Текст книги "Три зимовки во льдах Арктики"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)
Как мы ни напрягали зрение, нам не удавалось разглядеть противоположную кромку разводья, хотя видимость заметно улучшалась.
Целый час бродил я с Буйницким вдоль кромки разводья. Оно уходило далеко-далеко на юг, и на всем протяжении его ширина казалась все такой же беспредельной. Никаких выступов, никаких бухточек, никаких перпендикулярных разводьев, куда бы мог спрятаться «Седов», – льды, словно ножом, были разрублены на две части, причем все, что находилось к западу от этого разрыва, куда-то исчезло.
Когда мы уже возвращались на корабль, я заметил, что молодой лед, образовавшийся вдоль кромки, медленно и бесшумно отходит на чистую воду. Это был верный признак того, что разводье продолжало расширяться. Признаться, становилось немного жутковато: было трудно постигнуть, куда девается весь лед, что сулит нам это необъяснимое явление. Никогда еще я не наблюдал такого быстрого образования гигантских полыней.
Вернувшись в кают-компанию, мы уселись пить чай, выжидая, что произойдет дальше. В 2 часа 50 минут неожиданно раздался глухой удар, и висячая лампа дрогнула и качнулась.
Мы выбежали на палубу. Там уже толпились люди. Они оживленно перекликались, показывая руками куда-то на север.
– Плывет, плывет! – закричал Буторин.
И мы отчетливо увидели, как на чистую воду выплыла огромная льдина длиною около 200 метров и шириной метров в пятьдесят, только что оторвавшаяся от кромки матерого льда метрах в семидесяти от судна к северу. Льдина медленно-медленно поплыла на юг, похожая на большой корабль.
К утру 27 декабря ветер утих совсем. Поземок прекратился. Видимость улучшилась. Благодаря яркому лунному освещению нам удалось более или менее точно определить ледовую обстановку. В вахтенном журнале она была описана так:
«От румба StW до WSW льда не видно. Oт WSW до NtO видна кромка старого льда в расстоянии около одной мили от судна. От NtO через О до StW – старый лед, в котором на расстоянии около мили от судна на S проходит разводье в направлении О – W. Над водою местами сильные испарения. В молодом льду – разрывы. Много плавающих льдин, оторвавшихся от старого льда, различных размеров».
Я сообщил эти сведения М. П. Белоусову. Командование экспедиции приняло решение: не дожидаясь, пока «Сталинград», который вез уголь нам и ледоколу, подойдет к кромке льда, самим сходить в Баренцбург и погрузить уголь и воду. Это ускорило бы подготовку ледокола ко второму этапу операций. И флагманский корабль повернул на юг.
Тем временем мы продолжали подготовку корабля к выходу из дрейфа. Следовало немедленно все приготовить к поднятию паров, – в случае, если бы льды разредились еще больше, «Седов» мог бы самостоятельно пробиваться навстречу «И. Сталину».
* * *
Самой трудной задачей было – добыть воду для питания котлов, Трофимов, Токарев, Шарыпов и Недзвецкий упорно искали снежницы. Вблизи судна, где толщина спрессованного сжатиями льда достигала 5 метров, они рассчитывали обнаружить такие снежницы, которые еще не промерзли до дна. Выдолбив глубокие лунки, механики пускали в ход 2,5-метровый бур. И хотя бур целиком уходил в лед, нам так и не удавалось добраться ни до пресной, ни до соленой воды.
Пока мы искали снежницы, часть команды занималась очисткой от льда руля и винта, – надо было освободить их от ледяного панциря, чтобы в нужную минуту пустить в ход машину для маневрирования во льдах. Расчистив вокруг кормы глубокие лунки, Буторин, Мегер, Гетман, Соболевский и Бекасов подрывали лед аммоналом и сплавляли его в разводье по каналу. К вечеру работу пришлось приостановить: из майны всплывало все больше и больше битого льда, а сплавлять его в разводье уже не удавалось, так как лед смерзался.
