Текст книги "Три зимовки во льдах Арктики"
Автор книги: Константин Бадигин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
А несколько дней спустя все остальные члены экипажа были выставлены кандидатами в депутаты Мурманского городского Совета депутатов трудящихся.
Еще через несколько дней прибыло сообщение о том, что моя кандидатура была названа не только в Мурманске, но и в Москве, – коллектив машиностроительного завода Ростокинского района решил выдвинуть меня кандидатом в депутаты городского Совета столицы...
Признаться, я даже несколько растерялся: отказываться от баллотировки было бы неудобно; но имею ли я право соглашаться на голосование своей кандидатуры одновременно и в Мурманской области и в Москве? Я запросил совета, как мне поступить. Ответ прибыл немедленно:
«Давая согласие баллотироваться в Московский Совет, поступите правильно».
И я с радостью согласился выставить свою кандидатуру на баллотировку...
Телеграмму рабочих – машиностроительного завода Ростокинского района я получил 29 ноября, в этот день мне как раз исполнилось двадцать девять лет.
В старину об Арктике писали, как о стране мрака, ужаса и отчаяния. Такой она я была в прошлом, и именно такой рисовало ее в детстве мое воображение. Но в наши дни оказалось все наоборот: именно Арктике, Советской Арктике я обязан всем – она закалила меня, вооружила опытом, предоставила самое широкое поле для творческой деятельности. И вот в двадцать девять лет я, начинавший двенадцать лет назад свой трудовой путь подручным штукатура на Арбате, выдвинут гражданами столицы кандидатом в депутаты своего Совета...
Вечером по традиции в честь «новорожденного» был устроен праздничный ужин.
* * *
1 декабря «Седов» находился на широте 83°40',0 и долготе 6°39'. Нас окружали все те же безмолвные сплоченные льды, – в ноябре не произошло ни одной подвижки. Мы уже начали понемногу забывать грозную ледовую музыку – последняя подвижка льда была отмечена 21 марта!
К юту от нас льды все еще тянулись на сотни километров. В ответ на мой запрос начальник гидрометеослужбы Главсевморпути сообщил из Москвы:
«Наблюдения прежних лет показывают, что положение кромки льда к северу от Шпицбергена меридиане 9-15 градусов в начале зимы мало изменяется, располагается около 81-го градуса северной широты...»
Прославленный бот «Мурманец», ходивший навстречу дрейфующей станции «Северный полюс», и на этот раз был отправлен в разведку. Его донесения подтверждали данные, присланные из Москвы: при всем желании «Мурманцу» не удавалось проникнуть севернее 80-й параллели.
Пока «Седов» не пересек нулевой меридиан и оставался в восточном полушарии, нам как будто бы ничто серьезно не угрожало, – только на западе, у берегов Гренландии, куда полтора года назад была вынесена дрейфующая станция «Северный полюс», железный корпус нашего корабля мог испытать весьма неприятное знакомство с вечно движущимися мощными льдинами; опаснее всего для корабля попасть в круговорот, обломков пака, прижатых ветрами к берегу.
Все же довольно скоро нам пришлось вспомнить прошлогодний опыт борьбы со льдами и сжатиями...
Около часу дня 3 декабря я сидел в кубрике, объясняя Буторину очередной урок из навигации. Только что боцман с Шарыповым и Гетманом закончили сооружение снежного домика для гидрологических работ. Буйницкий и Мегер ушли на магнитные наблюдения. Остальные кончали судовые работы и готовились к урокам.
Вдруг судно сильно встряхнуло. Послышался хорошо знакомый низкий гул: где-то совсем рядом с судном трескался многолетний лед.
«Начинается!» – мелькнуло в голове.
В несколько прыжков мы очутились на палубе. На снегу чернели трещины.
Мы спустились по трапу на лед.
Трещина проходила у самой кормы. Коснувшись пера руля, она протянулась к майне, служившей нам для измерения глубин, пересекла ее, подползла к только что построенному снежному домику над гидрологической майной, оторвала от него угол, затем отошла на 8-10 метров от судна и далее ушла до пределов видимости на север. Противоположный конец трещины терялся где-то на юге.
