Текст книги "Господа Магильеры (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Извольте доложить, господин штейнместер, – произнес лейтенант.

Менно стал торопливо листать журнал. На пол блиндажа посыпались струйки земляной пыли. Карабин, только того и ждавший, соскользнул с плеча, сердито грохнул прикладом по настилу. Менно вздрогнул, попытался подтянуть его за узкий ремень и мгновенно уронил журнал.

Лейтенант молча наблюдал за тем, как рядовой Хупер, теряясь и паникуя, пытается подобрать и то и другое. Молчание было тягостное, давящее, страшное. Наконец Менно удалось справиться с карабином и вновь раскрыть журнал. Он торопливо зашуршал страницами.

– Так точно, господин лейтенант!.. Сегодня англичан слышно не было. Один раз были звуки бурения на двадцати семи, но пропали спустя четыре минуты. Наверно, просто отвлекающие фальш-штреки. Или у них вышел из строя бур… Один раз я почувствовал множественные шаги на третьем горизонте, метров примерно триста от поста. Не могу сказать точно, но это могли быть англичане. Человек, я бы сказал, восемь-девять…

Брови лейтенанта поднялись миллиметром выше.

– Это, по-вашему, доклад? Унтер Шранк, отчего ваши подопечные докладывают вышестоящему так, словно повстречали его в пивном баре?

Шранк лишь головой дернул. Досадливо, точно Менно был неисправным электрическим буром, присланным с фабрики. Который решительно невозможно отремонтировать, но, вместе с тем, нельзя и отослать фирме-производителю.

– Он не обучаем, господин лейтенант. Зря только бились. Солдат из Хупера как заступ из кочерги.

– Очень странно, даже удивительно, – лейтенант Цильберг и впрямь довольно талантливо изобразил удивление, – Этого можно было бы ждать от обычной деревенщины, которой только вчера выдали форму. Но штейнмейстер!.. Элита армии, опора кайзера! И вдруг такие низменные представления о воинской дисциплине и форме. Удивительно.

Менно потупился. Он боялся встречаться с лейтенантом или унтер-офицерами взглядом. Он чувствовал себя неловко, как чувствует, наверно, камень, оказавшийся среди чужих ему минеральных пород, не на своем месте. Он готов был провалиться сквозь землю, прямиком в расположенную под ногами шахту.

– Он… кхм… хороший слухач, – вставил унтер Шоллингер осторожно, – Чует удар лопатой за сто метров. Наши лучшие слухачи разве что на семидесяти. И он уже не раз предупреждал об английских контрминах. Если бы не наш господин штейнмейстер, половину моего отделения уже можно было бы хоронить.

– Кроме чутких ушей, господин унтер, неплохо бы иметь еще и то, к чему они крепятся. Голову! В этом отношении наш господин штейнмейстер являет собой настоящий природный парадокс. Он неряшлив, глуп, медлителен, неинициативен и ленив. Он худший солдат из всех, что я видел за войну. Зато, извольте видеть, голубая кровь! Штейнмейстер!..

На Менно навалилась усталость. Навалилась так, как наваливается обрушившийся от близкого фугасного взрыва вперемешку с остатками крепи каменный свод. Обмякшее его слабое тело задрожало. Оно не спало последние двадцать часов, оно ныло, оно хотело вздохнуть свежего воздуха вместо здешнего, липкого и сырого. Оно хотело скорчиться и забыться.

– Значит так, господин штейнмейстер, – лейтенант Цильберг развернулся к нему на каблуках, – Уши у вас имеются, осталось приложить их к полезному делу. Ступайте на пост прослушки и заступайте на смену. На три смены, восемнадцать часов. У вас будет время подумать о том, как себя вести. А если это не поможет… Что ж, я думаю, у нас во взводе найдется толковый учитель из фельдфебелей, который вдоволь погоняет вас по шурфу с мешком земли на плечах!

– Разрешите приступить, господин лейтенант.

– Разрешаю. Приступайте.

* * *

Отношения с лейтенантом Цильбергом не задались с самого первого дня. Менно помнил этот день во всех мелочах, хоть и предпочел бы забыть, как забыл множество похожих друг на друга дней здесь, в подземелье.