Когда поиски снежниц окончились безрезультатно, решили пробить лед у самого борта судна, чтобы открыть доступ к соленой воде через кингстон, а, пока что накачать вспомогательный котел; брандспойтом, опустив шланг в майну, служившую нам для гидрологических работ. Это был довольно рискованный эксперимент: на двадцатиградусном морозе шланги могли быстро замерзнуть. Но другого выхода у нас не было: пары во вспомогательном котле надо было поднимать возможно скорее, чтобы на случай сжатия обеспечить себя мощными паровыми водоотливными средствами. Расчистка же кингстона должна была отнять очень много времени.
И после короткого перерыва на ужин аврал возобновился. Хотя все люди очень устали, работая целый день на льду, отложить этот аврал я не мог. Мы и так должны были благодарить природу за небывало длинную паузу между сжатиями, – уже больше суток прошло с тех пор, как льды развело, а ушедшая на запад кромка льда все еще не вернулась. Такая пауза не могла быть бесконечной, и следовало ждать сжатий с минуты на минуту.
Люди приняли известие об аврале, как нечто само собою разумеющееся. Быстро перетащили на лед брандспойт, установили его близ майны (она находилась в каких-нибудь 5 – 6 метрах от края разводья), протянули шланг на корабль и начали перекачивать воду.
Все без исключения принимали участие в этом аврале. Надо было качать воду возможно быстрее, чтобы шланги не успевали обмерзать изнутри. Ручки брандспойта мелькали вверх и вниз с молниеносной быстротой. От людей валил пар, хотя мы старались сменяться возможно чаще.
Не без гордости поглядывали мы на наш брандспойт. Сколько раз выручала нас эта немудреная машина. В руках механиков она превратилась в универсальное орудие. Брандспойтом откачивали мы из машинного отделения воду, хлынувшую туда во время аварии в сентябре 1938 года. С помощью брандспойта боролись мы с креном корабля, перекачивая воду из правого котла в левый и обратно. Брандспойтом качали мы воду из снежниц в питьевые цистерны. Брандспойт помог нам очистить льяла, наполненные застоявшейся водой. Сделанный еще в 1912 году московскими металлистами, он работал безотказно и по справедливости считался самым незаменимым предметом на дрейфующем корабле...
В самом разгаре аврала, в 21 час 50 минут, со стороны разводья, успевшего покрыться молодым ладом толщиной в 13-15 сантиметров, донесся знакомый звон и треск. Начиналось сжатие.
– Нажмем, ребята! – крикнул я.
Впрочем, особых приглашений и не требовалось. Ручки брандспойта по-прежнему мелькали в воздухе необычайно быстро. Под звучный аккомпанемент ломающегося молодого льда работа шла так быстро, как только это было возможно. Уровень воды во вспомогательном котле постепенно повышался, хотя внутренние стенки шланга уже изрядно обмерзли, и теперь нужно было прилагать большие усилия, чтобы проталкивать через сузившийся канал тонкую струю воды.
После 23 часов звон и треск усилились до предела. При свете луны было отчетливо видно, как быстро сминается и крошится молодой лед. Из мрака уже выступила довольно высоко поднятая над водой кромка матерого многолетнего льда. Она быстро приближалась к «Седову».
– Пожалуй, пора кончать, – сказал я. – Механики! Как в котле? Много еще воды надо?..
– Куда торопиться? Сейчас схожу узнаю, – спокойно сказал Недзвецкий и пошел к трапу.
Послышались голоса:
– Успеем!.. Не в первый раз...
– Наш лед заколдованный, его сжатие не возьмет...
Перебрасываясь шутками, все продолжали работать так же хладнокровно, словно под ногами у них была твердая земля, а не зыбкий, трясущийся лед, готовый в любое мгновение лопнуть. Люди настолько свыклись с подвижками ледяных полей, что эта привычка становилась попросту вредной для дела: Арктика не терпит панибратских отношений с нею; если пренебрегать опасностью, аварии и даже катастрофы неминуемы. И я решил прекратить работу сразу, как только кромка многолетнего льда подойдет к нашему полю.
