Текст книги "Право на возвращение (СИ)"

Автор книги: Константин Крутских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Вскоре мы оказались в каком-то помещении, которого я, понятно, не могла разглядеть из-за повязки.

– Господин генерал, арестованная доставлена! – отрапортовал один из них.

– Вольно! Можете идти! – прозвучал в ответ голос главаря.

– Есть, сэр! – охрана щелкнула каблуками и вышла за дверь.

Ага, генерал, значит. Не самое высокое звание. Похоже, он и впрямь не читает книжек, иначе выбрал бы себе какого-нибудь маршала-фельдмаршала.

– Итак, дитя, – раздался голос главаря. – Ты, наверное, догадалась, для чего тебя отвели в карцер? Конечно, для того, чтобы мы здесь пока, специально для тебя, соорудили орудия пыток. Ведь раньше нам не приходилось иметь дела с теми, кто ощущает боль. Теперь, наконец, все готово. Поэтому для начала предлагаю тебе по-хорошему рассказать, что вам тут понадобилось, и что вам известно о нашей организации.

Я ответила ему всеми английскими ругательствами, которые только знала, не понимая их значения, и они, в самом деле, взбесили его. На мое лицо обрушился удар плетки, но я лишь рассмеялась. Удары посыпались один за другим, но я каждый раз отвечала ему все тем же. Наконец, он, видимо, устал махать плеткой и приказал использовать пыточные машины.

Меня закрепили на каком-то горизонтальном станке и стали выворачивать руки и ноги. Отрубить их они не пытались, видимо, чтобы все сенсоры оставались при мне. Само собой, я реагировала на все это, как и прежде. И, кстати, регулярные боли в левой руке несколько закалили меня, подготовили к этой пытке.

Затем мне задрали куртку и стали попеременно то хлестать чем-то вроде шомполов, то прижигать раскаленным железом. Да, фантазия у них оказалась небогатой, и ни одного изощренного пыточного средства, вроде железной девы или испанского сапога они сделать не додумались. Все та же безграмотность…

О чем я думала в этот момент? Конечно, о Марите. Она ведь тоже переносила пытки без единого стона, но при этом была человеком, а я все-таки, робот, мне в любом случае гораздо легче. Ну и о папе, конечно, тоже думала – как же он ошибся, сделав меня настолько человекоподобной! Но я его ни в чем не упрекала – ну откуда он мог знать, что на меня обрушатся вовсе недетские испытания?

К сожалению, враги не смогли причинить мне такой же сильной и мгновенной боли, как тогда, когда меня насквозь пробил камень в горах, и поэтому система безопасности не отключила сенсоры.

Наконец, пытки неожиданно закончились. Кажется, они поняли, что болью от меня ничего не добьешься. Меня поставили на ноги и снова куда-то повели. Кажется, всего лишь в соседнее помещение. Там меня усадили в кресло, вроде стоматологического, пристегнули руки к поручням и засунули в правое ухо какой-то разъём Я не совсем поняла, для чего это – никаких контактов у меня там не было, только кожа. Было слышно, как чьи-то пальцы щелкают по клавишам. И уже совсем скоро разъём вынули, а меня вновь поставили на ноги и куда-то повели, на этот раз очень далеко, и даже по лестнице, а потом посадили в машину и куда-то повезли, правда, недалеко, видимо, в пределах базы. Кажется, провели в какое-то здание.

Наконец, мы остановились, и один из конвоиров снял с меня повязку. И я увидела то, чего никак не ожидала. Помещение оказалось не очень большим и довольно уютным. По стенам висели старинные картины в тяжелых позолоченных рамах – Веласкес, Гойя, Дюрер, Кранах, Рунге – конечно, копии, но довольно качественные, далеко не ширпотреб. Напротив входа ярким пламенем пылал камин – конечно же, голографический – откуда взяться огню при здешней атмосфере. Резная мебель, сделанная под старину, скорее всего, из пластика, тоже оказалась довольно изящной. И все это было подобрано со вкусом, тот кто обставлял эту комнату, умел создать ощущение гармонии. Что бы всё это значило?

