Текст книги "Господа Магильеры (СИ)"

Автор книги: Константин Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Вассермейстерские приёмчики… – проворчал Мартин, с подозрением глядя на бокал, по поверхности вина еще разбегались круги, – А что будет, если я на людях начну раскуривать папиросы без спичек или воспламеню на каком-то дураке шляпу?.. Кстати, на счет фокусов. Надеюсь, ты понимаешь, что про них придется забыть накрепко. Ни одна живая душа не должна узнать в тебе вассермейстера.

– Понимаю.

– Если во время купания утонет видная партийная шишка, их собственная служба безопасности встанет на дыбы. Или какой-то не в меру дотошный журналист докопается до правды. Сложить один факт с другим не сложнее, чем примкнуть штык к винтовке. Поэтому ты не под каким видом не должен раскрывать маскировки. Ты просто функционер на отдыхе. Партийные бонзы всех мастей Хайлигендамм ценят, так что выделяться ты не будешь.

– Этот человек просто утонет? – по-деловому спросил Кронберг.

Мартин кивнул.

– Да. Это прискорбное событие произойдет прямо возле гостиницы. Лучше всего без свидетелей.

– Тело обнаружат?

– Да, уже через несколько часов. Ты сможешь это сделать?

– Без труда. Тело может всплыть хоть через неделю.

Мартин поморщился.

– Не надо через неделю. Пусть всплывет в тот же день. Это, конечно, вызовет волнение, но не панику. В конце концов, в столь солидном возрасте несколько безрассудно плавать подолгу в холодной воде…

– Разумеется. Я позабочусь, чтоб все выглядело предельно естественно.

– Прежде твои способности нас не разочаровывали. И не спеши сразу приступать к работе. У тебя будет десять дней в запасе. Изучи цель, понаблюдай, и приступай тогда, когда будешь готов. Как только все закончится, позвони мне, в гостинице установлен телефон. Если все сложится удачно, скажи, что едешь домой и везешь мне в подарок заварочный чайник из арцбергского фарфора. В случае срыва, скажи, что схватил простуду.

– Я помню стандартные шифры.

– Замечательно, – Мартин широко улыбнулся, – От твоего имени наша партия преподнесет отдельный траурный венок. Но помни, ты не можешь позволить себя выдать, ни словом, ни делом, ни даже взглядом. Работай чисто, и партия будет тебе благодарна.

Кронберг устало улыбнулся. В том, что партия будет ему благодарна, он не сомневался с тех пор, как переступил порог квартиры Мартина.

Через три дня Кронберг уже вышел из вагона поезда в Бад-Доберане. Все его имущество могло уместиться в одном дорожном саквояже, однако пришлось набить бесполезными вещами еще три кофра, а на перроне скандалить и мучительно долго искать носильщика – образ партийного функционера на морском курорте не располагал к аскезе.

«Виндфлюхтер» вполне оправдал ожидания Кронберга. Это была старая гостиница, расположившаяся на самом берегу моря, гостиница в характерном старом имперском стиле, помнящая, наверно, еще деда последнего кайзера. Тяжеловесная, с толстыми стенами и литыми решетками, с классической прогулочной террасой, с монументальными дубовыми дверями и просторными, немного затхлыми, залами. Она выглядела в достаточной степени солидной, чтобы оправдывать свою цену. Тем более, что обслуга была дисциплинированная и вышколенная, а внутренняя обстановка – вполне современная и не лишенная изящества. У гостиницы, как и говорил Мартин, была даже собственная телефонная станция с междугородней связью.

Понравился ему и номер. Пожалуй, он был чересчур помпезен, как для человека с хорошим вкусом, неуклюжая деревянная мебель в стиле ампир поначалу смущала своими тяжеловесными формами, а панно на стене – пастушка с букетом луговых цветов – казалось напыщенным и лишним. Но Кронберг быстро привык к своему новому обиталищу. Плох тот солдат, который не способен обвыкнуться в новой траншее, как говорили на фронте. А еще из окон номера было видно море.

