Текст книги "Право на возвращение (СИ)"

Автор книги: Константин Крутских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4

Глава 4

Как занимаются собою хлопачары

Только не думайте, будто я сразу сообразила, что мне делать со своей ношей. У меня возникло лишь чисто эмоциональное желание унести голову подруги с собой, не оставлять ее зевакам и репортерам.

Наконец, минут через двадцать, я замедлила бег и присела на крыльцо какого-то дома. Отдых мне, конечно, не требовался, но я не могла собраться с мыслями на бегу.

– Ладно, я еще верну тебя к жизни, – сказала я, глядя в невидящие глаза подруги. – Вот только придумаю, как.

Ну вот, круг тех, кого нужно вернуть к жизни, неожиданно начал расти. Отведя взгляд от Варькиной головы, я невольно коснулась ладонью левой стороны груди. Там, под кожей, в углублении, закрытом металлической пластиной, рядом с имитатором сердца, я хранила прядь папиных волос. Это углубление сделали мне, когда в последний раз изменяли внешность. Такие резервные хранилища генетического материала есть у всех детей-роботов.

Хоть бы Вобейда уцелел во всех этих передрягах! А то ведь кто станет возиться с восстановлением животного? По крайней мере, в первое время, когда все ресурсы будут направлены на возвращение и вакцинацию людей? И настаивать я не смогу – понимаю же, что люди важнее.

Впрочем, посидев на месте, я так и не смогла придумать ничего путного, кроме того, что надо для начала попытаться восстановить хотя бы саму себя. Я глубоко вздохнула и побрела дальше.

В одном из дворов мне сильно повезло. Я увидела на помойке выброшенную кем-то сумку из синтетической кожи. Большую такую, с ремнем через плечо, с надписью "Lada" и изображением автомобиля. Такие ретро-сумки в мое время снова вошли в моду у школьников. Я подобрала ее и сложила туда Варькину голову и свою отрубленную руку. Застегнула молнию, повесила сумку на левое плечо, и ремень как раз прикрыл рану. Разглядела свое отражение в валявшемся здесь же осколке зеркала. Стерла следы крови и масла, пригладила волосы. Ну вот, теперь можно более-менее спокойно двигаться по городу. Однорукие и одноногие роботы периодически встречаются на улицах – из-за производственных травм и прочего.

Я добрела до почтамта на Мясницкой и отправила две бандероли. В одну тщательно упаковала тетрадь профессора с краткой пояснительной запиской и написала адрес Академии Наук. В другую я положила найденный в башне разговорник и написала наш с папой адрес. Ну вот, теперь можно не так сильно дорожить собой – ведь секрет бессмертия уже не пропадет. Надо ли говорить, что с наступлением эпохи роботов почта стала работать идеально. А вот раньше, когда папа часто заказывал книги, они могли идти, например, из Петербурга в Подмосковье… через Уфу! Управилась я быстро, поскольку не пришлось платить, ведь у нас всё стало бесплатным. Но пока я собирала бандероли, мне стало совсем грустно – ведь когда-то мы с папой не раз стояли здесь в очереди за марками. Однажды особенно радовались, что нам досталась венгерская марка с Селеной-Артемидой. Теперь я, наверное, и впрямь расплакалась бы, если бы мое тело могло принимать жидкости. Даже вспомнилось старое папино хайку:

О, какая печаль!

Одиноко брожу там,

Где бывал счастлив.

Однако бродить оказалось совсем не время. Едва мы с Вобейдой вышли из дверей почтамта, как в глаза мне бросилось огромное информационное табло на противоположной стороне улицы. На нем горела аршинная надпись: «ПО ПОДОЗРЕНИЮ В ДИВЕРСИИ И В УБИЙСТВЕ ПРОФЕССОРА ХЭКИГЁКУ РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЮРАТЕ АЖУОЛАЙТЕ. ТИП: ДИТЯ-РОБОТ. НА ВИД ДЕВОЧКА ПЯТНАДЦАТИ ЛЕТ. ВОЛОСЫ СВЕТЛЫЕ, КОРОТКИЕ, ПРЯМЫЕ. СЛОЖЕНИЕ ХУДОЩАВОЕ…» И вслед за сообщением высветилось мое фото.

