Текст книги "Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)
Утро было ясное, в окна светило солнце, обрадовавшее Николая Петровича.
В дверь постучали. По резкому, энергичному стуку Резанов признал Александра Андреевича. И точно, это был он.
– Здравствуйте, ваше превосходительство Николай Петрович, – присаживаясь в кресло, сказал Баранов. – Вижу, вы озабочены чем–то.
– Здравствуйте, Александр Андреевич… Пишу письмо в правление, все закончить не могу…
– Писали вы о моей просьбе, ваше превосходительство?
– Писал, Александр Андреевич. Однако не согласен я с вашим уходом. Второго Баранова не найдешь.
– Так полагаете вы. Однако господин лейтенант Сукин полагает иначе. Назначил я утром двух промышленных в море за сивучьим мясом. А Сукин их пьянствовать к себе зазвал. Говорит, ежели вы приказ Баранова исполните, то я вас линьками выдеру.
– Он не ушел в море?
– Не ушел.
– Возмутительно, Александр Андреевич, – только и мог сказать Резанов.
Правитель помолчал, откашлялся.
– Промышленные каждый день жизнью рискуют. И живут, как видите, не сытно. Они знают, что я с ними гнилую юколу жую, так по моему приказу всюду пойдут. А господин лейтенант не стал сахар–песок с чаем употреблять, дай его благородию сахар–леденец. Для детей мы крупчатой муки три пуда держали, так он приказал полтора пуда ему выдать… Здесь не Россия, Николай Петрович, здесь свои законы. Пришибут ежели его благородие, кто в ответе будет?
– Потерпите еще немного, Александр Андреевич. На пользу и славу отчизны труд ваш. И пока все ж не нахожу иных средств, как исподволь возвратить сих молодцев в Россию. Перепившись с кругу и споив промышленных, не уверен, чтобы когда–нибудь сами хуже колошей компанию вовсе не разорили. Приказываю Сукина с судна снять, вместо него назначить другого штурмана.
– Вижу, что поняли, ваше высокопревосходительство… Ладно, потерплю еще, авось и наведем порядок… Завтра пойду с промышленными сивучей бить. – Правитель собрался уходить.
– Посидите, Александр Андреевич… Скажите, как было раньше, когда не было компании? Кто заботился о промышленных, как они кормились, если приходилось зимовать?
– Никто не заботился, кормили себя сами… Приготовляли на зиму мясо морских животных и жир китовый. Зато и зарабатывали хорошо. Случалось, что получал промышленный на свой пай по две–три тысячи рублей. Но часто было иначе: погибали суда и все, кто на них находился. Или половина людей умирала на зимовке.
– А если плавание проходило удачно, становились богатыми людьми?
– Да, строили корабли и снаряжали в плавание. Записывались в купечество.
Оба замолчали. Александр Андреевич хорошо был знаком с историей бобровых промыслов. Знаменитые прибыли, полученные первыми мореплавателями на Командорских островах, привлекли много желающих. Отваги и предприимчивости у русских людей всегда было в избытке. Купцы, приезжавшие на Камчатку для торга, прельщались успехами товарищей, бросали прежнее занятие и отправлялись в плавание за бобрами.
Перед мысленным взглядом правителя Баранова прошли многие и многие простые русские люди, ходившие в плавание на утлых судах, построенных на скорую руку.
Они не боялись выходить в океан, вслепую подбираться к неизвестному берегу, зимовать на открытых островах, питаясь дарами моря. «Мы должны гордиться народом, способным на такие подвиги, – думал Александр Андревич. – Их славные дела вот уже полвека служат нам примером».
Еще прошло три дня, а из проливов от Кускова никаких сведений не было. Баранов изнывал сердцем и не находил себе места. Наконец утром 22 сентября пришли первые байдарки промысловой партии, а в полдень «Ростислав» и «Ермак» салютовали крепости девятью выстрелами. Этот день был праздником для всего населения крепости.
Партия привезла тысячу семьсот бобровых шкур, а главное, вернулась почти без всякого урона. Индейцы пытались было напасть на охотников, но были отогнаны пушечной стрельбой.