Лишь только он оказался здесь, море поглотило его внимание без остатка, как поглощает брошенный в его воды камень. Кронберг несколько часов разглядывал его темную колышущуюся поверхность из окна своего номера, чувствуя, как клетки тела поглощают рассеянную в воздухе соленую влагу. Удивительно приятный запах. Сколько лет он не видел моря?.. Почти шесть, выходит.

После войны он оказался в Берлине, как и многие магильеры, в одночасье потерявшие и хозяина и цель существования. В Берлин тогда тянулись все. Как тромбы больного организма стягиваются в одну точку, влекомые единым течением, так стягивались в Берлин политики, отставные офицеры, предприниматели, дезертиры, аферисты, шпионы, артисты, проститутки и наемные убийцы.

Все они безотчетно чувствовали, что именно там, в работающем с перебоями сердце уже разлагающейся империи, рождается что-то новое. Там решаются судьбы. Там меняется мир.

В Берлине он и встретил Мартина. Там же вступил в «партию отставных магильеров», как ее шутливо именовали, убедившись, что рядом нет лишних ушей. После этого было много всего, были разъезды по всей стране, поручения разной степени законности, привычная работа – но моря Кронберг с тех пор ни разу не видел. Несколько раз собирался в отпуск на побережье, но всякий раз откладывал, даже тогда, когда находилось свободное время. Хотел увидеть море, но подсознательно боялся, что оно разбудит в нем воспоминания, надежно, казалось бы, упокоенные на дне, в пластах памяти, зарастающих все более толстым слоем ила.

И вот – снова море.

Кронберг не подошел к морю в первый же день. Надо было следить за образом. Вместо этого он направился в ресторан при гостинице и здорово надрался американским брэнди. Рассказывал пошлые анекдоты про Эберта и Шейнмана[29]29
  Аро́н Льво́вич Ше́йнман (5 января 1886– 22 мая 1944) – советский государственный деятель, в 1928-м г. Бежавший в Германию.


[Закрыть], вызывая язвительные замечания других посетителей, опрокинул кофейник, пытался приставать с грязными намеками и пошлым флиртом к какой-то некрасивой замужней даме, заставлял официанта пить вместе с ним портер, потом устроил разнос метрдотелю… Словом, вел себя так, как должна вести фигура его уровня. Мартин был бы доволен.

В первый же вечер Штрассера он не встретил. Человек с тяжелым вытянутым лицом если и въехал в свой номер, то не спешил разделить компанию ресторанных гуляк. Конечно, о нем можно было бы узнать у прислуги. Кронберг был уверен, что достаточно сунуть горничной пять рейхсмарок, чтоб она выдала все, что знает о постояльцах, но уверен он также был и в том, что подобными методами в его положении действовать никак нельзя.

Как только тело Штрассера всплывет кверху брюхом возле уютно обустроенного гостиничного пляжа, тут же начнется форменный переполох. Примчится целая куча щелкающих от злости зубами национал-демократов. Они будут допрашивать обслугу, пугая ее блеском злых ефрейторских глаз, угрожать, устраивать перекрестные допросы. Может даже прибудет кто-то из политической полиции господина Гинденбурга. И если вскроется, что Кронберг наводил детальные справки о покойном, ситуация может стать конфузной. Нет, решил Кронберг, в этот раз я совершаю одиночное плавание.

Удача улыбнулась ему уже на следующий день – он наконец встретил Штрассера. Тот выглядел помятым и уставшим, должно быть, Берлин порядком измотал его нервы. Ставшее уже знакомым лицо с мощным лбом осунулось, утратив то упрямство, что было хорошо различимо на фотокарточке, глаза близоруко щурились, нижняя губа отвисала. Но все-таки это был Штрассер. Кронберг не подошел к нему, напротив, наметил минимальную дистанцию, которую нельзя сокращать. И стал наблюдать.

Его опасения на счет того, что Штрассер все семь дней проведет в разнузданных возлияниях, не сбылись, точнее, сбылись совершенно обратным образом. Штрассер ни разу не участвовал в гулянках, которые закатывались почти ежедневно в ресторане, а если и пил, то в меру и за своим столиком, не ища компании.

