355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Константин Бадигин » Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка » Текст книги (страница 36)
Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 23:13

Текст книги "Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка"


Автор книги: Константин Бадигин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Генерал Кутузов был командующим только по имени. Он не имел власти и не пользовался уважением императора Александра. Австрийский генерал–квартирмейстер Вейротер превратился в главного советника. Положение Кутузова сделалось двусмысленным. Почтительные его представления о предстоящих действиях не были уважены Александром и даже произвели неприятное впечатление. По мнению Кутузова, следовало избегать решительного сражения, отвечающего интересам Наполеона, и выжидать до прихода подкреплений. Осторожность Кутузова оскорбляла тщеславие Александра.

Кутузов вспомнил глубокое молчание, которым войска встречали приехавшего императора. Солдаты голодали, не имели сапог, не получали ничего законным образом, несмотря на обещания австрийского правительства, и по необходимости прибегали к грабежу. Вскоре русские офицеры и солдаты стали обвинять австрийцев в измене.

Императору советовали покинуть армию и предоставить Кутузову самостоятельно распоряжаться военными действиями. Однако Александр не внял советам.

Кутузов не раз порывался сложить с себя звание главнокомандующего. Но вряд ли Александр позволит это. Он не пожелал бы уступить Кутузову славы в случае успеха или принять на себя ответственность в случае поражения.

Наступление началось до восхода солнца. Густой туман покрывал все вокруг. Первые ружейные и пушечные выстрелы начались на левом крае союзной армии. В десятом часу на поле сражения прибыли императоры Александр и Франц. Русского государя сопровождали генералы Сухтелен, граф Аракчеев и генерал–адъютант граф Ливен, Винценгероде и князь Гагарин, тайные советники князь Чарторыйский, граф Строганов и Новосильцев.

Сам император и вся свита блестели от множества лент, орденов и золотого шитья парадных мундиров.

Подъехав к Кутузову и видя, что солдатские ружья стоят в козлах, император спросил:

– Михайло Ларионыч, почему не идете вы вперед?

– Я поджидаю, чтобы все войска колонны собрались.

– Ведь мы не на Царицыном лугу, – недовольно сказал император, – где не начинают парада, пока не придут все полки.

– Государь, потому–то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете…

– Да, я приказываю!

Раздалась команда. Войска зашевелились, начали становиться в ружье.

Можно представить себе радость Наполеона, боявшегося оборонительной тактики Кутузова.

– Алексей Андреевич, – обратился император к генералу Аракчееву. – Я хочу назначить вас начальником одной из колонн.

Аракчеев, неустрашимый на плац–парадах, пришел от предложения императора в неописуемое волнение.

– Ваше величество, я бы рад, – заикаясь, сказал генерал, – но несчастная раздражительность моих нервов не перенесет такой должности. – На лице Аракчеева был написан неподдельный испуг.

Ответ произвел впечатление, и государь отказался от попытки увенчать своего любимца военными лаврами. Он обернулся к генералу Кутузову:

– Ну, так как вы полагаете, дело пойдет хорошо?

– Кто может сомневаться в победе под предводительством вашего величества, – дипломатично улыбаясь, ответил Кутузов.

– Нет, вы командуете здесь, я только зритель.

Кутузов молча поклонился. Но когда Александр с блестящей свитой отъехал, Михаил Илларионович сказал стоявшему возле генералу Бергу:

– Вот прекрасно. Я должен здесь командовать, когда я не распорядился этой атакой, да и не хотел вовсе предпринимать ее.

Кутузову не хотелось оставлять Праценские высоты, он прекрасно понимал их значение, но спорить с государем было бесполезно.

Выполняя план генерала Вейротера, главные силы союзников двинулись в обход правого фланга французов, чтобы отрезать их от Вены. Этого и ждал Наполеон. Он сосредоточил основные силы в центре. Как только союзники спустились с высот, французские войска обрушились на русских.