Он помнил, как тяжело пыхтящий грузовик вывалил его и еще несколько новобранцев из лендвера на землю, и как сердитый офицер, накричав на них, загнал в тесный и скверно пахнущий блиндаж с перекрытием из отсыревших бревен. Менно вертел головой на короткой шее, пытаясь сообразить, где очутился. Ему было страшно и неуютно.

Он не знал войны, знал лишь тряску и бензиновый чад, тесную форму и дрянную, без масла, кашу. Он даже не успел свыкнуться с тем, что он и война отныне составляют единое целое. Что та штука, которую называют войной, вырвалась из-за решетки газетных строк и схватила его своей огромной разверзнутой пастью. Что он теперь не дядюшка Менно, как называла его соседская ребятня, а рядовой Хупер.

Шеренга новобранцев оказалась неровна и коротка. И Менно, к собственному смущению, являл собой наиболее непривлекательную ее часть. Он попытался выпрямиться по стойке «смирно», как в учебной части, но неуклюжее тело вновь подвело его. Даже расправленные плечи и выпрямленная спина не спасали, он все равно выглядел бесформенным бурдюком на фоне узких стройных бутылок.

Взглянуть на новобранцев прибыл офицер с лейтенантскими погонами. Он ловко поднялся по сбитой из деревянных балок лестнице, вынырнул, как чертик из табакерки. Лицо его показалось Менно красивым, волевым, но и жестким. От взгляда его черных прищуренных глаз шеренга новобранцев качнулась, точно мелкая волна, налетевшая на гранитный мол.

Менно поежился, когда взгляд офицерских глаз прошел по нему. От этого взгляда его обдало резким и колючим подземным сквознячком.

– Что еще за тюфяк? – процедил офицер, глядевший на Менно, – Какому дураку, хотелось бы мне знать, вздумалось прислать этого оболтуса в сапёрную роту? Да он же застрянет как пробка в первом же лазе!

Адъютант торопливо пробежал глазами бумажный лист, который держал в руках.

– Приказ полкового штаба, господин лейтенант. Дело в том, что…

– Как звать? – коротко спросил лейтенант.

– Менно Хупер! – выпалил Менно, и поспешно исправился, – Рядовой Хупер!

– Рядовой Хупер, откуда вы свалились на мою голову? В ваших краях все говорят так, точно набили рот едой?

– Из Энзе.

– Где это Энзе?

– В Вестфалии, господин лейтенант.

– Сколько вам лет, рядовой Хупер?

– П-пятьдесят один.

Лейтенант досадливо дернул щекой и отвернулся.

– Отвратительно, – сказал он с чувством, – Они серьезно считают, что в сапёрную роту можно сливать всю дрянь, что скопилась в ландвере? Полюбуйтесь на него. Он стар, толст и, пожалуй, глуп. Что мне с ним делать? Отправь его на работу, и все английские слухачи услышат его приближение за двести метров! Я уже не говорю о том, что для него придется расширять половину туннелей!

Солдаты засмеялись. Адъютант кашлянул в кулак.

– Он штейнмейстер.

Лейтенант замер. Повернулся. Медленно, очень осторожно, словно под ногами у него было не бетонное, в грязных разводах, перекрытие, а болотная топь. Лейтенантские глаза, темные, сердитые и прищуренные, несколько раз быстро моргнули. И вновь обратились к Менно.

– Штейнмейстер? Шутить изволите?

– Никак нет, господин лейтенант. Взгляните сами.

– Штейнмейстер! Но это же замечательно. Возможно, это лучшее наше приобретение за последний год. Штейнмейстер!

– Видимо, поэтому его откомандировали в сапёрную роту, господин лейтенант.

– Наконец в чью-то светлую голову пришла мысль отправлять этих ребят под землю, в саперные части, а не сколачивать из них парадные роты и гнать шеренгами прямиком на пулемет! Здесь им самое место!

Лейтенант Цильберг улыбнулся. Он явно был не из тех, кто улыбается по любому поводу. Лицо его, сероватое, грубое, напоминало разглаженную цементную поверхность, покрытую слоем только подсохшего раствора, так что всякая улыбка, казалось, могла привести к трещине.