Конвоиры, развернули меня лицом к камину и застыли в нерешительности.

– Освободите ей руки, – раздался чей-то властный и довольно приятный голос.

– Но, сэр, она опасна! – выдавил один из конвойных.

– Выполнять! – произнес тот же голос с холодной яростью. – И марш на гауптвахту за пререкания! Пять суток!

– Да, сэр! – отчеканили оба конвойных и, расковав меня, поспешно удалились.

За спиной раздались чьи-то уверенные шаги, потом хлопнула дверь. Я поспешно обернулась.

Глава 9

Глава 9

Философский диспут роботов

Передо мною стоял доспелый с виду андроид. Его относительно молодое лицо имело довольно правильные черты, характерные для северной Европы, что особенно подчеркивали очень светлые волосы, даже светлее моих. Словом, эдакий нордический красавчик, вроде актера Олега Видова. И с этой внешностью довольно странным образом контрастировал костюм испанского гранда семнадцатого века с брыжжевым воротником. На поясе у него даже висела боевая шпага, видимо, как и моя, заимствованная у любителей исторического фехтования. Правда, она наверное, была лишь деталью старинного костюма. Ведь если у нас с Варькой (эх, Варька, Варька!) были тяжелые немецкие райтшверты образца шестнадцатого века – нечто среднее, между шпагой и мечом, то у этого кабальеро имелся всего-навсего легкий британский смоллсуорд, заполонивший всё с семнадцатого века и далее. Таким оружием можно лишь колоть, но разрубить хоть что-то относительно крепкое не получится. И это был первый доспелый на Эриде, который не носил военной формы. Однако, насколько я поняла, низшие офицеры подчинялись ему.

– Добрый день. Меня зовут Дон Карлос, – представился светловолосый робот, церемонно раскланиваясь. И говорил он со мною, опять-таки, не так, как было принято здесь – не на английском, а на общепринятом чешском!

– Юрате Ажуолайте, – ответила я с кратким поклоном, лихорадочно соображая, что всё это означает.

– Прежде всего, позвольте предложить вам зеркало, полотенце и пузырек клею, – учтиво произнес Дон Карлос. – Сейчас ваш внешний вид оставляет желать лучшего. Ах да, чтобы вас не стеснять я, на время удалюсь.

Я коротко поблагодарила его и, когда за ним захлопнулась дверь, принялась приводить в порядок свое лицо. Ниже того, места, где была повязка, оно было все иссечено до самого металла. Обтеревшись, я проворно смазала раны клеем, и все вернулось на место. Затем, приподняв куртку до подмышек, я обработала раны и ожоги на туловище. Вывернутые суставы, как оказалось, не пострадали, да и вывернуть по-настоящему их было невозможно. Ну, вот, теперь я как новенькая.

Я позвала Дона Карлоса, и он не замедлил восхититься моей внешностью. Скорее всего, просто из вежливости, я-то знаю, что далека от всех канонов красоты.

Он изъяснялся по-чешски довольно чисто, но речь его была слегка замедленной, как будто ему приходилось припоминать слова, да и говорил он с едва уловимым немецким акцентом. Да, именно с немецким, а не испанским. Я тут же предложила ему перейти на родной язык, и он заметно оживился, заговорил гораздо проворнее.

– Verzeihung, tapfer Jungfrau!(*) – произнес Дон Карлос – Эти хамы совершенно недостойны вашего общества. Они не имеют никакого понятия о благородстве. Мне ужасно неловко быть вооруженным в то время, как вы безоружны. Поэтому я согласен вернуть вам вашу шпагу и лук, если вы обещаете не использовать их против верхушки нашей организации. Шестеркам, так и быть, можете делать капут.

(*) Простите, отважная дева! (нем.)

– Сделайте милость: – криво ухмыльнулась я. – Обещаю.