С самого начала сражение приняло другой характер, нежели тот, который существовал на плане мудрого генерала Вейротера. Когда всем стал понятен замысел Наполеона разрезать нашу армию на две части, русский главнокомандующий, обезличенный распоряжением двух императоров, не был в состоянии предотвратить катастрофу.

Русские войска сражались героически. Многие солдаты и офицеры пали смертью храбрых. Аустерлицкое сражение не омрачило славы русского воинства. Генерал Кутузов был ранен в щеку и, залитый кровью, продолжал распоряжаться…

Император Александр находился при четвертой колонне, которой командовал австрийский генерал Колловрат. Это был центр армии. Император объезжал войска, останавливался возле лежавших на земле воинов, внимательно рассматривал их в лорнет и, если они еще подавали признаки жизни, приказывал позвать лекарей.

Встреченные жестоким огнем, два батальона Новгородского полка неожиданно обратились в бегство, смешали бывший позади них Апшеронский батальон и бежали дальше мимо императора Александра.

– Остановитесь, солдаты, поверните штыки! – кричал император.

Но солдаты не внимали его словам.

Александр Павлович находился при четвертой колонне до полного разгрома. Бежавшие войска разобщили императора со свитой и, обернувшись, он увидел возле себя только лейб–медика Вильде. Остальные смешались с бегущими солдатами. Подле него ранило картечью чью–то лошадь. В двух шагах упало ядро, осыпав императора землею. Запасную лошадь убило гранатой. Кроме Вильде, при нем остались берейтор Ене, конюший и два казака.

Майор Толь, двигаясь за отступающими войсками, увидел императора в сопровождении столь малочисленной свиты, однако не посмел к нему приблизиться. Но, не считая возможным оставить его почти одного, следил за императором издали.

Майор Толь видел, как Александр, не будучи хорошим наездником, не мог перескочить ров, преграждавший дорогу, и совался то вправо, то влево, стараясь отыскать более безопасную дорогу. Берейтор Ене несколько раз перескакивал ров, показывая императору, как это легко исполнить.

Наконец лошадь императора последовала за берейтором и препятствие было преодолено. Но силы оставили Александра Павловича. Перепрыгнув через ров, он слез с лошади. Усевшись на землю под деревом, он закрыл лицо платком и залился слезами. Пожалуй, это был первый удар по тщеславию и гордости императора, и он не выдержал его тяжести. Слишком резок был переход от победоносных надежд к потрясающему поражению.

Где–то совсем близко ухали сердито пушки и слышались оружейные выстрелы. Император не обращал на них внимания.

«Где мои телохранители, адъютанты, готовые на словах каждую минуту жертвовать жизнью ради меня? – вертелась в голове одна и та же мысль. – А мои ближайшие друзья и советники? Когда наступило время на деле показать свою преданность, все они исчезли. А солдаты? Они давали присягу защищать своего императора до последнего дыхания. Но ни один из них не выполнил моего приказа, не остановился и не подошел ко мне, хотя все видели, что я – император».

Александр Павлович чувствовал себя еще хуже, чем в ту ночь, когда убили его отца. В ту ночь возле него были верные, преданные люди… «Верные, преданные, где они? Ведь французы могли меня убить по ошибке, не зная, что император». И он представил себе, что лежит в канаве, холодный, залитый кровью, как те несчастные, которых он видел…

«Я самодержец Российского государства, молодой, полный сил, которого так любят женщины… Нет, верить никому нельзя. Придворные развращены… А если меня возьмут в плен? – пришла новая мысль. – Русский император в плену у выскочки Наполеона…» Это была отвратительная мысль, и он еще пуще заплакал. Рыдания его продолжались долго…

Совершенный мрак покрыл окровавленные земли и равнины, пальба стихла, и запылали бивуачные огни победителей. Французы занимали почти те самые места, где перед боем стояли союзники.