Я совершенно не ожидала, что убийство профессора могут повесить на меня. Ведь доказать, что я была в это время в горах, проще простого. Значит, я засветилась на месте преступления. Интересно, как это они меня опознали? Пожалуй, я попала в объектив камер слежения в башне или на станции. А моя внешность, конечно, есть во всеобщей базе данных еще со времен моего рождения. Так что, теперь мне самой придется радоваться тому, что у нас нет полиции. Правда, узнать меня может каждый, а убивать и калечить мирных роботов мне никак нельзя, поэтому любые двое встречных смогут меня скрутить. А когда еще и увидят в сумке Варькину голову…

На мое счастье, народу на улице было по-прежнему немного. Я стала углубляться и углубляться в самые извилистые улочки и уже очень скоро довольно сильно удалилась от центра. Я не ускоряла шаг, чтобы не привлечь внимания, как будто спокойно иду себе в ремонт. Вобейда сперва поскуливал, чуя запах Варьки, но я просто попросила его помолчать, и он все понял.

Наконец, передо мною потянулась какая-то незнакомая улочка, где в нижних этажах многоэтажек располагались разные магазинчики и мастерские. Я зашагала вдоль этого ряда, поскольку мне было совершенно все равно, куда идти. Как вдруг мое внимание привлекла вывеска "Компьютерно-кибернетическая мастерская". А оказавшись у дверей, я прочла объявление, напечатанное на белом листе бумаги: "Мастерская закрыта до возвращения хозяина из Антарктиды". То есть, ее владелец, в отличие от Володи Немцова, не решился доверить свое заведение роботам. Вот так удача! Это именно то, что мне нужно.

Я осмотрелась по сторонам в поисках сигнализации. Почти сразу же заметив плохо замаскированный провод, перерезала его одним движением шпаги. Затем ударила навершием по дверному стеклу прямо над замком. Образовалось небольшое и аккуратное отверстие, в которое прошла моя рука. Отперев замок, я проскользнула внутрь, пропустила Вобейду и снова заперла дверь, а дырку в стекле прикрыла тем самым объявлением. Вот так. Теперь можно заняться делами в относительной безопасности.

Я углубилась в мастерскую, включила свое глазное освещение и вскоре без труда нашла всё, что мне было нужно.

Для начала я занялась собой. Если бы это читала какая-нибудь дурочка-гламурочка, она бы при этой фразе подумала, что я стала наводить "красоту" – причесываться, краситься и так далее. Как бы не так! У нас в доме отродясь не было косметики и всей этой бабской дряни. В данный же момент я отыскала кабинет мастера по "железу", порылась в столе и вытащила все, что мне нужно – плоскогубцы, отвертки, паяльник, разные детали, миниатюрный сварочный аппарат, клей… Затем вынула из сумки отрубленную руку и принялась осматривать ее.

Оказалось что кисть и пальцы не повреждены, а вот локтевой сустав сильно помят, так что вовсе не гнется. Слегка поразмыслив, я зажала верхнюю часть отрубленной руки в тиски и, обхватив ее запястье, стала сгибать ее. Бесполезно. Шарнир не поддавался. Я налегла изо всех сил, но мне не удалось согнуть искалеченный локоть хотя бы на миллиметр. Так продолжалось минут пятнадцать. Наконец, потеряв терпение, я заозиралась по сторонам и, отыскав кувалду, начала со всего маху лупить ею по своей несчастной руке. Мне буквально хотелось разнести ее в клочья, в эти мгновения мне было уже на все плевать… Как вдруг заклинившийся локоть неожиданно поддался, и согнулся сразу до предела! Я отбросила кувалду и потянула за пальцы отрубленной руки. И она полностью разогнулась, хоть и не совсем легко. Я стала сгибать и разгибать ее, до тех пор, пока не разработала полностью. У меня отлегло от сердца. Как говорил мой папа, если повезло в начале дела, повезет и во всем остальном. От облегчения я опустилась на колени и обняла Вобейду за шею своей уцелевшей правой рукой, зарылась лицом в его белый мех. Мои металлические ребра учащенно поднимались, совсем по-людски, транзисторы издавали звук тяжелого дыхания.

