Текст книги "Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)
Annotation
Во второй том собрания сочинений входят: «Покорители студеных морей» о борьбе Великого Новгорода с Тевтонским орденом за северные морские пути (XV в.) и роман-хроника «Ключи от заколдованного замка», рассказывающий о подвиге русских моряков времен освоения Аляски и прилегающих островов.
Константин Бадигин. Собрание сочинений в четырех томах.
Покорители студеных морей
Глава I. ПОСОЛ ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА
Глава II. МОРЕХОД ТРУФАН АМОСОВ
Глава III. ДВОР СВЯТОГО ПЕТРА
Глава IV. ДОМ СВЯТОЙ СОФИИ
Глава V. МЯТЕЖ
Глава VI. БОРЬБА НАЧИНАЕТСЯ
Глава VII. НА РАСПУТЬЕ
Глава VIII. НА ВЕЛИКОМ МОСТУ
Глава IX. ПОГОНЯ
Глава X. ПРЕДАТЕЛЬ
Глава XI. В СТАРОЙ КРЕПОСТИ
Глава XII. ТАЙНЫЙ ГОНЕЦ
Глава XIII. ГОСПОДИН ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД
Глава XIV. КОНЕЦ ФЕДОРА ЖАРЕНОГО
Глава XV. В ЛЕСАХ КАРЕЛИИ
Глава XVI. НАПАДЕНИЕ
Глава XVII. БЕГЛЕЦ
Глава XVIII. В ЗАПАДНЕ
Глава XIX. У ЗНАКА ЧЕРНОГО ЖУКА
Глава XX. НА ПРАЗДНИКЕ ПЕРУНА
Глава XXI. ОПЯТЬ ТРЕВОГА
Глава XXII. ПЛАВАНИЕ ЧЕРЕЗ ПОРОГИ
Глава XXIII. ДРУЗЬЯ БОГА И ВРАГИ ВСЕГО МИРА
Глава XXIV. СТУДЕНОЕ МОРЕ
Глава XXV. ИГРАЛИЩЕ БУРЬ
Глава XXVI. ЗАСАДА
Глава XXVII. ПОБЕДА МОРЕХОДА АМОСОВА
Ключи от заколдованного замка
От автора
Глава первая. У КОГО ЖЕЛЧЬ ВО РТУ, ТОМУ ВСЕ ГОРЬКО
Глава вторая. «МОРСКИЕ, СЕВЕРНОГО ОКЕАНА, ВОЯЖИРЫ»
Глава третья. «САМОДЕРЖАВСТВО ЕСТЬ НАИПРОТИВНЕЙШЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ ЕСТЕСТВУ СОСТОЯНИЕ»
Глава четвертая. БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
Глава пятая. «Я ВАМ, УСМОТРЯ ПОЛЕЗНОЕ, ПОМОГАТЬ БУДУ»
Глава шестая. ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ БЫЛ ПЕРВЫМ И ЗЛЕЙШИМ СЕБЕ ВРАГОМ
Глава седьмая. ЗА МОРЕМ ТЕЛУШКА ПОЛУШКА, ДА РУБЛЬ ПЕРЕВОЗ
Глава восьмая. «ЕСЛИ МЫ НЕ УКРЕПИМСЯ НА СИТКЕ, ВСЕМУ ДЕЛУ КОНЕЦ»
Глава девятая. ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ, ИЛИ ЦАРСТВО ВЛАСТИ, СИЛЫ И СТРАХА
Глава десятая. ЗАГОВОР ВАЛААМСКИХ СТАРЦЕВ
Глава одиннадцатая. Я НЕ ТОГДА БОЮСЬ, КОГДА РОПЩУТ, НО КОГДА МОЛЧАТ
Глава двенадцатая. КЛЮЧИ ОТ ЗАКОЛДОВАННОГО ЗАМКА
Глава тринадцатая. ТАК ДАЛЬШЕ ПРОДОЛЖАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ
Глава четырнадцатая. КОРОЛЬ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!..