Глава двадцать седьмая. ХОТЬ БИТУ БЫТЬ, А ЗА РЕКУ ПЛЫТЬ
Такой тяжелой зимы люди еще не видывали. В крепости свирепствовала цинга. Шестьдесят промышленных и служащих лежали без движения. С начала года умерло семнадцать человек. На кладбище появились первые кресты.
Кормов осталось самая малость. Что получше – отдавали больным и детишкам. Только два года прошло с тех пор, как русские осели на Ситке и не успели еще развести огородов. Несколько грядок с репой, редькой и картошкой, посаженные прошлым летом, были каплей в море. Да и росло здесь все плохо, еще хуже, чем на Кадьяке.
Январь не принес облегчения, все ждали подхода сельди.
В гавани, на недавно спущенном на воду корабле, продолжались работы. Промышленные ставили стеньги, на палубе возились плотники и мастера–такелажники. Работы еще много, но Баранов надеялся в июле закончить парусное вооружение баркентины.
Александр Андреевич забрел в капитанскую каюту своего детища. Здесь было суше и теплее, чем дома. Он затопил маленький чугунный камелек, сел на табуретку, вынул записную тетрадь и стал просматривать свои расчеты.
– Принимай, – донеслось до его ушей, – бом–кливер, кливер.
– Бом–кливер, кливер… – повторил густой голос у каюты.
– Замечай отметины… Принимай фок, нижний фок–марсель.
По палубе с уханьем поволокли что–то тяжелое.
– Фок–марсель верхний, – продолжал выкрикивать густой голос, – фок–марсель нижний.
Парусов было много: двойной комплект для трехмачтовой баркентины, у которой на передней мачте прямые паруса, а на грот– и бизань–мачтах – косые.
Из склада несли свернутые в бухты снасти, необходимые для крепления мачт и для управления парусами…
Резанов нашел правителя на баркентине. Александр Андреевич сидел задумавшись, все еще держа в руках записную книжку.
– Хочу с вами поговорить, Александр Андреевич.
– Я готов, Николай Петрович.
– Доложите, как обстоят дела.
– Какие именно? – Баранов немного удивился официальному тону Резанова. Да и дела на острове он знал не хуже правителя.
– Есть ли еще провизия, что вы намерены предпринять?
Александр Андреевич снял парик и отер лысину красным платком.
– Что мне сказать, Николай Петрович? На двести русских в магазине осталось по фунту хлеба на неделю. Пшена даю по три фунта в неделю только больным скорбутом. Больных много, хотя все регулярно потребляют пиво из еловых шишек. С северных островов привезли юколы и малое количество сивучьего мяса. Рыба перестала ловиться. Стреляем ворон и орлов, собираем ракушки. Едим не лакомо…
– Откуда вы ждете привоза провианта?
– Вы ведь сами знаете, Николай Петрович, корабли с кормом, отправленные из Охотска, погибли.
– Да, знаю, но хочу, чтобы вы мне написали доклад.
– Хорошо, я напишу. Много больных в крепости, но и здоровые выглядят плохо, краше в гроб кладут. А все дожди. Одежду просушить люди не успевают.
– Вы советовали, Александр Андреевич, купить бостонский бриг «Юнону» у капитана Вульфа… Помню, вы говорили, что товары с «Юноны» – пушки, порох и ружья – могут попасть в руки колошей.
– Помню, Николай Петрович.
– Так вот, – в голосе Резанова послышалось торжество, – я купил у капитана Вульфа его корабль со всем грузом. Это облегчит наше тяжелое положение. Кроме того, он отдает свою артиллерию, порох и ружья… Александр Андреевич, я твердо решил на «Юноне» совершить плавание в Калифорнию и привезти оттуда груз зерна и разного провианта. Попутно я хочу обследовать места на реке Колумбии, пригодные для русского поселения. Как будто это и ваша мечта, Александр Андреевич.
– Весьма рад, весьма рад. Я всегда считал, что русская колония в южных широтах нас может прокормить. Спасибо вам, Николай Петрович, за смелое решение. Я полностью одобряю и благословляю вас. Трудностей не бойтесь. Новое дело всегда медведем кажется.
