Текст книги "Три зимовки во льдах Арктики"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 39 страниц)
«Седов» вошел во льды, легко расталкивая обломки полей. Я вызвал Трофимова:
– Дмитрий Григорьевич! Теперь давай самый полный, жми все, что только возможно. Это для нас самая настоящая проверка...
Стармех понимающе кивнул головой и нырнул в машинное отделение. Я поднялся на мостик и невольно залюбовался нашим кораблем. Вокруг нас был битый лед почти без разводьев. «Седов» со звоном и грохотом крошил, давал и мял льдины, двигаясь вперед со скоростью 4-5 миль в час. Возвращенный к жизни после двух с половиной лет вынужденного бездействия, корабль, казалось, с удвоенной энергией штурмовал льды. Было приятно и радостно видеть реальнее плоды долгого и упорного труда всего нашего коллектива: мы не только сберегли корабль от гибели, но и подготовили его к ледовым битвам. Теперь я мог донести на ледокол «И. Сталин», что руль исправлен и «Седов» может самостоятельно двигаться во льду.
Огней «И. Сталина» и «Сталинграда» все еще не было видно, хотя мы шли уже минут двадцать.
Внезапно Полянский принял распоряжение флагмана: «Сталинград» зажало. Следуйте к нему...»
Битые льды, окружавшие нас, с каждой милей становились все более мощными. «Седов» дрожал от напряжения, но хода не сбавлял. За кормой чернела вода, в которой плыли, покачиваясь, куски старого льда.
Наконец впереди замелькали огни, – это был «Сталинград». Но, видимо, надобность в нашей помощи отпала, и с флагмана передали новое распоряжение:
«Седову» – отставить. Выходить на разводья...»
Разворачиваться в сплошном битом льду с укороченным рулем было довольно рискованно. Но уж если проверять – так проверять до конца. Дал распоряжение в машину:
– Самые полные обороты!..
Биение машинного сердца ускорилось. Винт еще сильнее забурлил за кормой. Руль лег на борт, и судно, вздрогнув, начало описывать циркуляцию.
Свободные от вахты члены команды выбежали на палубу и любовались этим красивым маневром. Послушный рулю, корабль уверенно развернулся во льдах и лег на обратный курс, оставив позади подковообразный черный след.
– Сделано хорошо! – восхищенно проговорил Андрей Георгиевич, оглядываясь назад. – Наш старик еще поработает в Арктике!..
Я, молча, кивнул головой. Экзамен, действительно, был выдержан до конца, – «Седов» не только мог следовать заданным курсом, но и был способен маневрировать во льду...
* * *
Поздней ночью 21 января «И. Сталин» и «Георгий Седов» входили в извилистый Айс-фьорд. Озаренные призрачным лунным светом обрывистые, гористые берега Шпицбергена, покрытые вечными ледниками, выглядели фантастическими, совершенно неправдоподобными декорациями. Все же это была земля, пусть обледеневшая, твердая, каменистая, но настоящая земля. Ведь в последний раз мы видели землю в Тикси, – это было два с половиной года назад. И мы жадными глазами разглядывали изрезанные скалистые мысы, голубоватые глетчеры, занесенные снегом горы, – угрюмую, но прекрасную землю, так хорошо изученную русскими мореходам» еще в средние века.
Почти трое суток шли мы от ледовой кромки до Айс-фьорда.
Плавание проходило очень спокойно. Море баловало нас, – сразу же, как только мы отошли от кромки, установилась прекрасная, тихая погода. Слегка покачивало. На воде блестела до самого горизонта серебряная лунная дорожка На юге все ярче разгоралась заря, предвестник наступающее го дня. К полудню становилось настолько светло, что на па лубе можно было без труда разобрать крупную печать.
Под мерный шум машины на корабле после длительного перерыва снова началась привычная морская жизнь: чередовались вахты, на карте прокладывался курс, вахтенные помощники определяли секстаном координаты. Но конец затянувшегося рейса был уже близок, и во всех уголках корабля. шли приготовления к высадке на берег. Виктор Буйницкив бродил по всем каютам и вытаскивал из разных углов то закопченную керосиновую лампу, то бумажный репродуктор, то старый фонарь, – я поручил ему собрать возможно больше предметов нашего обихода для музея Арктики в Ленинграде.
