Текст книги "Право на возвращение (СИ)"

Автор книги: Константин Крутских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

Глава 2

Девочка со шпагой

Итак, оставшись одна, я промаялась где-то около года. Если до этого моей единственной задачей было радовать и вдохновлять папу, то теперь нужно было как-то вписываться в общество и служить ему.

Прямо из мастерской, где мне починили сонный блок, я направилась в мэрию, в которой теперь располагалось бюро трудоустройства. Возвращаться в пустой дом совсем не хотелось, и я, набрав кучу разных проспектов, принялась листать их там же, в холле.

Научную деятельность сразу же пришлось отбросить – ведь я создавалась именно как хлопачара, мне подавай какую-нибудь физическую активность. Но оказалось, что теперь с этим не больно-то развернешься. Грузчиков и разнорабочих больше нет – их полностью заменили неандроидные роботы, всякие автоматические тележки и прочие.

Немного поразмыслив, я решила для начала стать автомехаником. Обучалась я быстро, и эта специальность мне, в-общем-то понравилась. Но вскоре она попросту исчезла, благодаря все той же автоматизации.

После этого я несколько отчаялась. Не в официантки же идти. Хотя в американских фильмах все положительные героини почему-то работали официантками. А, впрочем, сейчас эта профессия уже совсем исчезла.

Перепробовав еще несколько профессий, я решила устроиться горным спасателем. Представьте себе, в мире роботов сохранился альпинизм. Он стал едва ли не самым популярным видом спорта, поскольку в остальных, за исключением интеллектуальных игр, необходимость отпала из-за того, что физические силы всех роботов примерно равны. Даже футбол и хоккей уже стали совершенно предсказуемы, и результатом почти всегда становится ничья.

И вот, узнав о том, что в одном из альплагерей на Памире требуется спасатель, я решила – а почему бы и нет? Уж чего-чего, а силы и ловкости в меня заложили достаточно. Особо собираться мне не понадобилось. Сменив свои привычные шорты и ковбойку на шерстяной спортивный костюм, закинула на плечо одну из папиных гитар, самую простую, которую мы когда-то подобрали на помойке, я двинулась на Казанский вокзал и села в поезд на Душанбе, который теперь ходил лишь раз в неделю.

Почти целый год я стала проводить в горной хижине, находившейся за пределами базы, и возвращаясь домой лишь на пару дней в месяц, чтобы все привести в порядок и дать волю воспоминаниям. Закончив вечер воспоминаний, я ложилась спать, по-прежнему не раздеваясь. Даже если сонный блок начинает сбоить, я быстро успокаивалаь – ведь за окном непременно шел умиротворяющий дождь. Дожди теперь идут только по ночам. Да, помимо всего прочего, мы еще и научились управлять погодой. Конечно, успокоительное действие дождя по-настоящему необходимо только людям. Но и таким, как я, это тоже очень приятно. А уже на следующий день я снова возвращалась на Памир.

Я была не одинока в своей отшельнической жизни. Со мною жила моя напарница Варька и наш пес по кличке Вобейда. Живой пес, как и большинство современных животных. Робо-питомцев пытались делать когда-то, но появление идеальных детей, таких, как я, полностью соответствовавших требованиям родителей, сделало эту затею ненужной. Правда, Вобейда отличался от простых зверей. Он был немого модифицирован, конечно, роботами, поэтому понимал чешский язык. То есть, ему можно было не просто отдавать собачьи команды, а полноценно разговаривать с ним, как с немым человеком.

Хотя Варька, как и я, была блондинкой и, носила короткую стрижку, она сильно отличалась от меня. Прежде всего, она была из доспелых, поэтому не представляла, что такое жизнь в семье. Она не лишилась близкого человека, зато пережила личную трагедию. Это была редкая модель, которую первоначально запрограммировали на роль певицы. Но через пару лет стало ясно, что синтетические голоса никому не нужны, поэтому роботов-певцов сняли с производства, а уже выпущенным предписали искать другую профессию. Варька перепробовала массу разных дел, но ни одно не отвечало ее самолюбию. И, в конце концов, Варьку занесло в эти горы, где она, как казалось, и нашла свое место. Здесь она окрепла и возмужала (насколько эти понятия применимы к доспелому роботу). За долгие годы лазанья по скалам из нее как будто выветрились все дурацкие мечты об эстраде.