– Ну, рядовой Хупер, здесь для вас найдется подходящая работа. Штейнмейстер, подумать только… Толковый штейнмейстер может заменить два взвода, если не всю нашу роту. Вы нам пригодитесь, штейнмейстер Хупер. Очень пригодитесь. Вы ведь сможете обрушивать на головы «томми» их минные галереи и туннели, укреплять стены лазов, заглушать вибрацию бура… Господи, да штейнмейстер под землей – это ходячий арсенал на все случаи! Ваша родная стихия, что ни говори.

Лейтенант в порыве чувств хлопнул Менно по спине. Рука у него была худая, но тяжелая, как кайло, Менно едва не закашлялся.

– Г-господин лейтенант, – выдавил он, – Это не…

– Вы, видимо, не служили в линейных частях? Вижу, на вас нет магильерского мундира… Ничего, не переживайте. Опыта здесь много, больше чем грязи под ногами. Материальную часть вы постигнете быстро, я дам вам лучших инструкторов. Думаю, суть нашей работы вы и так прекрасно понимаете. Мы – двадцать седьмая саперная рота. Правильнее было бы сказать подземно-минная, но именуемся, как и прочие, сапёрной. А еще нас зовут крысами. Это потому, что мы не выбираемся на поверхность и роем ходы. А еще за нашу манеру драться. Вы знаете, как дерутся крысы, штейнмейстер? Молча и яростно. Всегда до смерти. Кайзерские крысы, вот кто мы.

Менно потупился. Он пытался возразить, но слова не лезли из горла, точно там образовался сыпучий завал.

– Мы роем туннели и закладываем в них мины. Скажете, простая работа? Вы даже не представляете, сколько кропотливости, осторожности и отваги она требует. Сколько человек мы теряем каждую неделю в завалах и стычках. Вся поверхность здесь изрыта воронками, но точно то же самое делается и внизу. Там тоже гремят взрывы, только воронки остаются видны немногим. Мы называем их камуфлетами. Наша задача заключается в том, чтоб дотянуть туннель незаметно для англичан и подвести его прямо под передний край их позиций. Несколько раз нам это удавалось, но успех, к сожалению, был лишь тактический, кратковременный. Англичане, хитрые бестии, быстро приходят в себя. Отводят из разрушенных траншей пострадавшие части, перегруппировывают их и отбивают атаки пехоты. Чтобы достичь несомненного успеха, мало взорвать под ними большую бомбу. Надо и расположить ее в правильном месте. А еще контр-минная борьба!.. Вы не поверите, штейнмейстер, как она выматывает нервы. И у нас и у англичан десятки людей днями напролет только тем и занимаются, что слушают землю. Засекают с помощью геофона вибрацию земли. Это наука, это театр, это кровавое соревнование! Тут уж у кого опыта больше и нервы крепче. Подвести к вражеской минной галерее контр-минный ход и погрести под завалом все его труды – что может быть слаще? Впрочем, англичане немногим нам уступают. Они медленно запрягали, но схватывать умеют налету. Уже сформировали особые туннельные роты с пневматическим и электрическим оборудованием, уже используют наши же схемы, а часто и удивляют собственными приемами. Нет, скучать вам тут не придется! Что?..

– Я…

– Да?

– Я не штейнмейстер. Это ошибка, господин офицер.

Лейтенант Цильберг уставился на него, нахмурив брови. Точно пытаясь определить смысл этой глупой шутки.

– Объяснитесь, – потребовал он холодно.

– Я кандидат в Орден Штейнмейстеров второй очереди, – выдавил Менно, не зная, куда деть собственные руки, беспомощно шарящие по скрипучему ремню, – Это написано в моих бумагах. Но я никогда по-настоящему не служил в штейнмейстерах.

– Дайте-ка…

Лейтенант Цильберг вырвал у адъютанта бумаги, взгляд его запрыгал по строчкам.

– Что за чертовщина? И что это, по-вашему, должно обозначать?

Менно хотелось развести руками, но он чувствовал, что лучше сохранять подобие солдатской стойки.

– Меня сочли недостаточно способным для обучения в Ордене.