Ни разу он не заглянул в бильярдную, не сыграл в крикет. Чаще всего сидел в зале, покуривая трубку и глядя в стену отсутствующим взглядом, или же читал газеты – «Берлинскую рабочую», «Фолкише беобахтер», «Вельт ам монтаг». На пляже он также не появлялся, что насторожило Кронберга и даже заставило нервничать. Опытный вассермейстер может наполнить легкие человека водой, где бы то ни находился, но странно же будет выглядеть утопленник в холе гостиницы…

Была еще одна странность – к завтраку Штрассер не появлялся, в общем холле возникал лишь к девяти часам, когда большая часть постояльцев уже приканчивали свои кровяные сосиски с горчицей, булочки с джемом и кофе. Значит, где-то отсутствовал с самого утра. Это надо было выяснить.

На четвертое утро Кронберг сам встал с рассветом и был вознагражден за это судьбой самым щедрым образом. Как выяснилось, Штрассер был ранней пташкой. В шесть часов утра он покидал свой номер, выходил из гостиницы и отправлялся к гостиничному пляжу.

Не обращая внимания на холодную, как это всегда бывает в Хайлигендамме, воду, он купался не менее четверти часа, получая, казалось, от этого искреннее удовольствие. Потом совершал получасовую прогулку по берегу, покуривая трубку, и возвращался в гостиницу.

Кронберг едва подавил желание сразу же воспользоваться удачной ситуацией. Глядя, как голова Штрассера мелькает среди волн, похожая на облепленный редким белым мхом камень, он машинально сжимал и разжимал кулаки. Утопить человека, плывущего в море – элементарная задача. Достаточно понизить плотность окружающей человека воды, чтоб он стал беспомощно барахтаться, чувствуя, как поддерживающая прежде сила моря вдруг отступает, а тело наливается гибельной, тянущей на дно, тяжестью. Можно, напротив, заставить воду сжать человеческое тело, так плотно, чтоб пловец на несколько секунд потерял сознание. Этого достаточно. Господин Штрассер в последний раз увидит небо над головой и больше уже никогда не вынырнет.

Но Кронберг сдержал себя.

Он привык планировать заблаговременно каждое свое действие, оттого и считался в партии одним из лучших исполнителей, перфекционистом в своем роде. По наитию, экспромтом, поступают лишь дураки и лишенные здоровой охотничьей выдержки дилетанты. Кроме того, в глубине души зрело опасение, которого Кронберг не мог не принять в расчет.

Он много лет не работал с соленой водой. Прослужив почти тридцать лет на флоте, знавший море лучше собственного тела, Кронберг не без оснований полагал, что в решающую минуту может допустить роковую ошибку.

Как Дитмар на палубе «Фон дер Тана». Обваренный Дитмар в лохмотьях слезающей кожи, который прожил после этого еще два дня, несмотря на все усилия корабельных лебенсмейстеров.

Последние пять лет Кронберг убивал без помощи моря. Человека на каждом шагу окружает множество жидкостей, и каждая из них может стать смертоносным оружием вассермейстера. Человек, способный повелевать жидкой средой, в любом городе мира обнаружит целый арсенал. Вода в водопроводе и баках. Напитки в бутылках, бочках, термосах и кувшинах. Чернила. Краска. Канализационные воды. Масла и смазки. Лужи и сточные канавы.

Кронберг сполна использовал оказавшиеся в его распоряжении возможности.

Одного штурмовика из «Фрайкора», которого партия приговорила к смерти, он убил пивной бутылкой. Для этого не потребовалось подстерегать его на темной улице и бить по затылку в худших традициях тогдашней политической обстановки. Вассермейстеры, в отличие от фойрмейстеров или штейнмейстеров, способны работать куда аккуратнее и незаметнее. Тоньше.