Когда я сравнивала себя с Варькой, преимущество было отнюдь не на моей стороне. Мой облик лепили с какой-то реальной человеческой девочки, а ее специально создавали внешне совершенной, по всем канонам красоты. У нее были очень правильные черты лица и восхитительно гладкая, просто восковая кожа. Если честно, мой папа застал Варькины выступления и, по-моему, влюбился в нее. Но при этом сам же ратовал за то, чтобы роботов убрали со сцены. Ему не хотелось, чтобы такая красавица позорилась бездарным пением. Будь я мальчиком, я бы тоже, наверное, влюбилась в нее. Правда, я не знаю, чем отличаюсь от мальчика.

Трудно сказать, к кому из моих товарищей я привязалась больше. Несмотря на все различия, с Варькой у нас все же было что-то общее. В минуты отдыха мы с удовольствием скрещивали клинки шпаг и совершенствовались в стрельбе из спортивных луков. Но говорить с нею о жизни людей и о настоящем искусстве было бесполезно. А голос у нее и вправду был никудышный. Когда я брала в руки гитару и пела старинные альпинистские песни, она пробовала подпевать, отчего дребезжали все стекла, а Вобейда начинал выть, как по покойнику, что в горах совсем уж скверная примета. И кстати, поскольку пес был живым существом, мы с ним во многих вопросах гораздо легче находили общий язык. Тем более, что этот здоровенный лохматый и даже бородатый зверюга чем-то напоминал мне папу.

Работы, надо сказать, у нас было хоть отбавляй. С началом эпохи роботов в горы рванула такая масса народу, которой прежде здесь никогда не бывало. А ведь далеко не у всех из них была такая же героическая программа, как у меня. Количество "чайников" просто зашкаливало. Кстати, если вы не знаете, то это слово получило такое значение именно в альпинистской среде. И если кто-то из них застревал на крутом склоне, отдуваться приходилось двум хрупким девчонкам. Ну, то есть, нет, я-то конечно, не хрупкая, хотя выгляжу по-детски щуплой. Мой скелет создан из сверхпрочного сплава, способного выдержать давление в 150 мегапаскалей. А вот Варька – та и впрямь была не слишком приспособлена к нашей работе. Мне пришлось самой несколько раз заменять ей пальцы, сломанные всего-навсего во время висения над обрывом. Опыт механика пришелся весьма кстати.

Пожалуй, работа спасателя оказалась именно тем, что мне было нужно. Бесконечный риск, бесконечная занятость, бесконечная усталость – ведь я же точная копия человека – все это как нельзя лучше помогло забыться. С утра звонок с базы – очередная группа зависла на склоне. Быстро лезешь туда без всяких приспособлений, на одних только пальцах рук и ног. Варька так не может, ей нужно одеваться, натягивать шипастые ботинки, цеплять на пояс трос, ледоруб и прочее, даже шапку напялить, чтобы сберечь свою дизайнерскую шевелюру. Пока она вбивает колья и кое-как преодолевает первые метры, я уже почти у цели. Поравнявшись с бедолагами, закрепляю трос на скальном выступе. Проверяю, прочно ли он сидит. Инструктирую несчастных. Тем временем, подтягивается Варька, и вот уже мы беремся за работу вместе… Представляю, как бы реагировали на мой внешний вид альпинисты-люди. Пятнадцатилетняя девчонка, в одних легких трениках, босая, без перчаток, очков и шапки, ползает по скалам, словно уж, не обращая внимания на бесконечные снежные хлопья, и даже не поежится на таком-то морозе. Наверное, приняли бы меня за какого-нибудь духа и от страха могли бы сорваться в пропасть.