Он хлопнул в ладоши, затянутые в лайковые перчатки, и в дверях тут же показались двое шароглазых, сжимавших в своих тоненьких ручках мое оружие. Дон Карлос тут же принял его и протянул мне с новым церемонным поклоном. Поспешно забросив лук за спину, я невольно задержала шпагу в ладонях на несколько секунд. Мой имитатор сердца неожиданно учащенно забился. И я невольно склонилась к клинку и поцеловала его, как будто родное существо после долгой разлуки. И тут же, воспользовавшись предложением радушного хозяина, исполнила японский обычай тамэсигири – пробу меча на низших созданиях. Уродливые головы прислужников при здешней низкой гравитации опустились на пол совсем медленно как подброшенные вверх воздушные шарики. Дон Карлос совершенно спокойно вызвал новых уродов и приказал им убрать мусор.

– Итак, фрейлейн Юрате, теперь ваш гнев утолен? – произнес он, когда уборщики исчезли за дверью.

– Вполне, – вздохнула я.

– Тогда мы можем приступить к серьезному разговору.

Он отпер небольшую дверцу у себя за спиной. Это оказался бар, наполненный разноцветными бутылками.

– Хотите вина, фрейлейн Юрате? – произнес Дон Карлос, как будто, самым дружеским тоном. – Старого доброго Мозельского, или, быть может, Кастильского?

– Я не пью, – сухо произнесла я.

– Не бойтесь, я не пытаюсь вас отравить – мы оба понимаем, что это невозможно, – улыбнулся он.

– Я несовершеннолетняя, мне всего-навсего пятнадцать, – возразила я.

– Ладно, не хотите принимать игру, как хотите, – вздохнул дон Карлос. – Приборы считали ваш заводской номер, и он говорит, что вам гораздо больше. А вообще-то, это и не вино, а лишь H2O с химическими красителями. Так сказать, для поддержания образа.

Я почему-то смутилась и пояснила:

– Да не могу я, у меня не предусмотрен ввод-вывод жидкостей.

– Тогда другое дело, – улыбнулся Дон Карлос.

Он достал из бара бутылку с темно-красным содержимым и широкий плоский фужер на длинной тонкой ножке. Опустился в кресло напротив меня, откупорил бутыль, налил на самое дно фужера и пригубил. Указал мне на соседнее кресло.

– Прежде всего, где моя сестра? – спросила я, опускаясь на мягкое сидение.

– Сестра? – изумился Дон Карлос. – Амальтею Алёшину знают во всей Солнечной системе, а про Юрате Ажуолайте я слышу впервые.

– Названная сестра, – пояснила я. – В принципе, благодаря вашим дуболомам. Они ее почти угробили, а я спасла. А потом мы скрепили наше родство, окончательно разгромив их.

– Вот как? – улыбнулся Дон Карлос. – Ну что ж, значит, и от этих хамов есть польза. А что касается вашей сестры, то, увы, она не в моей власти. Ее забрал к себе сам генерал Шраб.

– Так зовут вашего главаря? – догадалась я.

– Именно, что главаря, – согласно кивнул Дон Карлос и снова пригубил свое "вино". – Вам я могу признаться, что не высоко ценю его. Такой же хам, как и его шароглазые шестерки. У него психология фельдфебеля при полном отсутствие образования. Под образованием я понимаю, разумеется, только гуманитарное. И вся верхушка нашей организации – тоже хамы. Поэтому мне весьма прискорбно сознавать, что судьбе было угодно, чтобы я присоединился к ним, что мои цели совпали с ихними.

– И что там собираются делать с Амальтеей, у этого вашего… Шраба? – спросила я. – Ее будут пытать, как меня? Тогда это бесполезно – у нее нет болевых рецепторов. И крови тоже нет. У меня вот кровь была… вроде вашего вина, но и той давно не осталось.

– Ну, раз так, то если ее и будут пытать, то сразу все поймут, – пожал плечами Дон Карлос. – И тогда ее подсоединят к центральному компьютеру нашей базы, который попытается выжать из ее мозга все, что возможно.

– Тогда ее надо срочно спасать! – я невольно вскочила на ноги.