Кронберг оказался в кабачке, в котором приговоренный с приятелями сидели за пивом дружеской компанией, и улучил момент, когда тот взял в руку не откупоренную бутылку. Мгновенное изменение давления жидкости – и бутылка взорвалась в руках приговоренного штурмовика настоящей гранатой, разорвав стеклянными осколками его шею, лицо и руки. Штурмовик истек кровью на руках своих приятелей несколькими минутами спустя. Что ж, бутылки иногда взрываются. Нелепая случайность, несчастный случай. Впрочем, кажется, хозяина трактира застрелили, несмотря на то, что он доказывал, будто это заводской брак, а не его вина…

В Гамбурге ему как-то раз пришлось устранить судью, одного подозрительного, но еще крепкого старика. Этот пива не пил, но имел привычку каждый вечер принимать ванну, вполне простительную в его почтенном возрасте. Пробравшись в его дом, Кронберг в одно мгновенье охладил температуру воды в ванне до предельно возможной, на грани замерзания. Это потребовало чудовищного усилия, носом пошла кровь, но судья умер почти мгновенно – изношенное сердце не выдержало гипотермического шока. После этого оставалось лишь вернуть воде ее исходную температуру и наслаждаться хорошо выполненной работой. В естественности его смерти не усомнился бы даже самый дотошный следователь.

Иногда ему приходилось использовать громоздкое оружие, но он всегда добивался нужного результата, ведь значение имеет не размер, а степень послушности. Как-то в Киле он размазал по стене дома одного партийного доносчика, использовав для этого тяжелый грузовик – не самый характерный инструмент для вассермейстера. Достаточно было определенным образом нарушить силу трения автомобильных колес и состояние тормозной жидкости, чтоб огромная машина потеряла управление и вылетела на тротуар, аккурат на случайного прохожего.

Был еще случай в Дрездене, который Кронберг любил вспоминать, находя в нем своеобразную элегантность. В Дрездене жил граф Куно фон Вестарп, которого Мартин презрительно именовал «старым пугалом». Вышвырнутый из собственной «Немецкой национальной народной партии», он не собирался уходить с политической сцены, напротив, копил силы для нового удара по позициям Дрекслера, для чего устанавливал многочисленные контакты и заручался поддержкой заинтересованных лиц.

Граф ненавидел магильеров так истово, как это только возможно, усматривая в них причину падения старой империи. Он сравнивал магильеров с неконтролируемыми, гуляющими без поводка, псами, которые утратили хозяина и готовы собраться в стаю, лишь только раздастся призывный клич. Пророчества графа Куно фон Верстарпа были мстительны и по-стариковски брюзгливы, но никогда нельзя исключать того, что отыщется пара не в меру чутких ушей. «Жаль устранять этот реликт, – сказал как-то раз Мартин с сожалением, – Но приходится признать, что он становится неудобен. Того и гляди, в его старую прохудившуюся голову придет идея о том, что магильеры могут уйти в тень, вместо того, чтоб маячить перед глазами. Граф должен замолчать».

Решить проблему с графом фон Вестарпом оказалось сложно. Поначалу Кронберг даже решил, что в этом случае весь его опыт бессилен. Всю свою жизнь выступавший против магильеров, старый граф не без оснований опасался за свою жизнь и предпринял меры для ее защиты. Он жил в собственном доме, куда не пропускал незнакомцев. Вся мебель в нем была из металла – чтобы лишить огонь фойрмейстеров пищи. Воздух подавался через сложную систему фильтров, чтоб не позволить проникнуть внутрь люфтмейстерам. Бессильны здесь были и вассермейстеры – проклятая графская крепость была лишена водопровода, слуги приносили необходимое количество воды, и они уже уносили помои.

Конечно, Кронберг в любой момент мог остановить кровь в жилах старого графа, но подобный трюк не давал настоящей гарантии – какой-нибудь врач или, тем более, лебенсмейстер, могли бы докопаться до истинной причины смерти. Значит, требовалось что-то иное. Другой способ превратить воду в оружие.

Кронберг нашел его через несколько дней размышлений. Ему потребовалась кое-какая медицинская литература, а также возможность снять дом неподалеку от графской крепости – оба вопроса были легко решены Мартином и его партийными приятелями. План был настолько прост и в то же время изящен, что Кронберг почти сразу поверил в его успех.

Любой вассермейстер с детских лет умеет фильтровать воду. Один из экзаменов для начинающих неофитов в Ордене заключался в том, чтоб заставить стать кристально-чистой воду, в которую экзаменатор бросил горсть мелкой алебастровой пыли. Это достаточно простая работа для того, кто умеет управлять жидкостью, хоть и требующая высокой концентрации. Необходимо всего лишь отделить мельчайшие фракции и осадить их.