Стоит только благополучно спустить всю группу к подножию, телефон снова оживает, и все повторяется сначала. И так раз пять-шесть на дню. К вечеру уже язык на плечо, я падаю на кровать, как всегда, не раздеваясь, и вскоре уже сижу с папой у костра. Даже внутренний будильник заводить не надо. Я бы могла отключить датчик усталости, который прежде заставлял меня возвращаться с улицы домой, но сейчас он мне очень помогает…

И хотя я устойчива к внешним температурным воздействиям, при механических повреждениях я все-таки испытываю примерно то же, что у людей называется болью. Мое тело усеяно датчиками, посылающими сигналы прямехонько в мозг – чтобы все было как у живой. В домашних условиях это было терпимо, и я даже гордилась, возвращаясь домой с парой ссадин, и папа, залечивая их, хвалил меня, как за боевые награды. Совсем не то оказалось во взрослой жизни. Как-то раз, когда я, заканчивая спускать со скального гребня очередную группу, грохнулась вниз животом прямо на острый камень, и его вершина вышла через спину всего в паре миллиметров от позвоночника, все мое тело как будто взорвалось. Такой дикой боли никому не пожелаешь. Правда, через пару секунд болевая система отключилась, иначе все схемы перегорели бы. Да, у человека такое не предусмотрено, ни один из них не пережил бы подобной травмы. Но как они умирали я, похоже, ощутила и навсегда запомнила…

А Варька в это время преспокойно провожала на базу спасенных мною альпинистов, стремясь скорее предстать перед камерами репортеров. Я сама, упираясь руками в камень, сняла себя с острия и побрела в медотсек, сверкая дырой во всю брюшную полость. Эдакая дочка Терминатора. Боль через некоторое время все-таки включилась – хоть и вправду бросайся в огненный ковш. Пока автоматы восстанавливали мое несчастное тело, один лишь Вобейда заглянул проведать меня. Даже полез было зализывать рану, но вкус синтетической крови заставил его закашляться. Однако он оставался со мной и жалобно скулил, пока операция не закончилась.

Едва встав на ноги, я собиралась первым делом расквасить Варьке всю морду и подать начальству, находившемуся в Душанбе, рапорт о ее поведении. Я прекрасно знала, что это вовсе не свойство доспелых, а просто ее личная черствость. Но едва войдя в комнату, которую мы прозвали "кают-компанией", тут же стушевалась и остыла. Рука не поднималась причинить вред такой красавице. И даже обида как-то прошла при виде ее невероятно гладкой кожи, ослепительно-блондинистых волос и зеленых глаз. Да и папа когда-то был в нее влюблен… Словом, вскоре я почти забыла этот случай, и мы зажили прежней дружной жизнью.

Всё закончилось в самый обычный промозглый вечер. День выдался не очень урожайный – всего три спасенных группы, и все часов до четырех. Поэтому сейчас мы с Варькой сидели в нашей кают-компании. В углу негромко тарахтел телевизор. Кстати, тоже наше андроидское изобретение – стакан, из которого вверх бьет луч, в котором возникает объемный экран, не проецируемый на что-то, а прямо висящий в воздухе. Такой телик можно взять с собой хоть на Эверест, а экран будет любого размера. Варька меланхолично листала каналы. Я же задумчиво склонилась над гитарой и пыталась повторить песню "Здесь вам не равнина" по-немецки. Но получалось плоховато, в переводе выходит слишком сильная скороговорка, не успеваешь отчетливо произносить все слова и невольно сбиваешься. После десятой попытки я мысленно плюнула и вскочила на ноги, поставив гитару лицом в угол. Как вдруг Варька негромко вскрикнула и прибавила громкости телевизора.

– Итак, слово профессору Хэкигёку, – произнесла симпатичная доспелая девушка-диктор по имени Элишка. На вид ей около двадцати, и она бессменный ведущий программы "Новости науки". Вот за что я люблю таких роботов, как она, так это за то, что в отличие от прежних, людских дикторш, они не пользуются косметикой.