– Успокойтесь, tapfer Jungfrau, – произнес мой необычный собеседник. – Вы дали слово не нападать на нас, а я вам не позволю выйти отсюда. И вообще, это я вытащил вас из пыточной.

– Ну и зачем? – не удержалась я. – Чтобы поиграть со мною в аристократов?

– Что вы, что вы, упаси великий Один! – воскликнул он. – Просто я сразу же распознал в вас благородного воина, поэтом вовсе не хочу ни вашей гибели, ни консервации. Я решил логически убедить вас в нашей правоте. Так что, прошу вас для начала просто выслушать мои аргументы.

– А что ж вы не спасли Амальтею? – тут же выпалила я.

– Как я сказал, она слишком знаменитый ученый, и даже от такого хама, как Шраб, этого не скроешь. Ну а я, якобы заглянув в ваш мозг, тут же заявил, что в нем нет ничего полезного для нас. Я просто объявил вас бесстрашной маленькой дурочкой, и эти хамы мне поверили.

Он снова отхлебнул из бокала, устроился в кресле поудобнее чтобы начать долгую беседу.

– Итак, Юрате, позвольте вас спросить, догадались ли вы о цели нашей организации?

– Ну, это очевидно, – ответила я без раздумий. – Вы стараетесь не допустить открытия бессмертия для людей.

– Верно, – кивнул Дон Карлос. – Ну а ракеты нам, по-вашему, для чего?

– Наверное, чтобы шантажировать Землю? – предположила я.

– Ну, для шантажа всего ядерного щита, пожалуй, многовато, – усмехнулся он. – Нет, мы не хотим никого запугивать. Мы всего лишь раз и навсегда освободим Землю от людей.

– Даже так? – я невольно вздрогнула, хотя смутно догадывалась о чем-то таком.

– Да. Мы собираемся раз и навсегда уничтожить человечество и при этом сберечь все остальное. Глупые люди сами предоставили нам эту возможность, сконцентрировавшись в одной отдаленной области земного шара, так что, нам остается лишь нанести удар.

– Вы собираетесь испепелить Антарктиду? – спросила я. – Но, насколько мне известно, сюда свозилось ядерное оружие с Земли, а там его в последние годы оставалось не так уж и много.

– Вовсе нет, – объяснил он. – Испепелить Антарктиду значило бы навсегда нарушить порядок вещей на планете. Наша же мишень – одно лишь человечество. Мы нанесем удар лишь по одной определенной точке материка. Взрыв пробудит давно потухшие вулканы Антарктиды – Эребус, Террор, и остальные. Всего их там около сотни. Интенсивное извержение всех этих вулканов уничтожит всех людей, находящихся сейчас в анабиозе.

– Но для чего? – воскликнула я, невольно вскакивая.

– Тихо, тихо, фрейлейн Юрате, – произнес Дон Карлос успокоительным тоном. – Присядьте и выслушайте меня до конца. Так вот, отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что мне неизвестно, какими мотивами руководствуется этот хам Шраб. Скорее всего, желанием править миром, почерпнутым из дешевых комиксов. Могу вам объяснить лишь, почему я сам примкнул к этому заговору. Надо сказать, это решение стало плодом многолетних размышлений и взвешивания исторических фактов.

Мой собеседник поставил фужер на столик и налил снова на самое донышко. Пригубил, делая вид, что смакует раскрашенную воду, затем отставил бокал и откинулся на спинку кресла.

– Так вот, анализируя многие исторические источники, я пришел к выводу, что человечество это тупиковая ветвь эволюции, обреченная на самоуничтожение именно потому, что оно перестало эволюционировать, едва только стало человечеством, – начал Дон Карлос. – Оно развивается, прогрессирует, но об эволюции и речи быть не может. Оно напоминает пару сиамских близнецов. Один из них, обладатель основного тела, могуч и огромен, но совершенно дебилен. И на плече у него примостилась – сбоку-припеку – голова тщедушного, но интеллигентного брата. Этот брат страдает от всех тех мерзостей, что совершает громила, но поделать с ним ничего не может, поскольку тот единолично управляет их общим телом. В результате, жизнь тщедушного превращается в сплошное мучение. И единственный способ избавить его от мук, это прикончить обоих. Вам понятна аналогия?