Майор Толь подъехал, слез с лошади и, преодолевая робость, подошел к императору.

– Ваше императорское величество, – сказал Толь, – не переживайте столь глубоко. Не все потеряно. Может быть, мы завтра сумеем переломить противника… А сейчас надо уходить.

Император поднял голову и осушил слезы. Все–таки нашелся верный человек. Поднявшись, он обнял Толя и, взобравшись на лошадь, поскакал дальше, к Годьежицу, где был назначен сбор в случае отступления.

Перед полуночью император въехал в селение, полное раненых, бродяг и смешавшихся обозов. С трудом нашли для него жалкую комнату. Случившегося офицера Чернышева он послал разыскать Кутузова. Чернышеву посчастливилось встретить Михаила Илларионовича, рассылавшего во все стороны офицеров с приказом найти императора.

– Боже мой, боже мой! – сказал император Кутузову. – Как это могло произойти? – Окруженный офицерами, он почувствовал себя лучше.

– Ваше величество, разве можно выиграть сражение, если войска растянуты на четырнадцать верст? Я докладывал вашему величеству…

– Да, вы говорили мне, что надо действовать иначе. Но вы должны были быть настойчивы. У вас глубокий разум, у вас опыт.

– Простите меня, ваше величество, но я знал, что, позволив себе быть настойчивее, я стал бы несносен вам. На мое место вы назначили бы австрийца, и тогда могло быть еще хуже. Русские войска дрались безупречно, ваше величество.

– Сейчас не время для разговоров. Прошу вас сделать все, чтобы сохранить моих славных героев.

Переговорив с Кутузовым, император поехал и дальше верхом, так как коляска его потерялась. Однако он мог проехать только семь верст. Трудности, перенесенные в сражении, прискорбные неудачи, ночное ненастье усилили недомогание, и государь остановился в селении Уржице.

После успокоительного сна Александр Павлович продолжал путь вместе с отступавшими войсками в Чейч. Расстояние было небольшое, и в то же утро оба императора и Кутузов приехали на сборный пункт.

В Чейч солдаты многих полков приходили перемешанные между собой и без ранцев, ибо снимали их перед боем, а возвращаясь из огня, не попадали на место, где их оставляли.

Только на третий день прибыла к императору его собственная коляска и он смог переменить обувь, белье и одежду. Теперь, окруженный генерал–адъютантами, генералами и тайными советниками, он оправился от тяжких переживаний, но забыть свое одиночество в день Аустерлицкой битвы Александр Павлович не смог всю свою жизнь.

Из Чейча императоры отправились, сопровождаемые тремя полками. Впереди были лейб–гусары, за ними следовали коляски императоров, а позади шли кавалергарды и конная гвардия.

Генерал Кутузов остался распоряжаться войсками.

«Я сделал все, – утешал себя Александр, трясясь по ухабистым дорогам, – что зависело от сил человеческих. Если бы Макк не растерял армию под Ульмом, если бы король прусский объявил войну немедленно после нарушения французами нейтралитета, если бы король шведский не затруднял движение войск на севере, если бы англичане пришли вовремя на театр войны и, вообще, лондонский двор оказал более деятельности с той минуты, как ему нечего было опасаться высадки французов, то мы удержали бы Бонапарта, не дозволили бы ему сосредоточить противу нас все свои силы и дела приняли бы другой оборот».

Александр прибыл в Гатчину 8 декабря. Встречать его выехали обе императрицы. На следующий день в четыре часа утра он прибыл в Петербург и слушал молебен в Казанском соборе. Жители столицы могли приветствовать государя только во время развода на Дворцовой площади.

Три дня император отдыхал и не занимался государственными делами. Он не мог равнодушно смотреть на окружавших его придворных. Ему претило угодничество и лесть. Он думал, что каждый из них предал его в ту аустерлицкую ночь.

