Текст книги "Три зимовки во льдах Арктики"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)
Особенно хорошо запомнились мне дни перед выборами в Верховный Совет СССР, когда до нас из далекой Москвы, за тысячи километров, донесся негромкий душевный голос великого Сталина. Это был самый большой праздник из всех, какие мы отмечали в дрейфе.
Ко дню выборов мы готовились долго и торжественно. На каждом корабле был создан свой избирательный участок. В кубрике, в кают-компании, у камельков работали агитаторы и пропагандисты. Агитация за кандидатов в депутаты проходила очень оживленно.
На «Садко» каюту, в которой жил старший помощник Румке, превратили в комнату для голосования. Сделали из ящиков урны. Где-то раздобыли сургуч, чтобы опечатать их перед началом выборов. Кают-компания была залом ожидания.
Много хлопот доставила подготовка конвертов и избирательных бюллетеней. Окружная комиссия, находившаяся за тысячи километров от нас – в Архангельске, при всем желании не могла снабдить нас всем необходимым. По радио было передано лишь описание конвертов и бюллетеней. С исключительной точностью были указаны их размеры, какой ширины должна достигать лиловая полоска на бюллетенях для выборов в Совет Национальностей (цветной бумаги у нас не было).
Бюллетени следовало отпечатать на пишущей машинке. Исправная машинка была лишь на «Седове». Поэтому «Седов» превратился в «дрейфующий Гознак» – он снабдил все избирательные участки документами. Конверты изготовляли на «Садко» под руководством Сергея Токарева.
5 декабря, находясь на 77°46',3 северной широты и 139°55' восточной долготы, мы праздновали День Сталинской Конституции. Только что закончился жестокий восьмибальный шторм, расколовший наше ледяное поле на несколько частей. Но морозы уже сковали трещины, и колонны демонстрантов смело шли с факелами и знаменами к нашей ледяной трибуне, почти не пострадавшей от шторма.
Наши радисты в эти дни с особенным вниманием следили за работой московских станций. Они приняли и записали обращение ЦК ВКП(б) к избирателям и другие важнейшие политические документы, которые с огромным вниманием читались участниками дрейфа. Мы узнали, что в Сталинском избирательном округе Москвы выдвинута кандидатура Иосифа Виссарионовича. Узнали и то, что кандидаты в депутаты Верховного Совета СССР, как правило, выступают с речами перед избирателями. Поэтому когда из эфира было получено сообщение, что собрание избирателей Сталинского избирательного округа Москвы будет транслироваться по радио, наш коллектив охватило небывалое оживление.
Дрейфующий караван жил по местному времени, сильно отличающемуся от московского. По нашим расчетам выходило, что собрание в Москве начнется тогда, когда у нас будет 3-4 часа ночи. Всю ночь на кораблях никто не спал, хотя на всякий случай каждый предупреждал вахтенного:
– Будь другом, разбуди, когда начнется собрание!..
Помнится, я лежал в своем спальном мешке и читал какую-то книгу, пользуясь хитроумным приспособлением к крошечной керосиновой лампе. Лампа стояла на столике внизу. Я установил рядом с лампой рефлектор от какого-то фонаря, отбрасывавший светлый зайчик ко мне на верхнюю полку. Подставляя под отраженный луч страницу книги, я кое-что разбирал.
Из коридора доносился сдержанный гул голосов. Люди бродили по кораблю, беседовали, справлялись, который час. И вдруг в четвертом часу ночи из репродукторов, расставленных в каютах, донеслось сухое потрескивание, шелест, и диктор четко проговорил:
«Внимание, внимание! Говорит Москва...»
Радисты включили всю трансляционную сеть, но народ забегал по коридорам – выбирали лучшие репродукторы. К нам в каюту ввалилась сразу целая гурьба.
«...включаем зал собрания...»– закончил диктор, и в притихшую каюту дрейфующего корабля хлынула буря оваций, прозвучавшая на весь мир.