Чтобы обследовать ледовую обстановку, были немедленно отправлены на разведку Шарыпов, Недзвецкий, Алферов и Гетман. Шарыпов и Недзвецкий ушли вдоль трещины на север. Алферов и Гетман отправились на юг.
Тем временем Трофимов, Токарев, Соболевский, Мегер, Бекасов и Буторин при свете факелов начали сверлить во льду у кормы лунки для закладки аммонала, – на случай, если придется взрывать наступающие на корабль ледяные поля.
Пока что признаков сжатия не было видно. Но на протяжении какого-нибудь получаса трещина разошлась до 10-15 сантиметров, и зловещий блеск чёрной воды в этой глубокой щели не предвещал ничего хорошего.
Разведчики, бродившие по льду в течение нескольких часов, собрали довольно тревожные сведения: мощное ледяное поле, с которым дрейфовал «Седов», внезапно раскололось на десятки кусков. Трещины шли в самых различных направлениях. Неприятным открытием было возникновение огромного разводья на востоке в 700-1000 метрах от корабля. Разводье, достигая ширины в 20-30 метров, тянулось полукругом на несколько километров, огибая корабль. Трещина, образовавшаяся у судна, огибала его с запада и соединялась с этим разводьем. Только в одном месте, на юго-востоке, она прерывалась на 10 метров, образуя естественный ледяной мостик.
Если этот мостик не принимать во внимание, то можно было считать, что «Седов» внезапно очутился на своеобразном ледяном острове, окруженном со всех сторон водой. Хуже всего было то, что с запада корабль почти ничем не был защищен от атак льда: трещина прошла в самой непосредственной близости от корпуса.
Пока не начались сжатия, эти изменения в ледовой обстановке не могли оказать губительного влияния на наше судно. Но начала сжатий можно было ждать с часу на час, – лед полопался неспроста. Наши разведчики обнаружили близ большого разводья на востоке несколько гряд свежих больших торосов. Местами старый тяжелый лед толщиной до 3 метров образовал до шести параллельных торосистых гряд. Несколько раз разведчики сами наблюдали подвижки, – льдины трескались и расходились у них под ногами.
Льды снова приходят в движение
В моем архиве сохранилось несколько тоненьких тетрадей с записями, произведенными в декабре 1939 года. Занятый почти круглые сутки, я старался тогда записать только самое важное, самое главное, в надежде, что когда-нибудь наступит более свободное время и можно будет обработать записи и переписать в дневник. Но до встречи с ледоколом «И. Сталин» так и не удалось этого сделать, – последний месяц дрейфа был очень трудным, опасным и хлопотливым.
Приведу здесь те ежедневные записи полностью, попутно расшифровывая отдельные чересчур краткие упоминания о крупных событиях этих памятных дней:
« 4 декабря, полдень. 83°31',0 северной широты, 6°01' восточной долготы. После вчерашнего сюрприза живем, как на вулкане. Растрескавшиеся льды могут в любую минуту прийти в движение. С утра начали очистку палубы: за последние два месяца она покрылась плотным слоем слежавшегося снега толщиной в полметра. Весит этот покров десятки тонн.
Механики срочно ремонтируют «Червовый двигун», чтобы в нужную минуту сразу же пустить в ход аварийную динамо...
4 декабря, вечером. Льды подозрительно спокойны. За сутки трещина по левому борту разошлась лишь на 30-35 сантиметров. Никаких признаков сжатия. Пока что провели нормальный учебный день в кружках.
5 декабря. 83°25',1 северной широты, 5°59' восточной долготы. По-прежяему тихо. Корабль расцвечен флагами, – празднуем День Сталинской Конституции.