Тринадцатого декабря кавалерская дума святого Георгия, будучи преисполнена благоговения к великим подвигам, которыми монарх лично подавал пример войску, осмелилась просить его величество возложить на себя знаки ордена святого Георгия.

Старший кавалер князь Прозоровский поднес всеподданнейший доклад, а канцлер князь Куракин – знаки ордена первого класса.

Император препоручил им благодарить думу «за внимание к таким деяниям его, которые он почитает своей обязанностью» и объявить, «что знаки первого класса сего ордена должны быть наградой за распоряжения начальственные, что он не командовал, а храброе войско свое привел на помощь своему союзнику, который всеми оными действиями распоряжался по собственным своим соображениям, что потому не думает он, чтобы все то, что он в сем случае сделал, могло доставить ему сие отличие, что во всех подвигах своих разделил он только неустрашимость своих войск и ни в какой опасности себя от них не отделял, и что сколь ни лестно для него изъявленное кавалерской думой желание, но, имея еще единственный случай показать личную свою храбрость и в доказательство, сколь он военный орден уважает, находит теперь приличным принять только знак четвертого класса».

Отказался от знаков ордена святого Георгия первого класса Александр Павлович вовсе не из–за скромности, но по мотивам более серьезным. Он попытался снять с себя ответственность за поражение при Аустерлице.

Аустерлицкая битва не прошла даром для императора. Характер его круто изменился. Если раньше он был доверчив, ласков и обладал кротким характером, то после Аустерлица сделался подозрительным, строгим до безмерности и вовсе не терпел противоречий. Только к одному Аракчееву он по–прежнему относился с доверием, и Алексей Андреевич все чаще и чаще возбуждал гнев императора против сановников и царедворцев.

И воззрения молодого императора изменились. Что раньше считал он главным и перед чем преклонялся, то теперь считал вредным, подлежащим искоренению.

На утреннем докладе генерал–губернатор Вязмитинов положил на письменный стол императора небольшой листок, в котором недовольство общества выражалось эпиграммами. Кто–то старательно вывел лиловыми чернилами:

«Грех умер, право – сожжено. Доброта – сжита со света. Искренность – спряталась. Справедливость – в бегах. Добродетель – просит милостыню. Благотворительность – арестована. Отзывчивость в сумасшедшем доме. Правосудие – погребено под развалинами права. Кредит – обанкротился. Совесть – сошла с ума и сидит на весах правосудия. Вера – осталась в Иерусалиме. Надежда – со своим якорем лежит на дне морском. Любовь – от холода заболела. Честность – вышла в отставку. Кротость – заперта за ссору на съезжей. Закон висит на пуговках у сенаторов. И терпение скоро лопнет».

– Откуда? – спросил император, внимательно до последнего слова прочитав листок.

– Из Москвы шлют, ваше величество.

Александр подумал, что не напрасно он восстановил тайную экспедицию, и отложил листок в сторону.

В самом конце декабря в морозный ясный день министр иностранных дел князь Чарторыйский и министр коммерции граф Румянцев докладывали императору о посольстве Николая Петровича Резанова в Японию.

Донесение князя Чарторыйского о неудаче посольства к японскому императору Александр Павлович встретил спокойно. Все это теперь казалось далеким, где–то за тридевять земель.

– Что ж, – сказал он, – насильно мил не будешь. Подождем. А где мой камергер Резанов?

– Он остался в Америке, для образования тамошнего края.

– А–а, очень жаль… Он просил меня перед отъездом определить сына в Пажеский корпус. Проверьте, граф Николай Петрович, где его сын?

– Слушаюсь, ваше величество!

– Меня беспокоит, ваше величество, – сказал князь Чарторыйский, – донесение камергера Резанова от восемнадцатого июля.

– Что вас беспокоит, князь?