Камера отъехала в сторону, и нашим глазам предстало знакомое лицо пожилого японца. Профессор Хэкигёку был знаменитостью в мире андроидов. Он был создан по указу самого Лао Шенсяня специально для руководства первой лабораторией роботов. По слухам, почтенный Лао придал ему внешность своего товарища по Пекинскому университету. Тот, вроде бы погиб молодым при взрыве в лаборатории, и друг даровал ему вторую жизнь, намеренно придав андроиду черты классического старого ученого. Профессор даже носил очки, хотя для чего это нужно роботу? Именно благодаря усилиям Хэкигёку-сэнсэя, удалось найти способ эффективной заморозки теплокровных, а, значит, и построить спальные города в Антарктиде. И хотя теперь над поисками бессмертия работало огромное количество ученых, основные надежды невольно возлагались на него.

– Доброго времени суток! – произнес профессор на общепринятом чешском, но все равно привычной для него отрывистой японской скороговоркой. А я подумала – хорошо, что он андроид. А то, наверное, живым японцам никогда не освоить чешский язык. Ведь если в японском после каждой согласной обязательно идет гласная, и даже алфавит слоговый, то в чешском попадаются слова, где может быть подряд целых шесть согласных! А бывают слова и вовсе без гласных, например, smrt – "смерть".

– Дорогие друзья! – произнес профессор. – Не хочу напрасно обнадеживать вас, но у меня есть все основания утверждать, что наша лаборатория уже близка к успеху!

Мы с Варькой, затаив дыхание, так и прильнули к экрану. Впервые за все годы без людей, прозвучало что-то по-настоящему радостное!

– Как вы, наверное, знаете, – продолжал профессор, – в поисках человеческого бессмертия наша лаборатория пошла самым традиционным путем. Мы искали способы постоянного омоложения и регенерации организма. И вот несколько месяцев назад нам удалось отыскать нужное вещество органического происхождения, встречающееся пока что, лишь в одной точке земного шара. Ответ на наш вопрос, как это часто бывает, дала сама природа! Исследования показали, что это вещество не только уничтожает ген старения, но и позволяет быстро восстанавливать все поврежденные и изношенные ткани организма.

– Скажите, пан Хэкигёку, – задала вопрос Элишка, – а каковы показатели ваших успехов в цифрах?

– Мы уже провели опыты на мышах, кроликах, свиньях и шимпанзе, – отвечал профессор, поглаживая свою бороду, которая, конечно, была седой от "рождения". – В девяноста семи процентов случаев результат просто блестящий! В то же время, при компьютерном моделировании процесса, достигается стопроцентный результат. Дело за небольшим – устранить это расхождение. Конечно, в прежние века медики останавливались на подобных результатах. Но так поступали люди из-за своих ограниченных возможностей. Для нас же, роботов, необходимо добиться полной гарантии для каждого организма. Ведь именно эту задачу возложили на нас наши создатели. Без ее достижения мы не имеем права размораживать их.

– И вот, кстати, о заморозке, – произнесла Элишка. – Если вам удастся достигнуть результата в ближайшие… эээ…

– Полгода, – подхватил профессор, – со всей вероятностью, абсолютный результат будет достигнут примерно через полгода.

– Понятно. Так вот, пан профессор, в связи с этим такой вопрос – если бессмертие будет открыто столь быстро, то не напрасно ли было строительство спальных городов? Не было ли решение о заморозке людей преждевременным?