Я выкарабкался из спального мешка и сел на койке поближе к репродуктору. В черном рупоре все громче и громче гремели аплодисменты. Порой сквозь них прорывались чьи-то веселые молодые голоса, выкрикивавшие приветственные лозунги.
– Сталин тут, – тихо сказал заросший бородой кочегар, прислонившийся к притолоке. – Так только его встречают... – И он захлопал в ладоши. Мы все к нему присоединились.
Так началось это собрание, заочными участниками которого были и мы, 217 зимовщиков дрейфующего каравана. Вместе с избирателями Сталинского округа Москвы мы аплодировали почетному президиуму во главе с Иосифом Виссарионовичем. Вместе с ними мы слушали речи выступавших товарищей. Вместе с ними мы волновались, ожидая, будет ли говорить кандидат в депутаты.
И вдруг председатель собрания просто сказал:
«Слово предоставляется нашему кандидату товарищу Сталину...»
Мы всю ночь ждали этой минуты. И все-таки она наступила неожиданно для нас. Мы даже недоверчиво переглянулись: неужели сейчас мы услышим Сталина?
Тем временем вахтенный, хотя все уже были давно на ногах, бегал по коридору и стучал в двери кают: никто не простил бы ему, если бы он забыл разбудить хоть одного заснувшего.
– Сталин!.. Сталин!, – кричал он. Больше не было у него слов, но этим одним словом он выражал все, чем были полны в то мгновение наши умы и сердца.
Спящих не было. И когда умолкли восторженные овации, все 217 зимовщиков услышали негромкий голос вождя.
Казалось, он говорит совсем рядом, запросто, по-дружески беседуя с нами, зимовщиками дрейфующего каравана.
«Товарищи, признаться, я не имел намерения выступать. Но наш уважаемый Никита Сергеевич, можно сказать, силком притащил меня сюда, на собрание: скажи, говорит, хорошую речь. О чем сказать, какую именно речь? Все, что нужно было сказать перед выборами, уже сказано и пересказано в речах наших руководящих товарищей...»
Люди переглядывались и кивали головами: сказано-то много, сказано-то хорошо, но весь народ ждал, кроме выступлений руководящих товарищей, именно этого отеческого, напутственного слова своего учителя. Он вел свою речь дальше, и в голосе его звучала легкая ирония:
«...Конечно, можно было бы сказать эдакую легкую речь обо всем и ни о чем. Возможно, что такая речь позабавила бы публику. Говорят, что мастера по таким речам имеются не только там, в капиталистических странах, но и у нас, в советской стране...»
Из репродуктора донесся дружный смех, загремели аплодисменты. Послышался смех и в каютах «Садко»: знакомы и нам такие мастера!
А Сталин уже переходил к существу намеченной им темы. Тепло поблагодарив избирателей за доверие, он подчеркнул, что это доверие налагает на кандидатов в депутаты новые, дополнительные обязанности и, стало быть, новую, дополнительную ответственность.
«Что же, у нас, у большевиков, не принято отказываться от ответственности, – продолжал он. – Я ее принимаю с охотой...»
Бурные, продолжительные аплодисменты были ответом на эти слова. Когда же они, наконец, утихли, мы снова услышали знакомый сталинский голос, в котором теперь звучали твердые, решительные ноты:
«...Со своей стороны я хотел бы заверить вас, товарищи, что вы можете смело положиться на товарища Сталина...»
И снова до нас донесся гром оваций, и чей-то звонкий голос выкрикнул из зала Большого театра:
«А мы все за товарищем Сталиным!..»
Этот голос ясно и просто выразил то, что было в душе и у каждого из нас.
Но вот все утихло, и Сталин заговорил об особенностях выборов в Советской стране, о том, почему наши выборы являются единственными действительно свободными и действительно демократическими во всем мире. С огромным вниманием слушали мы его советы избирателям. Каким должен быть депутат?
«Избиратели, народ должны требовать от своих депутатов, чтобы они оставались на высоте своих задач, чтобы они в своей работе не спускались до уровня политических обывателей, чтобы они оставались на посту политических деятелей ленинского типа, чтобы они были такими же ясными и определенными деятелями, как Ленин...»