Глава пятнадцатая. ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ КАМЕРГЕР НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ РЕЗАНОВ
Глава шестнадцатая. БОГУ МОЛИСЬ, А ЧЕРТА НЕ ГНЕВИ
Глава семнадцатая. ГАЛИОТ «ВАРФОЛОМЕЙ И ВАРНАВА» ВЫХОДИТ ИЗ ИГРЫ
Глава восемнадцатая. ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ
Глава девятнадцатая. ГДЕ СИЛА НЕ БЕРЕТ, ТАМ КОВАРСТВО ПОМОГАЕТ
Глава двадцатая. ДЕРЖИСЬ ЗА АВОСЬ, ДОКОЛЕ НЕ СОРВАЛОСЬ
Глава двадцать первая. ТАК ГНИ, ЧТОБЫ ГНУЛОСЬ, А НЕ ТАК, ЧТОБЫ ЛОПНУЛО
Глава двадцать вторая. ГОСТИ ПОЗВАНЫ, И ПОСТЕЛИ ПОСТЛАНЫ
Глава двадцать третья. В ПОРТУ СВЯТОГО ПЕТРА И ПАВЛА
Глава двадцать четвертая. ЛУЧШЕ ЧТО–НИБУДЬ, ЧЕМ НИЧЕГО
Глава двадцать пятая. ПРИДЕТ НОЧЬ, ТАК СКАЖЕМ, КАКОВ ДЕНЬ БЫЛ
Глава двадцать шестая. ПЛАКАТЬ НЕ СМЕЮ, ТУЖИТЬ НЕ ДАЮТ
Глава двадцать седьмая. ХОТЬ БИТУ БЫТЬ, А ЗА РЕКУ ПЛЫТЬ
Глава двадцать восьмая. СМЕРТЬ ЗЛЫМ, А ДОБРЫМ – ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ
Глава двадцать девятая. НИ В ЧЕСТЬ, НИ В СЛАВУ, НИ В ДОБРОЕ СЛОВО
Глава тридцатая. ЗЕЛЕНЫЙ БРИГ СНОВА ПОДНИМАЕТ ПАРУСА
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
Константин Бадигин. Собрание сочинений в четырех томах.
Том 2. Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
Покорители студеных морей
Повесть «Покорители студеных морей» рассказывает о борьбе Великого Новгорода в XV веке с Тевтонским орденом за северные морские пути; о государственном устройстве свободного города Новгорода, его торговом значении.
Глава I. ПОСОЛ ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА
В предутренней тишине тревожно нарастал топот идущего наметом коня. Псы, спущенные на ночь с цепи, рванулись к тыну, захлебываясь в злобном лае. Подковы громыхнули по деревянному настилу; над забором мелькнул островерхий шлем всадника; топот стремительно стал удаляться и сразу смолк.
В доме боярина Борецкого не спали. В окнах большой горницы, где находилась библиотека, светился едва заметный огонек, почти растворившийся в бледном свете начинающегося дня.
В гостях у хозяина сидел Эйлард Шоневальд, приехавший к боярину Борецкому с тайным поручением от великого магистра тевтонского ордена.[1] Он прибыл в Новгород с лифляндскими купцами только вчера и в качестве ревельского негоцианта[2] был представлен старшине немецкого двора.[3] В тот же день, переодетый купцом, он прибыл в дом к именитому боярину.
Гостеприимный хозяин по–княжески принял орденского посла. Беседа длилась давно, но о главном Шоневальд еще не успел сказать ни слова. Борецкий поразил гостя своей образованностью и осведомленностью в европейских делах.
К удивлению Шоневальда, ему, неразговорчивому и замкнутому человеку, больше приходилось говорить, чем когда–либо раньше. Разговор шел по–латыни.
Топот одинокого всадника, проскакавшего мимо окон дома, не остался незамеченным собеседниками.
– Гонец… Надо быть, к тысяцкому…[4] – заметил как бы про себя стоявший у раскрытого окна Борецкий, высокий, статный мужчина.
Когда он обернулся, Шоневальд прочел на лице боярина скрытое волнение. Некоторое время оба молчали.
– Продолжим наш разговор, господин, – прервал молчание Шоневальд. – Я думаю, появление этого всадника не могло отразиться на вашем прекрасном расположении духа.
– Я вас слушаю, ваше священство. – С этими словами Борецкий сел на лавку и, охватив голову руками, оперся локтями на стол.
– Вы согласны со мной, что московский князь не может иметь никаких прав на Великий Новгород, – заговорил посол. – Новгород древнее, Новгород богаче, и земля Новгородская во много раз обширнее земли московского князя.
Речь посла прервал гулкий удар башенных часов в доме Борецкого; часы пробили в нескольких местах города. Когда замолк последний, далекий удар, Шоневальд спросил:
– Кстати, дорогой господин, я никак не могу разобраться в ваших часах, почему они пробили только один раз?
