Текст книги "Три зимовки во льдах Арктики"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
Снова заиграли над кораблем призрачные сполохи полярного сияния, снова растворились во мраке окружающие «Седова» льды, и наш мирок сузился до предела: теперь уже не находилось охотников до прогулок по льду, и даже самые упорные спортсмены расстались с лыжами.
Приближение к Гренландии, стране вечного льда и безмолвия, давало себя чувствовать. Морозы, начавшиеся с первых же дней зимы, были на редкость упорными. Хотя мы на этот раз находились южнее, чем в начале прошлой зимы, температура в среднем держалась на более низком уровне:
Месяц
1938 год
1939 год
Сентябрь
–4,1
–8,8
Октябрь
–12,8
–17,4
В сентябре-октябре 1938 года снег на льду почти отсутствовал. Теперь же метели, намели довольно солидные сугробы, достигшие большой плотности, – некоторые из них свободно выдерживали тяжесть человека.
Устойчивые северные ветры все быстрее и быстрее гнали нас на юг. Уже 16 октября мы навсегда простились с 85-й параллелью и достигли широты 84°42',3 и долготы 28°08'.
Невзирая на быстрый дрейф, льды пока что вели себя вполне прилично. Не в пример прошлому году (Напомню, что в сентябре, октябре и ноябре 1938 года мы насчитали 51 сжатие, причем некоторые та них были настолько серьезны, что угрожали судну гибелью), мы совершенно не наблюдали подвижек. До тех пор, пока льды не пригнали нас к побережью негостеприимной Гренландии, где обычно образуются заторы, мы могли чувствовать себя более или менее спокойно, – мощный ледяной поток, с которым двигался «Седов», не встречая сопротивления, плавно стекал в Атлантический океан. В случае же небольших задержек, вызванных внезапной переменой ветров, всю тяжесть удара принимал на себя молодой лед в гигантском разводье, которое все еще держалось на юго-юго-западе от нас,
Это разводье, обнаруженное нами ранней весной, проделало вместе с «Седовым» более чем тысячекилометровый путь, играя роль естественного буфера, предохранявшего нас от сжатии. То расходясь до мили в ширину, то закрываясь вовсе, это разводье как бы регулировало ледовую обстановку, и, быть может, именно ему мы обязаны восьмимесячным отдыхом после утомительных ледовых авралов зимы 1938/39 года.
Наши наблюдения надо льдом пока что не обнаруживали дальнейшего увеличения его толщины. Невзирая на сильные морозы, намерзание еще не началось: ему, как обычно, предшествовал длительный и довольно сложный процесс промерзания ледяного покрова, внутри которого с лета остаются миллиарды ячеек, заполненных водой. К концу октября лед сохранял толщину в 223 сантиметра, зарегистрированную нами еще в период прекращения таяния. На глубину до 70 сантиметров шел прочный, если так можно выразиться «зимний», лед, а дальше бур уходил в рыхлую и сырую массу.
Даже в том случае, если бы тридцатиградусные морозы держались непрерывно, намерзание могло начаться не раньше первых чисел января 1940 года. Ведь в минувшем году, когда толщина льда составляла около 130 сантиметров, этот процесс начался лишь в конце ноября. Поскольку же нас очень быстро уносило на юг, можно было уже с полной уверенностью сказать, что мощность льдов, окружающих «Седова», так и не достигнет размеров, наблюдавшихся Нансеном во время дрейфа на «Фраме».
В сентябре «Седов» спустился на юго-юго-запад генеральным курсом 217° на 97 миль, продрейфовав в общей сложности 137 миль. В октябре он, двигаясь зигзагами, оставил за кормой НО миль и переместился еще на 74 мили к юго-западу курсом 238°. Такой быстрый дрейф заставлял нас учащать свои научные наблюдения, уплотняя короткий рабочий день до предела. Данные наблюдений представляли выдающийся интерес. Измерения глубин показали, что характер океанского ложа резко изменился. Наш лот нащупывал почти ровное дно, покрытое мягким серым илом.
Еще интереснее были данные гидрологических наблюдений.
Дата
Широта
Долгота
Глубина (в ме т рах)
Образцы гру н та
12 октября
84°57',5
28°54'
4126
Груз глубоко ушел в мягкий грунт
и оторвался от него с трудом.
Мягкий серый ил, без крупинок
14 октября
84°46',8
28°54'
4135
Мягкий серый ил, без крупинок
23 октября
84°44',2
23°43'
4145
На гире удержалось большое количество
грунта. Серый ил, более жидкий чем прежде,
без крупинок
30 октября
84°35',6
20°26'
4149
Гиря глубоко ушла в грунт
Мы начали глубоководные гидрологические наблюдения год назад – 16 октября 1938 годе – на 84°00',0 северной широты и 133°22' восточной долготы. 22 октября 1939 года мы оказались на 84°4б',0 северной широты и 24°27' восточной долготы. Здесь мед сделали нашу 35-ю гидрологическую станцию, Таким образом, нам удалось произвести глубоко» водный гидрологический разрез в океане к северу от 84-й параллели по линии, протянувшейся на 109 градусов по долготе.
Везде на протяжении этого разреза верхние 75 метров оказались совершенно однородными: их температура – около минус 1,7 градуса. Вполне понятны происхождение и однородность этого приповерхностного слоя. Ежегодно могучие сибирские реки выносят в Ледовитый океан около 5000 кубических километров пресных вод, разливающихся по поверхности океана. Ветры и течения перемешивают эти воды с более глубокими и более солеными. В дальнейшем начинается переработке этих вод холодом; сначала температура их понижается до температуры замерзания, после этого начинается льдообразование. Морской лед обладает удивительными свойствами. Соленость этого льда в начальный момент приблизительно в четыре раза меньше солености морской воды, из которой он образовался. С течением времени лед опресняется еще более. Рассол морской воды, заключенный в ячейках между кристаллами льда, вследствие своей относительной тяжести постепенно стекает вниз, и верхние части торосов и ропаков очень быстро становятся совершенно пресными.
Таким образом, благодаря охлаждению и осолонению поверхностный слой морской воды становится более плотным, чем нижние. Тогда начинается плотностное перемешивание; оно продолжается все время, пока образуются льды, то есть всю зиму, и приостанавливается только летом.
Особенно глубоко это перемешивание, или, как говорят гидрологи, вертикальная зимняя циркуляция, в Северном Ледовитом океане распространиться не может. Как показали наблюдения «Фрама», станции «Северный полюс» и наши, везде на глубинах под слоем вертикальной зимней циркуляции расположен слой более теплых, но более соленых, атлантических вод, вливающихся в Арктический бассейн через широкий пролив между Гренландией и Шпицбергеном. Температура этих вод в Арктическом бассейне не так уж высока, но, во всяком случае, положительная. На всем пути нашего дрейфа приблизительно на глубинах от 150 до 750 метров мы находили воды с температурой выше 0 градусов.
Как только мы спускались к югу, высота этого теплого слоя увеличивалась и температура его повышалась. Последнее вполне понятно. Всякое движение на земле подвержено влиянию отклоняющей силы вращения земного шара, так называемой силы Кориолиса. Эта сила отклоняет артиллерийские снаряды, самолеты, железнодорожные поезда, реки, ветры в северном полушарии вправо, а в южном полушарии влево от начального направления их движения. Подчиняясь силе вращения Земли, теплые атлантические воды, входящие в Арктический бассейн глубинным течением, прижимаются к материковому склону и направляются в желоба таких морей-заливов, как Карское, Лаптевых, Восточно-Сибирское. Другими словами, струя теплых атлантических вод, отличающаяся наиболее высокими температурами, проходит очень близко от северных побережий Шпицбергена, Земли Франца-Иосифа и Северной Земли.
На глубинах больше 750 метров мы, так же как «Фрам» и станция «Северный полюс», наблюдали постепенно понижающиеся температуры, а ниже 2000 метров полное их однообразие: здесь температура воды колебалась около минус 0,8 градуса. На глубине 3917 метров в расстоянии 75 метров от дна (85°45',6 северной широты и 66°41' восточной долготы) температура воды также оказалась около минус 0,8 градуса. Почти два километра воды совершенно одинаковой солености и температуры!
* * *
Любители сравнений частенько именуют Гольфстрим печью, отопляющей Арктику. Надо сказать, что мы воспользовались благодатным течением как печью не в переносном, а в самом прямом, весьма прозаическом смысле: заставили Гольфстрим отогревать... замерзшие брезентовые шланги. И надо сказать, что эта печь поработала превосходно.
Как я уже говорил, сильные морозы наступили внезапно, раньше, чем мы ожидали. Поэтому команда не успела убрать с палубы развешанные для просушки на веревках брезентовые шланги, с помощью которых мы пополняли запасы пресной воды из снежниц.
Мокрый брезент превратился в подобие камня. Покрытые льдом длинные и громоздкие шланги мы не могли ни свернуть, ни внести во внутренние помещения корабля, где их можно было бы высушить. На оттепель в Арктике зимою рассчитывать трудно. Поэтому шлангам было суждено до весны пролежать под открытым небом, – не рубить же их топором на куски!
Но шланги могли срочно понадобиться для откачки воды в случае аварии. Да и вообще было как-то неловко бросать их на всю зиму на палубе. И вот, когда данные гидрологических станций показали, что температура воды на глубинах от 200 до 750 метров положительная, было решено воспользоваться даровым теплом: на этой глубине шланги должны были оттаять. Тогда нам удалось бы их свернуть, внести во внутренние помещения корабля и там просушить.
Проверив еще раз свои расчеты, я объявил за завтраком:
– Сегодня начнем оттаивать шланги.
– Как это, Константин Сергеевич? – удивленно спросил боцман.
– Очень просто: под водой. Привяжем их к тросу, опустим на глубину, они и оттают там...
Лица моих товарищей расплылись в улыбки. Но когда было отдано приказание готовить майну и вязать шланги к тросу, веселое оживление сменилось некоторой тревогой: приказ показался людям весьма странным.
Хотя наши, моряки, активно помогавшие Андрею Георгиевичу проводить гидрологические наблюдения, хорошо знали, что на глубине 100-200 метров находится относительно теплая вода, но никому и в голову не приходило использовать эту воду, так сказать, для технических целей.
Но приказ есть приказ, и Буторин вдвоем с Гетманом принялись его выполнять. На всякий случай все же бережливый боцман решил держать шланги поближе, метров за сорок от поверхности льда, – все-таки это не так глубоко.
После того как шланги около суток полоскались в воде, я сказал, чтобы их вынули, в полной уверенности, что они уже оттаяли. Боцман с готовностью принялся выполнять долгожданное распоряжение, и... вечером, зайдя в кубрик, я заметил какое-то странное оживление. Хотя люди старались сохранить самое безразличное выражение лиц, чувствовалось, что что-то неладно. Наконец Мегер произнес с деланно скучающим видом:
– А шланги-то, Константин Сергеевич, шланги-то еще хуже стали! Топором не разрубишь!..
Я в упор спросил боцмана:
– На сколько опускали?
Буторин немного замялся:
– Да куда глубже, – метров сорок будет. Все морское царство, небось, распугали...
– Ну, тогда понятно. Надо спустить на сто восемьдесят метров!
Лицо боцмана вытянулось, За все время своей службы он не слыхал, чтобы спускали вещи морского обихода в море, да еще на такую огромную глубину.
Двое суток волочились за судном в 200 метрах под водой привязанные к проволочному тросу шланги. Как и следовало ожидать, они постепенно размякли в относительно теплых атлантических водах, и пресный лед растворился в соленой влаге. Оттаявшие шланги без всякого труда свернули в бухты, перенесли в жилые помещения и там просушили.
Так слушатели наших школ получили сверхпрограммный урок океанографии.
* * *
Приближалась вторая годовщина нашего дрейфа. Эта дата была особенно памятна нам еще и потому, что в минувшем году она была ознаменована получением телеграммы от товарища Сталина и товарища Молотова. Эта телеграмма, заботливо переписанная от руки и вставленная в рамку, висела на самом видном месте в кают-компании. Она как бы символизировала собою самую тесную и непосредственную связь нашего маленького коллектива с родиной, сталинскую заботу партии и правительства об экипаже «Седова».
Подготовка к празднику началась заранее. Урывая каждую свободную минуту, я, Андреи Георгиевич и Виктор Харлампиевич щелкали на счетах, производили различные вычисления карандашом, чертили схемы, составляли таблицы, – хотелось подвести хотя бы некоторые, пусть далеко не точные, Итоги Двухлетней работы.
Путь, пройденный за эти два года кораблем, лежал на карте неровной петлистой кривой, загибающейся сначала на восток – до 153а26' восточной долготы, потом на север – за 86-ю параллель и, наконец, на юго-запад – почти до 23-го меридиана. Когда мы выпрямили эту кривую и подсчитали ее длину, Оказалось, что корабль прошел со льдами 2750 миль – более одной трети окружности земного шара по долготе и вдвое больше, чем потребовалось бы для нормального плавания (если бы оно было возможно) от Ново-Сибирских островов через Арктический бассейн до меридиана Шпицбергена.
На этом пути за два года было произведено 400 астрономических определении, 60 магнитных наблюдений, 10 суточных наблюдений над вариациями магнитного склонения, 47 гравитационных наблюдений, 35 глубоководных гидрологических станций, 26 Измерений глубины океана, 5016 метеонаблюдений. Такие цифры было не стыдно опубликовать!
И мы на несколько дней превратились в литераторов, – как и раньше, десятки газет просили прислать корреспонденции.
Выкроить время для статей было крайне трудно; писать приходилось урывками, а промежутках между вахтами, научными наблюдениями и чтением лекций в школах. Поэтому я решил ограничиться посылкой одной большой статьи в «Правду», над которой работал семь дней. Остальные члены экипажа писали корреспонденции для других газет, – начиная от «Известий» и кончая крохотной газеткой ленинградских пионеров «Ленинские искры», аккуратным «деткором» которой был Андрей Георгиевич.
Статья для «Правды» в последний раз переписана от руки и сдана радистам. Но не долее как через полчаса ко мне явился улыбающийся Александр Александрович Полянский сразу с тремя радиограммами. Одна из них звучала, как приказ:
«Срочно высылайте статью «Два года дрейфа» в газету «Московский большевике». Папанин».
Вторая была написана более пространно:
«Седов» приписан к Мурманскому порту. Выбирать в местные Советы вы будете вместе с мурманцами. Просим рассказать избирателям об итогах двухлетней работы через свою областную газету – «Полярный большевик». Обком ВКП(б)».
Третья телеграмма была из ТДСС, – тоже нужна статья...
Ни на одну из этих радиограмм нельзя было ответить отказом. Между тем в моем распоряжении оставались всего сутки. Как же поступить? Пришлось объявить небольшой «литературный аврал»: я призвал на помощь Андрея Георгиевича Виктора Харлампиевича, и мы втроем в поте лица в течение одной ночи составили три статьи.
С утра 23 октября в честь второй годовщины дрейфа было произведено очередное измерение глубины, взята проба грунта со дна океана, взята гидрологическая станция №,36 и гравитационный пункт № 47. Потом все разошлись по каютам – привести себя в порядок к предпраздничному вечеру.
Только радисты в эти часы работали с удвоенной нагрузкой: с утра на «Седова» сыпался дождь приветственных радиограмм. Вначале я оглашал их за завтраком, обедом и ужином, но потом пришлось попросту складывать приветствия стопой: прочесть их все вслух не было никакой возможности.
Приветственные телеграммы приходили из самых различных, порою совершенно неожиданных адресов. Нас поздравляли коллективы зимовщиков, наши родные и знакомые, комсомольцы Московского института иностранных языков и работники стенгазет автозавода имени Сталина, горняки Шпицбергена и работники Слуцкой магнитной обсерватории, коллектив чукотского авиаотряда и даже Центральное управление всероссийского общества глухонемых.
Наконец в 18 часов мы собрались на общее собрание. После моего доклада о пройденном нами за эти годы пути выступили с небольшими речами Трофимов и Буйницкий. Собрание продолжалось около двух часов. Затем мы уселись за празднично убранный стол.
* * *
24 октября был выходной день. С утра все отдыхали. На корабле царила необычная тишина. Бодрствовали только я и Бекасов: я с двух часов ночи нес вахту, заменив Андрея Георгиевича, который сильно устал накануне, а Бекасов дежурил в радиорубке.
Было темно. Густая мгла застилала звезды, и реденький, скупой снежок медленно-медленно оседал на корабль, покрывая снасти и надстройки. В 7 часов утра я, как обычно, подошел к метеобудке, записал показания приборов и спустился в кают-компанию, где стоял анероид, чтобы закончить составление сводки о погоде и передать ее радисту.
Привычная работа подвигалась быстро, не требуя особого напряжения. После бессонной ночи немного клонило ко сну. Над кораблем колыхались праздничные флаги, и на палубе царила непривычная тишина. Складывалось какое-то особое, немного меланхолическое настроение. Вот и еще год прошел, начался третий; скоро ли наступит время, когда мы заживем иначе?..
И вдруг послышались торопливые шаги. Я отложил карандаш и прислушался. Мы хорошо изучили голоса, жесты, походку друг друга, – можно было безошибочно угадать, что идет Бекасов, принявший по радио какую-то очень важную и притом радостную весть.
Так и есть! Бекасов вбежал в кают-компанию с листком бумаги в протянутой руке и громко сказал:
– Приветствие от товарищей Сталина и Молотова! Только что... Через станцию мыс Желания...
Я вскочил, из-за стола, забыв о метеосводке. От товарищей Сталина и Молотова! Вторая телеграмма! Мы знали, что Москва внимательно следит за нами. Знали, как наше правительство и Центральный Комитет партии заботятся о каждом человеке, выполняющем любое, пусть даже самое скромное, поручение. Когда мы получили год назад приветствие товарищей Сталина и Молотова, оно было воспринято всеми нами, как высшее выражение всенародного доверия и заботы об экипаже «Седова». О большем мы не смели и мечтать.
И вот... Прошел год, и мы снова получаем телеграмму от товарищей Сталина и Молотова.
Вверху телеграфного бланка было написано:
«Из Москвы. 240-52-24-0020. Вручить немедленно...»
Глаза невольно задержались на служебных пометках: телеграмма передана на телеграф в первом часу ночи! Поздней ночью, среди неотложных государственных дел руководители партии и правительства нашли время, чтобы еще раз ободрить и поддержать наш коллектив.
Я читал дальше:
«Ледокол Седов».
Капитану Бадигину, Помполиту Трофимову.
Во вторую годовщину дрейфа шлем всему экипажу «Седова» большевистский привет. Желаем вам здоровья, победоносного преодоления всех невзгод, возвращения на родину закаленными борьбой с трудностями Арктики.
Жмем, ваши руки, товарищи!
По поручению UK ВКП(б) и СНК СССР
И. Сталин. В. Молотое».
Несколько раз перечитал эти теплые, проникнутые отеческой заботой строки. Бекасов, топчась на месте, тоже несколько раз заглядывал в записанную им самим радиограмму, словно не веря, что именно ему выпала честь принять столь важный документ. Улыбаясь, он повторял:
– Пишу, а карандаш дрожит. Пишу и опасаюсь, как бы такую букву не спутать. Минут пять принимал...
Наконец мы немного успокоились. Я наскоро дописал метеосводку, отдал ее Бекасову и отправился будить Трофимова.
– Дмитрий Григорьевич! Нам телеграмма... От Сталина и Молотова...
Трофимов вскочил с постели:
– Где? Где?..
– Вот. Прочтите. Нет, лучше я вам прочту...
Разбудили всех и снова, как год назад, началось всеобщее ликование.
Я, Трофимов, Буйницкий и Ефремов уселись писать проект ответа на приветственную телеграмму. Писали на этот раз долго, стараясь отобрать самые лучшие, самые горячие слова. Но все написанное казалось бледнее того, что было в сердце. Наконец, отложив в сторону несколько вариантов, мы приняли следующий текст:
«Москва, Кремль – товарищам Сталину и Молотову.
Дорогие Иосиф Виссарионович и Вячеслав Михайлович, нет слов выразить благодарность великой Коммунистической партии, Советскому правительству за внимание, повседневную отеческую работу, оказываемую нам, нашим семьям на протяжении всего дрейфа.
Твердо заверяем Вас, что приложим все силы и с большевистской настойчивостью советских людей закончим нот дрейф по-сталински безупречна. Дружная сплоченная работа экипажа, горячее желание оправдать доверие любимой Родины u Ваше имя, товарищ Сталин, делают нас непобедимыми».
Мы собрали в кают-компании митинг, еще раз огласили приветствие товарищей Сталина и Молотова и прочли ответ, который был единодушно принят.
Еще гремели аплодисменты в честь товарищей Сталина и Молотова, в честь партии и правительства, а мы с Бекасовым уже вбежали в радиорубку, и через минуту зажужжал передатчик. Бекасов заработал ключом, передавая на материк слово за словом.
Над льдами стоял густой туман. Было сыро и холодно. Но мы не замечали всех этих неудобств. На корабле царило радостное, приподнятое настроение.
Радисты по-прежнему работали с полной нагрузкой: поток приветствий с Большой земли усилился. Нас приветствовали МК и МГК ВКП(б), ЦК комсомола, редакции газет, рабочие коллективы предприятий, моряки арктического флота. Запомнилась лаконичная телеграмма капитана ледокола «И. Сталин» Белоусова: «До скорой встречи!»
День прошел быстро и как-то незаметно. А вечером нас ждала новая большая радость: Главсевморпуть в четвертый раз организовал специальную радиопередачу для экипажа «Седова».
Снова в Москву пригласили наших родных, снова в их распоряжение предоставили на весь вечер самый мощный радиопередатчик в СССР, чтобы они могли рассказать нам о своем житье-бытье.
Мы знали о предстоящем разговоре с близкими из телеграмм, присланных Политуправлением. Как всегда, ждали его с большим волнением. Но никто из нас не мог даже предполагать, что в этот день, кроме наших родных и кроме работников Главсевморпути, перед микрофоном выступит любимый всесоюзный староста, председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин.
И когда диктор сказал, что с нами будет говорить по радиотелефону М. И. Калинин, нам в первое мгновение показалось, что мы ослышались. Но потом до нас донесся знакомый задушевный голос Михаила Ивановича, мы услышали проникновенные слова, по которым всегда сразу узнаешь калининские выступления, и поняли, что никакой ошибки нет. Мы были бесконечно тронуты...
Телеграмма товарищей Сталина и Молотова, сотни приветствий с Большой земли, разговор с родными по радио и, наконец, эта речь!..
Невольно вспоминались истории полярных экспедиций прошлого. Смели ли мечтать наши предшественники о таком внимании со стороны руководителей государств? Сколько колкостей пришлось выслушать Нансену по поводу того, что он явился на прием к французскому президенту в пиджаке, а не во фрачной паре?
Правда, Нансен сумел достойно ответить чиновникам президента:
– Какая же у вас, господа, республика, если вы требуете от посетителя облачаться во фрак? Если ваш президент не примет меня, потрудитесь передать ему карточку, – мне некогда переодеваться...
Но этот достойный ответ дорого обошелся Нансену. Его травила вся европейская пресса, и даже один из самых распространенных в России журналов «Природа и люди», незадолго перед этим поместивший несколько благосклонных отзывов о экспедиции «Фрама», гневно воскликнул:
«Интересно было бы спросить господина Нансена, посмел ли бы он в таком же костюме явиться ко двору какого-нибудь государя? Его не допустили бы и на порог дворце!»
Дико и странно читать сейчас нам это. Не богатство, не знатность и не наряд, а мужество, воля и преданность родине – вот за что ценят человека в СССР. Мы прекрасно знали это. Но с особой силой и наглядностью ощутили мы значимость этого закона именно теперь, когда председатель Президиума Верховного Совета СССР, не дожидаясь, пока мы вернемся на Большую землю с отчетом о своей работе, сам отправился на радиостанцию, чтобы поговорить с нами...
М. И. Калинин отечески ободрил нас, напомнил о том, как внимательно следит за дрейфом «Седова» весь мир, посоветовал нам еще крепче взять себя в руки, чтобы победно закончить рейс сквозь льды. Слышимость была прекрасная, мы улавливали все интонации М. И. Калинина. И когда он закончил свое выступление, раздались аплодисменты, – каждый из нас от всей души благодарил главу советского государства за огромную, неизъяснимую радость, которую он доставил нам своей речью.
Затем к микрофону подошли наши жены, матери, братья, сестры, дети.
Как и на прошлых радиоперекличках, мы жадно ловили каждое слово наших близких, – чего не расслышит один, то потом подскажет другой. Воспоминания об этих разговорах обычно подолгу жили в кубрике и в кают-компаний, – люди перебирали все детали выступлений родных, толковали их по-всякому, вспоминали, кто из близких сильно волновался, кто выступал более бойко.
На этот раз больше других переживал, слушая выступления родных, Александр Александрович Полянский: его дочурка Зоя неожиданно расплакалась на весь мир. Мы слышали, как диктор вполголоса уговаривал ее и советовал спросить у папы про медвежат. Но Зоя не слушала его и плакала навзрыд. Ее выступление отложили. Только под конец передачи Зоя успокоилась и рассказала Александру Александровичу все домашние новости.
До поздней ночи слушали мы радиопередачу, посвященную двухлетней годовщине нашего дрейфа. По установившейся традиции, она закончилась большим праздничным концертом, организованным по заявкам седовцев. И только под утро мы разошлись по своим каютам, взволнованные, веселые, бодрые».
* * *
Все быстрее и неудержимее дрейфовал наш корабль на юго-запад. Плотно вмерзнув в мощный торосистый лед, едва заметно накренившись на правый борт, он плавно спускался к северо-восточной оконечности Гренландии, не встречая пока что никакого сопротивления.
Как и год назад, над нами часто проносились мощные циклоны, сопровождавшиеся быстрым падением барометра и крепкими переменными ветрами. По нескольку дней свирепствовала пурга, наметавшая вокруг судна гигантские сугробы.
Иногда за сутки ветер обходил чуть ли не весь горизонт. И все-таки мы не обнаруживали никаких признаков подвижки льда.
Поэтому жизнь на корабле шла по-прежнему ровно и размеренно, в точном соответствии с расписаниями научных наблюдений, судовых работ и учебных занятий. И только крупные революционные праздники да важные известия, приходившие с Большой земли, вносили изменения в этот привычный распорядок нашей жизни.
1 ноября, например, нам пришлось отменить вечерние занятия, так как Полянскому удалось нащупать в эфире трансляцию заседания V сессии Верховного Совета СССР, на котором решался вопрос о включении Западной Украины и Западной Белоруссии в состав УССР и БССР. С огромным вниманием слушали мы взволнованные, идущие от самого сердца речи представителей освобожденных народов.
Шесть дней спустя мы отмечали двадцать вторую годовщину Октябрьской революции. В третий раз приходилось праздновать Октябрь под ночным небом, усеянным звездам и подернутым бликами полярного сияния. Термометр показывал минус 31 градус. Как всегда, мы расцветили свой корабль флагами, зажгли факелы и вышли на лед под знаменами. Как всегда, провели праздничный митинг и потом слушали по радио передачу с Красной площади.
Но было в этом празднике нечто такое, что отличало его от предыдущих: хотя мы избегали называть сроки выхода корабля из дрейфа, каждый из нас чувствовал, что мы в последний раз празднуем годовщину Октябрьской революции в полярных льдах и что следующую годовщину нам, по всей вероятности, доведется встретить уже в кругу родных и близких нам людей.
Мы находились на широте 84°22',0 и долготе 15°55'. В среднем теперь «Седов» ежедневно продвигался более чем на 3 мили к юго-западу. Я засел за карту, вооружившись циркулем и линейкой, произвел вычисления и сам несколько изумился полученным результатам: даже если бы корабль в дальнейшем двигался к югу лишь со скоростью 3 миль в сутки, мы должны были бы выйти на чистую воду менее чем через два месяца.
Я попытался найти ошибку в своих расчетах, но ошибки не было. Вот почему за праздничным ужином я провозгласил не совсем обычный тост:
– За встречу с мощным ледоколом к Новому году! За то, чтобы Новый год мы встретили в кругу советских моряков!..
Легкий гул прокатился по кают-компании. Мои товарищи несколько недоверчиво встретили оптимистический тост. Один из участников экспедиции провозгласил новую здравицу, казавшуюся более реальной:
– За выход из льдов в марте тысяча девятьсот сорокового года!
Не сразу удавалось свыкнуться с мыслью, что коней нашего долгого и утомительного пути уже близок...
* * *
...На Большой земле развертывалась подготовка к выборам в местные Советы депутатов трудящихся. Отзвук» этой большой политической кампании доходили и до нас. На «Седове», приписанном к Мурманскому избирательному округу, была утверждена участковая избирательная комиссия в составе председателя Трофимова и членов – Буторина и Бекасова.
Нам предстояло в третий раз голосовать за кандидатов сталинского блока коммунистов и беспартийных; выборы в Верховный Совет СССР мы проводили в море Лаптевых, выборы в Верховный Совет РСФСР прошли за 82-й параллелью, и, наконец, выборы в местные Советы депутатов трудящихся должны были состояться, судя по всем расчетам, где-то в Гренландском море.
По этому поводу было много разговоров: успеем ли мы проголосовать в дрейфующих льдах, или же нас к тому времени вынесет на чистую воду?
Никто из нас не думал, что на этот раз наше участие в выборах не ограничится голосованием. Между тем на Большой земле уже готовился новый акт огромного доверия к нам, морякам «Седова»: кандидатуры всех пятнадцати членов экипажа выставлялись в местные Советы депутатов трудящихся.
16 ноября я получил сразу четыре молнии из Мурманска: начальник арктического пароходства, начальник политотдела, райком партии и редакция «Полярной правды» сообщали, что предвыборное собрание моряков арктического флота и работников береговых организаций Севморпути выставило мою кандидатуру в депутаты Мурманского областного Совета депутатов трудящихся.
Высокое доверие избирателей я мог отнести только за счет всего нашего коллектива. В ответной телеграмме участникам предвыборного собрания я написал:
«Знаю, что только преданностью и упорным трудом можно оправдать доверие народа. Заверяю, что так же упорно и настойчиво, как сейчас, в дрейфующих льдах Ледовитого океана на славном корабле «Георгий Седов», буду бороться за новые победы сталинских пятилеток, ведущих к еще большему расцвету любимой родимы, к вершинам человеческого счастья – коммунизму...»