Буторин почти все свободное время проводил в трюме, откуда доносилось мирное гоготание гусей, такое непривычное для нашего слуха. Гусей нам привезли на ледоколе, чтобы мы ими полакомились. Но эти смиренные домашние птицы так умилили моего четвертого помощника, что он решительно запротестовал против их уничтожения. Команда поддержала Буторина, и было решено доставить птиц в Мурманск целыми и невредимыми. Возвращаясь из трюма, он докладывал улыбаясь:
– Совсем ручные! Как приду к ним, они бегут навстречу и гогочут.
И только Джерри и Льдинка не разделяли всеобщей привязанности к гусям. Они крайне подозрительно и ревниво глядели на этих белых жирных пришельцев и свирепо лаяли...
Вот уже впереди зажглись электрические огни Баренцбурга. Смутно чернеет силуэт мощного угольного крана высотой в пятнадцатиэтажный дом. Белоусов радирует мне:
«Константин Сергеевич! Я стану под угольный кран, а ты подходи к пассажирской...»
Раздвигая битый лед, осторожно подходим к причалу. Навстречу нам несутся крики «ура», приветствия, аплодисменты. Хочется поскорее сойти на берег, обмять и расцеловать приветливых граждан самого северного поселка советских горняков. Наконец на берег поданы швартовы.
Рейс ледокола «И. Сталин» 15 декабря 1939 года – 25 января 1940 года.
С исключительным радушием встретили нас горняки. В честь экипажей «Седова» и «И. Сталина» устраивается торжественный бал в местном клубе. Нам преподносят подарки, нас закармливают вкуснейшими кушаньями. Нам показывают поселок и рудник, которыми по справедливости гордятся баренцбуржцы.
Как известно, на Шпицбергене еще с начала XVIIвека жили и промышляли зверя наши беломорские поморы. Русские люди исследовали и осваивали эту далекую северную землю и в позднейшее время. Однако до 1920 года Шпицберген никому не принадлежал и представлял собою в правовом отношении так называемую «ничью земли». По постановлению Парижской конференции от 2 февраля 1920 года суверенитет над Шпицбергеном перешел к Норвегии, причем, однако, гражданам других государств предоставлялась свобода поселения и промышленной деятельности на Шпицбергене. Союз ССР приобрел здесь угольное месторождение в Грумант-Сити, отстоящем лишь на 30 километров от Баренцбурга.
7 ноября 1932 года шахтеры советского треста «Арктик-уголь» выдали нагора первые тонны угля, вернув к жизни заброшенный рудник
Нынешний Баренцбург ничем не напоминает когда-то жалкого поселка. Мы с большим интересом осмотрели хорошо обставленные общежития горняков, большой благоустроенный клуб, новую столовую с механизированной фабрикой-кухней, теплицы, в которых при электрическом освещении цветут розы и зреют огурцы, прекрасную животноводческую ферму.
Потом нам пришлось самим принимать гостей. Началось настоящее паломничество любопытных, – каждому жителю Баренцбурга захотелось поглядеть собственными глазами на корабль, продрейфовавший через весь Ледовитый океан.
Вот к нам приходят работники местной газеты «Полярная кочегарка» и торжественно вручают специальный номер, посвященный прибытию «Седова» в Баренцбург. Потом является делегация школьников. Прибегает парикмахер: может быть, требуется его помощь? Наши бородачи вежливо, но твердо отказались от услуг полярного мастера, – они решили довезти свои окладистые бороды до Большой земли. Лишь Соболевский, чтобы не обижать парикмахера, решается расстаться с бородой, оставив пышные усы.
Поладили с парикмахером, – являются две женщины. Они внимательно оглядывают каюту, заставленную ящиками с фруктами и прочими лакомствами, и лица их мрачнеют.