Лейтенант шагнул к нему. Так стремительно, что Менно чуть не попятился. Он вдруг ощутил, что пахнет от этого человека не табаком и потом, как от прочих на передовой, а иначе. Тяжелым густым запахом земли. В его родном Энзе подобный запах ощущался лишь тогда, когда кто-то рыл колодец, тревожа землю. Менно часто указывал, где следует рыть колодец, в таких вещах он не ошибался. Но в этот раз запах земли показался ему иным, неприятным и пугающим.

– Вы хотите мне сказать, что вы не проходили соответствующего обучения?

– Я был признан негодным для обучения, – пробормотал Менно, – Так что…

– И вы не умеете делать всякие магильерские фокусы? Эрман, дайте-ка мне вот тот булыжник! Нет, поменьше…

Адъютант протянул командиру обломок камня размером с полновесный кулак. Здесь, в блиндаже, хватало подобных обломков. Лейтенант покрутил камень в пальцах и водрузил его на ладонь. По цвету они удивительно походили друг другу.

– Поднимите его и заставьте пробить вон ту доску. Это умеет каждый штейнмейстер.

– Господин лейтенант!

– Поднимите.

– Слишком… велик. Мне нипочем не справиться. Возможно, если бы поменьше…

– Дайте поменьше, Эрман. Да хотя бы кусок щебня. Быстрее.

Щебень на лейтенантской ладони показался Менно огромной многотонной глыбой. Он знал, что достаточно слабого щелчка, чтоб отбросить его далеко в сторону. Но чтоб собственной силой, не прикасаясь руками… Менно прикрыл глаза и попробовал. Камень был слишком тяжел. Менно даже сквозь плотно сомкнутые веки видел каждую его деталь, вплоть до мельчайших слюдяных вкраплений. Но сдвинуть его с места не мог. Когда он открыл глаза, лейтенант внимательно смотрел на него. Затем он бросил щебенку и нагнулся за следующим камнем. Это был даже на камень, скорее, комочек бетона с ноготь размером. В серой лейтенантской ладони он выглядел одиноким валуном в бескрайней пустыни.

Менно вновь закрыл глаза. Потянулся мысленно к камню. Ощутил его шероховатость, его холод. Коснулся. Налег. Усилие это было отчаянным и безоглядным, рожденным страхом. Так человек без подготовки хватает тяжелый груз, не обращая внимания на скрежещущие суставы и скрипящие сухожилия, черпая силу не в мышцах, но в отчаянье. Он ощутил, как камень движется по лейтенантской ладони. Это требовало ужасно много сил, нутро окатило горячей кровью, ноги стали подкашиваться. Но Менно устоял. Он знал, что подошел к пределу своих сил, знал и то, что за это усилия ему придется весь оставшийся день расплачиваться мучительной головной болью. Он сделал все, что смог.

Всхлипнув, Менно открыл глаза. Ладонь лейтенанта Цильберга осталась на прежнем месте. Но крошечный камешек на ней изменил свое местоположение. Сантиметра на два или три. Лейтенант Цильберг молча стряхнул его в пыль.

– Штейнмейстер, значит, – сказал он голосом, от которого у Менно заныли все кости, – Так вот какого штейнмейстера нам прислали.

– Я не штейнмейстер, – выдавил Менно, едва совладав с голосом, – Я кандидат второй очереди… Но зато я умею слушать!

– Что слушать?

– Землю. Я… – Менно слепо зашарил вокруг себя ладонями, пытаясь изобразить жестами, как надо слушать землю, – Чувствую ее.

– Из него может получиться слухач, – осторожно сказал адъютант, воспользовавшись тем, что лейтенант Цильберг хранил зловещее молчание, – Дежурный на посту прослушки. Говорят, штейнмейстеры мастера по этой части. Улавливают земные вибрации на сотни метров и могут определить состав почвы. Это может быть полезным.

Лейтенант поморщился.

– Слухачей у нас и так хватает. Мне нужен тот, кто умеет работать, а не полоскать уши! Довольно, ступайте прочь, – и только Менно развернулся, как в спину ударило, будто тяжелой винтовочной пулей, – Господин штейнмейстер!