– Мы на Руси начинаем день с восхода солнца. Это первый час дня, один удар наших часов…
Как бы в подтверждение слов Борецкого, первый солнечный луч скользнул по богато убранному столу, ярко загоревшись в алмазах, которыми был осыпан кубок гостя.
Хозяин загасил большую восковую свечу:
– Начался день, ваше священство.
– И этих дней не становится меньше оттого, что мы стареем. Их будет столько же и после нашей смерти… Однако, что вы думаете по поводу…
– Земли, принадлежащие лично мне, – заметил высокомерно Борецкий, – больше всей Московской земли.
– Святая истина, господин!.. – Шоневальд бросил взгляд на собеседника, как бы прицениваясь. Ему показалось, что сейчас время перейти к главному.
– И недаром великий магистр – продолжал посол, приглаживая длинные, заложенные за уши волосы, – глава нашего ордена, считает вас первым человеком в Новгороде, достойным управлять этими землями…
Борецкий насмешливо улыбнулся:
– Если бы я хотел быть посадником,[5] ваше священство, поверьте…
– Я не об этом дорогой господин. Вы должны стать полным властелином новгородских земель, независимо, хотят или нет этого горожане.
– Но это неосуществимо! – вырвалось у Борецкого помимо его воли. – Этого никогда не может быть!
– Да! – твердо повторил посол. Он понял, что может говорить смело. – Да, вы должны взять в свои руки власть! Сначала в Новгороде, а потом подчинить себе всю остальную Русь.
– Вы шутите, ваше священство.
– Нет. Вспомните Медичи.[6] Вы прекрасно осведомлены, о флорентийских делах, господин, мне не надо рассказывать о них.
– Но Новгород не Флоренция, ваше священство.
– Вам надо немедля, – не слушая Борецкого, продолжал Шоневальд, – захватить власть в свои руки, а для этого прежде всего раз и навсегда прекратить сборища черни на дворе Ярослава.[7] Вечевой колокол утопить в Волхове, а недовольных мужиков сечь батогами и рубить им головы. Ваша пословица говорит: «Не передавивши пчел, меду не есть».
– Да, но как раз чернь и не даст мне этого сделать. – Борецкий навалился на стол, придвигаясь к гостю. – Архиепископ Новгородский поддержит мужиков. За ним пойдут многие, все… Если я выступлю против веча, на меня поднимется весь Новгород, а у нас, ваше священство, каждый мужик вооружен.
– Возможно, – сверкнул глазами Шоневальд, – возможно, господин… Но, если архиепископ будет упрямиться, надо найти другого, более, так сказать… дальновидного. Но самое главное, господин, у вас есть дружина – я знаю это. С двумя тысячами всадников вы завоюете город, а потом…
Борецкий зло рассмеялся в лицо гостю:
– Вы не знаете русских людей! Вы не знаете великого князя! На меня ополчится вся русская земля.
Но посол не обратил внимания на насмешливый тон хозяина: он был увлечен своими мыслями.
– Когда справитесь с мужичьем, то великий князь вам не будет помехой. А мы поможем вам удержать власть и утвердиться в Новгороде. – И посол с торжеством посмотрел на боярина.
– Вы поможете? Кто вы, ваше священство? – Борецкий залпом осушил большую чашу мальвазии. – Орден не скоро оправится от славянских мечей под Грюнвальдом.[8]
Шоневальд не сразу нашел, что ответить.
– Мы поможем… Император Сигизмунд окажет вам необходимую помощь, он гарантирует ее особой грамотой.
– Гарантия короля Сигизмунда… Я знаю, что значит эта гарантия. Собор в Констанце, вопреки охранной грамоте короля, казнил на костре Яна Гуса. Будем говорить правду: я ему не верю, ваше священство.
Шоневальд опешил. Он удивленно посмотрел на Борецкого:
– Не верите императору, господин? Но, если вмешается папа, тогда вы будете спокойны, я надеюсь?
– Ваше священство, простите меня, – учтиво поклонился послу Борецкий, – но, после того как у римской церкви оказались сразу три папы и они наперебой проклинали и отлучали друг друга от церкви, вряд ли вмешательство четвертого папы будет сейчас принято всерьез таким человеком, как король Сигизмунд.
– Тогда, господин, вам останется верить словам московского князя! – зло огрызнулся посол. – Князь вас быстро научит ездить на поклон к татарским вельможам.