С непередаваемой теплотой, волнением и какой-то особенной суровой нежностью он произнес эти слова – «как Ленин». Овации еще раз потрясли эфир.
«...чтобы они были такими же бесстрашными в бою и беспощадными к врагам народа, каким был Ленин...»
И снова – овации, и снова – сталинский голос:
«...чтобы они были свободны от всякой паники, от всякого подобия паники, когда дело начинает осложняться и на горизонте вырисовывается какая-нибудь опасность, чтобы они были также свободны от всякого подобия паники, как был свободен Ленин...»
В голове пронеслось: вот он, идеал героя нашей эпохи! Вот образ, который каждый из нас должен хранить в душе... А Сталин находил все новые вдохновенные и яркие черты для этого образа.
«...чтобы они были также мудры и неторопливы при решении сложных вопросов, где нужна всесторонняя ориентация и всесторонний учет всех плюсов и минусов, каким был Ленин...»
Из репродуктора, почти не умолкая, неслись аплодисменты.
«...чтобы они были также правдивы и честны, каким был Ленин...»
Аплодисменты гремели, нарастая.
«...чтобы они также любили свой народ, как любил его Ленин...»
Теперь в эфире бушевала настоящая буря.
– И как Сталин!.. И как Сталин! – воскликнул кто-то рядом.
Я взглянул на своих товарищей. Глаза у всех горели, лица сияли. Все мы, вероятно, выглядели, как люди, получившие драгоценный подарок, о каком мечтали всю жизнь.
Кончилось собрание. Умолкли репродукторы. Но еще долго не расходились люди по своим каютам. Хотелось коллективно продумать мудрые сталинские слова и еще раз пережить замечательное ощущение самой тесной и непосредственной близости с вождем народа, который подсказал и нам, как должны мы вести себя в борьбе с жестокой стихией, чтобы не уронить, не запятнать высокое достоинство советского человека и гражданина.
* * *
Подошло памятное утро 12 декабря. Мы находились на 78°10',8 северной широты и 140°43' восточной дол готы.
Люди встали очень рано. Приоделись в лучшие костюмы, тщательно умылись. Многие даже побрились ради высокоторжественного дня. В кают-компании зажгли камелек. Больше того, по случаю выборов был пущен в ход небольшой аварийный двигатель, и на корабле вспыхнули электрические огни. Стало совсем празднично.
Ровно в 10 часов нас пригласили принять участие в голосовании. Один за другим мы подходили к столу избирательной комиссии, получали бюллетени и конверты, уходили в каюту Румке и возвращались оттуда с запечатанными конвертами, чтобы опустить их в урны. На лицах людей можно было прочесть настоящее, хорошее волнение. У меня в этот час было какое-то особенное, приподнятое настроение: занесли нас льды за 78-ю параллель, штурмуют караван, жмут, давят, а мы не только не сдаемся, но вот вместе со всем народом делаем большое государственное дело...
А из кают-компании уже доносились веселые, бодрые звуки музыки: самодеятельный концерт был в разгаре.
До поздней ночи шло праздничное веселье. Самого большого подъема наше торжество достигло, когда избирательная комиссия сообщила результаты голосования: голосовали 100 процентов избирателей, кандидаты в депутаты Верховного Совета СССР получили 100 процентов всех голосов.
* * *
Снова потянулись трудовые будни. Надо сказать, что работой участники дрейфа нисколько не тяготились. Больше того, работу искали. Без нее было бы скучно. И вот на кораблях одна за другой вспыхивали своеобразные трудовые кампании, охватывавшие поголовно весь коллектив.
Первым из таких увлечений был «сезон ветрофикации». Как только погасли электрические огни, и началась возня с керосиновыми коптилками, на ящиках у камельков пошли дискуссии о строительстве ветродвигателей.
Никто не имел представления о том, как такие двигатели изготовляются. Воображение рисовало некое подобие ветряной мельницы. Но как эта мельница должна дать свет, никто толком не представлял.