* * *

Когда жизнь заканчивается, человек оказывается под землей. Неважно, умер ли он, обливаясь потом, в собственной постели или рухнул с размозженной пулеметной очередью грудной клеткой. Разбился в автомобиле или долго хрипел, скорчившись на дне траншеи. В любом случае, его, уложив в подобающий ситуации футляр или даже без всякого футляра, помещают под землю. Совсем иначе получилось у Менно Хупера, стрелка двадцать седьмой сапёрной роты. Под землей началась его новая жизнь.

Поначалу жизнь эта была так страшна, что вовсе не казалась жизнью, лишь мучениями, которые его душа отбывает авансом, все еще заключенная в капризную человеческую оболочку.

Менно долго не мог привыкнуть к тому, что штреки так узки, и часто надо пригибаться, чтоб не зацепить каской крепь или электрический кабель. Что воздух внизу кажется зловонным и липким – будто его пропустила через себя какая-то подземная тварь. Что от постоянной сырости ломит кости, а выстиранная форма в считанные дни покрывается похожими на изморозь узорами плесени.

Здесь было много вещей, к которым он не мог привыкнуть. И думал даже, что не сможет никогда, даже если ему суждено прожить здесь, под землей, остаток жизни.

Тяжелее всего было отказаться от солнечного света. Менно прожил пятьдесят один год, постоянно ощущая на своем лице этот свет, и даже не задумывался о нем. Только здесь, в подземной крепости, протянувшей свои щупальца на многие километры, он понял, что это такое – быть наказанным отлучением от солнца.

У нового мира, в котором он жил, не было солнца. Он знал только резкий колючий свет электрических фонарей или густой и тяжелый – карбидных ламп. Здесь же жили и порождения этого подземного света, уродливые и кривые тени. Теней было больше, чем людей. Людей насчитывалось менее трех десятков, тени же подкарауливали на каждом углу, царапая душу и выматывая дыхание.

Остальные новобранцы удивительно быстро свыклись с обстановкой. Спустя неделю они уже ловко проскальзывали в лазы, настолько крошечные, что не сразу и заметишь. Наловчились за считанные минуты разбирать оружие, расстелив на голом камне платок. Овладели хитрой и сложной наукой бурения. Грузному и неповоротливому Менно было за ними не угнаться. Он постоянно оступался, не выдерживая равновесия на бревнах, перекинутых через лужи жидкой грязи, терял направление, паниковал. Он был не приспособлен обитать под землей, и дар штейнмейстера все чаще казался ему проклятьем.

Да и какой это дар?.. В первые дни новые сослуживцы часто заставляли Менно показывать «фокус с камешком». Он не отказывал. Отчасти оттого, что боялся этих людей, перемазанных в земле, с пугающими блестящими глазами. Отчасти оттого, что он, подобно ребенку, полагал, будто выполняя их прихоти, будет принят этой новой жизнью, пусть и на правах потешного чучела. «Тяни! – кричали «крысы» в восторге, наблюдая за тем, как Менно, страдальчески морщась, силой мысли заставляет ползти по ладони крохотный камень, – Франц, ты видал, какой он валун потащил! Тонн пять будет!» «Да этот парень настоящий атлант!» «Все в стороны, парни! Смотри, какой огромный покатился! Зашибёт!..» Все прыскали со смеху, а Менно обессилено улыбался, привалившись к холодной и мокрой стене.

Он не стал здесь своим. Он был слишком простодушен, слишком нескладен, слишком слаб. Не человек, а насмешка над званием штейнмейстера, властителя камня и подземных недр. Быть может, он привлекал их именно тем, что был смешон и жалок. Тем, что был штейнмейстером, только низвергнутым до их уровня, вечно грязных подземных крыс.

Прозвище, данное ему лейтенантом, приклеилось прочнее, чем бинт к засохшей ране. Но едва ли лейтенант предполагал, насколько больно оно может язвить.

«Господин штейнмейстер, а ну двинь назад, не видишь, всю дорогу перегородил!» «Господин штейнмейстер, есть ли слухи из офицерского борделя? Говорят, нынче ночью там наблюдались необыкновенные подземные толчки!» «Чей карабин валяется на земле, крысиное отродье? Ах, штейнмейстера?.. Ну тогда понятно».