Когда этот, запрограммированный папой процесс завершился, я задумалась, что же делать дальше. Рука была именно отсечена, а значит, так просто ее на место не прикрутишь. Тогда я с помощью плоскогубцев стала откручивать от своего плеча то, осталось там от руки. Здесь мне повезло – резьба оказалась неповрежденной. Я собиралась заняться сваркой, но тут до меня дошло – а как же все это проделать одной рукой? Подумав, я подвинула руку в тисках, так, чтобы поврежденная часть касалась верстака. Приложила к месту среза недостающую часть и придавила ее сверху кувалдой. Затем включила сварочный аппарат и принялась за дело. С первого раза ничего не вышло – кувалда сползла, а за нею и обрубок. Со второго раза получилось то же самое. Наконец, помянув с десяток литовских чертей, я догадалась укрепить обрубок не только сверху, но и сзади. В таком состоянии он смог-таки дождаться, пока я поднесу к нему аппарат. Теперь, когда металл схватился хотя бы с одной стороны, я смогла постепенно поворачивать руку в тисках и закончить сварку полностью.

Снова сделала небольшой перерывчик, поговорила с Вобейдой и попробовала приладить руку на место. Долго не могла попасть в гнездо, а когда все-таки попала, то резьба пошла туго, неохотно. Раза два ее заклинивало, и приходилось начинать все с начала. Наконец, я догадалась попросить Вобейду, чтобы он, встав на задние лапы, передними подержал мою многострадальную руку, и мне удалось свободной рукой с помощью ключа закрутить несущий винт. После этого я взялась за паяльник и стала осторожно соединять все оборванные проводки с сенсорами и прочим. Наконец, я почувствовала боль во всей левой руке и поняла, что все подсоединила правильно. Попробовала согнуть локоть, и всё тело тут же как будто прострелило. Я даже согнулась от боли, но она постепенно притихла, стала более тупой и ноющей. Теперь оставалось лишь натянуть кожу и склеить ее. Это оказалось проще всего, и вскоре мое тело выглядело уже совершенно здоровым. Правда, боль от этого не прошла. Она стала не такой острой, и все же локоть и плечо по-прежнему давали о себе знать при каждом движении левой руки.

Я снова опустилась на колени и обняла своего друга теперь уже обеими руками, Поморщилась от новой боли, но это были уже пустяки. Затем, поднявшись на ноги, сделала несколько обычных движений рукой, в том числе и попробовала натянуть лук. По-прежнему побаливало, но терпимо.

Во время всей этой операции я вспоминала картинку, красовавшуюся на рабочем столе папиного ноутбука – Лара Крофт, встав на колени у костра, прижигает рану раскаленным ножом. Да, вот так занимаются собой хлопачары!

Я невольно позавидовала Варьке – ведь доспелые совсем не чувствуют боли. Она даже умирая не испытала никаких неприятных ощущений. А мне вот терпеть эти приступы, наверное, до самого возвращения людей. Специалисты, конечно, могли бы полностью отключить мне чувствительность, но самой мне это не под силу.

После всего этого я почувствовала, что зверски устала, что силы мои на исходе. Тогда я отдернула занавеску на окне, опустилась на стул и стала глядеть на утреннее солнце. На мое счастье оно оказалось ослепительно ярким, и я зарядилась энергией довольно быстро. Тут я сообразила, что Вобейда-то живой, а значит, не может питаться светом. Я стала рыться в разных ящиках и шкафах и, к счастью, нашла несколько банок свиной тушенки. Эх, папа ее обожал – как откроет банку, так сразу намажет кусок черного хлеба толстенным слоем сала. А теперь вот пёс его замещает. Я вскрыла одну из банок острием шпаги и поставила ее на пол. Вобейда тут же накинулся на нее, а я сгрузила остальные банки в свою сумку – пригодятся еще в пути.