– Всего-то у вас много! А мы думали вас порадовать. Вот жены горняков прислали домашней колбасы. Может, не побрезгаете нашим подарком? От души прислали...
Я вскочил с кресла и, немного растерявшись, заговорил, угощая гостей апельсинами и конфетами:
– Что вы, что вы, мы будем очень рады! О такой колбасе мы мечтали во льдах.
Мои гостьи успокоились и начали, перебивая друг друга, расспрашивать:
– А жареных поросят вы любите? Мы утром пришлем...
– Может быть, и молока хотите?
– У нас ведь все есть, совсем как на материке.
Мы решили оставить на Шпицбергене большую часть имевшихся у нас запасов продовольствия. Зачем везти их в Мурманск, если потом придется доставлять те же продукты из Мурманска в Баренцбург?
Зажужжали лебедки, грузовые стрелы пришли в движение, и разгрузка трюмов «Седова» началась.
Экспертиза подтвердила, что большинство продуктов, в частности сливочное масло, дрейфовавшее с нами два с половиной года, сохранило свои вкусовые качества. И только под конец разгрузки произошел один комичный инцидент, над которым мы потом долго хохотали. В спешке Андрей Георгиевич, руководивший сдачей продовольствия, выгрузил на берег несколько бочек с квашеной капустой, на которую мы уже давно махнули рукой, – она за эти годы превратилась в нечто совершенно неописуемое. И вот, ознакомившись с пахучим содержимым этих бочек, молоденькая и энергичная заведующая складом явилась ко мне с решительным протестом: как смели мы снабжать советскую колонию недоброкачественными продуктами?
Я осторожно разъяснил, что снабжение Баренцбурга, собственно, не входило в прямые обязанности экипажа «Седова», и порекомендовал утопить бочки с гнилой капустой на дне Айс-фьорда, что и было сделано.
Трое суток пробыли мы в гостях у советских горняков-полярников. За это время бункеры и трюмы «И. Сталина» и «Седова» пополнились первосортным, отборным углем.
24 января, погасив все огни, наглухо задраив все иллюминаторы, мы вышли в ночное плавание к берегам СССР через чужие воды. Надо было соблюдать строжайшую осторожность и бдительно наблюдать за морем: даже сюда, к обледеневшим беретам Шпицбергена, доносились отголоски забушевавшей в Европе войны...
Всего 682 мили отделяют Баренцбург от Мурманска. Менее пяти дней понадобилось кораблям, чтобы преодолеть это расстояние. Но нам дни плавания по Баренцеву морю показались вечностью.
Радио приносило радостные новости: наши семьи уже прибыли в Мурманск, навстречу нам должен выйти пароход, с которым приедут родные; улицы заполярного города уже украшены плакатами и праздничными флагами. Даже Ленинград и Москва готовились чествовать наш экипаж.
Наступает день 28 января. До Мурманска осталось менее 100 миль. Золотисто-красная заря залила половину небосвода. Звезды угасли. Шелковые, мягкие волны приняли голубоватый оттенок, – до сих пор они были черные, как уголь.
Заря разгоралась все ярче и ярче. Неожиданно далеко-далеко на юге брызнул горячий, ослепительно яркий краешек солнца. Словно стрелы, помчались ввысь его теплые лучи, и пурпурное сияние окрасило сначала клотики кораблей, потом такелаж, потом палубы, потом морские волны. Стаи белокрылых чаек взлетали навстречу солнцу, которое мы увидели впервые после третьей полярной ночи.
А на юге в небесной синеве уже возникли клубы черного дыма. Дымки приближались к нам с невероятной быстротой. Уже видны наклонные, заломленные трубы, стремительные, подобранные корпуса.
Вздымая белые буруны за кормой, корабли круто разворачиваются и ложатся на параллельный курс. Вдоль бортов стоят шеренги моряков. На мачтах вьются флажки приветственных сигналов. Гремят орудийные салюты, и торжественные звуки «Интернационала» плывут над притихшим морем. А в вышине слышится рокот могучих авиационных моторов,– Два мощных воздушных корабля идут нам навстречу, низко опускаясь и делая круги над «Седовым».