Перебирая старые судовые документы, я невольно заинтересовался паспортом корабля, отпечатанным три десятилетия тому назад. Построенный на верфях города Глазго «Георгий Седов» вовсе не предназначался для высокоширотных плаваний. Под именем «Беотик» он совершая срочные рейсы на Ньюфаундлендской линии, где лишь изредка встречаются полярные льды. Но судно было построено с большим запасом прочности и мощности. Его подводную часть защищает ледовая обшивка из полудюймовых листов стали. Машина корабля развивает мощность в 2 200 лошадиных сил. Поэтому он может форсировать средней мощности льды, а на чистой воде развивать скорость до 13 миль в час. Водоизмещение в 3056 тонн дает ему возможность принимать на борт 1350 тонн груза.
Русское подданство наш корабль принял в 1916 году, когда он был приобретен для обслуживания ледовой навигации в Белом море. Получив имя славного исследователя Арктики Георгия Седова, он уже в 1920 году совершил ответственный рейс в Арктику с первой Карской экспедицией. В дальнейшем имя нашего корабля приобретает все большую и большую популярность: «Георгий Седов» участвует в целом ряде научных экспедиций.
В 1928 году «Георгий Седов» искал в районе Земли Франца-Иосифа пропавших участников экспедиции на дирижабле «Италия». Год спустя, невзирая на крайне тяжелую ледовую обстановку, он вновь пробрался к Земле Франца-Иосифа и доставил туда зимовщиков, соорудивших в бухте Тихой научно-исследовательскую станцию (это и по сей день самая северная обсерватория в мире). Еще год спустя «Георгий Седов» впервые в истории подошел к западному берегу. Северной Земли. Во время плавания с географической карты на севере Карского моря было стерто большое белое пятно и открыто несколько новых островов. Одним) словом, каждое плавание «Георгия Седова» связано с крупными успехами советского полярного мореплавания. Как же не любить, как не ценить такой корабль?
Если нам удастся сберечь его и доставить невредимым в Мурманск, он сослужит еще немалую службу нашей науке? 6 декабря, 83°19',7 северной широты, 6°02' восточной долготы. Если не сегодня ночью, то завтра утром наверняка надо ждать больших неприятностей. С утра дул норд-вест. Потом ветер зашел к весту. С обеда задул зюйд-вест, а к вечеру он сменился ост-зюйд-остом. За один лишь день полный оборот на 360 градусов!
За сутки нас снесло почти на 6 миль к югу. Еще несколько дней назад в полдень было абсолютно темно, а сегодня в 12 часов на ясном небе обнаружили едва заметные признаки зари, – сказывается стремительное продвижение к югу.
Попытались произвести очередную гидрологическую станцию, пользуясь старой, полуразрушенной майной, но нас постигла жестокая неудача:, батометр с грузом оборвался под льдом.
Вечером, как всегда, проводили занятия в кружках. Скоро 2 часа ночи – моя очередь заступить на вахту. В последние дни немного расшатались нервы, – все время мучит одно и то же навязчивое опасение: как бы не случился пожар на судне. И хотя я знаю, что вахтенные строго соблюдают противопожарную инструкцию, у меня по ночам, что называется, сердце не на месте. Погода сейчас ветреная, долго ли до беды!
Чтобы положить конец этим страхам, решил целиком взять на себя все ночные вахты – с двух до восьми часов утра. В эти часы весь экипаж, кроме вахтенного, спит и камельке надо оберегать особенно внимательно...»
На этом связные записи обрываются.
Далее следуют лишь отрывочные пометки и значки, которым предпосланы лишь три строчки, набросанные карандашом:
« 7 декабря, 4 часа. 83°20',7 северной широты, 5°37' восточной долготы. Восточный и юго-восточный ветер до 8 баллов. Резкое падение барометра. Можно ждать серьезных событий...»
Условные значки, набросанные в тетрадке, и записи в вахтенном журнале, который мы вели весьма точно и в любой обстановке, помогают восстановить картину одного из самых тяжелых испытаний, какие пришлись на нашу долю за эти три года...
...Ночь. Непроглядная арктическая ночь. Яростный ветер засыпает снегом корабль, заметает сугробами предательские трещины, прячет их. Свист и вой пурги скрадывают звуки торошения. Мы слепнем и глохнем от этой бешеной метели, и распознать, что творится за ее мутно-белой завесой, почти невозможно. Ясно только одно: такие сильные ветры южной половины неминуемо должны вызвать подвижки и сжатия, – ведь с севера сейчас напирают миллиарды тоня льда, стремящегося к Атлантическому океану.