Не отвечая послу, Борецкий с хрустом раздавил в руке грецкий орех и стал не торопясь выбирать из обломков кусочки ядра. Он думал: как ему выведать сокровенные цели приезда Шоневальда.
– Ну хорошо, – сказал он наконец. – Положим, я воспользуюсь вашей помощью. Но чем я буду обязан вам, как я смогу отблагодарить папу за его великие заботы?
Посол медлил с ответом. Сейчас каждое слово надо было тщательно обдумать.
– Я имею в виду бескорыстную помощь, господин, но думаю, что папа будет рад, если новгородский владыка признает главой вселенской церкви римского первосвященника.
– О–о!.. О–о!.. – вырвалось у боярина. Теперь он понял все. Игра была слишком крупная.
Борецкий не был честолюбив. Он не рвался к власти. Но чувство самозащиты заставило его, крупнейшего землевладельца–феодала, всячески бороться против попытки великого князя усилить свое влияние в Новгороде. Он всей душой ненавидел московского князя, понимая, что если Новгород потеряет независимость, то он, Борецкий, потеряет и свои права и поместья. Боярин жаждал всеми средствами возвеличить Новгород и поставить его над всеми русскими землями. Он не прочь был использовать в этих целях своих западных соседей, однако всегда относился к ним с большой осторожностью, видя в лице католической церкви непримиримого врага.
– Дела церковные меня не касаются, ваше священство, – уклончиво ответил Борецкий, – это забота духовных пастырей. А мне необходимо усилить свое влияние в городе. Для этого хлеб должен прийти к нам с запада; это расположит к ордену голодных людей…
– Но известно ли вам, господин, что московский князь отправил в Новгород своих купцов? Он хочет продать городу хлеб, – перебил Шоневальд.
– О, это не страшно! Кто знает, доедут ли эти купцы в Новгород. Путь от Москвы к нам долгий, а люди… люди смертны. Но, однако, – продолжал боярин, – папа должен отменить свой запрет на ввоз в Новгород оружия, железа и лошадей. Все ограничения должны быть отменены. Этим мы выбьем козыри из рук независимых.
– Независимые… – медленно начал посол, – это сильная партия, господин, с ней не так просто бороться; ее поддерживает большая часть новгородского купечества во главе с богатыми иванскими купцами.[9] Как я понимаю, эта партия хочет добиться независимости Новгорода без помощи Москвы и западных государей… Это заманчиво. Ходят слухи, что сам владыка покровительствует этой идее.
Посол задумался.
Из разговора, который длился уже несколько часов, Шоневальд понял, что рассчитывать на многое нельзя.
«Боярин против великого князя, терпимо относится к союзу с орденом, но не будет покровительствовать католической церкви, – перебирал в уме посол. – Надо воспользоваться его враждой к Москве, попытаться разжечь ее еще больше, а за нашу помощь против князя мы сможем навсегда закрыть выход новгородцам в море. В конце концов это обескровит русских, и если, боже избави, великий князь захватит в свои руки Новгород, то будет поздно; на море ему не удастся высунуть и носа».
После бессонной ночи, проведенной в большом напряжении, Шоневальду смертельно захотелось спать; утро давно наступило. Щурясь от солнечных лучей, заполнивших сейчас всю комнату, едва сдерживая зевоту, он вслух сказал:
– Итак… подведем наш итог, господин. Хлеб с низовья, из рук московского царя, не должен попасть в Новгород. Об этом, я вижу, вы уже позаботились. За хлеб, который мы продадим, новгородцы должны благодарить только запад. Это первый шаг к захвату власти, а будет власть в ваших руках, мы снабдим оружием и лошадьми ваше войско, которое, я не сомневаюсь, победоносно пройдет по Руси.
Борецкий хотел было возразить, но в это время вкрадчивый голос произнес:
– Разрешите поздравить вас с добрым утром, господа, и рассказать о здоровье вашей прелестной дочери, боярин Борецкий.
Небольшого роста человек с кругленьким, благообразным лицом и черными с проседью волосами стоял у двери и почтительно кланялся.
– Это мой домашний врач, ваше священство, – сказал Борецкий, заметив подозрительный взгляд Шоневальда, – венецианец Миланио. Хороший врач, смею вас заверить!
– Ах, врач Миланио, я совсем забыл… – Шоневальд запнулся. – За приятной беседой я совсем забыл про свою болезнь. После очень трудного путешествия в Новгород у меня обострились боли в суставах. И я хотел с вами посоветоваться, дорогой Миланио.