Не успеваем мы налюбоваться этим зрелищем, как кто-то уже кричит:
– Земля! Земля!..
И в самом деле, далеко впереди в голубой дымке медленно-медленно возникают заснеженные гористые отроги, окаймляющие Кольский залив.
Все наши чувства, все помыслы, все чаяния устремлены к этой далекой земле, и мы глядим на нее, как на самую дорогую нам святыню.
Дни в этих широтах пока еще коротки. Солнце прячется за горизонтом очень быстро. Сумерки сгущаются. Контуры берегов тают и расплываются. Но Большая земля шлет нам новое напоминание о себе: внезапно вспыхивает и ложится на воду длинная струя голубого света. Еще один луч, еще один... Это моряки береговой обороны приветствуют наши корабли и указывают путь к родным берегам. Трепетные лучи прожекторов то освещают корпус ледокола, то перебрасываются на «Седова», то бороздят воду; заставляя ее гореть и искриться холодным синим пламенем. Они провожают нас, не отступая ни на один кабельтов. А сзади, справа, слева вспыхивают все новые и новые сигнальные огоньки, – это к нашей эскадре присоединяются новые корабли. Красные, белые, зеленые огни мелькают со всех сторон.
Я читаю телеграмму, которую передает наш флагман:
«Военному совету. Спасибо за теплую встречу. Привет от седовцев военным морякам Северного флота».
Поздняя ночь... Неудобно являться в Мурманск в такой неурочный час, – ведь там готовятся встретить нас массовым митингом. И мы отдаем якоря, чтобы здесь, у входа в Кольский залив, выждать наступления утра. Конечно, никто из нас спать не ложится. Трудно заснуть, когда знаешь, что наутро ты вступишь на родную землю и после долгой разлуки обнимешь близких!
Наши родные, которые уже несколько дней жили в Мурманске, провели эту ночь так же неспокойно, как и мы: они знали, что «Седов» находится всего в нескольких милях от Мурманска, и считали минуты до отхода парохода «Герцен», предоставленного в их распоряжение.
Было около 11 часов утра, когда «Герцен», наконец, показался на горизонте. Он шел медленно, накренившись на правый борт. На палубе суетились сотни людей.
Гирлянды праздничных флагов, медные трубы музыкантов, толпа на палубе – все напоминало, что «Герцен» идет далеко не в обычный рейс.
Я не принадлежу к породе чувствительных и сентиментальных людей. Но в тот миг, когда корабли пошли на сближение, у меня сильно застучало сердце, и к горлу подкатил какой-то ком. Мы глядели во все глаза на палубу «Герцена», и каждому хотелось поскорее найти в густой толпе его пассажиров лица родных, любимых людей. И вдруг на корме послышался звонкий крик Гетмана, в котором прозвучали сразу и радость, и изумление, и благодарность родине за то, что все кончается так благополучно:
– Мама! Моя мама!
Какой-то вихрь приветствий, радостных возгласов, оживленных восклицаний поднялся над палубами обоих кораблей.
– Витя! Витя! Ты нас видишь?..
– Привет, Михаил Прокофьевич!..
– Костя, Костя!.. Ну, Костя же!..
Мне кричат сразу с трех сторон, и я не знаю, куда смотреть раньше. Да и «Герцен» подвигается так медленно. Сотни людей навалились на правый борт.
Наконец в этой толчее я нахожу сразу четверых – вот они, вот: Оля, отец, мать, сестренка. Они изо всех сил пробиваются к борту. Оля... Она все та же, ни капельки не изменилась, вот только похудела немного. Отец... как сильно он поседел за эти два с половиной года! А сестренка-то, сестренка!.. Я с трудом узнаю Женечку: когда я уезжал, это был долговязый, нескладный подросток, а сейчас передо мной; миловидная девушка. А вот и мама... Она плачет от радости...
– Оля! Поторопи капитана, скажи, чтобы он быстрее швартовался, – кричу я в шутку.