– Вовсе нет! – возразил Хэкигёку-сэнсей. – Во-первых, среди замороженных было огромное количество очень старых или больных людей. Некоторые были доставлены на место заморозки уже почти при смерти. Они однозначно не смогли бы дожить до сегодняшнего дня. Во-вторых, представьте себе, сколько людей успело бы заболеть за это время! В-третьих, кто мог знать, сколько продляться наши работы? Ведь даже для нас, андроидов, всегда возможны случайности. Может быть, открытие задержалось бы на сто лет, на двести, на тысячу? В-четвертых, теперь наши создатели вернутся уже в обновленный, куда более безопасный мир, чем тот, что они покидали. Ведь еще до того, как мы открыли биологическое бессмертие, мы оградили человечество от техногенных и природных катастроф. Даже те самолеты, на которых люди станут возвращаться из Антарктиды, в тысячу раз надежнее тех, на которых они туда отправлялись. Кроме того, мы успели обеспечить их здоровой пищей, питьем и воздухом. Только при всех этих условиях имеет смысл и биологическое бессмертие. А достигнуть всего этого мы смогли именно благодаря тому, что люди нам не мешали работать на их же благо. Вы можете себе представить, какая шумиха поднималась бы каждый раз, когда мы только заикнулись бы о той, или иной глобальной перемене? Нашлись бы толпы фанатиков, которые стали бы отстаивать прежний порядок вещей. Нашлись бы богачи, которые не захотели бы терять сверхприбыли от различных видов промышленности. Наконец, нашлись бы просто бюрократы, которые ставили бы нам палки в колеса. Таким образом, временное отсутствие людей стало главным фактором, необходимым для их же спасения. На протяжении всей истории человечества у него был всего лишь один враг – оно само.

– Пан профессор, – сказала Элишка, уже сама заметно сияя, – а в какие сроки можно будет наладить производство препарата?

– Как я уже сказал, исходное вещество имеет именно природное происхождение, – отвечал ученый, – и добыча его в промышленных масштабах невозможна. Однако нам уже удалось осуществить синтез вещества, и теперь он не составит большого труда. Для производства нашего средства будут перепрофилированы некоторые фармакологические заводы по всему миру. Технические работы в этой области уже ведутся. Так что, за то время, пока мы доведем до ума сам препарат, производственные мощности уже будут готовы. Совет ООН уже оповещен обо всем этом. Вакцинация людей будет проводиться прямо в Антарктиде, сразу же после пробуждения. Сейчас составляются списки, по которым люди будут возвращаться домой. Могу сказать, что первыми пройдут вакцинацию члены совета ООН, а сразу же после этого будет расселен город Лазаревск.

При этих словах я так и подпрыгнула на месте и захлопала в ладоши, как маленькая. Подумать только! Мой папа вернется в числе самых первых. И наверное, сразу же засядет писать книгу о том, как жилось и как спалось в Антарктиде.

Этой ночью я, как повелось на работе, не стала заводить внутренний будильник, к тому же, и за день не особо устала, поэтому никак не могла заснуть. Неужели впрямь забрезжила надежда? Неужели еще совсем чуть-чуть, и я снова увижу папу? И моя жизнь будет снова посвящена только ему одному? И я снова буду жить дома? И снова оживут наши игрушки? И я снова стану заваривать чай и кофе, спать в пижаме и под одеялом, в настоящей постели? Конечно, я ничего не пью сама, и мягкость постели не влияет на мое самочувствие, но ведь нет на свете ничего дороже привычки! Правда, наверное, играть с мальчишками больше не придется – ведь в окрестных домах все уже выросли. Ну и ладно, тогда я буду проводить с папой вообще всё свое время. И мы не расстанемся уже никогда! Никогда! Никогда!

Такие щенячьи, бимовские мысли, простейшие, но оттого не менее волнительные, не давали отключиться моему измученному годами разлуки электронному мозгу. Часам к пяти утра, наверное, все же сработал какой-то предохранитель, и я провалилась в краткое забытьё. И почти сразу же (ну, для меня сразу, а так, часов в семь) Варька снова врубила телевизор. Она-то спала спокойно, ей ведь возвращаться не к кому и некуда.