Унтер-офицер Шранк, который теперь был непосредственным командиром Менно, называл его рядовым Хупером, но глядел на него безо всякой приязни. Болезненно-худой, всегда мрачный, угловатый, он считал ниже своего достоинства смеяться над недотепой. Чувство это, презрения не холодного, а стылого, неизменного, не рассеялось даже после того, как Менно дважды поднимал тревогу, расслышав английский бур. Чувство это было глубоко, как минные штольни под Мессиной, и ничего на свете не могло его поколебать. Даже хорошо тампонированный заряд в сто тонн пироксилина.

– Война, без сомнения, проиграна, – обронил он как-то, распекая Менно за сломанный электрический компрессор, – И вы, рядовой Хупер, лучшее тому подтверждение. Вы столь нелепы, что сам факт вашего здесь присутствия уже демонстрирует абсурдность нашего положения. Мы говорим, что война жестока, когда она сметает со стола шеренги оловянных солдатиков. Но они, по крайней мере, отливались специально для нее. А вы… Вы лучшее подтверждение тому, что война перестала быть жестокой. Она стала бессмысленной.

Менно молчал, уперев взгляд в каменный свод. Он всегда молчал, когда его бранили. Шранк разглядывал его со своим обычным выражением постылого презрения. Иногда Менно хотелось, чтоб Шранк на него разозлился, как иной раз лейтенант. Чтоб закричал. Но Шранк никогда не злился и не кричал. Он медленно курил, заставляя желтоватый дым змеиться по шершавой кладке. Курение было здесь роскошью. Нижним чинам позволялось выкурить три сигареты за день, и то, в специальном блиндаже, откуда дым не проник бы в штольни. Разлитый в каменных норах запах табака мог послужить английским сапёрам лучше путеводной нити. Правда, взводные остряки утверждали, что подобные предосторожности напрасны. Даже если английские саперы почувствуют дым сигарет, которые выдавались в пайке, они подумают, что кто-то жжет лошадиный навоз, только и всего.

– Вы, кажется, из Вестфалии, рядовой Хупер?

– Из Энзо, господин унтер-офицер.

– Маленький, наверно, городок?

– Тысяча человек, господин унтер.

– Неудивительно. Столь большие простофили обычно и расцветают в маленьких городках. Там для них самая плодородная почва… Кем вы были до войны?

– Печником, господин унтер.

– Почему вдруг печником?

– Я всегда отличал, где хороший камень, а где с внутренней чревоточиной. Печи у меня хорошие выходят, на века, – с неуместной гордостью сказал Менно. И удивился тому, с какой брезгливой жалостью взглянул на него унтер.

– Семья есть?

– Жена, два сына.

– Сидеть бы вам с ними, рядовой Хупер, – задумчиво произнес Шранк, мусоля в пальцах окурок, – Такие недотепы, как вы, здесь обычно не выживают. И повезет, если смерть окажется легкой. Под землей другие нравы, не такие, как наверху. Иные говорят, что нам, подземным крысам, везет. Нас не гонят шеренгами по нейтральной полосе, нас не поливает днем и ночью свинцовым дождем, не досаждают аэропланы. Только мало кто горит желанием записаться в саперную часть. Никто не хочет оказаться под землей прежде своего времени.

Менно кивал, хоть и не вполне понимал, о чем говорит унтер. Но тот, кажется, и не обращал внимания, понимает ли рядовой Хупер хоть что-то.

– Самая паршивая смерть – здесь, под землей. Не спорю, паршиво, наверно, умирать с развороченным животом в грязной воронке. Но это солдатская смерть. Уродливая, но вполне солдатская. А здесь… Хуже всего, когда кого-то присыпает в штреке. Сработал раньше времени заряд, или достал английский камуфлет, или просто произошла ошибка в расчете, обвалилась крепь… Далеко не всегда мы можем придти на помощь. Это значит, что человек обречен на медленную и мучительную смерть, иногда длящуюся днями. Смерть не солдата, а заживо похороненной крысы.

Менно слышал подобные истории. О том, как из-за дефектного взрывателя взрыв происходит не вовремя, обваливая десятки тонн земли и камня, отрезая штреки и лазы. Чувствительный геофон может еще сутки доносить до слухачей стоны и проклятья умирающих саперов.