Не дожидаясь окончания швартовки, люди лезут через перила и прыгают на борт «Седова». Первым перемахнул к нам гидролог Чернявский – старый друг Виктора Буйницкого, вместе с которым он дрейфовал на «Садко». Потом кто-то помогает перелезть через поручни Оле. Я бегу к ней навстречу и вижу, как Полянский торжественно уносит в радиорубку сидящую у него на плечах дочурку Зою. Буторин одним богатырским объятием сжимает брата и сестру.
Три часа спустя мы уже мчимся на быстроходном катере к морякам Северного флота.
А вечером мы были в Мурманске. Величественной симфонией гудков встречали нас заводы и корабли, стоящие на рейде. Десятки прожекторов расстилали перед нами светящуюся голубую дорожку на воде. Гром оркестров, тысячеголосое «ура».
Потрясенные этим приемом, мы медленно-медленно сходим по трапу навстречу ликующим толпам народа.
* * *
Можно очень долго, без конца рассказывать о теплых, дружеских встречах на Большой земле. О том, с каким энтузиазмом чествовали нас пионеры заполярного Мурманска, мобилизовавшие все свои артистические таланты, что бы получше развлечь нас. О том, как в морозный февральский вечер на глухом полустанке Кировской дороги рабочие преподносили нам букеты настоящих живых цветов, заботливо выращенных для нас при искусственном освещении. О том, как ловкие и сильные лыжники Карелии провожали наш поезд от семафора к семафору, чтобы продлить минуты встречи. О том, как гостеприимно встречали наш экипаж горняки Мончегорска и лесорубы Петрозаводска, бойцы финского фронта и колхозники Ленинградской области.
А встреча в самом Ленинграде! С каким теплым и радушным гостеприимством принимали нас ленинградцы, начиная от металлистов и судостроителей и кончая курсантами военных училищ и пионерами! А прием в Смольном, где руководитель ленинградских большевиков, один из виднейших деятелей нашей партии Андрей Александрович Жданов обнял и расцеловал каждого из нас и долго беседовал с нами, расспрашивая о нашей жизни и работе в дрейфе!
Мы явственно ощущали, что благополучное завершение дрейфа «Седова» радовали не только нас, полярников. Мы видели, что судьба затерянного во льдах советского парохода и его маленькой команды за эти годы сделалась предметом дум и забот всего советского народа. И седовласые академики, и машинисты паровозов, и пожилые колхозницы, и мастера искусств – все с одинаковой заботливостью расспрашивали нас о нашей жизни, о работе, о здоровье, о перспективах исследования Арктики.
Личное в этих беседах не отделялось от общего. Люди, которые, казалось бы, стоят бесконечно далеко от практики ледового мореплавания, с таким же интересом, по-хозяйски, деловито разузнавали у меня и моих друзей о состоянии льдов за 86-й параллелью, с каким мы расспрашивали их о второй очереди метро, о сельскохозяйственной выставке, о последних достижениях науки. Невыразимо прекрасна в своем реальном воплощении эта ведущая идея нашей страны – идея коллективизма!
И чем ближе мы приближались к сердцу родины – Москве,– тем больше крепло в нас чувство гордости своей могучей страной, своим великодушным народом и вместе, с тем чувство глубокой благодарности к тому, кто неустанно воспитывает в советских людях лучшие качества подлинного товарищества, братской взаимопомощи, истинного гуманизма, – к великому Сталину. Нетерпеливо считали мы часы и минуты, оставшиеся до прибытия в столицу, – хотелось возможно быстрее отблагодарить нашего вождя за все, за все...
И вот перед нами, наконец, Москва, величественная и гордая, веселая и гостеприимная, родная, вечно юная Москва. За стеклами вагона промелькнули занесенные снегом дачные поселки, прогрохотали бесчисленные товарные и пассажирские составы, надвинулись каменные громады новых зданий. Поезд замедляет ход, и мы сразу попадаем в какой-то шторм дружественных объятий, перед которым блекнет все, что мы испытали до сих пор.