В такую погоду нелегко стоять вахту, особенно когда все спят и ты остро ощущаешь свою ответственность за жизнь товарищей. Только бы не прозевать начала сжатия, только бы вовремя заметить начало атаки ледяных валов!
Но все пока что заканчивается более или менее нормально. В 8 часов утра я передаю вахту Андрею Георгиевичу который сменяет меня, даю указания о судовых работах на день, рассказываю о том, как прошло ночное дежурство. Потом ухожу в свою каюту, с наслаждением потягиваюсь и укладываюсь в кровать, – если начнутся подвижки, меня немедленно разбудят.
Засыпаю я мгновенно. Но уже через три часа приходится вставать: в 10 час. 50 мин. трещина по левому борту, образовавшаяся 3 декабря, начинает медленно, но неуклонно расходиться.
Гидрологическая лебедка, которая стоит всего в 5 сантиметрах от края трещины, может погибнуть. Следует распоряжение немедленно выколоть ее из льда и перетащить поближе к судну.
Пока палубная команда под руководством Буторина спасает лебедку, трещина расходится до метра. Как неприятно видеть открытое разводье в нескольких шагах от корабля! А ветер, перешедший к юго-западу, усиливается. Теперь он дует прямо в лоб движущемуся – из Арктики ледяному потоку.
Все же в 14 час. 30 мин. мы, в строгом соответствии с расписанием, начинаем учебу. Вооружившись книгами и конспектами, наши ученики сидят за столами в кубрике и в кают-компании. Андрей Георгиевич пишет на доске примеры из алгебры, я разъясняю своим слушателям, как определяется место судна крюйс-пеленгом. Но и ученики и педагоги чувствуют себя на этот раз явно не в своей тарелке.
Мне приходится часто прерывать лекцию, и выходить на палубу, где вахту несет доктор. Беспокоит поведение трещины у борта судна.
До 17 часов как будто бы она сохраняла относительное спокойствие. Края ее не только не разошлись, но, наоборот, сблизились до 30 сантиметров. Однако в 17 час. 10 мин. началось нечто странное и трудно объяснимое – противоположная кромка разводья начала совершенно беззвучно отходить от судна. Она отходила сначала медленно, затем все быстрее в быстрее – на метр, на пять метров, на десять, на пятьдесят...
Ветер уже начал вздымать небольшие волны на этом внезапно возникшем у борта черном озере, послышались плеск и хлюпанье, противоположная кромка начала растворяться в кромешном мраке, а характерных звуков торошения все еще не было слышно,-словно там, на западе, куда отходило ледяное поле, находились большие пространства, свободные от льда.
Надо было ждать возвращения ледяного поля.
Я сказал Александру Петровичу:
– Прекращайте занятия, зовите всех на палубу!
Через минуту весь экипаж, оставив занятия, высыпал на палубу.
Заскрежетали лопаты и пешни, вытаскиваемые из ящиков, застучал маленький ручной насос, которым Шарыпов надувал резиновую шлюпку, зазвенели бутыли с аммоналом, приготавливаемые к спуску на лед. Вспыхнули заблаговременно подготовленные факелы; их колеблющееся багровое пламя разом озарило палубу, суетящихся на ней моряков, засыпанные снегом льды и... целое море воды у левого борта.
Противоположную кромку внезапно возникшего разводья было трудно разглядеть Огромное ледяное поле со всеми нашими аварийными запасами и магнитным домиком отошло в течение каких-нибудь полутора часов на четверть километра от судна.
– Идет, идёт!.. – послышались голоса.
В самом деле, отжатое на запад поле медленно возвращалось к судну; с каждой минутой мы все явственнее различали длинную белую кромку над черной бездной воды. Но как только поле подошло к судну на 50 метров, какая-то невидимая сила остановила его и снова погнала на запад.
Около полуночи Соболевский, уже готовившийся к сдаче вахты, крикнул:
– Константин Сергеевич! На востоке тоже разводье!..