– От ломоты в суставах, господин купец, – ласково улыбаясь, ответил врач, – я знаю хорошее средство. Накопайте навозных червей и наполните ими глиняный сосуд. Этот сосуд с червями облепите со всех сторон хлебным тестом и поставьте в горячую печь вместе с хлебами. Когда хлебы будут готовы, вынимайте ваш горшок. Дайте хорошенько отстояться содержимому и принимайте жидкость по ложке три раза в день.
– Мне ваше лекарство не совсем нравится, – брезгливо поморщился посол. – Нет ли другого средства, более, как бы сказать… приятного?
– С удовольствием, господин купец. – Миланио опять поклонился. – Есть еще одно средство, более сильное. Когда боль будет вас особенно мучить, велите подоить корову, тут же плюньте в молоко и дайте выпить собаке. Боль прекратится.
– У кого прекратится боль: у меня или у собаки? – злобно спросил Шоневальд. – Вы шутите, господин Миланио!
– Не шучу… Советую попробовать оба средства, господин купец, – еще раз поклонился венецианец.
– Я прошу вас, господин Миланио, – изменил тон посол, – посетить меня завтра и тщательно осмотреть для более правильного лечения… Вы разрешите посетить меня господину Миланио, господин?
– С удовольствием, ваше священ… господин купец.
Борецкий пошел провожать Шоневальда. Когда они вышли на каменное крылечко с колоннами и лепными украшениями, посол, глянув на проснувшийся город, сказал:
– Господин, я хотел бы быть незамеченным, выходя из вашего дома. Могут быть разные толки… Наше свидание должно оставаться в тайне.
Борецкий на минуту задумался.
– Хорошо, ваше священство, я проведу вас другой дорогой. – И он открыл небольшую дубовую дверь направо от главного входа.
Гость и хозяин поднялись по крутой каменной лестнице, прошли несколько богато убранных комнат, опять вышли на такую же лестницу с другой стороны дома и спустились вниз. Сюда не проникали солнечные лучи. Помещение освещалось тусклым светом слюдяного фонаря.
Борецкий остановился перед тяжелой дверью, окованной железом, и снял висевший на стене фонарь.
К удивлению Шоневальда, дверь открылась сама. Он не заметил, как Борецкий повернул крюк, на котором висел фонарь.
Пахнуло сыростью.
– Нагните голову, ваше священство, – предупредил боярин и пошел вперед, освещая путь.
Это был подземный тайник, выходивший прямо на кладбище у небольшой деревянной церквушки. Место было глухое, редко посещаемое горожанами.
Когда Шоневальд следом за боярином выбрался наверх по узкому сырому ходу, он с удивлением увидел, что поднялся из могилы: тяжелое каменное надгробие, повернувшись, открыло выход из подземелья.
– Идите туда, – показал Борецкий. – За тем кустом бузины найдете небольшую калитку.
Попрощавшись, посол стал пробираться чуть заметной тропинкой и скоро скрылся в густом кустарнике.
* * *
Неподалеку от хором боярина Борецкого жил степенной[10] тысяцкий, югорский купец[11] Кузьма Терентьев. Его большой деревянный дом утопал в зелени. Купец славился своим богатством и огромным фруктовым садом. Здесь остановился всадник, промчавшийся мимо дома Борецкого.
Соскочив с коня, он нетерпеливо стал стучать в калитку, ударяя тупым концом короткого копья.
– Отворяй скорея! – торопил он подошедшего старика сторожа. – Из самого Торжка с вестями прискакал. Беда тама.
– Успеешь. Спит Кузьма Саввич. Не добудишься, поди! – ворчливо ответил старик, громыхая запорами.
Всадник ввел взмыленного коня во двор и передал поводья сторожу.
– Возьми! – торопливо сказал он и бросился к дому.
– Кузьма Саввич, господине! – теребил гонец за плечо тысяцкого. – Кузьма Саввич!
Терентьев только кряхтел во сне и отмахивался, словно от назойливой мухи.
Наконец он, еще сонный, сел на постели и зло спросил:
– Кто таков, что надобно?
– Московских купцов в Торжке сгубили! – выдохнул гонец. – Тех, что хлеб продавали. Семь человек, как одну душу, а восьмой убег, на коне спасся.
Тысяцкий сразу проснулся.
– Квасу! – грозно рявкнул он.