Мне удается вспомнить лишь отдельные детали этой встречи, – настолько потрясла она нас. Морозное, невероятно холодное для столицы утро. Огромные букеты сирени, левкоев, хризантем. Раскрасневшиеся, улыбающиеся лица. Я узнаю их по давно виденным фотографиям: Н. А. Булганин, А. С. Щербаков, академики, работники искусств, Герои Советского Союза. Но не успеваю я пожать им руки, как неожиданно попадаю в чьи-то железные объятия. Звезды на воротнике, знакомые всему миру усы маршала Буденного... – Семен Михайлович!..
Блеснули штыки почетного караула. Распахнулись широкие двери. Площадь заполнена делегациями москвичей. Клубы пара плывут над толпой, хрустит под сапогами снег. Но никто из нас не ощущает холода.
Краткий митинг. Нас рассаживают по автомобилям, и мы мчимся по широкой магистрали. Невзирая на холод, окна квартир распахнуты настежь, балконы заполнены людьми. Нам машут платками из окон, бросают букеты цветов.
На тротуарах – оживленные толпы москвичей.
Два с половиной года назад гигантского дома на углу Лесной еще не было. А вместо вот этого красивого здания на углу Васильевской торчал дощатый забор. И этой станции метро не было. А это что? Целый квартал новых великолепных зданий. И улица вдвое шире прежнего.
Нет, нелегко разобраться в новой московской географии. Отложим это дело до более свободных времен. А сейчас сквозь вихрь листовок, падающих на наши автомобили с крыш новых зданий, мы видим рубиновые звезды Кремля, Автомобили поворачивают вправо и въезжают в ворота островерхой башни. Сердце бьется учащеннее, – вот минута, о которой мы долго и страстно мечтали!
Высокое, величественное здание Большого Кремлевского дворца. Широкие мраморные ступени. Белый с золотом Георгиевский зал. Яркий свет, очень много света. За длинными столами ~ многие сотни гостей, приглашенных правительством на прием. Нас встречают аплодисментами. А несколько секунд спустя эти аплодисменты превращаются в громкую овацию, – вошли руководители партии и правительства.
– Да здравствует Сталин!..
– Слава Сталину!..
– Да здравствует сталинский штаб большевистской партии!..
Мы присоединяемся к этой овации, как когда-то в далеком море Лаптевых, куда радио донесло из Большого театра отзвуки горячих приветствий вождю.
Сталин идет навстречу нам неторопливой, уверенной походкой, немного вразвалку, как ходят моряки. На его лице сияют ласковые, внимательные, какие-то очень молодые темно-карие глаза. И хотя в волосах серебрится седина, эти глаза заставляют забыть о том, что полтора месяца назад мы поздравляли вождя с шестидесятилетием.
Вслед за Сталиным идут его верные соратники – вот Молотов, Ворошилов, Каганович, Калинин, Андреев, Микоян, Берия, Шверник, Маленков, Булганин, Шкирятов.
Мы знаем, как сильно загружены в эти дни делами государственной важности наши руководители. Знаем, что им приходится работать дни и ночи. Тем сильнее чувство благодарности за почетную встречу, которой удостоен наш коллектив...
Сталин крепко жмет нам руки, оглядывая нас пытливым, заботливым взором. Эта отеческая встреча глубоко волнует нас. Сразу вылетают из головы заранее приготовленные для рапорта слова. Хочется просто, по-сыновнему, отблагодарить товарища Сталина за все сделанное для нас, хочется сказать, что теперь все в полном порядке...
Мы долго мечтали об этой встрече. В пургу и мороз, в страшные минуты ледовых атак, в долгие полярные ночи мы говорили себе: все это временное, все это преходящее; пусть сегодня нам тяжело, но зато какое счастье ждет нас завтра, если мы с честью выдержим испытание!..
И вот этот день наступил. Нас принимает в Кремле товарищ Сталин. Лучшие люди столицы собрались под сводами этого дворца, чтобы разделить с нами радость победы.