Я перешел на правый борт, где стоял доктор. По траверзу на расстоянии около 350 метров смутно чернела широкая полоса чистой воды. На севере и на юге эта полоса соединялась с разводьем, только что открывшимся слева у самого борта судна. Мы явственно ощутили, как мал, в сущности, плавучий ледяной островок, с которым дрейфовал теперь «Седов», – в нашем распоряжении оставался обломок пака длиной в 2-2,5 километра и шириной в 350-400 метров.
Это означало, что при первом же сжатии «Седов» очутится под самым непосредственный ударом наступающих ледяных полей.
Особенно серьезная опасность угрожала левому борту, который теперь находился в каких-нибудь 8-10 метрах от широкого разводья.
– Да, неважны наши дела, – пробормотал я.
В это время за спиной послышался голос Александра Александровича Полянского:
– Вам, молния, Константин Сергеевич, из Москвы…
– Из Москвы? Давайте сюда...
Я развернул листок и при свете факела прочел:
«Ледокол «Седов», капитану Бадигину.
Для пошивки форменного обмундирования членам экипажа ледокола срочно радируйте размеры кителей, брюк, шинелей, также номера обуви, головных уборов каждого, указанием фамилий. Нач. управления делами».
При всей серьезности момента я не мог не рассмеяться. Смеялся и Полянский. Исполнительный управдел не мог, конечно, предполагать, в какой обстановке мы получим его телеграмму. Сейчас она, бесспорно, выглядела довольно забавно. Но в конце концов автор ее был прав: теперь, когда день нашего возвращения был близок, следовало заранее подумать и о таких вещах, как форменная одежда.
– Придется вам, Александр Петрович, заняться этим делом, – сказал я доктору, протягивая телеграмму. – Вооружитесь рулеткой и меряйте...
Доктор прочел телеграмму и немного растерянно глянул на меня:
– Но ведь я никакого представления не имею обо всех этих проймах и прочих вещах».
Я возразил:
– Ну что ж? Зато вы хорошо знакомы с анатомией. Вот и записывайте: от верхнего конца берцовой кости до голеностопного сустава – столько-то сантиметров, а от края правой ключицы до края левой – столько-то... Пригласят врача в ателье мод и разберутся...
– Ну, разве что так... – протянул доктор.
Впоследствии, когда льды немного успокоились, доктор поступил именно таким образом, и к чести московских портных надо сказать, что они неплохо разобрались в нашей условной терминологии.
Теперь же, в эту тяжелую, мрачную ночь с 7 на 8 декабря, мы были благодарны управделу Главсевморпути и за то, что он немного развлек нас своей неожиданной телеграммой...
В 2 часа я освободил людей, отправил доктора спать и сам встал на вахту.
Хотя за весь день мне так и не удалось прилечь, спать почему-то совсем не хотелось. Выкуривая одну папиросу за другой, я расхаживал по палубе, иногда спускался в опустевшую кают-компанию, заглядывал в кубрик, откуда доносилось мерное дыхание спящих, снова выходил на палубу.
Разводье, открывшееся слева, то сходилось, то расходилось, как мехи гармони, но сжатие все еще не начиналось. Воспользовавшись небольшой передышкой, я решил немного погреться чайком и поставил чайник на раскаленный камелек в кают-компании. Вскоре крышка чайника звякнула и пролитый кипяток зашипел.
В ту же минуту открылась дверь, и из нее высунулось немного похудевшее остроносое лицо Алферова.
– Не спите, Всеволод Степанович? Садитесь чай пить...
Я нисколько не удивился атому ночному визиту: в последнее время наш третий механик очень плохо спал, и на «очной вахте мы постоянно распивали вдвоем с ним чай.
– Не спится, Константин Сергеевич. Все думаю и думаю, – как только голова не распухнет!..
Я налил стакан чаю и сказал Алферову, кивнув на чайник:
– Наливайте, Всеволод Степанович, от этого голова свежее станет...