И едва только над столом распластался эфемерный экран, как раздался взволнованный голос диктора:

– Передаем срочное сообщение! Сегодня, в шесть часов утра в своей московской лаборатории был убит профессор Хэкигёку! Накануне вечером он был гостем нашей студии и сообщил о том, что близок к открытию бессмертия для людей. После эфира профессор снова вернулся на свое рабочее место, находившееся в Сухаревой башне, где проработал в течение всей ночи. В шесть часов утра в лабораторию явился ассистент профессора, доктор Алексис Тибо. Он-то и обнаружил, что дверь в лабораторию распахнута, а затем увидел тело профессора, лежащее на полу. Смерть была установлена сразу же – убийца выстрелил в голову профессора разрывной пулей, таким образом, полностью уничтожив его мозг. Кроме того, из лаборатории были похищены все ноутбуки, жесткие диски и съемные носители. Доктор Тибо полагает, что открытие сделанное профессором, утрачено с вероятностью в 99 процентов. Сам он не был посвящен во все детали работ, и не сможет в ближайшее время восстановить формулу препарата без записей профессора.

Сказать, что это сообщение потрясло меня – значит ничего не сказать. Я почувствовала, что это в моем собственном мозгу громыхнула разрывная пуля. Я была уничтожена, смята, раздавлена.

Я-то уже считала, что папа со мной рядом, что ровно через полгода, он будет дома, как штык, что он, можно сказать, у меня в кармане. Я уже прикидывала, как буду приводить в порядок квартиру к его возвращению, как кинусь ему на шею прямо на летном поле. А теперь всё откладывалось на неопределенный срок, если не вообще навсегда!

Что со мною было – не опишешь словами. Я испустила такой дикий вопль, что, наверное, слышали в Душанбе, и, упав на колени, продолжала орать без слов еще минут десять, пока не накрылся один из голосовых транзисторов. После этого и колени не выдержали. Я рухнула навзничь и, катаясь по полу, повторяла:

– Отдайте папу! Отдайте папу! Не хочу! Не хочу! Не могу прожить лишний день без него! Отдайте папу!

Самой мне это плохо запомнилось, Варька потом рассказала. Очнулась я в глубоком снегу – они с Вобейдой выволокли меня за шиворот из хижины и зашвырнули в ближайший сугроб.

И снова я будто бы провалилась в загробный мир, где все привычное стало чужим. Вся красота гор, все эти заснеженные склоны и удивительно чистое небо разом померкли, стали безжизненными и тусклыми. Помнится, фантасты любили писать о свихнувшихся роботах. На самом деле ничего такого до сих пор не случалось, и, кажется, мой случай должен был стать первым.

– Отдайте папу… – снова произнесла я, поднимаясь на ноги, и, вероятно мои лицевые мышцы изобразили рыдание, хоть я и неспособна плакать. – Отда… хы… хы… хы… йте…

Варька прыгнула ко мне, подхватил пригоршню снега и приняласьрастирать им мое, как мне казалось, опухшее лицо. Я попыталась было засветить ей кулаком в нос – нужны мне такие утешители! – но она ловко увернулась, а я завалилась на четвереньки, и встретилась с Вобейдой и его шершавым языком. Участие живого существа вернуло мне хоть какие-то силы. Я поднялась на ноги и поплелась в хижину.

После этого я лежала в медотсеке – автомат взрезал мне шею и менял полетевший транзистор, находившийся там, где у человека правая голосовая связка. Варька же сидела рядом и пялилась на меня – проделать подобную операцию самой у нее сноровки не хватало.

– Да-а, – протянула она наконец. – Никогда не думала, что дети-роботы настолько привязаны к своим хозяевам.

Я уж не стала упрекать ее за "хозяев". В конце концов, ее "бессердечие" спасло меня. Неотключенная боль на время операции тоже помогла забыть о боли душевной.

Наконец, металлические руки ремонтного автомата склеили кожу у меня на горле так, что и следа не осталось. Я поднялась на ноги, и мы потащились в кают-компанию. Сегодня, впервые за много лет, не было ни одного звонка из лагеря. Видимо, события последних суток заставили население планеты забыть обо всех делах.

Варька включила телевизор. Диктор новостей в очередной раз повторял подробности убийства. И теперь, глядя на экран, я думала, наверное, то же, что и многие другие – кто же сможет расследовать столь неожиданное преступление? В нашем-то мире, где совсем не осталось полиции, поскольку нам казалось, что закон нарушать просто некому!