– Вода почти в норме, Осталось качать не больше чем полчаса. Ребята разводят огонь в топке... – сказал вернувшийся из кочегарки Недзвецкий.
Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Успеем ли мы убраться со льда до того, как поля сойдутся?
Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Брандспойт захлебывался и хрипел, – шланги промерзли почти насквозь, и вода шла очень медленно. Еще через пять минут послышался глухой удар, и лед сильно затрясся у нас под ногами, – вплотную к корме подошли тяжелые глыбы семидесятисантиметрового льда, образовавшегося в разводьях, которые открылись 7-8 декабря.
Больше медлить нельзя было ни минуты. Я скомандовал: – Убрать брандспойт и шланги на судно!.. И в тот самый момент, когда мы втянули обмерзший шланг на борт судна, послышался новый, еще более мощный удар – вернувшаяся кромка пака, преодолев сопротивление молодого льда, со всей яростью обрушилась на кромку, оставшуюся у судна. Затрещали, заревели, заухали семидесятисантиметровые льдины, разрушаемые двумя могучими полями. Хотя лед, вернувшийся с запада, значительную часть своей силы растратил на раздробление молодого льда, сыгравшего роль спасительного для нас буфера, он сохранил еще достаточно энергии, чтобы при удобном случае протаранить борт корабля.
И на этот раз, как и 7 декабря, мы были бессильны предпринять что-либо. Утомленные почти круглосуточным авралом, иззябшие, промокшие, стояли мы на палубе, наблюдая единоборство двух кромок льда под самым бортом корабля.
Вот как описано это незаурядное сжатие в нашем вахтенном журнале:
«28 декабря. 0 часов. Сошлись за кормой кромки старого льда. Судно ощутило сильный толчок. В области– винта и руля, а также трюма № 3 происходит сильное сжатие и торошение льда толщиной 70 сантиметров. Также торошение старого льда за кормой.
0 час. 32 мин. Возобновилось сжатие льда по всей кромке о левого борта и большой силы по корме.
0 час. 45 мин. В кормовой части судна был слышен сильный удар. Лед торосится вблизи руля и винта.
0 час. 50 мин. Сжатие прекратилось. Образовались торосы вышиной до 3,5 метра по корме и против трюма № 3. Убрали палатку для гидрологических работ...»
На некоторое время наступила тишина. Льды давали нам небольшую передышку. Застучал «Червоный двигун». При свете электрических ламп мы тщательно осмотрели весь корабль. Никаких повреждений не обнаружили. Я даже радовался тому, что теперь сжатие само создало вокруг кормы огромный ледяной барьер, которой мог послужить нам защитой от новых атак пака.
Но радость эта была преждевременной: уже через час послышался знакомый стеклянный звон осыпающихся льдинок, и, выскочив на палубу, я увидел, что весь лед вместе с только что нагромоздившимися торосами быстро отходит от судна на запад. Из наших защитников эти торосы превращались в самых заклятых врагов: при новом сжатии они должны были сыграть роль таранов.
Запись в вахтенном журнале гласит:
«У левого борта судна осталась кромка старого льда шириной у кормы около 1-2 метров и до 5-6 метров в средней частя судна. Торос льда остался у судна только против трюма № 3. В пределах видимости по румбам StW через W до NtO крупно– и мелкобитыи лед с обломками полей – 8 баллов. Далее видно водяное небо... ».
Обстановка стала чрезвычайно серьезной. Вся ответственная вахта в течение суток была разделена на две части: между мной и Андреем Георгиевичем, Я должен был не спать с 8 часов вечера до 8 часов утра, Андрей Георгиевич – с 8 часов утра до 8 часов вечера. Официально это было так, Фактически же приходилось спать лишь урывками, на ходу – по 2-3 часа в сутки. Впрочем, и все члены экипажа теперь работали почти без сна. Авралы следовали один за другим.