Механик, не ожидая вторичного приглашения, нацедил добрых два стакана чаю в свою объемистую эмалированную кружку, отхлебнул из нее и заговорил:
– Вот дядя Саша мне радиограмму от брата принес. Пишет Александр: просьбу, мол, удовлетворили, выхожу к вам на ледоколе «Сталин», надеюсь на скорую встречу». Выходит, шлют к нам ледокол?
Живые, острые глаза Алферова пытливо смотрели на меня, словно я что-то хотел скрыть от него. Пока что я не получал никаких официальных сведений о выходе ледокола к нам навстречу. Но кое-какие слухи доходили и до меня. Оля сообщила, что она готовится нас встречать. Потом пришла неожиданная телеграмма от Капелова, моего старого приятеля, по охоте на песцов в море Лаптевых: «Комплектуют команду для пополнения экипажа «Седова», замолви словечко». Видимо, и в самом деле флагманский корабль готовился выйти навстречу «Седову».
Я поделился своими скудными сведениями с Алферовым. Он сразу оживился. Глаза его заблестели.
– Хорошо, если бы так!.. Соскучился я по Александру. А он-то, наверное, по кораблю вот как тоскует!..
Александр Алферов, улетевший на Большую землю весной 1938 года, плавал на «Седове» около четырех лет. Он тоже был машинистом, и все четыре года братья работала радом. Всеволод Степанович продолжал:
– Хорошо бы поскорее ледокол «Сталин» пришел, да? Понимаете, неладно может выйти, если он к нам вовремя на выручку не поспеет...
Пока мы пили чай, произошла серьезная перегруппировка льдов. Разводье у левого борта сошлось до 20 – 25 метров, в противоположная кромка льда отодвинулась к югу, – часть снежного гидрологического домика, оторванная 3 декабря, очутилась в 50 метрах южнее второй своей части, оставшейся у судна. В некоторых местах края разводья сошлись почти вплотную.
Мы вышли на палубу, сразу же спустились на лед и измерили высоту кромки. Вместе со снегом она выступала на 60-80 сантиметров над водой. Поднявшись на корабль, мы внимательно осмотрелись по сторонам. Густые сумерки прятали горизонт. Разглядеть что-либо крайне трудно. Но на западе, за разводьем, как будто бы чернела новая полоса воды.
Крайне неприятное открытие... Ведь где-то там, поблизости от этой полосы, находились наши аварийные запасы и магнитный домик, в котором еще оставались некоторые ценные приборы...
– Всеволод Степанович, вы ничего там не видите? – сказал я, указывая на смутно черневшую ленту.
– Вода... – тихо сказал механик, присматриваясь. – Вода!..
Было 5 час. 35 мин. утра. – Не хотелось будить людей, уставших накануне, но кому-то надо было немедленно отправляться на разведку. Я пошел к Буйницкому.
– Виктор Харлампиевич! – сказал я, растормошив его. – Новая трещина. Как бы не унесло ваш магнитный домик...
Через несколько минут Буйницкий и Алферов, захватив фонарь, спустились на лед.
– Осмотрите по пути аварийный запас, нет ли там трещин! – крикнул я им вдогонку.
Больше часа бродили по льду Буйницкий и Алферов. Подозрительное потрескивание и шорох молодого льда в разводьях то и дело заставляли меня напряженно всматриваться в темноту. Крохотная красноватая точка керосинового фонаря то исчезала, то появлялась вновь, – разведчики лавировали среди высоких торосов.
В 7 часов утра Буйницкий и Алферов вернулись с пустыми руками: добраться до магнитного домика не удалось. За то разведчики выяснили, что новое разводье тянется почти параллельно трещине, открывшейся ранее у судна; находится оно на расстоянии около 300 метров от трещины и соединяется с нею на севере. От аварийного запаса ее отделяет 200 метров. В районе, где сложены запасы, лед пока в порядке.
Час спустя я передал вахту Андрею Георгиевичу. Но и на этот раз отдохнуть как следует не удалось: в 13 час. 20 мин. меня разбудил сильный толчок. Судно затряслось. Послышался знакомый скрежет, – льды царапались о днище корабля.