В Москву полетели по радио запросы. Началась долгая переписка. Нам присылали десятки советов, но выполнять эти советы было нелегко: их авторы забывали, что ближайший склад подходящих стройматериалов находился от нас в 3000 километров, а мастерские – и того дальше.
Создались самодеятельные строительные тресты, действовавшие в свободные от работы часы. Одни лишь садковцы организовали три конкурировавшие между собой фирмы под такими вывесками: «Бадигин и сыновья», «Ветросвет», работавший под руководством Токарева, и «Красный Матвей», возглавлявшийся нашим старшим механиком «Матвеем в кубе».
Фирма «Красный Матвей» была самым солидным предприятием: она монопольно владела всей «производственной базой», в том числе токарным станком машинного отделения, и имела право использовать рабочие часы трудового дня. Как и подобает серьезной фирме, трест «Красный Матвей» действовал неторопливо и с достоинством. Изготовлялись модели ветродвигателя, проверялись расчеты, делались эскизы и схемы. Тем временем в твиндеках царила тьма. Поэтому самодеятельные конкуренты «Красного Матвея» спешили опередить его.
Первой соорудила «двигатель» фирма «Бадигин и сыновья». Но... сколоченные из досок крылья почему-то вращались с таким грохотом и скрипом, что на всех кораблях было слышно, когда мы приступали к опытам, и садковцы вздрагивали, заслышав эту адскую музыку. Все это можно было бы терпеть, если бы нашей фирме удалось выжать из своего двигателя хоть одну электрическую искру. Но при всем желании этого достигнуть не удалось.
В один прекрасный день «Бадигин и сыновья» нашли на палубе вместо двигателя груду обломков. Официальная версия, гласила, что он был уничтожен штормом. Злые же языки утверждали, что шторму помог капитан, у которого всякий раз, как только мы приступали к опытам, начиналась головная боль.
Планы фирмы «Ветросвет» также потерпели крах. И только фирма «Красный Матвей» медленно, но верно довела дело до конца. Ветродвигатель системы Матвеева – хитрое и малопонятное сооружение из частей гидрологической лебедки, брусьев, парусины и приводных ремней – оживленно замахал крыльями, и корабль из несколько минут внезапно озарился электрическим светом. Но, к сожалению, даже этой фирме не удалось постичь тайну регулирования вольтажа. Поэтому при тихом ветре лампочки горели необыкновенно тускло, а при первом его порыве все вольфрамовые нити моментально перегорали. Пользоваться двигателем по-настоящему можно было только при устойчивом ветре силой в 4-5 баллов, крайне редком в условиях Арктики. В остальное же время двигатель «Красный Матвей» использовался только для зарядки аккумуляторов радиостанций.
Увлечение ветряными, мельницами вскоре уступило место новой затее, которая вызвала еще больший азарт.
Однажды матросы Лыткин и Капелов, страстные любители охоты, обнаружили на снегу характерные следы песцов, приходивших лакомиться отбросами с корабля. Предприимчивые матросы раздобыли в трюме бездействовавшие капканы, вморозили их в лед, положили приваду – куски моржового жира – и засыпали все это снежком. Через несколько дней торжествующие охотники принесли на корабль трофеи – небольшого зверька с пушистой белой шерстью.
Весть об удаче Лыткина и Капелова произвела сенсацию. Всем 217 зимовщикам вдруг захотелось привезти домой по шкурке песца. И какие шкурки! Добытые собственными руками в дрейфующих льдах у 80-й параллели! Немедленно все звероловные капканы был извлечены из трюма и разделены между самодеятельными артелями охотников. После краха строительного треста «Бадигин и сыновья» я решил собственного предприятия не затевать и присоединиться к испытанной фирме «Лыткин и Капелов».