Вся эта, почти домашняя картина того, как здоровое биологическое существо поглощает белковую пищу, заставила меня опуститься в кресло и невольно погрузиться в воспоминания.

… Как мы с папой сидели у новогодней елки, и он пел под гитару песни из старых фантастических фильмов, особенно напирая на крылатовские. Его окладистая борода переливалась в свете разноцветных лампочек. А я почему-то становилась задумчивой-задумчивой.

… Как во время восточного нового года мы с папой по традиции смотрели японский фильм "Теккен: кровная месть". Чудесный фильм – в нем одновременно столько и героики, и кавая! Само собой, нам больше всего нравилась там робот Алиса Босконович. В ее теле спрятано множество разного оружия, и даже крылья, но дело не в этом, а в том, что как человек, она даже совершеннее меня. Прикольно, да – робот лучше робота, как человек! Ну, то есть, я хочу сказать, что у нее больше человеческих функций – она может поглощать человеческую пищу и даже плакать. А мне всего этого папа намеренно не сделал. Насчет пищи он говорил, что ему всегда казалось, будто возвышенные девчонки не должны питаться грубой земной пищей, а должны именно так, как у меня – только солнечным светом. Ну а о слезах вы уже знаете.

… Как вечерами, когда папа заканчивал писать, мы садились рядом за стол и раскрывали толстенные учебники и словари, а так же диковинные книжки. Папа питал страсть к самым замысловатым языкам – хинди, гуджарати, телугу, бирманскому, тайскому, амхарскому, чероки. Мы то с трудом разыскивали в словаре незнакомые слова, упорядоченные по непривычному пятидесятизнаковому алфавиту, то по очереди набрасывали в ноутбуке подстрочник перевода, который папа назавтра редактировал. А на начальном этапе для тренировки выводили карандашом на бумаге причудливые слоговые буквы. Пока не выучили ни одного слова, писали обычные русские фразы. Например, папа выводил индийскими слогами: "Слышу голос из Прекрасного Далёка". И я, кое-как разобрав это, продолжала: "Голос утренний в серебряной росе". Он снова подхватывал: "Слышу голос, и манящая дорога"… И так весь вечер.

Почему именно на этой песне мы оттачивали знания? Не только потому, что папа мой – старый алисоман, начиная с восьми лет, но и потому, что песня эта звучит в каждом уголке мира, точно так же, как "Катюша", "Смуглянка" или "Белла, чао". Именно она звучала на баррикадах, когда в той или иной стране люди брались за оружие и добивали остатки капитализма, вешали олигархов и коррупционеров, раздавали награбленное ими добро бедным. Особенно запомнилось, кстати, как из этого самого "Далёка" папа сделал целую мини-оперу, запустив туда героев сериала "Star Trek". С этим номером мы даже выступали на публике, во время папиных встреч с читателями. Папа пел за троих персонажей. Начинал Уорф: "Слышу голос из военного далёка". Потом Спок: "из логичного далёка". А потом какой-то безымянный ференги: "из торгового далёка". И Алиса решала с кем из них землянам идти на контакт. Уорфа она выбирала верным братом, Спока – мудрым дядей, а ференги с позором изгонялся. Алису приходилось озвучивать конечно мне, и я не перевоплощалась для этого номера, хотя всю жизнь была блондинкой. Ведь папа строго придерживался правила, что подлинная Алиса выглядит такой, какой впервые воплотилась на книжной обложке и экране, в виде мультяшки, а там она светловолосая.

Или вспоминается, как мы просто читали при свете лампы. Папа, чаще всего, лежа на диване, штудировал что-то по французской истории. Я же, сидя в кресле и поджав под себя ноги, проглатывала старинные оригинальные тома Жюля Верна, Буссенара, или Сальгари, которых, впрочем, папа тоже обожал.