Порою кажется, что все происходит во сне. Как-то даже не верится, что эта встреча может быть такой интимной, простой, непринужденной. Сам товарищ Сталин, как радушный хозяин, следит за тем, чтобы никто не скучал, чтобы всем было весело. Он разговаривает то с одним, то с другим, шутит, аплодирует ораторам.
И вдруг, внимательно вглядываясь в мое лицо, он участливо спрашивает:
– Почему вы так плохо выглядите? Как вы себя чувствуете после дороги?..
Я сконфуженно отвечаю:
– Спасибо, спасибо!.. Это пройдет...
Поздно ночью, возбужденные, разгоряченные, мы выходим из ворот Спасской башни на притихшую Красную площадь. Мелодично звенят куранты кремлевских часов, звон которых разносится в этот час по всему земному шару – от Северного полюса до Южного. Мирно сияют рубиновые звезды на башнях Кремля. И каждый удар курантов, каждый луч звезды, каждый камень этих древних стен дружески напоминают нам:
– Вы дома, дорогие. Отдыхайте и спите спокойно. Ваш покой охраняет неутомимый стальной человек, бодрствующий в Кремле, До свиданья, до новых побед, до новых встреч!..
Приложение
Словарь некоторых специальных слов и определений, встречающихся в книге
Аврал – работа на судне, в которой принимает участие вся команда или значительная ее часть.
Азимутальный круг – неподвижное металлическое кольцо на крышке компаса, разделенное на градусы. С помощью азимутального круга и пеленгатора можно определять углы между диаметральной плоскостью и направлением на данный предмет.
Айсберги (плавучие ледяные горы) – крупные обломки ледников.
Айсбимс – поперечное крепление, предохраняющее корпус судна от сжатия льдов.
Аксиометр – прибор, показывающий положение руля относительно диаметральной плоскости корабля.
Анероид – прибор для определения давления воздуха, состоящий из герметической металлической коробки, из которой удален воздух, и сильной пружины, оттягивающей гофрированную крышку этой коробки кверху. Действие прибора основано на изменении объема этой коробки в зависимости от давления воздуха. Верхняя крышка коробки при помощи сложной передачи связана со стрелкой, показывающей на шкале анероида величину давления атмосферы.
Анкер – якорь.
Анкерок – бочонок от одного до трех ведер вместимостью.
Ахтерпик – концевой отсек от ахтерштевня до крайней кормовой переборки. Служит для хранения пресной воды и для диферентовки судна.
Ахтерштевень – кормовая оконечность судна, продолжение киля. Ахтерштевни делаются обычно литыми или коваными. Передняя часть, через которую проходит гребной вал, называется старнпостом, а задняя, на которую навешивается руль, – рудерпостом.
Балер (голова) руля – верхняя, цилиндрическая его часть; на балер насаживается румпель, через который передается от рулевого привода усилие, вращающее руль.
Балл – единица, которой по специальной шкале оценивается степень какого-либо явления, например: силы ветра, волнения, деловитости моря, видимости, густоты туманов.
Балласт – жидкий, или твердый груз (вода, чугунные и свинцовые болванки, камень, песок и др.), принимаемый на судно для придания ему остойчивости на волне.
Банка – отдельно лежащая мель. Участок морского дна, на котором глубина значительно меньше общей глубины моря в этом районе.
Банка шлюпочная – деревянная доска, служит для укрепления шлюпки от сдавливания, а вместе с тем сиденьем для гребцов.
Бар – поперечная гряда у устья реки, образовавшаяся от осаждения выносимого рекой грунта; иногда баром называют мель, лежащую поперек входа в бухту.
Барический градиент – разность давлений атмосферы в направлении наибольшего понижения давления (по нормали к изобарам), отнесенная к единице расстояния. Барический градиент измеряют в миллибарах на градус экватора (111 км).
Батометр – прибор для взятия проб воды с определенной глубины. К батометрам прикрепляются специальные термометры для одновременного измерения температуры.
Бензель – перевязка двух тросов тонким линем.