Нужно сказать, что условия работы в этих добровольных артелях были не из легких. Охота не входила в график корабельного дня. Единственное послабление, которое делалось новоиспеченным зверобоям, – это разрешение не посещать физкультурную зарядку. Справедливо считалось, что поход за зверем сам по себе дает солидную нагрузку мышцам. К 9 часам утра охотники обязаны были возвращаться на корабль. За опоздание накладывались, взыскания.
Но после первых удач Лыткина и Капелова песцы не рисковали больше приближаться к кораблям или старательно обходили ловушки. Поэтому с каждым днем приходилось уходить все дальше и дальше от кораблей. Наконец фирма «Лыткин и Капелов» начала уносить капканы за милю от «Садко».
Тот, кто зимовал в Арктике, знает, что значит пройти милю в полярную ночь по занесенному снегом льду. Обманчивые сумерки совершенно не дают теней. Ты идешь и вдруг совсем неожиданно, проваливаешься по грудь в какую-то яму – краев ее не видно. Вылезешь оттуда, делаешь шаг вперед и падаешь лицом в снег, – оказывается, перед тобой сугроб. Но неприятнее всего встретить на пути трещины, особенно если они запорошены снегом. В таком случае рискуешь принять холодную ванну.
Хорошо запомнилась мне последняя охотничья прогулка.
Охота на нерп
Мы ушли рано утром, чтобы вернуться, как обычно, к 9 часам. Капканы стояли далеко от корабля, и времени нам должно было хватить в обрез на оба конца. Идти было трудно: выпал глубокий снег и появились мелкие трещины. Мороз крепчал. Ноги зябли даже в валенках...
Кое-как добрались до капканов. Они были пусты: песцы стали в последнее время очень осторожными. Пришлось с порожними руками возвращаться обратно. Но на пути ждала неприятность: трещина, через которую мы час назад легко перепрыгнули, теперь разошлась, и на ее месте чернела широкая полоса чистой воды. Разводье тянулось на далекое расстояние. Все поиски переправы не привели ни к чему. Только в одном месте удалось найти разводье, затянутое совсем молодым льдом толщиной в два пальца.
Ждать, пока этот лед окрепнет, – долго. Других переправ нет. Что делать? Капелов – бывалый промышленник – махнул рукой и сказал:
– Поползли!
Он осторожно лег животом на молодой ледок и пополз, подражая движениям тюленя. Лед под ним потрескивал и прогибался. Мне стало немного не по себе. Как никак, подо льдом холодная вода. В такой мороз окунуться в нее – дело не из приятных.
Но Капелов уже приближался к противоположной кромке, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Старательно копируя его движения, я кое-как перебрался через разводье и только здесь свободно вздохнул.
Когда мы уже подходили к кораблю, я услышал чьи-то вздохи и кряхтение. Приглядевшись, я увидел сидевшего в снегу повара.
– Что вы здесь делаете, старина?
Повар простонал:
– Помираю, Сергеич. Конец мой приходит.
Мы подошли поближе, перевалив через сугроб. Повар тер нос снегом, плевался и ругался:
– Пропади они пропадом, эти шкурки! Соблазн один! Попался сам, старый дурень, хуже, чем в капкан. Как я теперь домой доберусь?..
Мы захохотали, и все недавние переживания как рукой сняло.
Оказывается, повар тоже решил раздобыть шкурку песца. И вот, выбившись из сил, он увяз в снегу и никак не мог добраться до корабля.
Кое-как мы втроем добрели до «Садко». Но с этого дня ни я, ни повар в охоте на песцов участия не принимали, как ни заманчиво было это ремесло.
Кстати сказать, скоро охота на песцов перестала давать результаты: то ли многочисленные звероловы распугали песцов, то ли сказалось все большее удаление дрейфующего каравана от Ново-Сибирских островов. Нашим охотникам удалось добыть всего 13 песцов. Главная часть этой добычи пришлась на долю неутомимых Лыткина и Капелова.
Песцы в ловушки больше не попадались. Зато к ним повадились ходить наши собаки, лакомые до моржового сала. Наш Нордик, превратившийся в большого лохматого пса, немецкая овчарка Дунька и лайка Машка, проживавшие на «Малыгине», то и дело попадались в капкан. Зная, что за ними придут, они укладывались на снег и терпеливо ждали, пока раздосадованный зверолов, чертыхаясь, не освобождал их лапы из ловушки.