Вы спросите, какие учебники? Вам, наверное, кажется, что робот обязательно должен знать и уметь все на свете. Но нас, детей-роботов, специально программировали и конструировали такими, чтобы мы не отличались от обычных детей. И когда я говорю, что проглатывала книги, это означает, что я читала со скоростью, максимальной для человека, необученного скорочтению. Это ограничение специально запрограммировано для чтения художественной литературы. Ну а учебники приходилось проходить наравне с папой.

Папа пытался сделать из меня идеального переводчика, надеясь на мое логическое мышление. Ведь даже среди книг на банальном английском, которые он переводил, попадались порою такие, которые смотрелись так, будто были написаны на совершенно незнакомом языке. Видишь, что все слова знакомые, а понять ничего не можешь.

Или вот вспомилось, как папа повторял, ероша мои короткие светлые волосы:

– Эх, Юрка-Юрка, почему только у меня с детства не было такой сестры, как ты?

Я молчала, потому, что во мне заложено понятие о том, что такое риторические вопросы, междометия или ругательства. Да, видимо, я действительно очень совершенный робот. А папа продолжал:

– Я шел к тебе всю жизнь, дочка. Ты моя единственная радость. И я знаю, что ты никогда не предашь меня.

– Не предам, папа, – соглашалась я, ощущая искренность своих слов. И программа тут вовсе не причем.

Кто-то у него все-таки был. Не совсем сестра, а как бы предчувствие сестры, что ли. Как-то я нашла в шкафу видеокассету, да-да еще кассету, а не диск. Папа вообще любил технику отдаленных времен. В нашем доме есть отдельная комната, где стоят видеомагнитофон, несколько аудиомагнитофонов, кассетных и даже катушечных, ламповый радиоприемник, проигрыватель с кучей виниловых и даже шеллачных пластинок, два диапроектора разной конструкции и печатная машинка… Так вот, на той кассете была девчонка очень похожая на меня, даже в такой же тельняшке, как я ношу дома. Я не стала ни о чем спрашивать, сообразив, что она, наверное, и послужила моделью для моего облика. Наклейка на кассете была сильно засалена, видимо, папа раньше смотрел ее очень часто. А когда появилась я, необходимость в ней отпала.

Вообще, в этой комнате у нас настоящий музей. Там не только старая техника, а как будто уголок папиной молодости. По стенам висят красные флаги и вымпелы победителей соцсоревнования. На столе примостился старый школьный глобус. Над столом простирается политическая карта мира с цельными СССР, Чехословакией и Югославий, но раздвоенной Германией. Тут и там засушенные цветы в кефирных бутылках вместо ваз. В углу – фотолаборатория с кюветами, щипцами, красным фонарем и громоздким, в пол моего роста увеличителем. Там же несколько пленочных фотоаппаратов, от трофейной немецкой "Практики" до навороченного "Эликона". А вот военный уголок – пара армейских противогазов, солдатская фляга, россыпь гильз разного калибра, по которым так сходили с ума мальчишки всех времен…

А на самом видном месте стоят два манекена в школьной форме конца двадцатого века. Мальчик и девочка. Причем форма на них самая настоящая – от алюминиевых пуговиц до алых галстуков. Папа умудрился раздобыть все это, чтобы нарядить своих пионеров подобающим образом. Ведь это не просто мальчик и девочка. Это Коля и Алиса, еще задолго до папиного рождения, ставшие всемирно любимыми персонажами, примерно, как Кай и Герда. Причем, Алиса здесь из второй редакции "Гостьи из будущего". Эта версия вышла в середине двадцать первого века. В основе ее лежит все тот же старый добрый фильм, в котором не стали ничего менять, кроме того, что с помощью компьютерных технологий лицо и волосы Алисы сделали точно такими же, как в самом первом мультфильме о ней, но, конечно, совершенно реалистичными. Ее реплики переписали голосом из того же мультфильма, смоделированным программой. Ну и вместо дурацкого красного платья, портившего фильм, появился мужественный комбинезончик, опять же, как в мультфильме. Все это сделали для того, чтобы навсегда утвердить единый канонический образ Алисы. Ведь есть же, например, канонический образ Карслсона, или Пеппи, который никто не посмеет менять, Вот и здесь общенародным голосованием приняли подобное решение. Обновленный фильм сперва стали крутить не по телику, а в кинотеатрах, и кассовый сбор стал просто ошеломляющим, как в доинтеренетовскую эпоху. Если первый вариант покорил только детвору, то по второму уже сходили с ума буквально все – и стар и мал, и простые зрители, и кинокритики. Но теперь, благодаря рисунку, уже не было миллионов разбитых сердец. Мой папа говорил, что таким образом с фильма сняли заклятие, которое наложили на него авторы, неосмотрительно вставив туда имя Вертер, которое, как известно, ранее принадлежало юноше, покончившему с собой от несчастной любви.