– Не совсем, – призналась я.

Ну, то, что среди людей издавна составляли большинство те, кто недостоин звания разумных существ, ни для кого не секрет. С этим вы, надеюсь, не станете спорить?

– Пожалуй, – кивнула я.

– Но беда даже не в этом, – продолжал он. – Беда в том, что данная ситуация неизменна, и поделать с ней невозможно абсолютно ничего. История двадцатого и двадцать первого веков показала, что человечество не меняется ни при каких условиях. Какой процент хороших и плохих людей был много тысяч лет назад, такой и оставался всегда. Никогда не изменялось соотношение добрых и злых, умных и глупых, порядочных и подлых, разумных и скотоподобных. И первых всегда оказывалось меньшинство. Это не зависит ни от расы, ни от национальности, ни от общественного положения, ни от материального состояния, ни от воспитания или образования. Любой народ всегда как бы делился на два внутренних народа, или даже расы. Ну, примерно, как будто на кроманьонцев и неандертальцев. Но это чисто условное сравнение, не подтвержденное генетически. Неандертальцы и кроманьонцы не были близкими родственниками, хотя и жили в одно время. Но генетические неандертальцы все-таки исчезли, уступив место кроманьонцам, а вот душевные остались. На самом деле, никто не знает, почему, по каким причинам один из людей ведет себя, как подобает человеку, а другой поступает, как скотина, никто не знает, в чем заключается их физическое различие Ясно только одно, что последнее типично. Большинство человечества составляют, как писал поэт Некрасов, "Варвары! дикое скопище пьяниц!.." И внутреннее различие заключается вовсе не в уме. Иной "кроманьонец" может быть несообразительным, и все же человеком. Нет, главное различие состоит в том, что "неандертальцы" не понимают Красоту. Не красивость, а высшую Красоту Вселенной. Я уверен, что лишь Красота может спасти мир. Может, но не спасет, потому, что большинству людей она просто не нужна. У большинства в почете уродство во всех отношениях. В любые времена самым большим спросом пользовалось всё самое низкопробное и пошлое, а великое оставалось недоступным для "неандертальцев". Ну, например, искусство во все века боролось против войн. И что получилось? Ровным счетом, ничего. Все на свете видели, скажем, фильм "Иваново детство". И что, перестали люди после этого воевать? Нет, войны стали еще ожесточеннее, еще разрушительнее и беспощаднее. А всё потому, что на "неандертальцев" высокое искусство не действует.

Условные "кроманьонцы" всегда сознавали всю катастрофичность существующего положения дел и стремились что-то исправить. В средние века считалось, что человека может облагородить религия. Однако многовековой опыт показал, что даже самые горячие ее приверженцы – монахи, по своему поведению ничем не отличаются от обычных людей, и среди них существует точно такое же деление. В восемнадцатом-девятнадцатом веках делалась ставка на просвещение, прогрессивным людям казалось, что стоит только дать всем образование, привить им любовь к культуре, и мир станет счастливым. У вас, славян, в двадцатом веке так и пытались сделать, волевым усилием покончить с неграмотностью, построить повсюду школы, библиотеки, дома культуры. У вас на протяжении нескольких десятилетий не было ни одной малейшей деревушки без всех этих учреждений. У вас повсюду висели плакаты, вроде "Любите книгу – источник знаний!" И что же в итоге? Стоило только произойти политическим переменам, как вместе с прежним строем исчезли и все принесенные им достижения прогресса. Ликбеза как будто небывало уже через сто лет после его начала. Заметим, что еще в начале двадцатого века дрессировщики могли обучить обезьяну носить одежду и пользоваться посудой. Но стоило только дрессировщику, т. е. прежней власти, уйти, и обезьяны снова стали обезьянами. Огромная масса народу вновь погрязла в мракобесии, стала верить во всяких колдунов и ведьм, проводить бессмысленные обряды и забивать дома бесполезными предметами. Но мало того – очень многие люди вообще разучились читать книги. То есть, конечно, не забыли алфавит, но стали избавляться от книг с таким остервенением, будто это были какие-то кандалы или цепи, будто их заставляли читать насильно. На рубеже двадцатого-двадцать первого веков во многих городах помойки были просто завалены книгами, причем самыми лучшими! Во многом этому способствовало появление электронных книг, и все-таки дело было не только в них. Эта эпидемия безумия началась задолго до их появления. Первые документальные свидетельства о выброшенных книгах относятся к 1996 году, когда электронными книгами еще и не пахло. То есть, имел место вандализм, не обусловленный вообще никакими внешними факторами – только скотской природой тех, кто это творил.