В соседней комнате послышались торопливые шаги. Кузьма Терентьев, спустив на пол голые тонкие ноги, громко, с хрипом дышал, царапая пальцами волосатую грудь. Испив холодного квасу, тысяцкий пришел в себя.
– Убивцы знаемы? – спросил он, утирая полотенцем мокрую бороду.
– Не знаемы, господине. Двух злодеев на торгу стражники схватили, а уберечь не смогли: до смерти самосудом народ забил.
– Иди в трапезную, – сказал, не поднимая головы, Терентьев, – скажи, пусть накормят. А я подумаю.
Прошло совсем немного времени, и из дома тысяцкого побежали слуги ко всем знатным новгородским купцам. Терентьев звал их к себе немедля для важных дел.
Глава II. МОРЕХОД ТРУФАН АМОСОВ
Под лучами яркого летнего солнца туман, только что застилавший все вокруг, постепенно таял. Из его цепких объятий то тут, то там вырывались тяжелые ветви деревьев, покрытые свежей листвой. Показались деревянные крыши домов, многочисленные главы церковных куполов, древние, покрытые щелями стены крепости.
Туман редел, медленно растворяясь в утреннем воздухе.
Хлопнула где–то дверь, послышался громкий разговор, скрип колодезных воротов, по деревянной мостовой зашаркали ноги прохожих.
Теперь уже хорошо были видны бревенчатые стены домов, частоколы, каменная кладка церквей, темные бревна мостовых. Солнечные лучи прогоняли последние белесые полосы, притаившиеся по оврагам и западинам, запутавшиеся по дворам в густой зелени бузины и шиповника.
Дольше всего туман держался над рекой; сквозь него лишь угадывались смутные очертания мостов, соединявших большой город. Но вот еще немного – и туман совсем исчез, открыв взору разветвленное устье большой реки.
У истока реки Волхова, неподалеку от озера Ильмень, широко раскинулся Господин Великий Новгород. Софийская сторона на западном берегу и Торговая на восточном – части двуединого города – возникли в далекую, незапамятную старину. У самого Волхова, на пологом холме, высились каменные стены кремля – Детинца с башнями и узкими воротами.
За стенами кремля теснились разукрашенные главы древнего Софийского собора. В башнях, расположенных над воротами крепостных стен, ютились небольшие церквушки, перед которыми, торопливо крестясь, останавливались прохожие.
Разделившаяся на три конца – Гончарный, Загородный и Неревский, Софийская сторона полукружьем больших и малых деревянных домов обнимала Детинец. Трое ворот – на юг, на запад и на север – открывали горожанам дорогу под защиту каменной громады стен.
Ранняя заутреня отошла. Из многочисленных церквей, разбросанных каменными островками в большом деревянном городе, по узким, кривым уличкам растекались толпы богомольцев.
Молились горожане усердно: голодным был этот год в Новгороде. Прошлым летом полые воды затопили город, снесли восемь перегородей у Великого моста через Волхов, затопили дома, церкви, монастыри. Спаслись кто как мог – на деревьях, холмах; многие погибли. Холод зимы погубил людей еще того больше.
Наступило лето. Надежды жителей на урожай не оправдались. Начался голод: люди ели коней, собак, даже крыс. С голодом пришли болезни, быстро распространявшиеся по городу. Тысячи своих сынов похоронил Новгород, и многим еще угрожала смерть.
Именитый, потомственный купец–мореход Труфан Федорович Амосов, ведущий свою родословную от далекого пращура, одного из основателей Иванского купечества, шел сейчас по Великому мосту. Старик двигался медленно, боясь оступиться на выщербленном лошадиными копытами настиле. Он осторожно обходил щели, сквозь которые просвечивал Волхов, кативший на север свои мутные воды. На мосту было пустынно и тихо. Лавки, прилипшие плотными рядами к перилам, пустовали. От бойкой торговли, процветающей здесь в прежние годы, не было и следа.
На набережной у причалов в хорошие годы отбою не было от крестьян, предлагавших прямо с карбасов, сойм[12] и лодий[13] хлеб и толокно, сухую рыбу и хмель, орехи, мед, соль и ягоды. А сейчас стоял десяток барок, груженных лесным товаром, и хозяева наперебой навязывали редкому покупателю то вязанку дров, то пук лучины, то куль угля.
Только на Буяне, набережной, что ниже моста, куда новгородские кормщики ставили лодьи с товарами иноземных купцов, было заметное оживление. Толпа закрыла от глаз Амосова корпуса прибывших с Ладоги кораблей.