Именно этой работой и занялся в Дрездене Кронберг. Каждый день по нескольку раз он совершал механический процесс очистки жидкости, отделяя ее от растворенных в ней веществ, пропуская сквозь невидимые фильтры и сети. Но фильтровал Кронберг не воду. Человеческий организм использует мочу, чтобы выводить соли. Если он с этим не справляется, соли накапливаются в его мочевом пузыре, вызывая мочекаменную болезнь.

Через неделю старый граф обратился к врачам, но к тому моменту его почки находились в столь плачевном состоянии, что помочь не смог бы и светило лебенсмейстерской науки, профессор Виттерштейн. Еще через две недели он умер. Работа была выполнена превосходно и чисто, потеря времени полностью окупилась. С тех пор Кронберг окончательно убедился в том, что хорошая работа не терпит спешки. Вода может сломить сопротивление самого прочного камня, но она никогда не торопится.

Именно поэтому утро пятого дня Штрассер встретил живым.

– Вы служили во флоте?

Кронберг едва не вздрогнул от неожиданности. Потребовалось короткое усилие, чтобы вернуть на лицо безмятежную, немного пьяную, улыбку отдыхающего бюргера.

– Я же сказал тебе молчать! – прошипел он.

– Извините, – Франц потупился, неумело изображая раскаянье, – Все равно на террасе никого нет. Гости пьют кофе и играют на бильярде.

Это было правдой, на террасе «Виндфлюхтера» кроме них двоих никого не было. Когда Кронберг вышел подышать воздухом после обеда, здесь не было и самого Франца. Что ж, мальчишки умеют передвигаться бесшумно…

И уходить Франц не собирался. Замер неподалеку, разглядывая Кронберга, как что-то удивительное, редкое, но вместе с тем и опасное. Что-то такое, за чем интересно наблюдать с расстояния, но к чему не стоит приближаться. Подобное внимание Кронбергу определенно казалось лишним.

– Иди сюда, – буркнул он, похлопав по перилам, – Не пялься ты так. Господи, на меня все начнут коситься, если на хвосте будет болтаться этакое пугало… И в другую сторону смотреть тоже не надо. Встань рядом. Вот так. Давай просто сделаем вид, что мы беседуем. О гимназии, например.

Мальчишки презирают взрослых, которые говорят о гимназии. Глаза Франца сердито сверкнули.

– Лучше о флоте.

– С чего бы это мне говорить с тобой о флоте?

– Ну мы же все равно делаем вид, что разговариваем, – заметил Франц, – Так чего бы не о флоте?

Кронберг улыбнулся. Поразительная для столь юного возраста наглость.

Но было в этой мальчишеской наглости что-то такое, что заставило его не рассердиться, а испытать что-то похожее на симпатию. Спустя секунду, он понял, отчего. Этот Франц чертовски походил на него самого сорока годами младше. Такие же сверкающие нетерпением глаза.

– Любишь военные корабли, парень?

– Да, – Франц тряхнул головой, – После гимназии на флот пойду служить. Отец у меня моряком был.

Кронберг верно распознал интонацию, с которой Франц произнес это самое «был».

– Не вернулся?

– Не-а.

– А где служил?

– Легкий крейсер «Майнц», господин магильер. Ох, извините…

– Не называй меня так! – Кронберг досадливо дернул плечом, – Держи язык за зубами, понял? Ладно… Значит, «Майнц»? И что же с ним?

– Утоплен в Гельголандской битве[30]30
  Сражение в Гельголандской бухте (28 августа 1914 года) – морское сражение между британским и германским флотом, в ходе которого германский потерпел поражение.


[Закрыть] английской торпедой, – без выражения сказал Франц, словно отвечал выученный урок, – В четырнадцатом году. Двадцать восьмого августа.

– Гельголандская бухта… Я там не был. Я служил на «Регенсбурге», а он вступил в строй лишь в следующем году.