* * *
В 18 часов 28 декабря «Седов» находился на 81°29',4 северной широты и 4°24' восточной долготы. То сжимаясь, то расходясь в стороны, мощные ледяные поля увлекали наше судно все дальше и дальше на юг. Вахтенные отмечали в журнале:
«28 декабря. 8 часов. Лед продолжает разводить. 10 час. 46 мин. На разводье образовался молодой лед толщиной в 2 – 3 сантиметра.
17 часов. Молодой лед отошел от кромки старого. Разводье расширяется.
17 час. 30 мин. Ширина между старым льдом и образовавшимся с утра достигает 70-100 метров.
19 час. 40 мин. Над разводьем началось сильное испарение.
20 часов. Началось сжатие молодого льда на разводье.
24 часа. Подошло вплотную к кромке льда у судна несколько старых льдин размерами по 30-50 квадратных метров. Во льду по правому борту почти параллельно судну проходит трещина в расстоянии около 6 метров от борта. Трещина, уходя с севера на юг, соединяется с разводьем по левому борту.
29 декабря. До 6 час. 30 мин. с небольшими перерывами происходило сжатие молодого льда в разводье по левому борту. В 6 час. 30 мин. к кромке старого льда подошло несколько больших льдин, и сжатие прекратилось.
16 час. 30 мин. Начало разводить молодой лед на разводье по левому борту.
17 час. 30 мин. Разводье в молодом льду достигает ширины 100 метров.
21 час. 45 мин. По корме слабое сжатие молодого льда на разводье. Лед приподнимается. Против носовой части судна на разводье чистая вода.
22 часа 15 мин. Сжатие молодого льда по корме прекратилось.
23 часа. Сжатие возобновилось...»
Льды играли с кораблем. Все время приходилось быть начеку, все время надо было ждать новых и новых сюрпризов.
В час дня 29 декабря во вспомогательном котле началось парообразование, а еще два часа спустя давление пара уже достигло полутора атмосфер. Теперь было бы совсем нетрудно в случае нужды довести его до нормального уровня и пустить в ход мощные водоотливные средства и вспомогательные механизмы.
* * *
После того как лед треснул у правого борта, «Седов» мог с часу на час оказаться со своим крохотным ледяным островком посредине широкого разводья. От правой до левой кромки осколка льдины, державшейся вокруг корабля, оставалось каких-нибудь 20 – 25 метров. Необычайно твердый, многолетний лед, спрессованный сжатиями, перемешанный со шлаком, консервными банками, кусками леса и прочим мусором, накопившимся за годы дрейфа, цепко держал судно в своих объятиях.
В этом мощном льду у самого борта судна мы в течение нескольких суток прорывали глубокую шахту, чтобы открыть доступ воды к кингстону, питающему главные котлы.
Эту трудную работу выполняли Буторин, Соболевский, Гетман, Бекасов и Мегер. Вначале они вырубили в твердом, как камень, льду котлован. Потом, когда котлован был углублен метра на полтора, устроили над ним некоторое подобие шахтного подъемника: через блок была перекинута веревка, на конце которой привязали сплетенную из прутьев корзину. В корзине люди опускались вниз, в ней же поднимали «нагора» вырубленный лед. Сверху шахта освещалась люстрой, спущенной с борта корабля.
Когда глубина шахты достигла 4 метров, работа стала опасной: в любую минуту снизу могла прорваться вода, которая мгновенно затопила бы шахту и находившихся в ней нести ее в кают-компанию. Поэтому пришлось обойтись без елки.
Праздничное настроение с раннего утра подогревали многочисленные приветствия, которые мы получали на этот раз в утроенном объеме. Больше чем когда-либо прибыло и запросов от редакций газет. Только на мою долю пришлось 25 заказов на статьи, очерки и приветствия. Редакция «Полярной правды» предупредительно сообщила даже заголовок статьи, которую я должен был написать: «Здравствуй, Большая земля!» Но при всем желании мне не удалось выполнить и десятой доли всех этих заказов: как раз в канун Нового года мы были чрезвычайно загружены работой.