«Большой караван, – подумал Амосов, считая мачты. – Летние гости ганзейские[14] пожаловали. Ко времени ли?»
До морехода доносился глухой рокот толпы, собравшейся у причалов; слышались злобные выкрики, перебранка. Обгоняя Амосова, прошли два горожанина–ремесленника.
– Убивец нашелся, – услышал Труфан Федорович резкий голос, – тот самый, что в Любеке купца Салова убил!
– Ишь ведь, признали! Что ж теперь, виру требовать? – сказал другой. – Ванюха–то, Салова сын, таковский, маху не даст.
– Кожу с зубов норовят ганзейцы содрать. Выходит дело, нам, судовщикам да носильщикам, даром на них работай. Уперлись на своем: что дедам вашим платили, то и вам платить будем.
Первый злобно выругался:
– Как есть свинья! Посади ее за стол, она и ноги на стел…
Купец не обратил особого внимания на слова прохожих. Требовать виру – плату родственникам за убитого – было обычным в те времена. Нередки были и жалобы на иноземных купцов.
Труфана Федоровича тревожило другое. «Почто степенной звал? – думалось ему. – Наказывал и часу не медлить. Неужто беда какая стряслась?» И старый мореход ускорил шаги.
Солнышко поднималось все выше и выше. Под его горячими лучами стали испаряться капли утренней росы на свежей зелени ветел, высаженных по обочинам бревенчатой мостовой, на траве, буйно разросшейся возле домов и по дворищам у церквей.
С наслаждением вдыхая утренний свежий воздух, пахнувший дымом домашнего очага, Амосов пробирался по узким улицам ремесленников. Тянулись бесконечные ряды кожевников, швецов, плотников, дощаников, седельников, сукновалов, веревочников. Великий Новгород насчитывал сотни ремесленных специальностей. Тысячи людей трудились над изготовлением товаров для торговли на обширной Новгородской земле.
Повернув на торговую улицу, где дома были побогаче и мостовая получше, Амосов подошел к крепким, высоким хоромам югорского купца–судовладельца Кузьмы Терентьева. Поднявшись по дубовому резному крыльцу, он постучался в тяжелую, обитую железом дверь.
Просторная горница была битком набита народом. Окна были плотно завешены: купцы собрались тайно. Две толстые восковые свечи в массивных кованых подсвечниках едва освещали бородатые насупленные лица. После резкого дневного света мореход не сразу распознал друзей и приятелей.
Поздоровавшись со всеми, Амосов подсел поближе к хозяину, освободившему местечко для почетного гостя.,
– В Торжке московских купцов зарезали, – шепнул мореходу хозяин. – Ночью гонец ко мне прискакал, вести привез. Теперь понизовского хлеба[15] нам как своих ушей не видать. Если здесь всех дел не решим – заморской торговле конец… Сынок твой, Олег Труфанович, слово держит, – добавил, помолчав, Терентьев.
Кивнув в ответ, Амосов захватил в ладонь бороду и стал слушать.
– Душит Ганза новгородскую торговлю, – продолжал прерванную речь Олег Труфанович, староста Неревского конца. – Без морского пути, без кораблей заморских торговле выгоды нет. Смотри ведь что задумали: нашим купцам за Котлин не ходить, кораблей заморских не иметь, а товары, какие надо, мы, дескать, вам на своих кораблях привезем и в Новгороде на своих дворах торговать будем.
Купцы негодующе зашумели.
– И наши товары, – повысил голос младший Амосов, – хотят на своих кораблях в Заморье возить, а ежели так – цены не мы, а они назначать будут; что захотят, то и дадут.
– А опричь всего, – раздался звучный бас, – норовят обмануть, мошенники. В сукнах недомер, в соли недовес. Товар худой, гнилье к нам везут. Только и судись с ними, будто других делов нету. Поперек дороги нам Ганза встала.
Все обернулись. На другом конце стола стоял иванский староста Никита Михайлов.
– Правда твоя! – снова зашумело купечество. – В Любеке навалом соль куда дешевле брать.
– Будем на своих судах заморские товары возить. Сколь к нам кораблей немецких с товаром приходит, столь и наших к ним.
Обождав, пока купцы успокоились, Олег Труфанович продолжал:
– Оружие, зелье, другое, что для войны надобно, немецкие купцы не везут, говорят: римский папеж запрет наложил. А грабить наших купцов – на то есть папское благословение? Попробуй сунься в море – судно ограбят, а тебя враз живота лишат. Сколько народа разбойным делом промышляет, счету нет! Порядки свои завели: ежели омелилось судно у берега, ты ни в судне, ни в товаре не волен – отберут и суда не сыщешь.