Я выскочил на палубу и невольно зажмурил глаза: жесткий колючий снег моментально залепил все лицо. Над океаном разыгрался настоящий шторм. Ветер перешел к востоку и усилился до 9 баллов. Сумасшедшая пурга с силой обрушивала на корабль массу снега. Огни факелов, раздуваемых ветром, смутно пробивались сквозь эту белую завесу.
– Андрей Георгиевич! – закричал я во всю силу.
Ветер рванул и унес слова. Вой пурги, стон снастей, грохот и треск ломающегося льда сливались в один непередаваемый гул. Но Андрей Георгиевич все-таки услышал мой оклик, и через мгновение его маленькая фигурка, занесенная снегом, вынырнула из мрака.
– Жмет! – прокричал он мне на ухо. – Слева!..
Мы подошли, к левому борту. В багровом зареве факелов можно было разглядеть, что разводье, которое вчера вечером достигало ширины в 250 метров, сейчас сошлось, и противоположная кромка методично, удар за ударом, штурмовала жалкую льдину, оставшуюся у судна. Лед трескался, подламывался и опускался под воду. Параллельно линии сжатия под самым бортом чернел ряд трещин. Одна из трещин шла поперек них и упиралась прямо в борт.
– Справа выступает вода! – кричал Ефремов. – Под снегом вода!..
Перебравшись к правому борту, я действительно увидел среди сугробов черные пятна, – видимо, под снегом образовались трещины; льдины, сжимаясь, опустились, и – вода выступала на поверхность. Я крикнул:
– Всем приготовиться к авралу!
Люди не заставили себя ждать. Каждый занял свое место. Шарыпов и Недзвецкий припасли на всякий случай брандспойт. Буторин, Гетман и Мегер занялись подготовкой аммонала для взрывных работ. Трофимов и Токарев возились у «Червоного двигуна», готовя аварийную динамо к пуску. Алферов составлял горючую смесь для факелов.
Ледяное поле, штурмовавшее левый борт корабля, как-то странно вращалось, поджимая корму. Остатки снежного гидрологического домика, которые накануне были отнесены на 50 метров к югу, теперь снова приблизились к судну, – огромное поле поворачивалось против часовой стрелки.
К вечеру юго-восточный ветер ослабел. Пурга прекратилась. Потом ветер быстро зашел к юго-западу и снова начал усиливаться. Температура воздуха поднялась до минус 5,1 градуса.
Сжатие, начавшееся в час дня, не утихало ни на минуту. Методически, постепенно льды обламывали последний защитный барьер, ограждавший корабль от ударов полей, – кромка разводья слева от корабля теперь находилась всего в 10 метрах от носа и в 2 метрах от кормы, образуя ледяной клин, направленный острым концом к югу. Решающая атака, подготовленная юго-западным ветром, началась в 21 час 30 мин., когда мощное ледяное поле, медленно вращавшееся слева от судна, вплотную нажало на корму нашей льдины.
Все выступы были мгновенно смяты. Клинообразная полоска льда, едва державшаяся под бортом, быстро уравнивалась. Целые горы льда со страшным треском и громом громоздились у самого корпуса судна. Дрожа от напряжения, двухметровые обломки пака уходили в воду и подползали под днище корабля, толкая его. Один за другим два ледяных вала выступили из мрака и ринулись на нас.
Я не ошибусь, если скажу, что это было одно из самых сильных сжатий, какие нам пришлось испытать за вес время дрейфа. Мы молча стояли на палубе. Лед торосился так близко от судна и поле наступало таким сплошным фронтом, что сделать что-либо для ослабления сжатия было немыслимо.
– Убирайте трап, – сказал я Буторину. – Сейчас нам сходить некуда...
Трап был поднят в течение минуты, – люди действовали быстро и энергично, обрадовавшись, что нашлась хоть какая-то, пусть самая маленькая, работа, В ту же минуту высокая гряда торосов подошла почти вплотную к корме. Судно затряслось еще сильнее, и крен на правый борт увеличился до 3,5 градуса. Еще несколько секунд, и ледяной вал обрушится на корабль. Но в самый критический момент сжатие неожиданно утихло, и лишь огромная гряда торосов вдоль всего борта судна напоминала о том, что ему только что угрожала серьезная опасность.