За несколько часов до встречи Нового года механикам удалось поднять пар в главных котлах. В 18 часов 40 минут ветер резко перешел к востоку и усилился до 6 баллов. Началась пурга. Мы ждали новых подвижек, которые могли освободить корабль от ледяной чаши, и усиленно готовились к пуску машины в ход.
В полночь свободные от работы члены экипажа собрались в кают-компании. Мы провозгласили традиционный тост за отца и друга советских полярников – товарища Сталина и за счастливое окончание дрейфа. После короткой застольной беседы все разошлись по своим рабочим местам. Механики приходили в кают-компанию по очереди, на ходу вытирая замасленные руки паклей. Посидев у стола минут десять, они торопливо возвращались в машинное отделение.
Уже через 55 минут после начала Нового года послышался звон и треск ломающегося молодого льда, – в разводье по левому борту началось сжатие. Временами это сжатие достигало значительной силы, и судно испытывало толчки. До самого утра продолжались подвижки. Только в 7 часов 50 минут наступила тишина, и мы смогли немного отдохнуть.
Всеобщее увлечение авралами, конечно, имело свою положительную сторону. Оно поддерживало в коллективе дух соревнования, заставляло забывать об опасностях, которым мы подвергались, помогало людям сохранять самообладание. Но в то же время нельзя было допускать физического истощения команды. Три арктические зимовки подточили здоровье людей, и такое перенапряжение крайне вредно отражалось на них.
Трофимов, Ефремов и некоторые другие бродили по судну, как тени, еле волоча ноги и буквально засыпая на ходу. Между тем в любую минуту льды могли настолько решительно атаковать корабль, что нам пришлось бы спешно эвакуироваться на лед, унося с собой аварийные запасы, уложенные на палубе. Значит, нужно было поставить дело так, чтобы люди сохраняли максимум работоспособности. И за ужином, когда все члены экипажа собрались вместе, пришлось объявить:
– Пора, товарищи, кончать со штурмовщиной. С завтрашнего дня на корабле вводится восьмичасовой рабочий день. Только чрезвычайные обстоятельства могут нарушить это правило...
Распоряжение о переходе на восьмичасовой день было встречено с явным неудовольствием, но все же после этого круглосуточных авралов в машинном отделении почти не было. Правда, частенько под разными предлогами после официального рабочего дня люди проникали в машинное отделение и что-то там делали, но эти вылазки уже не имели ничего общего о «всенощными бдениями», как у нас шутя прозвали бесконечные ночные работы механиков.
Если нам и не удалось полностью осуществить восьмичасовой рабочий день, то, во всяком случае, восьмичасовой отдых был обеспечен для большинства членов экипажа.
Последние мили
Ледокол «И. Сталин» закончил бункеровку углем в рекордный срок, и вечером 1 января я получил телеграмму:
«В 13 часов вышел из Баренцбурга. Принял 1175 тони угля. Больше сортированного угля не было, ушел недогруженным. В 20 чесов – широта 78° 14', долгота 10°28' восточная, восточный ветер в баллов. Новогодний привет. Белоусов».
Видимо, и на ледоколе «И. Сталин» встреча Нового года прошла не лучше нашей!..
Пока «И. Сталин» продвигался на север, «Седов» дрейфовал дальше и дальше на юг. В 17 часов 1 января он находился на 81°06',0 северной широты и 3°09' восточной долготы. В 19 часов 2 января мы спустились до широты 81°01',9 и долготы 3°18'. С каждым часом становились все явственнее признаки приближения к кромке льдов, Количество разводьев в районе «Седова» возрастало. Вечером 2 января от севера через восток до востоко-юго-востока было видно водяное небо».
Наконец в этот же вечер совершенно неожиданно были отмечены первые отзвуки отдаленной океанской зыби. Работая с теодолитом, Буйницкий заметил, что пузырек воздуха в уровне медленно перемещается с севера на юг и обратно. Эти колебания происходили строго периодически, словно во время качки.
Буйницкий немедленно сообщил мне об этом странном явлении. Качка в дрейфующем льду? Это предположение казалось совершенно невероятным, но я все же отправился к теодолиту. В самом деле, уровень показывал, что судно медленно, почти неуловимо покачивается.