– А посадник да господа про то давно ведают, а пользы от того нет! – снова громыхнул Михайлов.
Младший Амосов движением руки остановил Михайлова:
– Не кончил я… Господа[16] всю власть взяла. Золотые кушаки тайно от народа дела решают. Голодный сейчас народ – что уж лучше у своих, русских, хлеба купить? Нет, не то им надобно. Московских купцов ни за что в Торжке загубили, с ливонцами дружбу ведут, литовскому князю посулы дают. Разгневается великий князь, закроет заставы, не только с товаром – и пустому не пройти.
Олег Труфанович остановился передохнуть. Молчания никто не нарушал. Купцы сидели смирно и согласно кивали головами.
– Это не все. Золотые кушаки сейчас думу думают, как бы ряду[17] с Ганзою учинить. По той ряде пять лет ни одно судно новгородцев в заморье не выйдет, на том крест целовать хотят. А немецкие купцы за то хлеб привезти обещают.
– Не будет этого! – неожиданно хлопнул кулаком о стол старший Амосов. – Отцы наши, деды, прадеды на такой грамоте креста не целовали, и мы не будем!.. – От гнева его голос дрожал. – В разор пойду, а чести русской позорить не дам! Морская дорога божья – никто закрыть не может.
Тут купцы не выдержали – все разом повскакали с мест и закричали:
– Прав Амосов! Мы все за тобой! Не дадим морскую дорогу закрыть, не дадим!..
Кузьма Терентьев тщетно пытался унять разбушевавшихся гостей.
Неожиданно раздался громкий, настойчивый стук у крыльца. Купцы мгновенно затихли. Хозяин со свечой пошел открывать непрошеному гостю.
– Свой человек, господа купцы. Никола Воронин послал упредить: народ бунтует, кричат вече ударить. Пусть сам расскажет… Говори, Спиря, – подтолкнул хозяин гонца.
Круглолицый молодец, с короткой шеей и выпученными глазами, трудно переводил дыхание.
– Немцы у Готского двора[18] седельника Семена Федорова сгубили… Сродственники купца Салова народ собрали виру требовать, а немцы пьяные шли – да в драку. Наши гнуть их стали, они подмогу крикнули. Из Готского двора немцы вооруженные выскочили, многих посекли, а Федорова насмерть…
Купцы молча переглядывались. Натужно дышал гонец.
– То нам на руку, – нарушил молчание младший Амосов. – Самое время с господой рассчитаться.
Он на минуту задумался. Пошарив в поясе, вынул пригоршню золотых монет.
– Ты, молодец, – обратился он к парню, – собирай ребят, пусть на вече ударят. Да погорластее ребят–то, да поболе. Что прикажу – пусть кричат. Пока вот это бери, а ежели по–нашему будет, всех одарим. Да погоди, – удержал гонца за рукав Амосов. – Грамоту хозяину отнесешь.
Он попросил у Терентьева небольшой отрезок бересты и костяной палочкой стал быстро чертить угловатые буквы.
– Смотри, чтобы в чужие руки не попала!.. – строго предупредил Олег Труфанович. – Ну, с богом, ступай.
Гонец мотнул головой – понял, мол. Ссыпал деньги в карман, а через минуту, дробно стуча подкованными сапогами, он скатился с крыльца и скрылся в переулке.
Когда затихли шаги посыльного, купцы вновь принялись обсуждать дела.
– Спасибо, Труфане! Трудное дело на себя берешь, – с поклоном сказал Терентьев.
Остальные купцы молча враз поклонились Амосову. Тысяцкий, подойдя к столу, высыпал все деньги из своего кошеля:
– Поможем на доброе дело, господа купцы. По очереди стали купцы подходить к столу и ссыпать деньги. Быстро выросла большая куча.
– Моих три лодьи в Холмогорах. Возьми их, – говорит кто–то.
– Моих две.
– Я четыре даю.
Главное взял на себя Труфан Федорович. На морских лодьях он задумал привезти хлеб в голодный Новгород из Дании. Из полуночных стран по студеным морям должны были пройти корабли новгородского купца. Опасен и труден был этот путь, а впереди еще тяжелый поход по рекам, через дремучие северные леса к берегам Студеного моря.