– А что вы думаете о корабле капитана Вульфа?
– Прекрасное судно, ваше превосходительство. Построено в Северной Америке, в Бостоне, в 1799 году. Корпус дубовый, обшит медью. Груза берет двести тонн. Я давно к нему присматриваюсь.
– Могу еще вас обрадовать, Александр Андреевич: я договорился с капитаном Вульфом, что он будет торговать с нами и выполнять наши заказы. Из Кантона он привезет любые товары.
Для главного правителя решение Резанова купить «Юнону» было большой радостью. Покупка снимала с его плеч большую заботу о пропитании людей в тяжелую зиму. Где–то там, за морями, в далеком Охотске, готовились к отправке корабли с кормом. Но когда они будут в Ново–Архангельской крепости и счастливо ли будет их плавание?
Сегодня Александр Андреевич, пользуясь хорошим настроением Резанова, решил спросить его о событиях на шканцах «Надежды» в южных широтах.
– Скажите, Николай Петрович, что вы думаете о капитане Крузенштерне?
Резанов сразу изменился лицом и сухо сказал:
– Не хочу о нем вспоминать. Скажу одно, что теперь, узнав сего человека, никогда не решился бы с ним идти в плавание.
На этом разговор закончился.
Через три дня сделка с капитаном Вульфом была совершена, и Баранов, пересчитав съестные припасы, купленные вместе с бригом, понял, что кормов для всех жителей недостаточно.
Но теперь в руках была «Юнона», и ее можно было отправить за провизией на Кадьяк. Командиром «Юноны» был назначен лейтенант Хвостов, его помощником – Давыдов. Николай Петрович Резанов дал согласие на поход брига в Павловскую гавань не без колебаний.
«Юнона» обернулась быстро. Через сорок дней бриг снова стоял у причалов в порту и радовал глаз Резанова. В трюмах он привез полный груз юколы, жира и китовины. С таким подспорьем кормов хватит и для промышленных и для кадьякцев до появления рыбы.
Но радость Баранова была омрачена печальными вестями. Корабль «Елизавета» под командованием мичмана Карпинского потерпел крушение на обратном пути из Кадьяка. Захвачена и разорена русская крепость в заливе Якутат. Все, кто был в крепости, во главе с Ларионовым, убиты. Об этом ему подробно рассказал вернувшийся в Ново–Архангельск Абросим Плотников. Как случилось несчастье – неизвестно. Видно, всегда осторожный Ларионов допустил промашку. Из отряда охотников под командой Демьяненкова погибли в море более двухсот человек, погиб и сам Демьяненков… И еще одна тревожная весть: капитан зеленого брига Роберт Хейли опять приходил на Кадьяк в Павловскую гавань.
Правитель тяжело переживал горестные сообщения, тем более что произошли они в присутствии важного и дорогого гостя.
– Стар я стал, Николай Петрович, – повторял Баранов, – не угляжу за всем.
Резанов, как мог, утешал старика и всячески отговаривал от похода в залив Якутат, куда Баранов собирался для восстановления крепости.
Выход «Юноны» в море готовился на 25 февраля. На бриг назначены сорок человек матросов, но половина из них были слабы от болезней и недоеданий. Корабль снабдили всем самым лучшим, что нашлось на складах.
Накануне выхода в Калифорнию Николай Петрович перебрался на корабль и доканчивал последнее письмо директорам компании в Петербург.
Он усердно писал, изредка останавливаясь, чтобы очинить перо…
«…Правитель Баранов собой подает пример всем промышленным. Потеря сего человека есть потеря не только для компании, но и для всего отечества. С лишением господина Баранова лишаемся способов к произведению и действию обширных планов, к которым столь верный путь проложили его труды».
Северо–западный ветер налетел внезапно. Небо заволокло тяжелыми тучами, и они закрыли снежные вершины гор. Повалил мокрый снег, в каюте сразу стало темно. Николай Петрович зажег сальную свечу и придвинул к себе деревянный поставец.