Я снял уровень с теодолита и побежал с ним в кормовой кубрик. Установив уровень здесь в горизонтальной плоскости, мы с огромным волнением глядели на воздушный пузырек, заключенный в трубочке с прозрачной жидкостью. Вот он дрогнул, пополз на север, потом остановился, пополз обратно, ушел на юг и снова через строго определенный промежуток времени вернулся...
Отправившись в радиорубку, я набросал донесение, которое Полянский тотчас передал на ледокол «И. Сталин».
«Наблюдается равномерное килевое покачивание судна, хорошо ощущаемое уровнем. Все благополучно...»
Но на ледоколе в это время были озабочены новым, совершенно неожиданным осложнением: пароход «Узбекистан», который вез в своих трюмах несколько сот тонн пресной воды для котлов «И. Сталина» и «Седова», вдруг сел на камни у южной оконечности острова Форланд. Капитан «Узбекистана» просил помощи.
Командование экспедиции было вынуждено повернуть ледокол назад и полным ходом направиться к терпящему бедствие судну. Мы не могли возражать против такого решения, – в данную минуту положение у «Седова» было менее опасно, чем у «Узбекистана». И все же отсрочка подхода ледокола была для нас неприятной неожиданностью.
К счастью, ледоколу не пришлось задержаться у острова Форланд. М. П. Белоусов по радио разрешил капитану «Узбекистана» слить пресную воду за борт. Облегченный «Узбекистан» был поднят приливом и сам, без посторонней помощи, сполз с камней.
Потеряв на этой операции восемь ходовых часов, ледокол снова направился к «Седову».
До 79°40' северной широты ледокол «И. Сталин» дошел по чистой воде, но затем ему пришлось войти в тяжелые льды. Немногим больше одного градуса разделяло теперь наши корабли. Но какой это был трудный градус!
Всю ночь со 2 на 3 января ледокол упорно пробивался на север, освещая путь мощными прожекторами; мела пурга, дул холодный западный ветер. К 7 часам утра «И. Сталин» достиг 80°08' северной широты. Дальше лежали сплоченные торосистые поля, среди которых трудно было отыскать не только разводье, но даже трещину. Все же капитан флагманского корабля не сдавался. Он вновь и вновь атаковывал льды, прокладывая путь к «Седову».
* * *
3 января в 9 часов утра, как обычно, все люди «Седова» разошлись по своим рабочим местам. Из кают доносилось потрескивание и шипение, – механики пробовали батареи парового отопления, которые с часу на час должны были заменить нам камельки. Буторин и Гаманков убирали помещения. Андрей Георгиевич, стоявший на вахте с 8 часов утра, готовил очередные метеосводки и приводил в порядок вахтенный журнал.
Буйницкий тщетно пытался «поймать» в просветах низко опустившихся облаков хоть одну звезду, чтобы определить координаты «Седова», – нам очень важно было узнать, как далеко находится от нас ледокол.
Часов в одиннадцать Буторин зачем-то вышел на палубу. Взглянув на горизонт, он увидел нечто такое, что приковало его к месту и на миг лишило дара речи: где-то на юго-востоке мелькнул как бы луч прожектора.
Вначале наш боцман не поверил собственным глазам. Уже несколько раз его жестоко обманывали звезды, которые он принимал за огонек ледокола. Быть может, и на этот раз на горизонте мелькнула звезда в просвете между облаками?
Буторин вглядывался в темноту. Через несколько минут видение повторилось.
Боцман подозвал Андрея Георгиевича, указал ему на то место, откуда мигал луч прожектора, а сам бросился разыскивать меня.
Я сидел в кают-компании, когда туда стремглав влетел Буторин. На его лице можно было прочесть одновременно и радость, и смущение, и удивление, и какую-то неуверенность в самом себе.
– Константин Сергеевич! – выпалил боцман. – На зюйд-зюйд-осте прожектор!..