Унтер-офицер Шранк молча разглядывал Менно, который скорчился в углу, пытаясь занимать как можно меньше места, точно находился не в относительно просторном штабном блиндаже, а в узкой «лисьей норе».

– Впрочем, есть в нашей работе и положительные стороны. Отсюда нет выдачи в Чумной Легион. Еще не родился тоттмейстер, который заставил бы мертвеца выкопаться с такой глубины. Если кого прикопает, то уж с концами. Вы ведь не писали прошения, рядовой Хупер?

– Никак нет, господин унтер.

– Ну конечно не писали, – унтер-офицер Шранк вдруг остервенело и яростно рванул ворот кителя, – Возвращайтесь на пост, рядовой Хупер. Свободны. И не вздумайте в дальнейшем даже приближаться к компрессору, черт вас возьми.

* * *

Но еще больше, чем лейтенант Цильберг, Менно пугала темнота. Он никогда не думал, что боится темноты, и в прежней своей жизни без опаски спускался в темный погреб или выходил ночью во двор, проверить, отчего голосит собака. Но здесь темнота была другая. Не такая, как иной раз бывает на поверхности.

В первый же день «крысы» Цильберга подшутили над Менно, заведя его в боковой штрек и бросив без фонарика. Обычный фокус, отработанный на многих сотнях призывников. Но Менно едва не сошел с ума, как тот парень, Дарендорф. Поначалу он держался, уверяя себя, что темнота не таит в себе ничего страшного, темнота по своей сути есть лишь отсутствие света, а значит, сама по себе опасной быть не может.

Но уже через полчаса его охватила истерия, заставившая Менно панически бежать по штреку, ощупывая стены, и кричать во все горло. Кончилось тем, что он споткнулся и упал, едва не сломав нос, а наблюдавшие за ним «крысы» встретили падение оглушительным хохотом. Были и другие шутки. Его будили, крича в ухо «Обвал! Бежим!» – и Менно, судорожно вскочив, мчался куда глаза глядят, не разбирая дороги. Незаметно касались кабелем от взрывной машинки обнаженной шеи, после чего пускали искру – и Менно от боли едва не лишался чувств. Угощали хлебом, где от хлеба была одна корка, а все остальное – липкая здешняя глина. У сапёров было много испытанных временем способов подшутить над новичком. Но именно темнота напугала его больше всего.

Темнота была здесь другой. Не бесплотной, как на поверхности. Иной. Она была истинной хозяйкой подземного царства, куда так настойчиво лезли люди, его хранительницей и стражем.

Если долго находиться в темноте, она начинает заговаривать с тобой. Эту шутку Менно слышал с первых же дней, но никогда не видел, чтоб люди, произнося ее, улыбались. Это была шутка «для своих», понятная лишь «крысам». И еще она не была шуткой.

Темнота умеет говорить, Менно выяснил это быстро, едва лишь только его назначили дежурным на пост прослушки. Она не сразу заговаривает с человеком. Она выжидает, а выжидать она умеет превосходно, ведь недаром она появилась за миллиарды лет до того, как зажглись первые звезды. Темнота не сразу заговаривает. Она не любит света и постороннего шума. Некоторое время она изучает человека, присматривается к нему, прежде чем заговорить.

Никто не мог понять, что она говорит. Никто и не пытался. Просто знали, что находиться в одиночестве на протяжении долгого времени нельзя, особенно если рядом нет ярко горящей лампы. Темнота начинает нашептывать что-то на ухо, постепенно гипнотизируя человека, лишая его воли, опутывая липкими, как паутина в заброшенном сарае, сетями.

Каждый спасался от темноты как мог. Сапёры разговаривали друг с другом, используя особенный, «подземный», шепот, звучный и отчетливый. Обсуждали положение на фронте, травили истории, которых у каждой «крысы» имелось неограниченное количество, барабанили по флягам нехитрые мелодии, иногда даже насвистывали под нос во время работы. Что угодно, лишь бы не оказаться со всех сторон окруженным безмолвной подземной темнотой.

Но как спастись тому, кто вынужден слушать ее сутками напролет?