Бентос – совокупность животных и растений, обитающих на дне морских и пресных вод.
Бикфордов шнур – фитиль, состоящий из пороховой сердцевины и джутовой обмотки, обмазанной каолиновым тестом или пропитанной смолой. Применяется в подрывном деле.
Бимсы – поперечные связи судна, служащие как для поддержания палуб и находящихся на них грузов, так и для сопротивления поперечным усилиям, действующим в плоскостях шпангоутов и стремящимся сблизить или раздвинуть борта судна.
Битый лед – куски плавучего льда разнообразной формы и толщины, в зависимости от того, из какого льда они образовались. Битый лед образуется в результате разлома на части ледяных полей или берегового припая. Различают мелкобитый лед в виде небольших кусков льда (малые льдины) протяжением до 20 метров и крупнобитый – крупные куски льда (крупные льдины) протяжением от 20 до 200 метров.
Блинчатый лед – молодой лед в виде отдельных дисков диаметром в 30-50 сантиметров и более. Блинчатый лед уже через несколько часов после возникновения становится довольно крепким, легкое волнение его не разрушает. Вследствие соприкосновения дисков между собой по краям их образуются валики из слабо соединенных пластинок льда. Народное название блинчатого льда – "тарелочник", "лепешки".
Блок-счетчик – комбинированный прибор из блока и специального механизма – счетчика, показывающего длину, троса, пропущенного через блок. Блок счетчик употребляется при измерениях глубин моря и гидрологических работах.
Ботдек – палуба на судне, на которой располагаются судовые спасательные шлюпки и устройства для спуска и подъема их.
Боцман – старший из палубной команды судна. В обязанности боцмана входят содержание корабля в чистоте, руководство и наблюдение за всеми палубными работами я обучение команды морскому делу.
Брамсель – прямой парус, подымаемый на брам-стеньге. Для определения принадлежности брамселя к той или иной мачте ему присваиваются дополнительные наименования: на фокмачте он носит название фор-брамсель, на гротмачте – грот-брамсель, на бизань-мачте – крюйс-брамсель.
Брашпиль – якорная нашила с горизонтальным валом для подъема якорей. Брашпили бывают ручные, паровые и электрические.
Буксир – трос, при помощи которого буксируют суда,
Бункер – угольная яма на торговом судне, то есть специальное помещение для хранения запасов угля.
Бункеровка – погрузка на судно запасов топлива.
Ванты – снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются мачты, стеньга и брам-стеньги с боков. В зависимости от того, какое рангоутное дерево ванты удерживают, они получают дополнительные наименования.
Ватерлиния – кривая, получаемая при пересечении поверхности корпуса судна горизонтальной плоскостью, параллельной уровню воды.
Ватерлиния грузовая – ватерлиния, которая совпадает с уровнем воды, соответствующим углублению судна при полной его нагрузке.
Вахта – дежурство на судке, для несения которого выходит часть личного состава. В торговом флоте время вахты – четыре часа.
Вахтенный – лицо, несущее в данный момент вахтенную службу.
Вьюшка тросовая – барабан с дисками большого диаметра по концам, предназначенный для наматывания троса и его хранения на судах. Вращение тросовой вьюшки производится либо рукоятками, насаженными непосредственно на вал барабана, либо посредством промежуточной, обычно зубчатой передачи.
Гак – железный или стальной крюк.
Галс – курс судна относительно ветра. Говорят: судно идет левым галсом, если ветер дует в левый бак, и правым галсом – если ветер дует в правый борт.
Гальюн – отхожее место, ватер-клозет на корабле.
Геоид – истинная форма Земли, которой учитывается не только сплющенность ее у полюсов, но и все крупные неровности рельефа.
Гирокомпас, гироскопический компас – прибор, служащий для определения в пространстве положения меридиана. Основан на свойствах быстро вращающегося волчка. В отличие от магнитного компаса, магнитная стрелка которого под действием земного магнетизма устанавливается в плоскости магнитного меридиана, гирокомпас дает непосредственно направление истинного меридиана.