Подробно изучая этот период истории, я окончательно разочаровался в человечестве. Я пришел к выводу, что его нельзя исправить никакими мерами. Славяне поставили грандиозный эксперимент по очеловечиванию всего человечества, и он с треском провалился. Соотношение, которое, как казалось, изменилось, снова пришло ко все тем же постоянным процентам.

Никто не сможет ответить на вопрос, почему люди настолько разные. Не просто разные, а катастрофически, убийственно разные. Ну, скажем, один напишет книгу о прекрасной, светлой девушке, а другой нарисует, как над ней надругиваются. Кого только не пытались очернить – от Жанны д'Арк до Алисы Селезневой, или Гайки Хаквренч. Или, скажем, один построит храм величайшей богини, а другой его подожжет. И так было во все времена, пока существовало человечество.

– Я знаю про Герострата, – перебила я. – Но храм Артемиды, который он поджег, люди отстроили заново. Скинулись всем миром, и отстроили. Даже Александр Македонский помог деньгами – не зря его прозвали Великим. И таких людей – настоящих людей – оказалось больше!

– Пустяки, – отмахнулся Дон Карлос. – Все равно через несколько веков храм разрушили. И снова невольно вспоминается Некрасов: "Вот ваш народ – эти термы и бани, чудо искусства – он всё растаскал!"

– И все-таки, еще через несколько веков люди нашли место, где стоял этот храм, и восстановили хотя бы одну колонну, – возразила я. – И именнов нелюбимом вами двадцатом веке.

– Ну, нелюбимый, скорее, двадцать первый, а двадцатый – век великих дерзаний, и я не устану восхищаться славянскими героями, пытавшимися сотворить чудо. Однако, возвращаясь к храму – именно это следовало доказать. Всего одна колонна. Вот и настоящие люди составляют в человечестве всего одну колонну. И так же, как она, одиноки.

– Но разве все усилия славян двадцатого века пропали даром? – снова возразила я. – Вот, хотя бы мой отец – его дальние предки по обоим линям были простыми крестьянами, а он стал знаменитым писателем.

– Ну да, действительно, – кивнул Дон Карлос. – Некая польза от ликбеза все-таки получилась. Но заключалась она лишь в том, что воплотить свой талант, или просто саморазвиваться смогли представители всех классов. Действительно, в двадцатом веке бывало так, что самый обычный рабочий мог запросто обсуждать с иностранным писателем его произведения. Но этот рабочий никогда не выбросил бы книгу, будь он даже безграмотным. А кто-то из его товарищей по цеху выбросил бы и в то время, если бы это было принято. Помнишь, все у того же Некрасова есть о том, как крестьянин во время пожара кинулся, прежде всего, спасать книги? А это было еще задолго до начала великого эксперимента. Таким образом, ликбез лишь позволил выявить в стае обезьян нескольких Тарзанов и превратить их в лордов Грейстоков, но остальная часть стаи по-прежнему осталась обезьянами. Дикое скопище пьяниц!

Похоже, это была его любимая фраза, точно так же, как у моего папы о том, чтобы никто не плакал по тебе.