Оказываясь в неизменном одиночестве на посту прослушки, Менно первым делом зажигал керосиновую лампу и ставил ее перед собой. От этого делалось легче, свет отпугивал темноту, пусть и на время. Приложив ладони к камню, Менно слушал. Слушал шорохи подземного мира, пытаясь различить в них тревожные, опасные отзвуки буров или кирок. Слушал скрип земли под чужими ногами и лязганье вагонеток. В мире темноты было не так много звуков, но каждый из них был кратковременным спасением от молчаливой чернильной бездны, сгущающейся за спиной.

Постепенно темнота привыкла к Менно и стала с ним заговаривать. Он ощущал ее присутствие, несмотря на горящую лампу. Темнота говорила. Сперва – осторожно, отрывисто. Потом начинала шептать. Она ощущала ритм колебаний света и мягко под него подстраивалась. Она хотела что-то сказать, но Менно старался ее заглушить, барабаня ногами по настилу или отбивая нехитрый мотив пальцами по каске. Это было нетрудно, если требовалось переждать лишь несколько минут, но на посту прослушки иной раз приходилось находиться сутками.

Во время дежурства Менно приучился оставлять перед собой тускло горящую лампу и маленький теплый огонек бесстрашно пытался разогнать тьму, царящую вокруг. Но и это не было достаточно действенной мерой. Постепенно Менно обнаружил, что хозяйка вечной ночи подбирается к нему все ближе. Во время дежурств он стал проваливаться в полубессознательное состояние, схожее с оцепенением. Он ощущал все происходящее вокруг, но при этом сам делался безвольным и неподвижным, как самая настоящая каменная глыба, холодная и снаружи и в середке. В этот момент его настигала полнейшая апатия, но при этом пропадали все мысли, что обычно вились в голове – о том, как затекли ноги, как хлюпает в сапогах и как протяжно жалуется желудок. Темнота нашептывала ему что-то, гипнотизируя и усыпляя, настолько, что Менно застывал, почти не способный пошевелиться, в такие моменты единственное, что он мог, это слушать. Да и желаний прочих не оставалось. Лишь касаться рукой стылой земли и ощущать мельчайшие шорохи, что доносятся из ее недр.

И он слушал. Одинокий человек в каменном закутке, наедине с вечной ночью.

В конце концов, это было единственное, что он действительно хорошо умел.

* * *

Возможно, лейтенант в конце концов забыл бы про него. Менно был нескладен и неумел, но исполнителен, а чуткость его могла дать фору любому ротному геофону. К тому же, он провел в подземелье уже три месяца – тот срок, когда позволительно уже именоваться настоящей «крысой», а не «крысёнком». Возможно, лейтенант проникся бы к нему подобием уважения и прекратил издевательски именовать «господином штейнмейстером». Если бы Менно сам не обратил на себя его гнев.

Случилось это в один непримечательный день, похожий на все прочие как одна земляная песчинка похожа на другую. Менно работал «на ногах», сопровождая одну из проходческих групп. Тяжелая, выматывающая работа. Если на взводной станции прослушки, отнесенной далеко в тыл, можно было расположиться с относительным удобством, пусть даже имея из всей обстановки лишь грубо сколоченные нары и настил, работа «на ногах» никаких удобств не предполагала вовсе. Она означала, что целый день, а то и больше придется провести в темных штреках переднего края, куда не подвели даже электричества, идти по колено в ледяной воде и дышать воздухом, тяжелым и не способным насытить.

Проходческая группа прокладывала фальш-туннель. Вооружившись заступами и лопатами, саперы вели второстепенную ветку, намеренно не маскируясь и производя больше шума, чем требовалось. Ход этот никогда не окончился бы минной галереей и предназначен был лишь для того, чтоб сбить с толку английскую прослушку. «Пусть понервничают, – посмеивался лейтенант, размечая пунктиры фальш-туннелей на своей схеме, – Пусть подгонят контрмины и заставляют своих слухачей вслушиваться до крови из ушей. Пусть готовят рубежи и считают, что угадали наше главное направление. Нам это лишь на руку. Пусть не считают себя самыми большими хитрецами на планете!..»