А однажды в капкан попала даже наша ручная медведица Машка. Обидевшись, она заревела так, что ее было слышно на несколько километров вокруг. Впрочем, приключения этой медведицы заслуживают того, чтобы о них рассказать подробнее. Ведь ей мы обязаны многими веселыми минутами, скрашивавшими нашу монотонную и однообразную жизнь.
* * *
Выше я уже рассказывал, каким путем Машка попала на «Садко». После приключений, пережитых во время гибели шхуны «Хронометр», она быстро поправилась, растолстела и горячо привязалась к своим спасителям-садковцам.
Это был на редкость смышленый зверь. На корабле не было двери, которой Машка не могла бы открыть. Если перед ней была обычная ручка, она нажимала ее одной лапой, а другой ударяла в дверь, с шумом распахивая ее. Круглую ручку она захватывала обеими лапами и поворачивала, а затем наваливалась на дверь боком.
На всех гидрологических работах Машка была непременным ассистентом. Она усаживалась рядом с наблюдателем и с восхищением следила, как в воду опускается груз, как затем вращается барабан и разматывается тонкий блестящий трос.
Белые медведи – постоянные спутники зимующих кораблей
Однажды вахтенные были приведены в отчаяние, узнав, что Машка в их отсутствие решила самостоятельно повторить опыт: она столкнула груз в прорубь, затем встала на, задние лапы и принялась толкать ручку лебедки. В конце концов, ручка соскочила со стопора, и, к вящему удовольствию молодой медведицы, лебедка начала с шумом вращаться, опуская трос в воду.
После этого случая ручку лебедки начали прятать от Машки. Но иногда она ее находила и таскала по снегу.
Будучи зверем любопытным и общительным, Машка всюду сопутствовала садковцам. В дикий восторг приходила медведица во время физкультурной зарядки: она бегала вокруг нас и хватала за ноги приседающих спортсменов. Когда зарядка кончалась, Машка начинала шутя бороться с матросами, бегать с ними взапуски, играть в прятки.
Однажды она явилась на «Седов», забралась в каюту к заместителю начальника экспедиции, разыскала коробку шоколадных конфет и с радостным урчаньем съела их, развалившись на мягкой койке хозяина каюты.
Еще во время плаваний, до того, как мы остановились во льдах, довелось и мне несколько пострадать от этой лакомки. Сменившись с ночной вахты, я уселся закусить в кают-компании. Вдруг рядом со мной кто-то бесцеремонно плюхнулся на стул. Я обернулся. Положив передние лапы на стол, Машка погрузила свою длинную морду в тарелку с киселем и, сердито кося глазом, в течение минуты вылакала все и вылизала до блеска.
С огромным интересом наблюдала Машка за подрывными работами на льду. Ее очень забавлял бикфордов шнур, и она любила трогать его лапой Машку всегда отгоняли в сторону. Но однажды она ускользнула от бдительных матросов и в два прыжка очутилась у скважины, в которой был заложен солидный заряд аммонала.
Спасать ее было уже поздно – бикфордов шнур догорал. Она с любопытством понюхала, чихнула и сделала шаг в сторону, недовольно мотая головой. В это мгновение целый столб дыма, огня и ледяной пыли вырвался рядом с ней. Оглушенная и ослепленная, Машка галопом ринулась в сторону. После этого она более деликатно обращалась с бикфордовым шнуром.
Очень сложные взаимоотношения были у Машки с собаками. Пока продолжалось плавание, она спала в одной конуре со щенком Нордиком. Это были неразлучные друзья, Они вместе играли, ели, бегали по палубе. Когда же корабли остановились на зимовку, Нордик познакомился с собаками Дунькой и Машкой, плававшими на «Малыгине», и перестал обращать внимание на мохнатую белую подругу.