К его удивлению, Франц вскинул голову:

– «Регенсбург»? Вы участвовали в Ютландском сражении[31]31
  Ютла́ндское сраже́ние (битва при Скагерраке; 31 мая – 1 июня 1916) – крупнейшее морское сражение Первой мировой войны между немецким и британским флотами. Произошло в Северном море возле датского полуострова Ютландия, в Скагерракском проливе.


[Закрыть]?

– А ты неплохо знаешь историю кайзерского флота, похоже.

– Я читал книги. Мемуары и… всякие. Так вы были в Скагерракском проливе?

– Был.

– И как это было? Расскажите мне про Ютландию!

Франц даже губы стиснул, лишь бы не помешать некстати вырвавшимся звуком господину магильеру. Наверно, он ожидал услышать захватывающую историю сродни тем, что печатают обычно в патриотических листках. Что-то про грохот орудий, стелящийся над водой дым и осколки погружающихся в пучину британских кораблей.

Кронберг машинально разгладил усы, глядя с террасы в море. Море выглядело спокойным, умиротворенным, ленивым. Глядя на пенные прожилки в его зеленой толще, сложно представить, как в нее погружаются острова горящего металла, полные кричащих от боли и отчаянья людей.

– Там было страшно, – произнес Кронберг и только после этого понял, что слова эти вытекли из него сами собой, как жидкость из прохудившегося сосуда, – Страшно до одури, если честно. Наверно, ты ждал чего-то другого. Мы двигались на юг, и мы и англичане, в наших плавучих коробках из броневой стали, и бомбардировали друг друга так, что море стало похоже на котел кипящего супа. Время от времени мы слышали попадания. Что-то вроде ударов гонга и скрежета стали. Звуки летели над поверхностью моря, и мы не всегда даже могли определить, откуда они доносятся. Иногда палуба под ногами вздрагивала, так, что мы чуть не падали навзничь. Это означало прямое попадание. Мы даже не знали, куда оно пришлось, лишь видели черный дым и слышали треск огня, пожирающего механические потроха…

Кронберг стал рассказывать, медленно, не торопясь, равнодушно глядя на море. Про то, как снаряд «Куин Мэри» попал в башню «Зейдлица», и та стала огромным стальным крематорием, который сжег в себе людей вперемешку с остатками элеватора и орудийных казенников. Про то, как выстрел с «Лютцова» пронзил серую броню британского «Лайона», разворотил обшивку, и как из пролома стало вырываться трещащее и гудящее пламя, словно воспламенилась хлещущая наружу кровь огромного чудовища. Про взрыв «Индефетигебла», стерший жизни тысячи с лишним британских моряков, превративший их в барабанящие по воде осколки.

Франц слушал молча, не делая попытки перебить. Только лицо у него серело с каждой минутой, делалось похожим на поверхность моря на рассвете осеннего дня. Кронберг хотел было остановиться, но обнаружил, что слов внутри накопилось слишком много, как воды в пробитом корабельном отсеке. И если не сбросить хотя бы часть их, они могут увлечь на дно, в холодную черную глубину неизвестного ему моря. Поэтому он продолжал говорить, даже не глядя на Франца.

Про то, как кричат кочегары, когда их, ошпаренных, вытаскивают на палубу, как трещит на них тлеющая форма и как матросы вокруг зажимают носы, стараясь не вырвать от запаха паленого мяса. Как оседают безвольными манекенами люди с черными глазами, по много часов к ряду борющиеся с хлещущей в пробоины водой.

– А потом на нас навалились чертовы английские эсминцы. Это жутко выглядит со стороны. Как стая хищных стальных рыб, равнодушных и в то же время смертельно-опасных. Тринадцатая флотилия Флэри, чтоб ее… Мы уже потопили «Куин Мэри» и «Индефетигебла», но положение делалось все хуже с каждой минутой. Наш «Дерфлингер» получил с небольшим интервалом сразу пять попаданий и отчаянно дымил, стреляя по большей части вслепую. «Зейдлиц» потерял одну орудийную башню и получил две торпеды в борт. Мы знали, что если не отойдем, британские эсминцы свяжут нас боем, подставляя под снаряды линкоров, которые пока еще были слишком далеко, но быстро приближались. И Гейнрих с «Регенсбурга» отдал приказ своей флотилии контратаковать британские эсминцы на ближней дистанции.