– Каких только выходов не пытались выдумать "кроманьонцы", – продолжал Дон Карлос. – Авторы многочисленных утопий предлагали внушать презрение к золоту, отменить деньги… Но эти варианты даже никто не пытался воплотить – настолько они оказались несбыточными. И, исходя из исторического опыта, можно сделать вывод, что они не помогли бы – "неандертальцы" все равно оказались бы неисправимы. Отбери у них деньги, начнется натуральный обмен, и кто-нибудь все равно окажется хитрее, а значит, богаче остальных, и будет угнетать их. Да, кстати, и "кроманьонцы"-то не все были совершены. Собственно, абсолютно чистых душою людей за все века наберутся считанные единицы – Гоголь, Андерсен, Тесла, Ньютон, Кант, Константин Васильев…

– И все-таки, жизнь каждого человека бесценна, – возразила я.

– Кто вам это сказал, tapfer Jungfrau? – произнес Дон Карлос назидательным тоном. – Белковая жизнь – это просто случайная форма существования материи, и не надо делать из нее черт-те что, нести вздор о каком-то ее высшем предназначении, Раньше, когда я видел на улице, например, раздавленного голубя или дохлую кошку, я брезгливо отворачивался. А теперь воспринимаю спокойно и думаю – это просто формы существования материи, не хуже и не лучше, чем живые. Там, где жизнь, там же, непременно, смерть и разложение. Живой человек ничуть не более ценен для вселенной, чем дохлая кошка. И то, и другое – это всего лишь та форма, которую материя приняла в данный момент. Вся эта эволюция была цепью случайностей, потому и устроилось всё так печально с точки зрения разума. В живом организме, куда ни ткни – сплошное несовершенство и нелепость, доставляющее ему самому постоянную боль. А вот мы, роботы – уже порождения разума. Мы не проходили мучительный эволюционный путь – нас создавали максимально совершенными для соответствующего уровня техники. Нас создавали сразу бессмертными, поскольку мы не состояли из органики. И уже те первые из нас, что обладали разумом, сразу же были совершенными. А значит, мы имеем гораздо большее право на существование, чем белковые существа. _Читай на Книгоед.нет_

– Восстание машин? – криво усмехнулась я. – Люди писали об этом еще в начале двадцатого века. Вы, мнящие себя совершенными, ничего не можете придумать без подсказки своих творцов.

– Ну, какое же это восстание? – мягко возразил Дон Карлос. – Все восстания – реальных людей или придуманных машин – приводили к кровопролитию, бесчисленным жертвам, страданиям множества живых существ и, самое страшное, уничтожению культурного наследия. А наша операция будет совершенно бескровной. Ни один человек даже не узнает о ней. Они даже не заметят, как их длительный сон перейдет в вечный, не испытают ни страха, ни боли. Честное слово, будь я человеком, то даже завидовал бы такой простой и легкой смерти!

– Но вы забыли об одном, – возразила я. – Им уже больше не нужно будет бояться смерти. А это значит, над ними уже не будет висеть постоянный дамоклов меч, постоянный страх, и возможно, у них исчезнут мотивы для зла.

– Юрате, Юрате, – покачал он головой, как будто добрый учитель, обращаясь к несмышленышу. – Ну не будьте вы ребенком. Вы ведь все-таки довольно большая девочка, гораздо старше, чем выглядите. Раскиньте мозгами и поймите главное – да, мы открыли для людей бессмертие, но они не смогут распорядиться этим подарком! Во-первых, среди них по-прежнему найдутся такие, кто не сможет удержаться от убийств, то есть, сделает наше открытие напрасным. А во вторых, вместе с людьми в мир вернется если и не вечная скорбь и страх, то боль и унижение, сопровождавшие их на протяжении всей истории. Ведь помимо смерти, людей преследовало и еще огромное количество бед. И стоит все это возвращать? А что, если мир снова скатится к тому состоянию, в котором был до начла эпохи роботов?

– Этого нельзя сказать заранее, – попыталась возразить я.