«В рассуждении Якутата, – писал Резанов, – объявляю я вам полученные неприятные вести. Изнуренный трудами и болезнями, старик Баранов последние остатки своих сил приносит в новую жертву отечеству. Идет отсюда на собственно им построенном судне «Ростиславе“, взяв с собой четыре пушки и только двадцать пять человек, потому что более отделить не можно и других судов не бывало. Через пять дней после меня, коли не уговорю я его, снимутся они с якоря. Боже, помоги ему! Скажите, милостивые государи мои, поистине можем ли мы, акционеры, чем–либо оплатить таковую неутомимость для блага общего?! Одним разве удивлением и благодарностью. В отсутствие его господину Кускову вверены пользы края и ваши…»
Перед отправлением в плавание Николай Петрович, по данному от императора полномочию, пожаловал Кускова золотой медалью на владимирской ленте, а старовояжных Малахова, Швецова, Бакадарова и Еремина – серебряными.
Что же знал Резанов о Калифорнии, той благодатной стране, куда собирался отплыть на бриге «Юнона»? Капитан Вульф рассказывал, что в Калифорнии испанцы, подобно индейцам, покупают с жадностью всякие безделушки и платят бобрами, зерном или фруктами, потому что ни фабрик, ни торговли там нет, а сельское хозяйство развито.
Недостаток в необходимых товарах в испанских поселениях и запрещение торговли с иностранцами заставляли нередко жителей этих мест прибегать к тайной торговле с мореплавателями и миссионерами, которые были главными контрабандистами.
Запрет иностранным судам посещать порты Калифорнии не остановил Резанова. Николай Петрович решил воспользоваться разрешением испанского правительства на свободный вход русской кругосветной экспедиции во все порты Испании. Зная подозрительность испанцев, он решил войти в порт, не испросив предварительного разрешения.
О деятельности монахов–францисканцев Резанов знал, что они насильно насаждали христианство среди местных индейцев и были свирепыми плантаторами. Гарнизоны испанских крепостей защищали монахов и помогали им в миссионерской деятельности. Святые отцы вместе с солдатами охотились в лесах за индейцами, привозили их в крепость и крестили без лишних слов…
Плавание в калифорнийский форт «Нашего святого отца Франциска» представляло немалый риск и с навигационной стороны: ни карт, ни описания берегов у Резанова не было. Но он умел рисковать.
Проводить «Юнону» в плавание вышли все жители Ново–Архангельска. Александр Андреевич, провожая Резанова, утирал слезы.
– Дай вам бог благополучного плавания и счастливого возвращения.
Под грохот крепостных пушек «Юнона» увеличила ход и быстро скрылась за островами.
В день своего шестидесятилетия правитель перебрался в новый дом, построенный на кекуре. После ухода «Юноны» прошло два дня, а казалось, прошла целая вечность.
Ново–Архангельск продолжал строиться, шла рубка леса на дома и на выжег угля.
Лес здесь мачтовый, строевой, но густой до чрезвычайности. До прихода русских солнце едва ли заглядывало в чащу.
Промышленные пробовали зажигать лес, но он не горел из–за влажности. Лес вырубали с расчетом, чтобы его продувало ветром и прогревало солнцем. Копали канавы, чтобы спустить застоявшуюся воду. Мечтали, когда немного просохнет, кое–где сделать пожоги, чтобы превратить гнилую почву в плодородную землю. Но медленно идет дело. Мало людей, да и те плохо кормленные и плохо одетые.
Вечером правитель долго сидел в кресле не шевелясь, отдыхая после трудного дня. Над его письменным столом висел большой портрет Суворова. Это был любимый герой Александра Андреевича. Поглядывая на остроносое лицо, он думал: «Вот кто умел решать невыполнимые задачи и побеждать врагов при любых обстоятельствах. И ростом был небольшой, вроде меня, а сколько в нем силы!» В углу виднелась икона святого Фоки – покровителя мореходов. Он был изображен с веслом в руках.