Оба манекена появились в доме раньше меня и я не видела, как их создавали, но папа рассказал мне, что над ними трудились те же мастера, что потом стали создавать нас, детей-роботов. Получились настоящие шедевры, прямо как живые.

Видя, какими восторженными, мигом молодеющими глазами папа глядит на Алису, я как-то спросила:

– Послушай, а почему ты не сделал Алисой меня?

– Как тебе объяснить, Юрка… – папа в очередной раз взъерошил мои волосы. – Алиса… она слишком ослепительная, слишком неземная, чтобы жить среди нас. Ну а та, с кого делали тебя, она более реальная.

– Интересно, пап, – спросила я как-то, – а когда вы все вернетесь, ты не женишься? И у тебя не будет обычных детей? Ведь тогда им уже не придется плакать.

– Ну что ты, глупенькая, – усмехнулся он в бороду. – Зачем же мне продолжать род, если я сам буду жить вечно?

– Но ты же все время говоришь, что я, твое дитя, доставляю тебе радость.

– Ну, во-первых, ты у меня уже есть. А во вторых – ты особое дитя. Просто идеальное. Ты никогда не повзрослеешь и не покинешь меня.

– Неужели обычные дети покидают родителей? – спросила я потрясенно.

– Увы, покидают, – вздохнул папа. – Как становятся взрослыми, так начинают считать, что родители – это старые <я не поняла слово>, и бросают их ради сомнительных удовольствий. Когда дети вырастают, то перестаешь понимать, зачем их растил.

– Но ты ведь не бросил бабушку, – заметила я.

– Не бросил. А посмотри на своих дядьев. Всем непременно подавай жилье, отдельное от родителей. Эх, горе одно… Словом, для людей верность родителям – большая редкость. Лишь в этот момент до меня окончательно дошел смысл его слов о том, что он шел ко мне всю жизнь. Я постигла всю глубину страданий и тоски, преследовавших папу вплоть до моего появления. Или, по крайней мере, до того момента, как на свете появились первые дети-роботы, а значит, забрезжила надежда. До чего же тягостно было ему сознавать, что если он даже решится обзавестись обычной семьей, то будет каждую секунду дергаться из-за возможного предательства!

– Вот ты бы могла допустить, чтобы я встречал Новый год без тебя? – продолжал папа.

У меня чуть схемы не заискрили от возмущения. Новогодние праздники – ведь это самое святое, это то, ради чего проживаешь все остальные триста пятьдесят с чем-то дней. Конечно, в году бывают еще кое-какие радости, но ни одна из них не сравнится с этой. И еще попробуй, проживи это год, как говорил папа. Если только не случится настоящей беды, то день разборки елки – самый тягостный в году. Папа хоть и совсем взрослый, а в этот день не мог сдержать слез.

– Вот, а твои дядья начали праздновать Новый год без родителей лет с двадцати, – грустно вздохнул папа, прочтя мой ответ по глазам. – То на дискотеку умотают, то к девкам каким-то…

… Ну вот, я достаточно зарядилась не только солнечной энергией, но и воспоминаниями, и теперь снова готова жить и бороться.

Я начала было двигаться, как прежде, уже забыв о своей травме, но рука снова дала о себе знать – мало того, что ее пронзило болью, так еще и плечо слегка заклинило. Видимо, я не совсем правильно приварила срезанную часть – одной рукой-то! – и теперь все время придется так мучиться. Ладно, лишь бы поскорее вернуть папу.