Немного погодя, когда Виктор Харлампиевич захотел определить координаты, он обнаружил, что его астрономическому хозяйству нанесен существенный урон: универсальный теодолит валялся на палубе вместе с треногой, опрокинутой то ли ветром, то ли толчками льда. Азимутальный круг был согнут. Прибор вышел из строя.
В 2 часа ночи я снова стал на вахту. Падал снег. Ветер по-прежнему кружил по горизонту, и подвижки льда не прекращались ни на час. Но непосредственная угроза корпусу судна пока что миновала...
9 декабрялед по левому борту опять начало разводить. К вечеру трещина разошлась до 4 метров. Кромки полей с силой терлись друг о друга, издавая противные воющие звуки.
Третья зимовка
Но после трудного аврала, продолжавшегося почти двое суток, эти подвижки казались нам уже незначительными. Я немного отдохнул и снова взялся за свой дневник. Вот что записано в нем:
« 9 декабря.Непрерывные подвижки. Мы попали в самое пекло ледяного ада. Стрелки анероидов то стремительно падают, то так же стремительно поднимаются. Ветры беспрерывно кружат, обходя вокруг всего горизонта и меняясь от штиля до шторма. Всю ночь дул зюйд-вест, потом наступил штиль. С 15 часов дует свежий норд-ост. Ждем новых подвижек. Поэтому беспрерывно поддерживаем огонь в факелах на льду. Ввиду большого расхода горючего стали прибавлять медвежье сало. Освещение получается достаточно хорошее.
Вечером, невзирая на сильную усталость, с удовольствием прослушали концерт для полярников, передававшийся по радио из Москвы.
10 декабря.83°12',7 северной широты, 5°41' восточной долготы. Какая радость! На днях выходит из Мурманска навстречу нам ледокол «И. Сталин». Узнал об этом в 4 часа утра, слушая «Последние известия» по радио. Распорядился немедленно включить все репродукторы. Радио разбудило людей. Из второго утреннего выпуска «Последних известий» весь экипаж узнал, что руководство операцией по выводу «Седова» из льдов – правительство возложило на И. Д. Папанина.
Получили телеграмму из Москвы, – там надеются на скорую встречу с нами и спрашивают, что мы хотели бы получить с первым кораблем, который нас встретит. Ответил, что ни о чем беспокоиться не надо, доберемся до Большой земли и так.
Когда мы беседовали об этой телеграмме в кают-компании, кто-то вдруг сказал:
– А что, если они захотят сделать нам сюрприз и возьмут на борт ледокола родственников?..
Это предположение всех озадачило. Конечно, очень хочется увидеться с родными. Мы уже давно мечтаем об этой встрече. Но до тех пор, пока не закончится операция по выводу «Седова» изо льдов, мы просто не сможем уделить внимания своим близким: поход наверняка будет очень сложным, трудным и рискованным. Он потребует напряжения всех сил. Значит, прибытие родных на корабль только осложнит дело. Нет, уж лучше мы потерпим до встречи с родственниками на берегу.
В Москву мы сообщили:
«Просим наших родных на ледокол не брать. Экипаж «Седова» желает встретиться с ними в Мурманске или в Москве»
Погода по-прежнему стоит неважная. Ветер перешел к северо-западу и усилился до 6-7 баллов. В 9 час. 30 мин. судно испытало новое сжатие льда по трещине с левого борта.
Сжатие достигало значительной силы: льдины ломались и уходили под корпус. Судно испытывало сильные толчки. Остатки гидрологического снежного домика приблизились на 20-25 метров к корме.
В 17 час. 45 мин. наблюдали необычайно сильное полярное сияние в виде кольца по всему горизонту на высоте около 75°. Четверть часа спустя северная часть кольца как бы отломилась и начала двигаться, завихряясь, через зенит к югу. Зрелище исключительной силы и мощности.