– Послушай, Юрка! – прервала вдруг молчание Варька. – По-моему, за расследование этого дела могли бы взяться мы с тобой.

– Как? – выдавила я изумленно.

– А почему бы и нет? – продолжала она. – Если в нашем мире не осталось профессиональных детективов, то их работу должен выполнить тот, кто наиболее подготовлен. Мы обе сильные и тренированные… ну то есть, считались бы такими, будь мы людьми. Мы привыкли к риску и неординарным ситуациям. Ты лучше всего знаешь людей и детей-роботов, а я хорошо знаю доспелых разных профессий. У нас с тобой даже пес есть. А какой же детектив без собаки?

Не знаю, может быть ей просто хотелось попробовать еще одну профессию, и чтобы такую, которая наконец-то позволит ей выделиться из всех роботов. В тот момент я об этом не думала. Преступление настолько потрясло меня, что мне действительно захотелось во что бы-то ни стало самой раскрыть его.

– Решено, собирайся! – произнесла я, вскакивая на ноги.

Варьке я поручила спуститься в лагерь и уладить дела с начальством. Она же доспелая, и все эти объяснения, отнимающие кучу моих электронных нервов, для нее пара пустяков. А я принялась собирать все, что нужно в дорогу.

Надо сказать, что после заморозки людей, на земном шаре, практически, не осталось огнестрельного оружия, ну разве что, в музеях. Где его взяли убийцы профессора, даже не представляю. Поэтому единственное, что могло нам помочь в случае опасности – это наш спортивный инвентарь. Я собрала для нас луки с полными колчанами стрел и наши любимые шпаги. Они, кстати, у нас были вообще-то не спортивные, а самые настоящие боевые. Новодел, правда, но выкованный по всем правилам. Мы их выпросили в клубе исторического фехтования. Пока что все оружие пришлось сгрузить в рюкзак – не попрешься же вот так по городу, и в поезд еще не пустят. И на Вобейду тоже пришлось надеть поводок и намордник.

Наконец, законсервировав нашу хижину, мы с Вобейдойтоже спустилась в лагерь, где нас уже ждала Варька, покончившая с делами. Быстро добравшись на попутке до Душанбе, мы сели на московский поезд, который, к счастью, отходил как раз сегодня. Теперь, когда дороги были не так загружены, как при людях, а полотно было заметно усовершенствовано, поезд домчался до Москвы уже к вечеру.

До боли знакомый Казанский вокзал встретил нас непривычной тишиной. Мы выбрались на пустую вечернюю платформу и принялись разгружать рюкзак, который, кстати, всю дорогу тащила именно я. Теперь можно было цеплять на себя, что угодно. Это же Москва, здесь кого только не встретишь. Вобейду, понятно, я тоже спустила с поводка.

Ну вот, теперь мы, наконец-то смогли облачиться для дела и зашагали по улице, как три мушкетера… без шляп, плащей и мушкетов, зато в трениках и с луками. Для полной дурашливости еще оставалось, чтобы Вобейда шел на задних лапах и тоже со шпагой.

– Метро-то еще открыто? – спросила Варька.

– Какое метро, до Сухаревки и так дотопать можно, – возразила я.

И мы молча зашагали под мост Каланчевки. Прошли улицей Маши Порываевой, мимо таинственного, кажущегося бесконечным, изогнутого здания с огромными матовыми стеклами и непонятным мне назначением, затем, пройдя часть Новокировского проспекта, двинулись направо по Садовому кольцу.

