения, группа приняла мудрое, хоть и болезненное решение: посадить Косого в кабину, где за ним можно будет хотя бы приглядывать.

Когда Ярослав вернулся, посвежевший и довольный, ему торжественно сообщили новость. Но вместо благодарности, тот вдруг помрачнел, как будто его личное достоинство наступили грязным сапогом.

– Я не буду в машину садиться! – воскликнул он, театрально хватаясь за сердце. – Вы что, издеваетесь?! Я же беженец! Пыль дорог, холод кузова – вот моя доля. А вы хотите меня на мягкое сиденье, да ещё и рядом с вами?!

Он обернулся к остаткам своих крекеров, которые успел припрятать за канистрой.

– Оставьте меня с моей тушёнкой и галетами! Они меня понимают! И не осуждают меня, между прочим!

– Ну вы только гляньте, артист нашёлся, – пробурчал кто-то из группы, перекатывая сигарету во рту.

Но в итоге, после совместных усилий, уговариваний, лёгкой ругани и одного внезапного толчка в спину, Косой был впихнут в кабину между двумя солдатами. Он устроился с видом человека, которого только что лишили свободы слова, но в глубине души явно был не прочь прокатиться с комфортом. Тем боле он уже наелся от души и вряд ли ещё много смог бы съесть.