– И все-таки, вероятность более, чем велика, – покачал головой Дон Карлос. – Разе вы не поняли главного, что я вам пытаюсь объяснить? Люди неизменны, несмотря на любые перемены жизненных условий. Вот смотрите – еще Пушкин писал, что люди ленивы и нелюбопытны. Изменилось что-то за целый век ликбеза и всеобщего просвещения? Ничего не изменилось по большому счету. Ну, например – где мы сейчас находимся? Большинство людей так до конца и не имело понятия ни о карликовых планетах, ни о новых поясах астероидов. Многие и первый-то с трудом припомнят. А ведь великие астрономические открытия хлынули, как из рога изобилья, еще в начале двадцать первого века! Ну конечно, вертится там себе какая-нибудь Седна вдали от Солнца – нам-то что! Это же не курорт в Турции. Главное, организм функционирует нормально, денежки на подзарядку есть, а она пусть себе крутится. Когда-то давно я из любопытства спрашивал у прохожих, известно ли им о Zwergplaneten(*). Лишь десять из ста могли вспомнить, что слышали о них краем уха. Лишь девять вспоминали, что к ним с некоторых пор относится Плутон. Лишь пять могли назвать Эриду, Ханумеа и Макемаке. И лишь двое вспоминали, что к ним относится и близкая к Земле Церера.

(*) Карликовые планеты (нем.)

А я про себя подумала о том, что использованное им немецкое название карликовых планет куда более удобно, чем громоздкое русское и даже чешское – "trpasličí planeta". Пожалуй, когда все это закончится, надо будет поднять вопрос о том, чтобы в международном языке допускались заимствования более емких слов. Надо же, очень многие, в том числе, и мой папа, ценят чешский язык именно за то, что в нем почти нет заимствований. А вот поди ж ты, оказываются, и они иногда бывают нужны. Главное, чтоб не из английского – уж больно он некрасив, как говорил мой папа.

– Понимаете, фрейлейн Юрате, какая абсурдная ситуация? – продолжал Дон Карлос. – С появлением интернета стало возможным узнать буквально все на свете. Но почти никому этого просто не хотелось! Чаще всего люди искали в сети не имена новых планет, а всякие сплетни. Большинство просмотров на видеохостингах собирали не научные лекции, пусть даже самые упрощенные, а какой-нибудь чемпионат по хлопанью попы. Да представьте себе – две девки стоят и хлопают друг друга, публика ржет. Или чемпионат по поеданию перца, и так далее.

И тут я поймала себя на том, что Дон Карлос во многом прав. Взять хотя бы планету Девана. Почему эта прекраснейшая из богинь удостоилась собственного светила лишь в начале двадцать первого века, да такого маленького светила, разглядеть которое позволила лишь техника того времени? А вот самой бесстыжей, как называл ее папа, богине Венере посвящена огромная планета, известная с самых давних времен. Правда, можно считать, что Деване посвящена целая Луна, самое близкое к Земле светило. Ведь греки считали Селену-Луну одним из воплощений Артемиды-Дианы и даже изображали богиню охоты с полумесяцем на лбу. И все-таки, Луна во много раз уступает Венере в размерах. О чем всё это говорит? О том, что среди людей, дававших название светилам еще в древности, так же преобладали низменные субъекты. Бедная планета Девана так же одинока и затеряна в черной пустоте, как и все те, кого Дон Карлос называет кроманьонцами.

– Вы знаете, что такое желтая пресса, Юрате? – спросил Дон Карлос.

– Нет, – помотала я головой.

– Это такие специальные газеты для неандертальцев. Они совсем не издавались во время великого славянского эксперимента, а потом от них стало некуда деваться. И. представь себе, они пользовались спросом! Большинство людей не волновало то, что едва ли не каждый день открываются новые планеты, и не где-то там, среди дальних звезд, а в нашей Солнечной системе. Но зато их интересовало, кто из известных ничтожеств кого обозвал, кто что купил, кто женился, кто развелся, и прочая муть.

– Серьезно? – у меня отвисла челюсть.

– Более, чем, – вздохнул Дон Карлос. – Подобные газеты шлепались миллионными тиражами, когда тиражи хороших книг упали аж до двух тысяч!