– Позвольте вам напомнить, ваше величество, вот здесь, – Чарторыйский указал на подчеркнутое красным карандашом место в донесении. – Резанов пишет: «Я не думаю, чтобы ваше императорское величество вменяли мне в преступление, когда, имев теперь достойных сотрудников, каковы господа Хвостов и Давыдов, и помощью которых выстроя суда, пущусь на будущий год к берегам японским разорить на Матмае селенье их, вытеснить их из Сахалина и разнести по берегам страх…»

– Пустое затевает Резанов. – Император вынул платок и, скрывая зевок, сделал вид, будто вытирает лицо.

– Послушайте дальше, ваше величество. «…Между тем услышал я, что они и на Урупе осмелились учредить факторию. Воля ваша, всемилостивейший государь, накажите меня как преступника, что, не сождав повеления, приступаю я к делу, но меня еще более совесть упрекать будет, ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую собой славе твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению великих вашего императорского величества усмотрений!»

Князь Чарторыйский отложил бумагу и посмотрел на императора.

– Резанов честно служит мне, – подумав, сказал Александр. – Как служил моему отцу и моей бабушке.

– Это так, ваше величество, однако Резанов предлагает военные действия.

Воцарилось молчание.

– Что предлагаете вы, князь?

– Запретить Резанову самоуправство!

– А вы, граф? – император посмотрел на Румянцева.

– Думаю, государь, Резанов не совершит ничего противозаконного, вредного для престола. Он человек большого разума. Я уверен, им руководит забота о русских землях.

Последнее время император чувствовал к князю Чарторыйскому неудовольствие. Его мнение слишком часто расходилось с мнением государя.

– Не надо запрещать Резанову, но и поощрять не надо. Пусть действует по собственному разумению, – решил Александр Павлович.

На этом совещание закончилось.

Тем временем войска под предводительством Кутузова возвращались в Россию. На протяжении всего пути к армии присоединялись солдаты, ушедшие из–под Аустерлица. Одни приносили знамена, сорванные ими с древков на поле боя, другие дорогами почти непроходимыми привозили на себе пушки.

Убитых в русской армии насчитывалось свыше двадцати пяти тысяч. Более семи тысяч осталось в европейских госпиталях.

Победа при Аустерлице открыла Наполеону дорогу на восток.

Император Александр выразил свое неудовольствие некоторым участникам Аустерлицкого сражения. Графу Ланжерону он разрешил просить увольнения от военной службы. Генерал Пршибышевский, взятый в плен, был отдан под суд и разжалован в солдаты. Та же участь постигла генерала Лошакова.

Генерала Кутузова император надолго лишил своего расположения. И хотя Михаил Илларионович был награжден орденом Владимира первой степени, назначение его в Киев военным губернатором было как бы почетной ссылкой.

Не были забыты и два батальона Новгородского мушкетерского полка, в день сражения бежавших мимо государя и не обративших внимания на его призывы.

– Они покрыли себя бесславием, обратясь в бегство, – сказал император и повелел штаб– и обер–офицерам обоих батальонов носить шпаги без темляков, нижним чинам тесаков не иметь и к сроку их службы прибавить по пяти лет.

Император Наполеон в своих воспоминаниях очень высоко оценил мужество и стойкость русских солдат и офицеров, не по своей воле попавших в невыгодное положение при Аустерлице.

Глава двадцать девятая. НИ В ЧЕСТЬ, НИ В СЛАВУ, НИ В ДОБРОЕ СЛОВО

Сегодня император Александр был в мундире Преображенского полка. На правом плече висел аксельбант. Панталоны белые, лосиные и шарф вокруг талии. Короткие ботфорты. Император был при шпаге. Он в задумчивости сидел на низком диванчике в туалетной комнате, где совсем недавно на заседаниях «комитета общественного спасения» происходили горячие споры по вопросам государственного устройства. После Аустерлица все кончилось. Император больше не призывал своих друзей на интимные заседания. Он считал теперь детской забавой многое из того, что представлялось раньше важным и нетложным. «Ограничение власти императора… – думал Александр. – Как я мог говорить об этом! Конституция… Боже мой!» Незаметно для самого себя он отказался от порядков, созданных им в начале царствования.