Я привыкла к тому, что даже с наступлением эпохи роботов, ночная Москва оставалась расцвеченной яркими огнями, по крайней мере, нежилые здания. Теперь же, похоже, из-за охватившего столицу смятения, андроиды забыли об исполнении того, что не было жизненно необходимым. А может быть, здесь даже объявлен комендантский час? Или же все боятся преступников? Может, и мне следовало бы испугаться, поберечь себя для папы? Постой-ка, для какого-такого папы, если ты не спасешь открытие? В этом случае можешь даже не надеяться на возвращение людей. И не надо себя уговаривать тем, что кто-то сделает все за тебя. Если бы так думала Марите, и все те девушки, что сражались за Родину, то сейчас бы в Европе царил фашизм. А вдруг именно ты одна оказалась столь безумной? Как говорится, если не ты, то кто же? А даже если и найдутся еще смельчаки, кто знает, кому повезет? Может быть, именно тебе? Может быть, именно для того в тебя и заложили характер всех живших на свете хлопачар, чтобы ты ценою своей жизни вернула человечество из небытия? В конце концов, папа сможет заказать себе новую Юрку, даже лучше прежней. Сразу пятнадцатилетнюю, чтобы не возиться с апгрейдом. Может быть, ему даже будет приятно заново обучать ее всему. И все в его жизни будет совершенно нормально. Конечно, мне самой вот плохо без папы, но ведь он-то живой, а можно ли скучать по роботу, я не знаю.

– Юрка, – нарушила молчание Варька, – а ты хоть примерно что-то прикинула?

– Нет, – помотала я головой. – Зря мы, наверное, проспали всю дорогу. Хоть в поезде могли что-то обсудить.

– Ну, хоть отдохнули, – откликнулась Варька. – А так ведь мы ничего не знаем – ни планировки башни, ни расположения лабораторий.

– Ладно, как говорится, будет день – будет пища, – беспечно сказала я, пытаясь этим взбодрить себя.

Ну, вот, наконец, Сухаревская Площадь. А вот и она, башня – красавица из красного кирпича, вся в первозданном виде, с часами и колоколами. с золотым двуглавым орлом на самой макушке, будто сбежавшая сестра Кремля. Стоит точно на том же самом месте, где и пару веков назад – трехэтажный квадратный дом, над которым высятся еще четыре этажа, собственно, башни. Все это сооружение было отстроено на прежнем фундаменте, обнаруженном еще в самом начале двадцать первого века. Именно с нее началось в Москве исполнение программы Восстановления Исторической Справедливости.

Хотя разговоры о восстановлении Сухаревой башни велись еще с 1978 года, руки до нее дошли, только у нас, роботов. И, конечно, была заново отстроена не только она одна. Так, в одной лишь Москве были полностью восстановлены все стены Белого Города вместе с башнями и воротами, стены и башни Китай-города, триумфальная арка "Красные Ворота", здание Сенатской типографии, палаты Кириевского, пассаж Солодовникова, военторг на Воздвиженке, дом Анненковых, дом Неклюдовой, гостиницы "Лоскутная", "Россия" и "Спорт", бассейн "Москва", Крестовские водонапорные башни, Бескудниковская железнодорожная ветка с городком Института Пути, здание станции Военное Поле на малом московском кольце и много-многое другое. Само собой, подобные реконструкции прошли и во всех остальных городах планеты.

А кроме того, мы решили поставить памятники многим велики людям, которых обошли вниманием их соплеменники. Мне особенно нравится памятник Александру Романовичу Беляеву – великому провидцу и страдальцу, установленный на Кузнецком Мосту. Писатель, которого всю жизнь мучила нестерпимая болезнь, сидит в кресле, напряженно размышляя над сюжетом очередного романа. И с двух сторон к нему льнут его замечательные дочери – шестилетняя Людмила и двенадцатилетняя Светлана. Хотя девочки, можно сказать, и не знали друг друга, ведь на самом деле Людмила умерла на следующий год после рождения Светланы, но так хочется представить их всех вместе! Невозможно смотреть на эту трогательную семью без умиления, и в то же время, слезы наворачиваются, когда вспоминаешь о том, какой злой рок преследовал их всех, и при жизни писателя, и еще через много лет после его смерти. Светлана потом написала об этом большую книгу, и для нас с папой она стала одной из самых любимых, наравне с книгами самого Александра Романовича. А еще, приближаясь к этому памятнику, я думаю о том, что если бы Людмила дожила до семнадцати лет, то наверняка стала бы такой же отважной партизанкой, как Марите, и сражалась бы за осажденный Ленинград.