Машка недоумевала и все еще пыталась вовлечь Нордика в свои забавы. Она трепала его за уши, боролась с ним, бегала взапуски. Но при первой возможности Нордик убегал на «Малыгин» и возвращался оттуда только к вечеру. Малыгинские же собаки, впервые увидевшие Машку уже рослым зверем, инстинктивно ненавидели медведицу и всегда с ревом набрасывались на нее. В такие минуты Нордик забывал о своей былой привязанности и вместе с остальными псами атаковывал свою подругу.
Добродушная Машка не понимала поведения собак и тщетно старалась завоевать их расположение. Когда же собачьи укусы становились чувствительными, она садилась на снег и била своих противников.
Медведица прожила на «Садко» до апреля 1938 года. Нам очень хотелось сберечь ее и привезти с собой в Москву по окончании дрейфа. Но весной, когда мы готовились к встрече самолетов, Машка начала так буянить на строительстве аэродромов, что ее пришлось застрелить.
* * *
Приключения Машки служили неисчерпаемой темой для вечерних бесед у камельков, заменявших нам клубы. Надо сказать, что в Арктике любят рассказчиков. Почти весь богатейший фольклор поморов родился на зимовках, в чадных избах становищ, в ожидании, пока придет час выходить на промысел морского зверя. Нет большего удовольствия, чем дружеский разговор у огонька.
Этот разговор может длиться часами, может тянуться из вечера в вечер, из месяца в месяц. У камелька говорят обо всем, начиная от причин, вызывающих полярное сияние, и кончая преимуществами вареного картофеля перед жареным. Писателю достаточно было бы посидеть месяц у огонька на зимовке, чтобы набрать на год сюжетов для замечательных рассказов.
В твиндеке «Садко» камелек, как я уже упоминал, стоял как раз напротив двери моей каюты. Рядом с ним стоял ящик, на котором могли усесться два человека. Это место всегда было предметом всеобщей зависти, и счастливчики, первыми захватившие его, обычно оставались у огонька на весь вечер. Остальным приходилось довольствоваться меньшими удобствами сидеть на корточках или стоять, выпрямившись в струнку, чтобы не мешать проходящим. Тот, кто пробирался поближе, мог вынуть из кармана отсыревшие, разбухшие и промерзшие папиросы, разложить на горячем камельке и шевелить их пальцами, чтобы они лучше сохли. Эту процедуру старались растянуть как можно дольше, чтобы получше сопреть руки.
Я сам не охотник рассказывать, но слушать рассказы бывалых людей люблю. Поэтому я часто оставлял дверь каюты открытой, забирался в свой спальный мешок, примерзший к матрацу, и прислушивался к тому, что делалось у камелька...
Вот из коридора доносится лязг железа и шорох угля – вахтенный шурует в печурке. Скрипит ящик, люди придвигаются к огню. Закурили, – потянуло сыроватым дымком. Знакомый окающий голос северянина говорит:
– И вот сажаю я ее, проклятую, на хлеб, даю ей картошку. Ест. Стало быть, приручил. Хожу за ней, как за малым дитём. Ласкается...
Рассказчик, кочегар, фанатически привязанный к лесному зверью, делает паузу и сокрушенно вздыхает:
– Ласкается. А однова прихожу – курятник разворочен, подкоп прорыт, все куры без голов, а от нее, подлой, и следу нет – хвостом замела. И досталось же мне тогда от матери!..
Раздается смех. Смущенный кочегар оправдывается:
– Так то лиса. А вот барсук у меня был – знаменитый... И начинается длинная повесть о барсуке, которого кочегар дрессировал, как собаку.
В разговор вмешиваются охотники. Теперь уже идет разговор о разных случаях, которые приключаются на охоте. Больше всего любят говорить о чем-нибудь страшном и таинственном. Огромной популярностью пользуется рассказ о том, как с зимовавшей в Арктике «Искры» двое моряков ушли на охоту за медведями и не вернулись, а весной на льду нашли два человеческих черепа. Из уст в уста передается и другая охотничья история: двое охотников пошли опять-таки за медведями: один из них увидел зверя; и в тот самый момент, когда надо было стрелять, охотник ослеп от блеска снега; медведь подошел к нему вплотную...