Редко императору Александру удавалось побыть одному. Всегда возле него толпились люди. Но сегодня он обещал свидание своему другу Адаму Чарторыйскому.

Император несколько раз с нетерпением поглядывал на часы.

В четыре часа в туалетной комнате появился Адам Чарторыйский. Князь был в черном штатском сюртуке, побледневший, осунувшийся.

Император приподнялся и обнял его.

– Дорогой князь, садитесь вот здесь, рядом со мной… Что случилось, что вы хотели мне сказать? – Александр казался озабоченным.

– Ваше величество, могу ли я говорить откровенно, как было прежде?

– Конечно, дорогой князь!

– Я не разделяю ваших убеждений, ваше величество, относительно Пруссии.

– В чем именно?

– Правительство Пруссии не заслуживает доверия. Прусский король лестью пытается усыпить вашу осторожность.

– Но, дорогой князь…

– Доверяясь Пруссии и слепо подчиняясь ее внушению, Россия готовит себе неминуемую гибель. – Бледное лицо министра покрылось красными пятнами.

– Мой друг, Фридрих–Вильгельм, уверял меня в своей дружбе.

– В то время когда герцог Брауншвейгский уверял вас в дружбе своего короля, граф Гаугвиц подписал в Париже тайный договор с Бонапартом, крепко связывающий Францию и Пруссию. Первая статья этого договора обязывает Пруссию не отдаляться от Франции и помогать ей всеми силами во всех войнах, – зло сказал Чарторыйский.

– Вы же знаете, дорогой князь, что Фридрих–Вильгельм согласен подписать союзную декларацию в обмен на мою…

– Ваше величество, подписав декларацию, Пруссия поставит себя в положение немыслимое, которому нет примера в истории дипломатических сношений. В одно и то же время Пруссия будет состоять в союзе с Францией против России и с Россией против Франции. Кого же из этих двух держав Пруссия готова обмануть?

Император Александр молчал.

– Ваше величество, нам удалось добыть секретный документ, письмо в Париж графа Гаугвица. – Адам Чарторыйский вынул из портфеля лист бумаги синеватого цвета.

– Прочитай, мой друг, что там написано?

– «Если бы Наполеон мог читать в сердце короля, то убедился бы, что не существует в мире человека, на которого он мог бы более положиться, чем на Фридриха–Вильгельма…»

– Читай громче, мой друг, ты знаешь мой недостаток. – Император приложил к уху ладошку. – Совсем ничего не слышу.

– «…положиться, чем на Фридриха–Вильгельма». Вот как он рассуждает: Франция могущественная, и Наполеон муж века. Воссоединившись с ним, могу ли я опасаться чего–либо в будущем?

– Не может быть! – Император вспыхнул. – Гаугвиц клевещет на своего короля. С Фридрихом–Вильгельмом нас связывают давние узы дружбы. Но чего хотите вы? Впрочем, я знаю! Восстановления Польского государства.

– Да, восстановить Польшу в прежних пределах. Но это не цель, ваше величество, но только средство. Чтобы низвергнуть Наполеона, недостаточно обладать военной силой. Необходимо противопоставить политике завоеваний принципы справедливости и законности. Ваше величество, справедливость и законность должны быть для всех одинаковы. Почему вы хотите защитить всех монархов и все престолы в Европе, кроме польского? Провозгласив восстановление Польского королевства, Россия сделалась бы хранительницей международного права, порядка и свободы!

– Вы мечтатель, мой друг. Я хорошо понимаю ваши патриотические чувства, они по–прежнему священны и для меня. Однако дружба прусского короля…

– Ваше величество, – с тоской сказал Чарторыйский. – Я уверен, что не союз с Пруссией, но война с ней России и Польши есть залог победы над Наполеоном.