Ладно, теперь очередь Варьки. Я заглянула в сумку и внимательно посмотрела на отрубленную голову. Конечно, за время моего бегства она ничуть не изменилась, и выражение на прекрасном лице оставалось таким же кошмарным. Я повесила сумку на плечо – ведь надо быть готовым к тому, что кто-нибудь все же обнаружит взлом и припрется сюда. В этом случае мне снова придется бежать.

Я вышла из "железного" кабинета и стала обшаривать мастерскую, заглядывая во все помещения. В глубине души у меня теплилась надежда отыскать здесь хоть какое-нибудь тело для робота. Сейчас, на худой конец, подошли бы даже тела тех шароглазых уродов. Но поиски оказались тщетными – ни тела, ни хотя бы верхней половины в мастерской не оказалось. Ну что же, все равно не все потеряно. Надо попытаться оживить Варькину голову хотя бы на время, понять, насколько она исправна.

Я снова принялась обшаривать мастерскую, и на сей раз мне повезло. Я нашла устройство, на которое устанавливают головы роботов во время ремонта. После этого нашелся и специальный блок питания. Правда, все это было рассчитано на аккуратно отвинченную голову, и мне пришлось еще долго провозиться, чтобы зачистить и подсоединить все оборванные проводки. Очень многое пришлось припаять, заизолировать. Я относительно быстро подсоединила Варькину голову к блоку питания, но пришлось еще долго искать подходящий динамик и генератор речи. Ведь обычно с головами ремонтируемых роботов никто не разговаривает, в них лишь поддерживают жизнь. Пока все было готово к запуску, я снова изрядно устала и присела отдохнуть и подзарядиться солнечной энергией.

Собираясь оживить Варькину голову, я сильно волновалась. Даже на простых компьютерах случается, что вынешь жесткий диск во время ремонта, вставишь обратно, а он не работает. А тут мыслящее существо, хотя и искусственное!

Наконец, я все-таки решилась повернуть выключатель.

Варька резко распахнула глаза и попробовала повернуть голову, но она была прочно зафиксирована. Ее губы задвигались.

– Что за… – произнес совершенно чужой, грубый голос, и тут же смолк.

Варька недоуменно хлопала глазами, пытаясь понять, где она, и что произошло.

– Привет, родная, – выдохнула я с облегчением и, наклонившись, невольно обняла ее одинокую голову.

– Где я? – произнес все тот же грубый голос, когда я, наконец, разжала объятия.

– Ты не помнишь, как мы приехали в Москву, и как копались в Сухаревой башне? – спросила я.

– Помню, – ответила Варька не очень уверенно. – Ты развлекалась наверху, а я нашла кое-что интересное.

Ага, значит, память, пропавшая было при провале под землю, восстановилась.

– А что было дальше, помнишь? – спросила я с надеждой.

– Помню, как на тебя напал какой-то монстр, и я спасала тебя, стреляла в него…

Я даже не обратила внимания на то, что она несколько переиначила события в свою пользу – главное, что мне удалось спасти подругу!

– Постой-ка, – спохватилась Варька. – А что с моим голосом? Где мой прекрасный вокал?

– Этот монстр отсек мне руку, а тебе – голову, – объяснила я. – Мне едва удалось унести ее, а здесь пришлось подключить к единственному подходящему динамику.

– Так у меня что, больше нет тела? – только теперь сообразила Варька.

– Ну да, теперь ты прямо как голова профессора Доуэля, – усмехнулась я.

– Какого профессора? – переспросила она.

– Ладно, проехали, – у меня вырвался тяжелый вздох. Ох уж мне эта певица… Ее вообще хоть что-то в жизни, кроме мишуры, интересовало?