– Тут бы ему и конец, – веско басит рассказчик, – да его приятель – не будь дурак – всадил медведю в бок две пули. А самого охотника посадили на десять дней в темную комнату, он и прозрел.
Кто-то вспоминает подходящий пример из только что прочитанной книги. Зашел разговор о «Фраме», о Нансене и его спутнике Иогансене, о том, как они блуждали по льдам. Отсюда разговор, как обычно, должен неизбежно перекинуться на перспективы дрейфа нашего каравана. Но привычное течение беседы внезапно нарушается меланхолическим возгласом:
– Лучше в жестком, говорит. Зачем на мягкий вагон деньги тратить? Они, говорит, в хозяйстве пригодятся. Вот это жена! А?..
Это один из наших товарищей начинает в сотый раз рассказывать о своем свадебном путешествии.
Как всегда, раздается дружный хохот. Но это не смущает рассказчика, и он снова и снова спокойно перечисляет все блага своей семейной жизни и деловито советуется с окружающими, где удобнее построить дачу: в Петергофе или в Парголове?
– На мысе Желания! – кричит ему кто-то в ухо.
На этот раз рассказчик обижается и умолкает на весь вечер.
Уже пора спать. Я тихонько прикрываю дверь и залезаю поглубже в спальный мешок. Сквозь сон я еще долго слышу голоса и смех, – у камельков продолжается бесконечная беседа.
* * *
Мирное течение нашей размеренной жизни нарушалось лишь непрошенным вмешательством природы, которая, нисколько не считалась с графиком трудового дня каравана. То и дело в самое различное время суток нас тревожили далекие гулкие раскаты, похожие на удары грома. Это лопались могучие ледяные поля. Потом удары учащались. Чувствовались толчки. И вдруг из мрака выступал гигантский ледяной вал, тяжело перемещающийся от одного поля к другому, сокрушая все на своем пути.
Что такое ледяной вал? Приведу конкретный пример.
Ледяное поле, на котором была устроена дрейфующая станция «Северный полюс», имело толщину около 3 метров, а площадь его достигала 4 квадратных километров. Вес такого поля около 12 миллионов тонн.
Представим себе, что такое поле силой ветра или приливо-отливными течениями начало надвигаться на берег или на неподвижные льды. Понятно, что, нажимая на берег, такое мощное поле может взгромоздить льды на очень большую высоту. Однажды у Берингова пролива многолетнее ледяное поле, возвышавшееся над водой всего на несколько десятков сантиметров, при напоре на мелководье образовало нагромождение высотой до 15 метров над уровнем моря.
В открытом море движение таких полей вызывает торошение. Зимой торошение всегда сопровождается гулом.
Хорошо, если такой вал проходил в стороне от каравана. Если же он приближался к кораблям, надо было, не считаясь ни с пургой, ни с морозом, выбегать на лед, оттаскивать в сторону спущенные на случай аварии катера и шлюпки, сверлить лед и рвать его аммоналом, чтобы остановить наступление льдов. Такие авралы нам приходилось устраивать довольно часто. Мелководное море Лаптевых порой напоминало своеобразную ледяную мельницу, между тяжелыми жерновами которой лавировал наш караван.
Расположение трещин в районе дрейфа с ноября 1937 года по январь 1938 года. По зарисовке В. К. Гордеева.
Приведу здесь небольшую выдержку из судового журнала «Седова», чтобы дать хоть некоторое представление об этой стороне нашей жизни и работы:
«30 октября.16 часов.Лед дал трещину в направлении с востока на запад между судами «Седов», «Садко» и «Малыгин».
3 ноября.1 час 35 мин. Наблюдалось сжатие льда в направлении с востока на запад. С 1 часа 45 мин до утра происходит непрерывное сжатие льда. 21 час. Наблюдались разводья. Судно свободно ото льда.