Дела и дела, которых никогда не переделать, мучили Александра Андреевича. Прежде всего ему приходилось думать о барышах компании. Он рассчитывал, сколько на пай приходилось морских бобров и другой пушнины. Он заботился, чтобы доходы не оскудевали и промыслом были довольны те, кто в Петербурге держит акции, и те, кто здесь с копьем в руках бьет зверя. Но разве заботы Баранова кончались на добыче меховых шкурок?
После назначения его главным правителем Российско–Американской компании он стал владыкой огромного края и был наделен всей полнотой власти. По идее, у него больше власти, чем у губернатора любой русской области, так как в одном лице он объединял и верховного судью, и главнокомандующего всеми вооруженными силами компании. Он строил крепости и назначал на них гарнизоны, строил морские корабли. В руках Баранова была и полицейская власть на всех землях Русской Америки. Пожалование в чин коллежского советника укрепило его и дало новые возможности. Теперь по своему чину правитель был равен полковнику. И все же ему приходилось действовать осторожно, очень осторожно, ведь власть его не подкреплялась солдатами, а в колониях всякого народа было довольно.
Всех, кто знал Александра Андреевича, удивляло его бескорыстие. Он совершенно не думал о своем кармане. Но самое главное, о чем никогда не забывал Баранов, это слава и польза родине. Ради горячо любимой России он не жалел себя и шел на любую жертву. Он был немного чудаковат. Ел один раз в сутки. Однако чай мог пить в любое время.
Александр Андреевич снова взглянул на портрет Суворова и вздохнул.
В пятницу, в точно назначенный срок, Александр Андреевич вышел из гавани в залив Якутат на парусной галере «Ростислав». На галере поставлены четыре пушки, взят большой запас ядер и пороха.
Начальником и вершителем всех дел в Ново–Архангельской крепости остался Иван Александрович Кусков. Каждый вечер он расхаживал по стенам крепости, нахмурив брови и заложив по привычке за спину длинные мускулистые руки.
Наконец пошла сельдь, на которую возлагалось столько надежд. Сельдь пошла неудержимо и в таком количестве, что вода в узких проливчиках и у берегов казалась разбавленной молоком. Ловили ее сетями, ведрами и черпаками. На конец шеста набивали гвозди, шест опускали в воду, а когда вытаскивали, на каждом гвозде трепыхалось по нескольку рыбин. Селедку ели сырой, жарили, варили, засаливали впрок. Из всех домов раздражающе пахло рыбным варевом.
Кадьякцы рылы ямы и наполняли их рыбьими головами, они кисли, распространяя тяжелый запах.
Через несколько дней людей не узнать. Мертвенно–бледные лица оживились. Многие, пролежавшие пластом с декабря и с января, поднялись с нар и вышли на воздух. Кто мог есть селедку, остался жив и снова набирал силы.
Появились белоголовые орлы и во множестве всякие морские птицы. Подошли к берегам нерпы и сивучи. Погода стояла ветреная, но дождей не было, и грязь на острове понемногу просыхала.
На ловлю сельди съезжались колоши с разных концов Ситки. Приехали чилхатские индейцы и из селений Хуцнова, Стахина и других мест. Они приезжали на батах и располагались табором на окружающих гавань островках.
Через несколько дней после отъезда Баранова в Якутат к воротам крепости подошли две индианки, босые, закутанные в шерстяные плащи. За плечами у них плетеные корзины, сверху прикрытые куском бараньей шкуры. Старшая подняла камень и несколько раз ударила в калитку.
Стражники, увидя с башни женщин, разрешили им войти в крепость.
– Я Пиннуин, – сказала старшая. – Моя сестра – жена главного правителя нанука Баранова, а это моя дочь, – показала она на спутницу. – Я хочу видеть мою сестру Ану.
Стражники привели индианок к дому правителя и позвали Анну Григорьевну. Сестры обнялись.
– Я рада, очень рада, – говорила Анна Григорьевна. – Входите в дом, вы устали и хотите есть.
Она угостила гостей жареной селедкой и сладким чаем. Индианки вынули из корзины гостинцы: пряник из размельченной древесной коры с жиром и соком ягод, лубяные ящички с ягодами на рыбьем жире, сбитом добела, и нежную палтусиную юколу.