Франц вскинул голову, обнажив тощую кадыкастую шею.

– Вы были там? – тихо спросил он.

– Я как раз был на «Регенсбурге», где Гейнрих держал флаг. Поэтому я видел все от первой минуты до последней. Британские канониры обрушили на нас целый град. Одним из первых же выстрелов повредило переднюю трубу, еще один отрикошетил от бронированной палубы и снес площадку зенитного орудия вместе с обслугой. Британские «Номад» и «Нестор» уже заходили с правого борта, почуяв вкус добычи. У нас было лишь семь пятнадцатисантиметровых орудий и тонкая броня против кучи их колотушек. Это означало пять-семь минут боя…

– И что вы сделали? – подрагивающим голосом спросил Франц.

Кронберг подавил желание отеческим жестом положить ладонь ему на плечо. Во-первых, на террасе не было зрителей, которым требовался бы подобный спектакль. Во-вторых, он не любил детей.

– Ты знаешь, что такое плотность жидкости?

Франц замотал головой. И в самом деле, куда ему. Такие вещи учат в высших классах.

– Это сила, которой маленькие частички воды прижимаются друг к другу. Именно из-за определенной плотности предметы держатся на поверхности воды.

– И он?..

– Утонул. Эсминец – очень большая штука. У меня ушло десять минут, чтобы добиться нужного эффекта под его килем, слишком уж велика была эта скорлупка. Снизить плотность воды до такой степени, чтобы она перестала поддерживать корабль. И каждая минута могла стать для всех нас последней. Но у меня получилось. Это был «Номад». Он ловко заходил с фланга, не прекращая поливать нас огнем, когда его ход внезапно замедлился. Словно капитан вдруг сошел с ума в разгар боя и дал команду идти на малых парах. «Номад» клюнул носом, едва заметно, как будто врезался в небольшую волну и слегка зарылся носом. А потом он бесшумно стал проваливаться в водную толщу. Бесшумно и очень быстро. Я не видел лиц британских матросов, но я слышал их изумленные крики. Они так и не поняли, что происходит. И они все ушли на дно со своим кораблем. Плотность воды вокруг тонущего корабля была так мала, что спасательные жилеты могли помочь не больше, чем железные кирасы. Шлюпки тоже проваливались сквозь морскую поверхность. Вода стала сверхжидкой, перестала держать что-либо. Для металла и человеческой плоти она различий не делала. На поверхности остались только масляные пятна.

– А второй?

– Он назывался «Нестор». На него у меня уже сил не хватило. Ты даже не представляешь, как тяжело проделывать с водой такие фокусы. Запросто можно заработать инсульт или что-то вроде того… Я просто ударил «Нестор» водой. Так, как на пляже, когда ударил валун. Представь себе, что из воды можно сплести струны. Очень тонкие, но очень прочные. Тысячи водных бичей, которые послушны тебе. Я сделал такой водный хлыст и ударил им по «Нестору». Я едва стоял на ногах, палуба качалась и местами была залита кровью, и я шатался, как пьяный клоун на цирковом представлении… Удар пришелся вдоль борта. Мой хлыст скользнул по боевой рубке эсминца, разбивая в пыль стекла и срывая куски бронированной обшивки. Где-то внутри кричали люди, которых водой разрезало на части. Я вспорол корабль как консервную банку, вышвырнув наружу его внутренности, обнажив торчащие ребра шпангоутов и перебитые вены трубопроводов. Там внутри копошились люди, точно крошечные кишечные паразиты в огромной туше животного. «Нестор» мгновенно завалился на бок и стал тонуть. Впрочем, этого я уже не видел.

– Почему? – тут же спросил Франц.

– Потому что упал без сознания там же, на палубе. И провалялся две недели в проклятой горячке. Полное нервное истощение, как сказал врач. А когда очнулся, оказалось, что Ютландское сражение уже стало частью истории.

– А вы что получили?

– Орден. И отвращение к любым морским сражениям на всю жизнь. После этого дела я сошел на берег. Решил, что континентальный климат полезнее моему здоровью. И с тех пор ни разу не был на палубе боевого корабля.