Надо сказать, что в моем детстве прокатилась целая волна доуэлизма. Эту тему, столь популярную в начале двадцатого века, неожиданно подхватили последние из человеческих писателей и режиссеров. Помню, мне жутко понравилась одна книга, которую написал молодой японец Фудан Кюна. Собственно, папа учил меня японскому по этой книге, а она меня и без того навсегда захватила. Действие, как это часто бывает у японских авторов, происходило в Европе. Герой романа, талантливый ученый, был безнадежно влюблен в одну молодую красавицу, которая вышла замуж по расчету за старого богатея. И вот однажды, когда мужа не было дома, ученый пробрался в спальню своей возлюбленной и отрезал ей голову. Удалил ее прежнее тело, словно опухоль. Потом он пересадил эту голову на тело молодой монашки Клары, только что умершей от саркомы. Причем с этой Кларой он когда-то вместе учился в университете, и любил ее, а она ни о чем не догадывалась. Таким образом, он очистил красавицу от прежней жизни. В самом деле, тело монашки начало сильно влиять на голову, и вскоре прежняя пустышка стала умной и скромной девушкой. Но, конечно, над ученым сгущались тучи. Полиция быстро вычислила его и обвинила в убийстве. Он доказывал, что красавица жива-здорова, но у нее были другие отпечатки пальцев. Словом, начались погони, перестрелки и все такое. Конечно, романтичность победила. Мне особенно запала в душу сцена, когда ученый признается Кларе в своих прежних чувствах. Как трогательно он прощается с нею, как она спокойно осматривает голову, которая будет вскоре красоваться на ее шее, потом благословляет эксперимент и, чувствуя совсем уже близкий конец, сама ложится на операционный стол… Вот, помню наизусть такой диалог:

" – Если бы ты только хоть раз поглядела на меня в свое время, рыжая… Мы были бы счастливы.

– Разве ты не видел моих наклонностей? Ведь я уже тогда была знакома с самим Папой! А на тебя я не глядела специально, потому, что все понимала, и не хотела давать тебе напрасных надежд.

– Ничего ты не понимала, вот в чем дело-то! Жаль, что я тогда был слишком наивен и не догадался тебе все объяснить. Я лишь теперь понял, что ты видела во мне обычного парня, которому нужно от девчонок то же, что и всем. Но ведь я-то как раз и был тем, кто тебе нужен! Ведь я тоже всегда был в душе монахом, хотя о религии думал мало. Я был монахом от науки. И мне просто не приходило в голову, что кто-то может хотеть от девушки плохого. Я до сих пор ищу чисто духовной любви. И тогда вот надеялся, что мы всю жизнь будем просто ходить по улицам и беседовать на родном языке Папы.

– Ты писал мне стихи на этом языке… И на моем родном тоже…

– Так ты помнишь? Ты помнишь такую мелочь?

– Конечно. Ведь сейчас никто не пишет девушкам стихов. А ты вот меня помнишь, такую мелочь…

– Ты снилась мне все эти годы. Вот, видел как-то на днях: ты входишь ко мне домой и протягиваешь диск с оперой Верди о Жанне д'Арк. Говоришь: "Это мне сам Папа подарил, перепиши и ты себе." Понимаешь, рыжая, ты была моей первой настоящей любовью. Подобное чувство никогда не забывается.

– Пожалуй… Так значит, мы действительно были созданы друг для друга… А я узнала об этом лишь теперь, на краю могилы…"

Красиво, правда? У меня всегда стоит комок в горле, когда я перечитываю это место. Вот только я не знаю, о каком таком "плохом" идет речь, но знаю от папы, что это совсем плохо…

Еще был популярен детективный телесериал о похищениях голов известных певиц. Приходит утром продюссер в номер своей дивы, а та лежит без головы… Выяснилось, что этим занимались жулики, которые воровали у артистов разные мелочи специально для продажи коллекционерам. Действительно, если подумать, для певицы голова такая же мелочь, как прилагающийся к ней гребешок. Зачем она ей нужна? Вобщем, попавшимся похитителям и дали срок, как за мелкую кражу. А певицы так и выходили на сцену без головы, и никто из сидевших в зале не замечал этого…

– Нет тела! Нет тела! – оторвал меня от размышлений о литературе непривычный Варькин голос. – Всё погибло! Как же я теперь выйду на сцену?

– Ничего, прорвемся, – попыталась я подбодрить ее – Главное, голова цела, а тело для нас – дело наживное.