– Но это невозможно!

– Я прошу, ваше величество, освободить меня от обязанностей министра, – твердо сказал Чарторыйский, глядя в глаза императору. – Они слишком тяжелы для меня. Природному поляку трудно руководить иностранными делами России.

– Я поклялся в вечной дружбе королю прусскому перед гробом великого Фридриха и нарушить свою клятву не могу. Мне очень жаль, дорогой князь, но я вынужден принять отставку. В остальном мы будем друзьями по–прежнему.

Князь Чарторыйский отвесил низкий поклон и вышел из туалетной комнаты, стены которой были свидетелями иных разговоров и клятв.

После ухода князя император продолжал сидеть на диване, обитом китайским шелком. Он вспомнил время, когда сочувствовал политике князя Чарторыйского и склонялся к мысли о разрыве с Пруссией.

Но все обернулось не так, как предполагал сам император и окружавшие его лица. А почему, он и сам не знает. Может быть, торжественный прием в Берлине настроил его на дружественный лад? Прусский король, как и прежде, в Мемеле распростер дружеские объятия. Не менее благосклонно к нему отнеслась и королева Луиза, за которой император скромно и благоговейно ухаживал.

Князь Петр Долгоруков торжествовал победуnote 3[96]. Князь Адам Чарторыйский отступил на второй план.

С тех пор прошло более года. После аустерлицкого поражения Пруссия повернулась спиной к Александру. Клятвы у гроба Фридриха были забыты. Но, заключив союзный договор с Наполеоном, Пруссия не нашла успокоения. Англия объявила ей войну из–за Ганновера, полученного из рук Наполеона. Англичане задерживали прусские корабли, находившиеся в английских портах, и число их дошло до четырехсот.

В английском парламенте пруссаков оскорбляли, называя их поступки презренным раболепством перед Бонапартом. В Берлине гвардейские офицеры осуждали свое правительство. Желая высказать свое мнение, они по ночам острили сабли на ступенях крыльца французского посольства. Толпа три раза выбивала стекла окон в доме министра графа Гаугвица, поборника союза с Наполеоном.

Торговля Пруссии сократилась, промышленность пришла в упадок. Пользуясь ее затруднительным положением, Наполеон решил окончательно прибрать Пруссию к своим рукам и стал выискивать повод к началу войны. Он препятствовал образованию северного союза, не отвечал на соответствующие письма короля и в переговорах с Англией предложил возвратить ей Ганновер, ранее переданный Пруссии.

Летом 1806 года император Наполеон, писали историки, стоял на высшей ступени своего могущества, и снова Западная Европа покорно склонилась перед ним. На развалинах Римской империи возникла империя Французская. Старая монархическая Европа без сопротивления признала его братьев королями, родственников и слуг – князьями и герцогами.

Что говорить, обстановка в Европе тревожная. Александру приходилось выслушивать много разных советов, и зачастую противоречивых. Больше всего он боялся быть побитым Наполеоном, а новая схватка с французами казалась неизбежной.

Мысли императора вдруг приняли более приятное течение. Он вспомнил Машеньку Нарышкину, давнишнюю свою приятельницу.

Раздумья императора прервали удары башенных часов. Пробило шесть. Неприятное чувство не покидало его. Ушел в отставку старый друг князь Адам. Отставка была неотвратима и справедлива. Слишком много нареканий от придворных на его польский патриотизм. И вел он себя несколько развязно в присутствии своего императора. И все же в глубине души Александр сожалел: вряд ли кто выскажет свое мнение так прямо и откровенно, как это делал князь Адам… Но кому все–таки быть министром? В прошедший четверг, вспомнил император, был разговор с императрицей–матушкой и графом Ливеном, и они настоятельно советовали назначить управляющим иностранными делами генерала барона Будберга. Барон был немедленно вызван из своего лифляндского поместья и сейчас должен находиться в Петербурге.