Я усомнился. Мало ли что может почудиться, когда ждешь не дождешься встречи с ледоколом! Все же на всякий случай мы вышли из кают-кампании и поднялись на мостик. За нами гурьбой повалили на палубу наблюдатели-добровольцы.
Было темно. На небе ни одной звезды, – низко ползущие облака обложили весь горизонт. Густой мрак скрадывал все, что находилось дальше 10-20 метров от судна.
– Ну, где же прожектор? – спросил я Буторина.
Боцман отвечал виноватым тоном:
– Вон там, на зюйд-зюйд-осте было видно...
Андрей Георгиевич подтвердил:
– Был, был... Я тоже видел...
Минут пять вглядывались мы в темноту. Ничего, кроме смутных очертаний торосов, нагроможденных близ судна, разглядеть не удавалось. И вдруг, в тот самый момент, когда мы уже хотели сойти с мостика, на юго-юго-востоке мелькнул далекий голубоватый отсвет, – какая-то светлая черта, похожая на луч прожектора, пересекла горизонт и уперлась в тучу, образовав характерный отблеск.
– Вот!.. Вот!.. – раздались со всех сторон голоса.
– Зря я не говорил бы, – с гордостью произнес боцман, к которому разом вернулось его самообладание и спокойствие.
С огромным нетерпением ждали мы теперь очередного срока радиосвязи с ледоколом, – хотелось проверить правильность наших предположений. И в 2 часа дня я вызвал к радиотелефону Белоусова:
– Видим вас на юго-юго-востоке! Для того чтобы лучше убедиться, хорошо бы поставить минуты на две-три прожектор вертикально...
Белоусов ответил:
– Константин Сергеевич, будем идти только вперед, назад возвращаться не будем. Лед очень тяжелый, с удара прохожу три-четыре метра. Винты заклинивает. Возьму немного к западу. Судя по нашим расчетам, до «Седова» осталось по прямой миль тридцать – тридцать пять. Прожектор сейчас направим в зенит...
Мы снова высыпали на палубу. На юго-юго-востоке была попрежнему смутно видна почти горизонтально полоска голубоватого света, упирающаяся в облака. И вдруг эта полоска вздрогнула и начала выпрямляться. Достигнув вертикали, она замерла.
– Ура!.. – закричали на палубе. – Прожектор!.. Прожектор!..
Этот далекий голубой луч радовал нас. Он как бы звал, манил «Седова» к югу, обещал скорую встречу с долгожданным ледоколом. Теперь даже закоренелые скептики заговорили о том, что наш дрейф близится к концу.
Как хотелось нам подать ледоколу «И. Сталин» ответный сигнал! Но из-за нелепой случайности мы были лишены возможности это сделать: как раз накануне наш старший механик, вынув из прожектора зеркало, чтобы протереть его, поскользнулся и упал. Зеркало разбилось на мельчайшие кусочки.
Я решил попытаться заменить чем-либо разбитый прожектор. У нас сохранилась мощная лампа в 1000 свечей. Присоединив ее к проводке, мы зацепили лампу фалинем и начали осторожно подтягивать под самый клотик гротмачты.
Вызвав еще раз по телефону капитана ледокола, я сообщил:
– Прожектор видим ясно, совершенно ясно на юго-юго-востоке. Через полчаса подготовим свое освещение. Желаю успеха!..
В 15 часов наша тысячесвечовая лампа была поднята под клотик. Механики пустили в ход «Червоный двигун», и лампа вспыхнула ярким светом. Но, к сожалению, ее свет не мог заменить направленного луча прожектора, и некоторое время спустя пришлось лампу выключить.
В 12 часов 50 минут 3 января нам и штурманам ледокола «И. Сталин» удалось одновременно определить свои координаты. «Георгий Седов» находился на 80°56',0 северной широты и 3°10' восточной долготы. «И. Сталин» в то же самое время был на 80°33' северной широты и 4° 15' восточной долготы.