– Меня послали вожди разведать, сколько человек охраняют крепость, – сказала Пиннуин. – Тлинкиты боятся твоего мужа. Три дня назад они узнали, что его нет на Ситке, и решили разрушить крепость, мужчин убить, а женщин взять в плен. А я пришла предупредить тебя.
– Благодарю тебя, Пиннуин… Но я плохо разбираюсь в мужских делах. Я позову Ивана Кускова, помощника моего мужа. Поговори с ним.
Анна Григорьевна послала за Кусковым повариху, крещеную кадьячку Федосью.
Высокий, еще более похудевший за тяжелую зиму, Иван Александрович появился тотчас.
– Моя сестра Пиннуин, жена хуцновского вождя. Она пришла с важными вестями. А это – ее дочь.
– Да, да, – закивала головой Пиннуин. – Я пришла предупредить вас. Тлинкиты хотят уничтожить крепость.
– Сколько собралось воинов? – спросил Кусков, выслушав индианку.
– Четыреста батов, а в каждом пять воинов. Они прячутся в лесу и на островах.
– Кто главный вождь?
– Скаутлельт. У него половина всех воинов.
– Много ли у воинов ружей?
– Сто воинов будут стрелять огнем. Я слышала разговор вождей про иноземный корабль. Капитан обещает продать много пороха. Он говорит, что если тлинкиты на этот раз не возьмут крепость, то никогда не освободятся от русских.
– Может быть, капитан Роберт Хейли?
– Да, да, Роберт Хейли.
– Что еще ты хочешь сказать нам, Пуннуин? – Кусков чуть улыбнулся большими, грустными глазами.
– Берегите хорошенько крепость. Я слышала, что тлинкиты будут наблюдать за вами со стороны леса.
– Твой отец тоже среди врагов?
– Нет, он не согласился воевать с русскими и послал меня в крепость… Не верь чилхатам, они коварны и лживы. Что сказать отцу?
– Скажи, что крепость неприступна и хорошо снабжена кормами и порохом. Людей много, Баранов скоро возвращается.
– Хорошо, я скажу. Однако не пускайте на промысел за сивучами кадьякцев. Чилхатские воины всех застрелят.
– Спасибо тебе, Пиннуин. Правитель вернется и отблагодарит тебя и твоего отца.
Иван Александрович собрал в своем домике всех старовояжных. На совете он рассказал им о вестях, принесенных индианкой Пиннуин.
– Крепость нам отдать нельзя. Она ключ от Русской Америки, – закончил Кусков свой рассказ. – А жизнь нашу отдадим за любезную нам отчизну без страха и сожаления.
– Нужно удвоить караулы, – выступил Абросим Плотников, повидавший своими глазами жестокость колошей при взятии первой крепости и зверстве в Якутате. – Они не пощадят никого и срежут скальпы и головы.
– Обгородим тыном всю крепость, отгородимся от колошского селения, – предложил ветеран старовояжных Василий Малахов, – и в ограде сделаем амбразуры.
– На рыбную ловлю выходить с заряженными ружьями, вчетвером. Двое работают, двое охраняют, – добавил старовояжный Швецов.
После совета старовояжных русские и кадьякцы в один день поставили тын из толстых бревен, лежавших в запасе для постройки кораблей. Крепость стала похожа на остров. На эллинге тоже поставили пушки и охрану, чтобы колоши ночью не сожгли стоящий корабль. Положили ночью тревогу бить в барабан, колокола и трещотки, а днем поднимать на крепости красный флаг с косицами.
Рано утром часовые услышали из леса протяжное, тревожное карканье большого черного ворона. Приглядевшись, заметили на высоких деревьях индейцев. Видимо, это были разведчики, пытавшиеся вызнать, не оплошали ли дозорные в крепости.
Четверо кадьякцев, отлучившихся из Ново–Архангельска, чтобы принести убитого сивуча, были схвачены колошами. Индейцы склоняли их к измене и обещали по взятии крепости пощаду и награждение.