– Это все из-за людей, которых вы убили?

Кронберг усмехнулся в ответ.

– Ну что ты. Просто я понял, как легко найти могилу на морском дне и решил, что для себя такого будущего не хочу. Пусть говорят, что уважающий себя вассермейстер должен умереть непременно в море, у меня на этот счет своя точка зрения. А теперь, если ты не возражаешь, мы закончим разговор. Сюда идут люди.

Франц кивнул и, ни слова ни сказав, отступил в сгущавшуюся к вечеру тень. В следующий раз, когда Кронберг отвернулся от шелестящего в сумерках моря, он снова был один на террасе.

Штрассер умрет на седьмой день, это Кронберг уже решил. Каждое утро он поднимался раньше прочих постояльцев и наблюдал в окно за тем, как Штрассер совершает свою ежедневную морскую прогулку. Судя по всему, тот относился к людям, которые придерживаются заведенного плана дня – за пять дней в «Виндфлюхтере» Штрассер ни разу не изменил распорядка. Что ж, тем лучше. Приятно иметь дело с организованными людьми.

Кронберг наблюдал за жертвой предельно осторожно, чтоб не вызвать и тени подозрения. Метод «вести на крючке», популярный у тайной полиции и заключающийся в постоянном контроле перемещений, он отмел сразу. Штрассер по натуре подозрителен, не первый год варится в политическом котле, слежку почует мгновенно. Раз так, не стоит мозолить лишний раз ему глаза. Поэтому Кронберг построил свой день так, чтоб лишь несколько раз встречать Штрассера на территории «Виндфлюхтера» в заранее известных ему местах. С утра он прогуливался на террасе, наблюдая за тем, как Штрассер купается в мелких волнах, обнажая свое на удивление бледное, по-женски округлое, тело. В полдень заглядывал в ресторан, чтоб выпить кружку пива и издалека понаблюдать за тем, как Штрассер рассеянно мусолит свою извечную «Берлинскую рабочую газету». Вечером словно невзначай встречался с ним во дворике, где тот курил трубку. За все это время Кронберг не обменялся с ним ни единым словом. Даже старался не смотреть в его сторону.

В остальном он старался вести себя так, чтоб не вызвать подозрений у окружающих. Гулял по пляжу, играл со случайными компаниями в карты, выпивал – осторожно, так, чтоб никому не врезаться в память, но, в то же время, немного примелькаться среди постояльцев. «Будь ничем не примечателен, как рыба в стае, – напоминал он себе, – Будь скучным и вялым, к таким не липнут с разговорами. Будь предсказуемым, такие не бросаются в глаза. Будь брюзгливым, грубым и желчным, уставшим от жизни, как и все здешние обитатели».

На шестой день Кронберг заметил, что его тщательно спланированная предсказуемость дает результаты, причем отличные от тех, что он ожидал.

Когда действуешь предсказуемо, изо дня в день совершая одни и те же поступки, появляясь в одних и тех же местах, появляется возможность заметить, какие из элементов общей «картинки» меняются, а какие остаются неизменными. Одним из неизменных элементов был сам Штрассер, и к нему Кронберг давно привык.

Но кроме него неизменных элементов в пасторальной картине обычной жизни «Виндфлюхтера» оказалось еще двое. Это оказалось для Кронберга неприятным сюрпризом. Оказывается, не только Штрассер демонстрировал редкостное постоянство в привычках.

Один из этих двоих был хмурым малым среднего роста, в лице которого в первую очередь был заметен перебитый нос. Этот тип старался вести себя по-аристократически томно и носил дорогие костюмы из хорошего английского сукна, но сидели они на нем, как армейская форма на новобранце, как-то косо и неизящно. Ему явно не хватало опыта. Второй был флегматичен, костляв и очень спокоен. Несмотря на то, что его возраст едва ли перешагнул за отметку в четыре десятка, лицо у него было сухое, со множеством острых черт, отчего напоминало лицо старой хищной птицы. Еще меньше Кронбергу понравился его взгляд, внимательный, нарочито-медлительный и какой-то текучий.