Итак «Георгий Седов» и «И. Сталин» к вечеру 3 января сошлись во льдах как будто бы на очень короткую дистанцию. Не больше трех часов понадобилось бы ледоколу, чтобы преодолеть это пространство, если бы оно было заполнено более или менее разреженным льдом. Но законы арктического мореплавания учат, что самый короткий по расстоянию путь во льдах далеко не всегда является самым коротким путем по затраченному времени. И в самом деле, для того чтобы пройти эти 20-25 миль, мощному ледоколу потребовалось затратить не день и не два, а целую декаду. Только 13 января «И. Сталин» после долгой и упорной борьбы с многолетними льдами подошел к «Седову».
На нашем корабле дни с 3 по 13 января также прошли в упорном труде и серьезных заботах. Но эти заботы были совсем иными, нежели те, которые испытывало командование ледокола. В то время как флагманский корабль штурмовал полосу многолетнего пака, «Седов» испытывал серьезные неудобства от... обилия чистой воды. Окончательно оторвавшись от поля, вместе с которым мы дрейфовали больше года, наше судно беспомощно болталось посреди огромной полыньи. За все десять дней оно не испытало ни одного серьезного сжатия. Такое резкое различие в обстановке, окружавшей корабли, которые находились почти что рядом, представляло собой крайне редкий в морской практике и весьма поучительный случай. Поэтому на обоих судах с огромным вниманием следили за развертыванием событии.
* * *
«Седов» уже 3 января был полностью подготовлен к плаванию. Мы могли начать самостоятельную борьбу со льдами в тот же момент, как только нам удалось бы освободиться от тяжелой ледяной чаши, сковывавшей руль и винт. Нам оставалось терпеливо ждать, когда наступит этот момент, бодрствуя на своих постах. Я вернулся к своему дневнику, – благо теперь можно было выкроить время для записей, – и последовательно, час за часом, регистрировал в нем ход событий, развертывавшихся в эти дни.
« 4 января. 80°48',0 северной широты, 2°57' восточной долготы. После долгого перерыва снова берусь за перо. Событий много, и все они так значительны!
Сейчас по гринвичскому времени, по которому мы живем, 6 часов утра, но никто еще не ложился спать. Весь экипаж взбудоражен, люди ждут, что встреча с флагманским кораблем состоится с часу на час.
Боюсь, что это все же не совсем так. Ледокол за эту ночь не смог приблизиться к нам ни на одну милю.
Только что я разговаривал с Белоусовым. Он сообщил, что ледокол попал в тяжелые поля и вокруг него идет сильное сжатие. Вырастают огромные торосы. Чтобы зря не тратить уголь, командование экспедиции решило выждать до перемены обстановки.
Михаил Прокофьевич просил, чтобы мы еще раз проверили, виден ли прожектор ледокола. Я выслал из радиорубки на палубу Бекасова; он потушил наш своеобразный маяк-лампу, поднятую на гротмачту, – и несколько минут вглядывался в темноту. Однако ничего разглядеть не удалось, – горизонт закрыт низкими облаками.
Значит, будем ждать лучших времен. Хорошо и то, что в районе «Седова» не заметно никаких признаков сжатия, которое так беспокоит ледокол...
12 часов. Немного поспал, чувствую себя бодрее. На «Седове» судовые работы продолжаются своим чередом. Механики заканчивают оборудование парового отопления.
В кают-компании камелек уже не топится. Удивительная вещь! Все время кажется, что чего-то не хватает. Нет прежнего уюта. Не кипит, как прежде, чайник на камельке, не потрескивает уголь, не пышет жаром железная труба. Сколько мы мучились с этими камельками, а вот нет их, и уже начинаем скучать по ним. Что значит сила привычки!
Только что получил телеграмму от Белоусова. Ледокол стоит на прежнем месте в десятибальном торосистом льду. Лед форсировке не поддается. У них, как и у нас, дует северный ветер. Значит, будем дрейфовать, так сказать, коллективно до тех пор, пока ледокол не вырвется из западни, в которую он попал.
23 часа. Все время дуют ветры северной половины горизонта. Свирепствует метель. На горизонте дымка: огней «И. Сталина» не видим.