Кадьякцы обещали помощь колошам, но, когда возвратились в крепость, все рассказали Ивану Александровичу Кускову. Они рассказали, что вожди и старейшины чилхатских, хуцновских и куютских родов передрались между собой от досады, что пропустили удобное время для нападения.
– Всего колошей собралось возле крепости числом более двух тысяч, – сообщили кадьякцы.
Иван Александрович мало что мог сделать. Гарнизон крепости был малочислен, и напасть на колошей было непосильно. Да и люди не совсем оправились после голодной зимы, быстро уставали и выдыхались на работе. Приходилось надеяться на стены и пушки крепости.
Узнав про замешательство и несогласия у колошей, Кусков решил еще больше усилить распри в их лагере. Он пригласил в крепость чилхатского вождя Скаутлельта. За Скаутлельтом был послан отряд кадьякцев.
Чилхатский вождь согласился на переговоры и явился в крепость с двадцатью воинами. Скаутлельта под звуки трубы и барабанный бой на носилках внесли в крепость. За ним вошли воины. Был устроен торжественный обед, и всем гостям приподнесли богатые подарки. Вождь Скаутлельт получил сотню шерстяных одеял, много бисера и всяких побрякушек.
– Сколько у тебя воинов, Скаутлельт?
– Десять раз по сто, – с гордостью ответил вождь.
– Правитель Баранов прислал мне письмо. Он просит тебя увести домой своих воинов, чтобы избегнуть подозрений на твой род, всегда нам дружественный. Мы ведь старые друзья, Скаутлельт?
– Да, мы старые друзья, – с готовностью ответил Скаутлельт. Он был доволен, что удалось восстановить дружбу. Русские не стали таить злобу и мстить. – Я хочу быть другом Баранову и исполню его просьбу. Мне понравился город, Иван. Правитель хорошо укрепился.
Под барабанный грохот и завыванье труб Скаутлельта вынесли из крепости и уложили в ожидавший его у пристани бат.
– Тебя, великий вождь, крепость проводит тремя выстрелами, – сказал Кусков и, когда бат отвалил, махнул рукой.
С крепостной стены раздались выстрелы. Тщеславная душа Скаутлельта была на верху славы и блаженства.
– Скажи моему большому другу, нануку Баранову, что я завтра уведу своих воинов. Пусть он дурно не думает обо мне.
На этот раз чилхатский волк не обманул. Утром его воины расселись на баты и покинули окрестные острова. За ними сняли осаду и остальные колошские роды.
В окрестностях Ново–Архангельской крепости не осталось ни одного колошского воина. В расположенной поблизости индейской деревушке мирно дымились в бараборах очаги.
Глава двадцать восьмая. СМЕРТЬ ЗЛЫМ, А ДОБРЫМ – ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
Вечером полная луна несколько раз выходила из–за облаков и освещала горы и долины, среди которых находилось селение Аустерлиц. В полночь к генерал–адъютанту князю Волконскому были приглашены начальники колонн союзной армии. Все вместе они направились в штаб–квартиру генерала Кутузова в Красновице. Ехать было недолго, всего три версты, но дорога была грязная, растоптанная тысячами лошадиных копыт.
Михаилу Илларионовичу недавно исполнилось шестьдесят лет. Седовласый, с крупными чертами лица, он неподвижно сидел за столом, где были разложены бумаги и какие–то карты. Сальные свечи двух бронзовых канделябров освещали комнату.
– Господа, – сказал Кутузов, когда генералы расселись, – завтра в семь часов атакуем неприятеля в нынешней его позиции.
Начальник австрийского штаба генерал Вейротер, облаченный особым доверием императора Александра, развернул карту окрестностей Брюнна и Аустерлица и стал объяснять генералам расположение французской армии и то, каким образом следует атаковать противника. План был сочинен самим генералом Вейротером и утвержден австрийским и русским императорами. Союзники хотели обойти Наполеона с правого фланга, отрезать от Вены и разбить его.
Кутузов тотчас погрузился в сон, выразив этим свое несогласие с утвержденным планом. Он спал, привалившись к стене спиной и сложив на животе руки. Генеральские аксельбанты тускло поблескивали при всяком его дыхании.