Александр звякнул серебряным колокольцем.

– Барона Будберга ко мне! – сказал он, не оборачиваясь к адъютанту.

Через несколько минут барон Будберг, курносый и лупоглазый генерал, стоял возле императора, польщенный тем, что вызван в туалетную комнату, про которую ходило столько легенд.

– Садитесь, Андрей Яковлевич. – Император показал ему место возле себя, где недавно сидел Адам Чарторыйский. – Назначаю вас министром иностранных дел, – чуть помедлив, добавил он. – Что скажете?

– Не смею возражать, ваше величество, готов служить вашему величеству всеми силами.

– Хочу знать ваше мнение, барон. Велика ли военная мощь Пруссии? Справится ли она с Бонапартом?

Барон Будберг выразил презрение на своем простоватом лице.

– Вряд ли, ваше величество. Уже сорок четыре года Пруссия не участвовала в военных действиях. Прусские генералы помнят войну только по преданиям. Они не следили за успехами военного искусства, оставаясь в застарелых понятиях Фридрихова века…

Будберг запнулся. Он понял, что совершил ошибку. Император был явно недоволен его словами. Он вспомнил про непоколебимую преданность Александра прусской монархии.

– Но это исправимо, ваше величество, – поторопился барон. – Если приспичит и генералы возьмутся за голову, то и Бонапарту придется туго. Я совершенно уверен в этом.

– Принимайте дела у князя Адама Чарторыйского. Всегда помните первый пункт моей секретной декларации. Употреблять постоянно большую часть наших сил на защиту Европы и все силы нашей империи на поддержание независимости и целости прусских владений. – Император строго посмотрел на Будберга.

– Слушаю, ваше величество, всегда буду помнить первый пункт секретной декларации.

Беседа не была длинной. Через четверть часа сияющий от царской милости барон был в толпе царедворцев. Его обнимали, поздравляли, жали руки. Было известно, что барон не хватает с неба звезд. Больше того, говорили, что барон принадлежит к тем ласкателям и царедворцам, которые мыслят только по приказанию. Но это никого не беспокоило.

Вскоре новым русским посланником при прусском дворе стал граф Штакельберг.

Забегая несколько вперед, скажем, что вступление барона в управление дипломатическим ведомством повлекло за собой значительные изменения в личном составе. Число немцев быстро возросло, и вскоре они сумели оттеснить на задний план игравших до этого видную роль всех других иностранцев. В то же время все они дружно выживали из дипломатических рядов прирожденных русских.

Утверждали, что при министре Будберге только лица немецкого происхождения почитались имеющими высшее достоинство. Немецкая партия при дворе по–прежнему была сильна и многочисленна.

Вечером в Зимнем дворце гремел оркестр, в залах горели тысячи свечей. По случаю тезоименитства вдовствующей императрицы Марии Федоровны был устроен бал. В десять часов вечера в залу вошел император Александр. Он был в мундире, ботфортах и лосиных штанах, плотно облегавших его жирные ляжки. Кукольная красота императора, его русые кудри, как всегда, производили неотразимое впечатление на придворных дам немецкого происхождения. Сопровождаемый обер–гофмейстером графом Толстым и генерал–адъютантом Ливеном, он прошествовал по залу, обозревая в лорнет млеющих от восторга красоток.

В кресле под портретом императрицы Екатерины в тяжелой золотой раме, задумавшись, сидел министр коммерции Николай Петрович Румянцев. Он поднялся навстречу императору.

– Рад вас видеть, Николай Петрович. Есть ли известия от моего посла Резанова? – спросил Александр. – Граф, вы, наверное, прячете камергера? Где он? Воюет с японцами на Сахалине или Курильских островах?

– Последнее письмо, ваше величество, только получено, – кланяясь, ответил Румянцев. – Резанов пишет, что покинул Ново–Архангельск на Ситке и с бригом «Юнона» отплыл в Калифорнию.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю