Текст книги "Три зимовки во льдах Арктики"

Автор книги: Константин Бадигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)

Плавание близилось к концу. Радость предстоящей встречи с близкими омрачалась лишь несчастьем, приключившимся с комсомольцем Колей Розовым. Молодой механик, управляя лебедкой при выгрузке на Генриетте, оступился, и ему оторвало три пальца на левой руке. Это событие впоследствии лишило его возможности закончить вместе с нами ледовый дрейф через Ледовитый океан.

К острову Жаннеты мы подошли как раз в Международный юношеский день (С 1946 года – Всемирный день молодежи, отмечаемый 10 ноября). Эта высокая базальтовая сжала, одиноко торчащая в океане, еще ни разу не посещалась человеком.

Группа научных работников, решившая высадиться на острове Жаннеты для геофизических наблюдений, с огромным трудом карабкалась на отвесные черные скалы. Большие стаи птиц, потревоженные людьми, снимались с камней и с громкими криками кружились над «Садко».

Один из научных работников заметил на вершине острова белого медведя. Выстрелом из ружья он убил мохнатого отшельника, но никакого геройства в этом поступке экипаж корабля не увидел: выстрел был бесцельным, так как стащить медведя с неприступной скалы было невозможно. Злополучному охотнику пришлось не только вытерпеть насмешки команды, но и получить выговор в приказе за легкомыслие.

После тщательного обследования на северном мысе, которому мы присвоили имя Международного юношеского дня, на высоте 250 метров был сложен из камней высокий гурий. На нем водрузили советский флаг.

Пройдя 60 миль на юго-запад, «Садко» остановился у острова Жохова. Казалось, что мы перенеслись совсем в иную географическую зону. Остров Жохова не имеет ничего общего с вулканическими скалами Жаннеты и Генриетты; мягкий рельеф, сильно развитое почвообразование, отсутствие ледяного покрова – вот его характерные черты.

Топографы произвели съемку. Окружность острова Жохова оказалась равной 30 километрам. На севере и на юге были найдены обширные лагуны. Узкая песчаная коса, отделяющая южную лагуну от моря, была завалена грудами плавника, – он мог бы служить прекрасной топливной базой для целого поселка.

Таким образом, сама природа создала здесь все условия для организации хорошей полярной станции. Но остров давно уже не посещался людьми. Об этом можно было судить хотя бы по поведению зверей, населявших его. На серовато-желтой поверхности земли там и сям мелькали белые точки – это спокойно гуляли медведи, с любопытством разглядывавшие «Садко». Непуганые песцы подходили совсем близко. Мы видели много птиц, замечали следы оленей.

В верхних слоях почвы наши геологи нашли бивни и берцовую кость овцебыка – красноречивое свидетельство того, что остров с древнейших времен изобиловал животными.

Утром 8 сентября «Садко» отдал якорь у острова Беннета, Этот холмистый остров имеет довольно длинную историю.

В 1902 году на острове Беннета останавливался русский путешественник Толль. Отправившись отсюда к материку пешком по льду, Толль погиб с тремя своими спутниками в пути.

У мыса Софии мы обнаружили стоянку Толля: развалины хижины, патроны, разорванную одежду, обломки инструментов и другие предметы. Все это мы бережно собрали, чтобы передать в Музей Арктики.

Двое суток обследовали мы остров. На карту были нанесены его точные очертания. Определены астрономические пункты.

Как и наши предшественники, мы обнаружили на острове богатый животный мир. Повсюду виднелись следы зверей. Стаи птиц с криками перелетали с одного холма на другой. В одном месте на берегу встретили старого, дряхлого моржа, который сердито глядел на незнакомцев, нарушивших его покой. Вокруг моржа собралась целая толпа любопытных. Поворачивая из стороны в сторону свою крупную усатую голову с налитыми кровью глазами, он только шипел, когда смельчаки норовили вскочить ему на спину.

Фотографы со всех сторон засняли престарелого жителя острова, и он лениво отполз чуть подальше от нас, неуклюже шевеля ластами...

Уточнив координаты островов Жохова и Беннета и обследовав их, мы направились в порт Тикси, чтобы запастись там углем и вернуться на родину. По пути «Садко» 10 сентября подошел к острову Фаддеевскому, чтобы снять двух астрономов, оставленных там экспедицией, работавшей на «Седове». Астрономов мы нашли на мысе Благовещенском. Этот мыс выглядел крайне непривлекательно: с его обрывистых берегов стекали обильные потоки жидкого и вязкого ила, смешанного со льдом и снегом.

Основная порода острова – окаменелый лед, покрытый современными морскими отложениями.

Природа острова Фаддеевского характерна для всего архипелага Ново-Сибирских островов и побережий у устья Лены. Это область ископаемого льда, хорошо исследованного экспедицией Толля.

По Толлю, ископаемый лед – это остатки древнего оледенения, погребенного под позднейшими морскими отложениями. Ископаемый лед встречается в наиболее яркой форме на Ляховских островах. На острове Б. Ляховском отвесная стена ископаемого льда, покрытая сверху почвой, поднимается над морем в некоторых местах до 40 метров. В нижнем слое ископаемого льда море вымывает пещеры и гроты. Берега такого типа обычно заканчиваются ледяным дном, простирающимся довольно далеко от берега и покрытым сверху измельченным земным материалом.

В настоящее время идет сильное разрушение ископаемого льда. Поэтому на его поверхности появляются все новые и новые остатки когда-то погребенной и замороженной флоры и фауны. Недаром Ляховские острова и прилегающую к ним часть материка называют «кладбищем мамонтов», так много здесь находят бивней и скелетов этих могучих, вымерших теперь животных. Вследствие разрушения, скопления ископаемого льда постепенно уменьшаются и даже исчезают сами острова. Береговая черта на Ляховских островах в некоторых местах отступает, по крайней мере, на полметра в год.

Острова Васильевский и Семеновский, расположенные в море Лаптевых к северу от мыса Борхая и к западу от мыса Столбового, первый раз были нанесены на карту в 1823 году, затем еще раз – в 1912 году и, наконец, были обследованы в 1936 году. При этом оказалось, что за 113 лет остров Семеновский уменьшился более чем в 7 раз, а остров Васильевский совсем растаял. Там, где его видели в 1823 и 1912 годах, в 1936 году оказалась только подводная банка (В 1948 году растаял и остров Семеновский).

Садковцы помогли участникам седовской экспедиции установить астрономический пункт и доставили их в шлюпке на наш корабле стоявший в миле от берега: подойти ближе к мысу Благовещенскому невозможно из-за мелководья. Научные сотрудники взяли с собой большую глыбу многовекового льда: они решили доставить ее для исследования в ледовую лабораторию Арктического института.

Сделав еще один гидрологический разрез западнее острова Бельковского, мы обошли остров Столбовой с востока и рано утром 12 сентября встретили «Седова». Уже три месяца на борту этого корабля плавала гидрографическая экспедиция. 200 гидрологических станций, многочисленные топографические, астрономические, гидрографические наблюдения – таков был предварительный итог его работы. Теперь «Седов» направлялся из Тикси в пролив Санникова, чтобы провести там еще несколько существенных наблюдений.

К сожалению, встреча была очень кратковременной, и нам не удалось как следует побеседовать с седовцами: мы спешили в Тикси за углем, а они торопились к Новой Сибири, где их ожидали участники экспедиции, высаженные на остров для береговых наблюдений.

В Тикси мы прибыли утром 13 сентября. Здесь нас ждали неприятные известия.

Во-первых, в Тикси не хватало угля.

Во-вторых, ледовые прогнозы, которые составлялись в начале навигации, оказались неверными.

Потепление Арктики, начавшееся с 1920 года, спутало все расчеты специалистов. До этого предполагалось, что в высоких, широтах вечно удерживается так называемая «полярная шапка» повышенного атмосферного давления – своеобразный барьер, преграждающий дорогу западным и юго-западным теплым ветрам с Атлантики. На деле же оказалось, что «полярная шапка» в эпоху потепления устойчива лишь весною. В остальные же месяцы атлантические циклоны пробивают барьер и прорываются далеко на восток – вплоть до моря Лаптевых.

И вот в августе и сентябре 1937 года эти циклоны прорвавшись сквозь барьер «полярной шапки», устремились на восток приблизительно по 80-85-й параллелям. В восточной части Карского моря начались сильные западные ветры. Они пригнали льды к Северной Земле, создали сплоченный барьер льдов в районе мористее архипелага Норденшельда и, с силой протискивая льды через пролив Вилькицкого, начали буквально забивать ими море Лаптевых. Мы сами были свидетелями могучего стихийного дрейфа, когда прошли пролив Вилькицкого кормой вперед.

В Тикси нам сообщили, что этот стихийный дрейф подхватил в Карском море целый караван кораблей во главе с ледоколом «Ленин» и выбросил его, как пробку, через пролив Вилькицкого в море Лаптевых. Сейчас этот караван находился в западне: впереди была полоса сплоченных льдов шириной в 30 миль.

Итак, ледовые прогнозы не оправдались. И все-таки их надо всемерно развивать. В Арктике нужно плавать «с открытыми глазами», чтобы в каждый момент знать, где, когда и какой встретится лед. Ледовые прогнозы должны все время проверяться и дополняться судовой и летной ледовой разведкой. Судовой разведки в 1937 году ни в Карском море, ни в море Лаптевых не было. Летную разведку выполнял только один самолет, да и то лишь в Карском море.

Что касается прогнозов, то понятно, что их составление возможно только при условии, что все суда, плавающие в Арктике, будут тщательно собирать различного рода сведения, как о льде, так и о пространствах чистой воды. Мы сами были грешны в этом отношении. Дойдя до 78°34' северной широты и 118°28' восточной долготы и встретив здесь непроходимые льды, мы не повернули на запад и не обследовали район до Северной Земли, где, по-видимому, было чисто. До сих пор остался неясным вопрос, можно ли было в 1937 году пройти из Карского моря в море Лаптевых не проливом Вилькицкого, а проливом Шокальского.

Такие моря, как Лаптевых, Ново-Сибирское и Чукотское, только условно можно назвать морями. В сущности, это только заливы Центрального Арктического бассейна. Все они совершенно открыты на север, и ничто не препятствует выносу льдов из этих морей в Арктический бассейн и, наоборот, приносу льдов да Арктического бассейна. Все это, хотя и в меньшей степени, относится и к Карскому морю.

Отсюда вытекает: пока мы окончательно не изучим центральной части Северного Ледовитого океана, до тех пор и к прогнозам нельзя предъявлять особых требований.

Теперь далеко от нас, на дрейфующем ледяном поле, работала станция «Северный полюс». Как много нового и полезного дадут результаты ее наблюдений!..

Из Главсевморпути командованию «Садко» был передан приказ – переключиться в помощь ледоколам по проводке караванов торговых судов. Но как это сделать, если угольные бункеры корабля почти пусты?

Пришлось дожидаться каравана углем, прибывавшего с верховьев Лены через пятидневку.

Тем временем на море разыгрался сильнейший шторм. Не успели мы принять уголь, доставленный пароходом «Партизан Щетинкин», как эфир принес несколько сигналов с требованием немедленной помощи.

Первым, в 9 часов утра 20 сентября, запросил помощи ледокольный пароход Малыгин»; он оставил исследовательские работы, чтобы помочь пароходам «Молотов», «Искра», «Ванцетти» и «Беломорканал» дойти до Тикси. «Малыгин» сообщал, что «Искра» получила пробоину, а остальные пароходы не справляются с имеющимися у них на буксире баржами.

Затем послышались сигналы бедствия с гидрографического судна «Хронометр», терпевшего серьезную аварию у мыса Борхая. Спешно подняв пары, мы вышли в море, чтобы оказать помощь терпящим бедствие судам. В первую очередь мы хотели направиться к «Хронометру». Но на пути был, получен сигнал бедствия от моторного бота «Челюскин», который находился ближе, нежели «Хронометр».

Погода была скверная. Девятибальный северный ветер хлестал почти непрерывными снежными зарядами. Над свинцовой маслянистой водой неслись рваные темные тучи. Гигантские валы ходили по морю. «Садко» швыряло, словно пустую консервную банку. Трудно было не только ходить по палубе, но даже стоять.

Все же кое-как удалось разыскать «Челюскин». Крохотное суденышко отчаянна пыхтело, отплевываясь от заливавшей его воды. Якорный канат натянулся, как струна. Даже при полном напряжении машины слабосильный «Челюскин» не мог хотя бы частично ослабить это натяжение. Целые горы воды обрушивались на палубу, целиком погребая под собой судно. Но потом оно снова выкарабкивалось на поверхность, мотор откашливался и продолжал работать.

«Снимайтесь с якоря, ложитесь в дрейф, – передали мы на «Челюскин», – подадим вам буксир».

Сорок минут провозились на «Челюскине» с якорем. Но брашпиль был слаб, и оторвать якорь от грунта так и не удалось. Капитану ничего не оставалось делать, как сообщить, что он сам продержится до утра и от помощи отказывается.

Мы поспешили к «Хронометру». Из Тикси прибыла радиограмма, что к «Малыгину» уже вышел буксирный пароход «Леваневский», которому было приказано спасать баржи каравана. «Хронометр» же на вызовы больше не отвечал. Это усиливало беспокойство за его судьбу, и мы старались возможно скорее добраться до мыса Борхая.

Узкая полоска низменного мыса открылась лишь на рассвете 21 сентября. У песчаной косы кипели белые буруны. Среди них можно было разобрать какое-то маленькое черное пятнышко.

Подошли поближе. Теперь уже было ясно, что это пятнышко и есть «Хронометр». Судно находилось в самом жалком состоянии. Повернутое лагом и выброшенное на песок, оно лежало на берегу, тяжело накренившись на борг. Позади суетились люди, перебравшиеся на сухую землю.

«Хронометру» теперь ничем уже нельзя было помочь, тем более что «Садко» не мог подойти к нему ближе чем на 4 мили из-за мелководья. Но оставить на произвол судьбы его экипаж мы не имели никакого права, и «Садко» остался у берега ждать, пока волнение уляжется настолько, что катером и шлюпками удастся снять людей.

Назавтра мы сделали несколько таких попыток, но безрезультатно. И только к вечеру катер и вельбот добрались до берега и приняли 23 иззябших, мокрых и голодных моряка.

Когда катер с вельботом на буксире подходил к «Садко», мы с изумлением обнаружили, что, кроме людей, на них находились четвероногие мохнатые пассажиры. Видимо, моряки «Хронометра» успели спасти корабельных псов., Когда же катер подошел ближе, наше изумление удвоилось: рядом с маленькими щенками сидел крохотный белый медвежонок, ростом не больше дворовой собаки. Словно соображая всю серьезность происходившего вокруг, медвежонок вел себя очень смирно, как и подобает спасенному пассажиру.

Через несколько минут все объяснилось. Медвежонок, пойманный во время охоты, принадлежал одному из научных работников, находившихся на «Хронометре». Звали медвежонка Машкой, и было ему отроду всего месяца три. Хозяин подарил Машку нам в знак благодарности за спасение.

К этому забавному мохнатому существу я вернусь еще не раз. Тогда же нам было не до медвежонка. Нас опять звал на помощь «Малыгин», который пробивался в тяжелых льдах к застрявшему моторному боту «Ленсовет». Пароходы, проведенные им сквозь льды, уже ушли в Тикси.

Десять часов затратили мы на продвижение к «Малыгину». За мысом Северо-Восточным нам пришлось повернуть обратно, так как с «Малыгина» передали:

«Подошли к «Ленсовету». Поле начало разрушаться. Полагаю, что «Садко» может следовать по назначению...»

Четверо суток находились мы в спасательном рейсе. Только во второй половине дня 24 сентября «Садко» вернулся в Тикси, где нас ждало большое общество. Словно в заправском порту, здесь высился лес мачт и труб. На рейде стояли «Беломорканал», «Кингисепп», «Искра», «Молотов», «Ванцетти». Отправив на берег команду «Хронометра», «Садко» присоединился к этой компании, А немного погодя в порт вошел «Малыгин». Он лихо развернулся и стал рядом с нами.

Семь кораблей собралось одновременно в этом далеком уголке Арктики, который еще не так давно вообще был малообитаемым местом.

Это внушительное зрелище невольно радовало глаз. Но в то же время возникали и новые заботы: где найти топливо для всех семи кораблей?

Время было позднее. В спокойных бухтах уже началось образование молодого льда. Еще немного, и он должен был окрепнуть. Между тем мы все еще никак не могли расстаться с Тикси.

После дележа остатков топлива на нашу долю пришлось всего 150 тонн угля. С таким голодным пайком трудно было рассчитывать на успешную борьбу с крепнущими льдами.

В голове роились мысли о зимовке, о долгой разлуке с семьей. В одну из таких трудных минут я случайно нашел на самом дне чемодана маленький незнакомый сверточек. Из свертка выпала плитка шоколада и листок бумаги, исписанный знакомым, родным почерком.

Этот наивный, искренний дар взволновал и ободрил меня. Из Тикси в этот день улетел на юг последний самолет, и я

отправил с ним письмо в Москву. Старался писать бодрее и веселее, говорил о близкой встрече, хотя сам-то я уже не был в ней уверен.

Вечером – еще одна неожиданная радость. В дверь каюты постучали, и знакомый негромкий голос спросил:

– Можно?

Через мгновенье передо мной стоил Андрей Георгиевич Ефремов, мой сослуживец по ледоколу «Красин», на которой мы плавали около двух лет. Спокойный, в высшей степени деловитый и исполнительный штурман, Андрей Георгиевич пользовался на «Красине» всеобщим уважением. Его мягкий, немного усталый взор замечал малейшую неисправность. Без шума, без крика он брался за дело, работал неторопливо, методично и не успокаивался да тех пор, пока все не было в полном порядке.

Я был очень обрадован нежданной встречей. Оказывается, в эту навигацию Андрею Георгиевичу поручили руководство практикой студентов на пароходе «Малыгин», и мы только случайно не встретились с ним еще на Диксоне.

Мы долго беседовали. Вспоминали «Красина», походы на остров Геральд, на остров Врангеля, на Чукотку. С уважением говорили о нашем общем учителе – отважном капитане Белоусове. Вспоминали Владивосток, его зеленые сады, его голубые бухты, подернутые сероватой дымкой, Орлиное гнездо и десятки других живописных уголков, с которыми оба так свыклись за годы работы в Приморье.

Чтобы поднять настроение, мы старались убедить друг друга, что завтра или послезавтра и «Садко», и «Малыгин» пойдут на восток, и что через две недели мы встретимся со старыми друзьями на солнечных улицах Владивостока.

Но утром 27 сентября прибыл неожиданный приказ: «Садко» идти на запад в помощь ледоколу «Ленин», «Малыгину» идти к «Красину», совместно с ним бункероваться с угольщика и затем тоже пробиваться на запад.

Итак, остаемся на зимовку

Из Тикси мы ушли ночью, на четырнадцатые сутки после прихода туда. Было холодно и темно. Огни заполярного порта быстро растаяли в тумане, и только мерное дыхание машины да шорох и звон ледяных игл напоминали о том, что мы не стоим на месте, а движемся вперед.

Все происходило так, как и следовало ожидать. Мороз крепчал. С каждым часом на воде появлялось все больше и больше ледяного сала. Темно-свинцовый налет его затягивал все более обширные пространства, уничтожая на воде ветровую рябь. Теперь вокруг расстилалась угрюмая и безрадостная в своем необычайном спокойствии водяная пустыня, подернутая ледяным муаром.

На рассвете 29 сентября, перевалив через 74-ю параллель, мы вошли в молодой блинчатый лед. Небо посветлело, – близились сплошные поля. Вокруг на воде покачивались белесые кружочки. С каждой пройденной нами милей этих ледяных блинов становилось все больше. Вскоре мы шли уже среди смерзающихся кусков молодого льда, по краям которых тянулись аккуратные валики, – казалось, будто море покрыто гигантским рыбачьим неводом.

К полудню «Садко» уже вынужден был пробиваться крупнобитым льдом. Теперь мы двигались медленно, лавируя и выискивая разводья. Никто не радовался встрече с ледяными полями, как ни красивы они были.

Невольно вспоминалось испытанное правило китобоев: «Суда, не успевшие выйти из старых льдов до начала нового замерзания, обречены на зимовку».

Только наша новая пассажирка – перешедшая с «Хронометра» юная медведица Машка – была довольна. Теперь она со своим другом корабельным щенком Нордиком все время проводила на корме, любуясь бело-голубой равниной, расстилавшейся по сторонам, – видимо, после кораблекрушения льды ей казались более надежными и привлекательными, чем вода...

Но в эти часы было не до шуток. Льды с каждым часом становились все более мощными и труднопроходимыми.

Среди мертвой ледяной пустыни за 74-й параллелью мы встретили 29 сентября стоявший у перемычки сплоченного старого льда пароход «Кузнецкстрой». Это судно находилось в трудном, чтобы не сказать отчаянном, положении. Оказывается, с ним целую пятидневку возился ледокольный пароход «Седов», тщетно старавшийся вытащить его на чистую воду.

Из этих попыток ничего не вышло. У самого «Седова» был поврежден винт. Обоим пароходам не хватало топлива. Пока «Седов» пытался вывести «Кузнецкстрой» изо льдов, оба судна попали в дрейф, и их понесло на север. 23 сентября эти пароходы испытали сжатие, а через три дня «Седов» вынужден был оставить своего тяжеловесного спутника и самостоятельно пробиваться к каравану «Ленина»: два парохода в этом караване потерпели аварию, и «Седову» предложили взять их на буксир.

«Кузнецкстрой» попытался пробиться на восток, но льды остановили его. Надо было помочь ему выбраться из этой пустыни.

Не теряя времени, «Садко» сколол лед вокруг парохода, пробил торосистую перемычку, протянувшуюся с юго-востока на северо-запад, и повел «Кузнецкстрой» к проливу Санникова. Двигались медленно, в густом тумане. Наконец поздним вечером 30 сентября мы вышли на чистую воду в районе острова Столбового и отпустили «Кузнецкстрой». Теперь он мог уйти во Владивосток.

Я долго провожал взглядом этот транспорт, мысленно рассчитывая, на какой день плавания он доберется до Тихого океана.

Можно было бы послать с ним письмо: в Москву. Но что я написал бы в этом письме? Мы не могли теперь сказать ничего определенного не только о завтрашнем дне, но даже о ближайшем часе.

«Садко» простоял до полуночи на месте, выжидая, не понадобится ли снова помощь «Кузнецкстрою». Когда же выяснилось, что он продвигается вполне свободно, не встречая льдов, мы повернули на обратный курс: нас настойчиво звали на помощь каравану «Левина», 3 октября ночью было проведено по радиотелефону совещание командиров «Ермака», «Ленина», «Садко» и «Седова». Капитан «Седова» Д. И. Швецов сообщил, что после того, как его корабль расстался с «Кузнецкстроем», он попал в тяжелые льды и самостоятельно выбраться из них не может. Борясь со льдами, «Седов» повредил еще одну лопасть винта, и ее пришлось менять.

Нам предложили немедленно отправиться на помощь «Седову» и вместе с ним пробиться к каравану «Ленина», чтобы взять на буксир аварийные суда.

С рассветом мы двинулись на выручку «Седову». Падал густой снег. Видимость сократилась до предела. Ртуть в термометре упала до минус 10 градусов.

Когда снегопад несколько ослабел, открылось безрадостное зрелище. Вокруг «Садко», насколько можно было охватить взглядом, расстилались льды. Среди бурых и грязных, обтаявших за лето торосов, оставшихся от прошлогодних полей, сверкали молодые голубоватые глыбы.

В разводьях вода дымилась, быстро покрываясь кристаллами льда. То и дело налегал сырой и плотный туман, грязные клочья которого беспрерывно носились из конца в конец над мелким морем. Последние птицы покидали Арктику, и их тревожные крики бередили душу.

В 11 часов утра на 76°47',3 северной широты и 117°00' восточной долготы мы увидели, наконец, «Седова». Его тонкая, высокая труба извергала клубы дыма. Можно было безошибочно сказать, что машина «Седова» работает полным ходом. Но он почти не двигался с места.

«Садко», выглядевший значительно скромнее большого, высокобортного «Седова», обладал более мощной машиной и лучшими ледокольными качествами. Поэтому мы довольно быстро разбили перемычку и соединились с кораблем, с которым теперь нам не суждено было расставаться.

Седовцы обрадовались этой встрече: они могли идти в кильватере за «Садко». Не теряя времени, двинулись дальше, на соединение с «Лениным». Однако уже к вечеру пришлось остановиться: путь на запад был закрыт.

Наутро мы возобновили попытки выбраться изо льдов, двигаясь на юго-юго-восток. Но вскоре опять кораблю пришлось остановиться.

С рассветом 6 октября «Садко» по собственной инициативе отправился на ледовую разведку. Хотелось разведать восточную кромку мощного ледового барьера, по ту сторону которого беспомощно застыл караван ледокола «Ленин».

Мы шли, ломая молодой лед, толщина которого уже достигала 10-15 сантиметров. Среди этого молодого льда то и дело встречались поясины старого, недоступного для ледокольного парохода. И их приходилось обходить. Надо льдами по-прежнему висел густой туман.

Двое суток блуждали мы вдоль барьера, отделявшего нас от каравана «Ленина», тщетно пытаясь отыскать в нем хотя бы малейшую лазейку. Только в одном месте удалось обнаружить среди старых торосистых гряд тянувшееся на запад до самого горизонта поле ровного льда, засыпанного снегом. Но он оказался настолько прочным и вязким, что после трех ударов, сделанных с разгона, удалось продвинуться всего на полкорпуса. Пришлось отказаться от попытки пробиться на запад, отойти к «Седову» и снова остановиться в ожидании, пока к нам не подойдет мощный ледокол.

Результаты разведки были следующим образом сформулированы в донесении:

«Барьер тяжелого смерзшегося льда, разделивший ледокольные пароходы «Садко» и «Седов» с караваном ледокола «Ленин», по-видимому, образовался из прибрежной полосы льда, которая во время навигации держалась около берега Прончищева. Ветры западной половины, действовавшие в последнее время, отогнали эту полосу от берега. Своим южным концом она соединилась со льдом, который во время навигации наблюдался в юго-западной части моря Лаптевым, на востоке от острова Б. Бегичев, распространяясь в Оленекском заливе и дальше на восток. Своим северным концом ледяной барьер соединился ото льдом, продрейфовавшим через пролив Вилыкицкого из Карского моря. По мере того как этот барьер отходил от берега Прончищева, между ним и землей образовывался молодой лед, «а который я вышел «Ленин» со своим караваном...»

Таким образом, караван ледокола «Ленин» попал в своеобразный капкан, из которого не было выхода: дорога на запад была забита льдами, скопившимися в проливе Вилькицкого, а дорогу на восток преграждал замкнувшийся кольцом барьер матерого льда. В такое позднее время года и в столь сложной ледовой обстановке нечего было и думать о проводке через барьер вышедших из строя судов ледокольными пароходами. Хорошо, если бы «Ленину» удалось провести на восток хотя бы часть наиболее крепких торговых судов, оставив остальные на зимовку в устье одной из рек. Нам же надо было как можно скорее уходить во Владивосток, пока это было возможно. Никакой помощи «Ленину» ни «Садко», ни «Седов» оказать не могли.

9 октября с востока подошел «Малыгин». Он пришвартовался к борту «Седова». Началась перегрузка угля.

К утру 15 октября молодой лед достиг толщины 29 сантиметров. В 9 часов 20 минут корабли отошли на 3 мили к востоку и остановились. На другой день попытки пробиться на восток были возобновлены. Но в этот раз прошли и того меньше – всего 0,6 мили. Стоял туман, льды крепли.

Было решено начать поход на восток с рассветом следующего дня. Возглавить это движение должен был «Малыгин», обладавший большим запасом угля и большей осадкой.

* * *

В девятом часу утра 17 октября наш соединенный караван двинулся к Новой Сибири. Но каждая миля давалась с неимоверными трудностями.

Сейчас, когда вспоминаешь эти далекие дни, трудно отделить их друг от друга, – они все как бы слились в один большой и трудный день.

Люди лишились сна и отдыха. Даже педантичный и спокойный старший механик – «Матвей в кубе» – осунулся и как будто немного убавил в весе. Он почти все время проводил в машинном отделении, чутко прислушиваясь к работе механизмов, работавших на пределе своей мощности. Старший машинист Сергей Токарев, с глазами, красными от бессонницы, сам следил за каждым подшипником и каждой масленкой. Коля Розов с перевязанной рукой не вылезал из котельной, подбадривая выбивающихся из сил кочегаров. Пар все время держали «на марке».

Над морем стоял неумолчный лязг, стон и грохот. То «Садко», то «Малыгин» по очереди, то оба вместе набрасывались на ледяные поля и медленно, дрожа от напряжения, вползали на них со скрежетом и звоном. Лед медленно уступал и как бы нехотя отваливался кусок за куском. «Седов» лавировал среди обломков, стараясь не отстать от нас. Но машина у него была слабее, чем у «Садко» и «Малыгина», поэтому «Седов» то и дело застревал. Приходилось возвращаться и скалывать его.

18 октября счастье как будто повернулось к нам лицом. Наступило полнолуние. Приливно-отливные явления, всегда усиливающиеся во время полнолуния и новолуния, вызвали подвижки льдов. Озаренные холодным сиянием ночного светила, ледяные поля искрились и сверкали синеватым блеском. Между ними зияли черные провалы. Работая день и ночь, корабли при свете луны лавировали среди тяжелых полей, стараясь выискать путь от одного разводья к другому.

За сутки мы прошли целых 68 миль. Еще два-три таких перехода, и мы были бы в относительной безопасности. Но это была последняя удача. Начиная с 19 октября, скорость продвижения кораблей начала резко падать. На другой же день застрял во льдах «Малыгин», и «Садко» несколько часов скалывал его. Затем в сжатие попал «Седов».

20 октября механики подсчитали оставшиеся запасы топлива. На «Малыгине» было 210 тонн угля, на «Садко» – 180, на «Седове» – 181. Чтобы сэкономить топливо, остановили судовые динамомашины и перешли на керосиновое освещение.

Сильный снегопад мешал выбирать путь. С каждой милей встречались все более тяжелые торосистые ледяные поля. Наконец 21 октября мы попали в десятибальный лед. На море опустился туман. Термометр показывал 10 градусов ниже нуля. Наблюдалось сжатие и легкое торошение. Почти весь день было темно. Всюду – от капитанского мостика до кубрика и камбуза – говорили о зимовке.

На борту ледокольного парохода «Седов», кроме участников научной экспедиции, находилось много студентов, отбывавших морскую практику, и зимовщиков, снятых с полярных станций. У студентов срывался учебный год. Зимовщики же, пробывшие в Арктике по два года, мечтали о встрече с родными и близкими, о южном солнце, о теплом климате.