Начальники колонн генералы Дохтуров, граф Ланжерон, Пршибышевский, Колловрат, князь Лихтенштейн и командир отряда князь Багратион молча слушали.
Когда Вейротер окончил утомительно втолковывать свой план, граф Ланжерон спросил:
– Все это прекрасно, но если неприятель нас предупредит и атакует в Працене, что мы будем делать?
– Вам известна смелость Бонапарта. Если бы он мог нас атаковать, он это сделал бы сегодня.
– Итак, вы полагаете, что он не силен? – продолжал допрашивать Ланжерон.
– У него никак не будет более сорока тысяч человек.
– В таком случае, выжидая атаку с нашей стороны, он готовит себе гибель. Но я считаю его слишком искусным, чтобы действовать столь неосмотрительно. Если мы отрежем его от Вены, как вы рассчитываете, то ему останется только один путь отступления – через Богемские горы. Я предполагаю с его стороны другой план… Он потушил свои огни, и в лагере его слышно большое движение…
– Значит, он отступает или изменяет позиции, – прервал его Вейротер. – Но предположим даже, что противник расположился в Турасе. Этим он значительно облегчит нам дело, а наши диспозиции останутся без изменений… Я командовал маневрами здесь в прошлом году и превосходно знаю местность, где предстоит сражение.
– Не наделайте только опять таких ошибок, как на прошлогодних маневрах, – некстати заметил его помощник полковник граф Бубна.
Совещание было закончено. Как писал один из историков, союзники приняли план сражения против армии, которой не видели, предполагая ее на позиции, которой она не занимала, и, сверх того, рассчитывали на то, что французы останутся столь неподвижными, как пограничные столбы.
Часы на камине отбили три удара. Михаил Илларионович проснулся и отпустил генералов, приказав оставить адъютантов для перевода на русский язык плана сражения, сочиненного на немецком языке. Переводом занимался майор Толь.
Только в шесть часов утра диспозицию доставили генералам, начальникам колонн. А начальники пониже рангом получили ее уже во время движения.
Перед зарей холодный непроницаемый туман покрыл окрестности Аустерлица.
Император Александр, которому через месяц исполнялось двадцать восемь лет, уверенный в своей правоте, в эту ночь спал крепко. По молодости он увлекся мыслью быть спасителем европейских государств от захватнических действий Наполеона. Александр считал, что обладает могучей воинской силой не только для защиты своего государства, но и для поддержания общего мира и порядка в Европе. Дело шло не об округлении границ, не о мелочных расчетах. Молодой император решил, что от него зависит, покорятся ли европейские державы власти завоевателя или продолжат свое бытие, основанное на святости законных престолов и неприкосновенности границ, утвержденных договорами. Император захотел мечом перерубить скипетр Наполеона, поправшего права монархов. Казалось, снова наступали времена Павла Петровича. Русское правительство с завидной настойчивостью принялось сколачивать союз против Наполеона. Сюда входили Швеция, Англия, Австрия и должна вступить Пруссия. Снова была позабыта предательская политика Австрии и бездарность ее военачальников…
Император Александр, как, впрочем, и его дед и отец, слепо доверял венскому и берлинскому дворам и преклонялся перед тенью Фридриха Великого.
Прусские и австрийские генералы были главными советниками императора, и им оказывалось предпочтение перед русскими, несмотря на то что австрийцы и пруссаки всегда бывали биты русскими военачальниками. Можно предположить, что родственные чувства Петербурга к Берлину брали верх над интересами Русского государства.
Наоборот, Кутузов не сомкнул глаз всю ночь. Подушка казалась ему жесткой, а одеяло слишком жарким.
Только недавно ему удалось вывести свою армию из–под удара, под который союзники австрийцы поставили русские полки, проигрывая сражение одно за другим. Кутузов часто не соглашался с венским военным советом и действовал вопреки посланным из австрийского штаба предписаниям. Искусство и разум Кутузова, отвага русских солдат и офицеров спасли армию. Сражение при Крепсе было новым венком славы для российского воинства… И вот теперь все снова поставлено на карту.
