Текст книги "Евдокия Московская"

Автор книги: Константин Ковалев-Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

По этой причине, видимо, именно он, Савва, епископ Сарский и Полонский, 20 мая 1389 года совершал погребение великого князя Дмитрия Ивановича Донского в Москве, в Архангельском соборе Кремля. Изображение события осталось в Лицевом летописном своде. Скончавшийся летом 1403 года, епископ Савва невольно оставил стареющую княгиню Евдокию без столь нужной ей в те дни своей духовной поддержки.

Княгиня время от времени искала себе духовных покровителей и учителей. Времена менялись, кто-то уходил из жизни, как, например, преподобные Сергий Радонежский и Дмитрий Прилуцкий – в один, 1392 год. Преподобный Дмитрий Прилуцкий, основавший у Переяславля, на берегу Плещеева озера Никольский общежительный монастырь, хорошо знал Евдокию и, возможно, крестил некоторых её детей. Так Евдокия оставалась вновь без постоянного наставника и в некотором роде руководителя. Важные духовные советы порой могли перерастать в серьёзные решения и поступки.

Не всякая правительница в истории мировой цивилизации бывает связана с именами известных современников из числа духовных подвижников. Возьмём, к примеру, даже не женщин, а русских князей эпохи Средневековья. Рядом с именем Дмитрия Донского можно поставить имена митрополита Алексия и преподобного Сергия Радонежского. Уже этого вполне достаточно.

Митрополит Киприан, к сожалению, в данный список не помешается, не сложились у них отношения с князем. Но всё же имя митрополита связано будет затем с Василием Дмитриевичем – сыном Донского и, возможно, с именем Евдокии.

Однако если мы внимательнее отнесёмся к тому, что делала и создавала Евдокия Дмитриевна (из того, что история для нас оставила, не унесла в небытие), то мы заметим, что перечень сопровождающих её по жизни имён постепенно разрастается и превращается в довольно большой и символичный список.

Жизнь заставляла её искать ответы на то, как изменить всё по правде и справедливости, при этом не нарушая нравственных и духовных законов, не производя кровопролития, не совершая действий против законов предков и законов христианских.

Вот в чём Евдокии помогали духовные мыслители и проповедники.

Жизнь свела её с самыми интересными людьми эпохи.

Они влияли на судьбу княгини. Они помогали ей подняться на вершину власти, но при этом и способствовали её необычным поступкам, включая моление у иконы Владимирской Богоматери, уход из мира и основание обители.

Одним из таких людей стал преподобный Савва Сторожевский, первый ученик преподобного Сергия Радонежского.

Его имя уже нельзя отделить от подмосковного Звенигорода, куда к его мощам в основанный им монастырь приходят ежегодно сотни тысяч паломников. Сюда приезжают и туристы. Все они немного слышали о старце.

Большинство из них хотели бы знать больше о столь чтимом святом.

Как уже говорилось, любимый сын Евдокии – князь Юрий Дмитриевич – стал удельным князем Звенигородским и Галичским. Управление государствами в государстве, коими, собственно, и являлись на тот момент столь важные для Руси уделы, требовало не только желания и отваги, но и определённой мудрости.

Кто бы мог в то время помочь юному князю в этом деле? Не только опытные управители или бояре. Важнейшим лицом становился главный советчик по жизни. А в Средневековой Руси им был духовный наставник.

Таковым для Юрия, а затем и для его матери стал удивительный человек, инок и игумен Сергиева монастыря, преподобный Савва, затем получивший в русской истории имя – Сторожевский.

Мать и сын в это время искали себе покровителя не по внешним регалиям или церковному положению, а, скорее, по духовному авторитету.

Как правило, княгиню в те времена окружало много людей. В первую очередь это были бояре и их жёны, сёстры. Среди них выделялись очень образованные и мыслящие люди, которые становились не только соратниками и друзьями, но и настоящими советчиками. Однако в наиболее важных делах сыновей Евдокии, связанных с ключевыми событиями, – например, подписанием договорных грамот, военными действиями или переговорами с соседями или с Ордой, – требовались и другие наставники, способные не только рассудить – что да как, но и оценить события с точки зрения настоящей мудрости.

Люди духовные в те времена являлись наиболее уважаемыми. А более всего – настоящие старцы, которые понимали многие вопросы внутренней жизни, могли подсказать самые неожиданные, на первый взгляд, решения. Для совершения дел, связанных, например, с опасностью для жизни или государства, от них стремились получить не только совет, но и благословение.

Недаром ещё в XVI веке об этом писал автор Жития Саввы Маркелл Хутынский: «Сей преподобный отец наш Савва был одним из учеников блаженного Сергия Чудотворца. Пребывал в его обители в совершенном послушании, монашеской жизни, обучаясь нраву, воздержанию и бдению, чистоту во всём соблюдая, как украшение всего иноческого жития. Работая много руками своими, в пении молясь беспрестанно, никогда ни с кем не беседуя, но больше уединяясь и в молчании пребывая. И всё казалось, что он из простых людей, ничего не знающий, но многих в мудрости мнящих себя витиями разумом превосходил. Не внешней ибо мудрости искал, но более горней, и к ней подвизался. Всякое о Христе благое изволение от святого этого старца исходило. Прежде всех входил в церковь и последним уходил, со страхом Божиим стоял, выполняя правило пения, и такое умиление было у него, что он не мог удерживаться от великого плача и рыдания во время божественной службы. Дивились отцы обители той, видя такое умиление и плач, и за это прославляли благодатного Бога».

Не менее примечательно описал его один из биографов XIX столетия, сам хорошо разбиравшийся в устройстве монастырской жизни, – епископ Леонид (Краснопевков). «Савва, – писал он, – по просвещению духовному, по воспитанию сердечному, по бдительности над собою, был призван Сергием к трудному деланию, к послушанию, которое нелегко приемлется смиренномудрыми иноками. Он был поставлен во пресвитера и назначен духовником. В высокой степени трогателен был он, когда, в благоговейном страхе и слезах, приносил бескровную жертву, и столько же назидателен, когда действовал в качестве духовнаго отца. Молчанием обучив себя бережливому, осторожному употреблению слова; в подвиге послушания, самоотвержения, борения с искушениями, изведав тайники собственной души, он явился таким судьёй и целителем совести ближняго, что ищущие спасения скоро оценили в нём высокий дар назидания: не только иноки, но и миряне приходили к нему открывать язвы совести своей».

Именно Савву Сторожевского выбрал себе в советники и наставники князь Юрий. Возможно, по совету матери – Евдокии. Отношения старца и князя станут образцом для понимания того, как могла бы строиться система управления княжеством.

Преподобный Савва был одним из исихастов. В переводе с греческого языка слово «исихазм» означает «безмолвие», «уединение», «покой». Сами эти понятия не требуют пояснений или расшифровки. Они ведь близки представлениям любого человека о монашестве и его традициях. Естественным кажется то, что, уединившись и погрузившись в размышления и молитвы, монах может достигнуть какого-то духовного развития. Но так это кажется теперь. А в период Средневековья подобные «устоявшиеся понятия» ещё не владели «массами».

Было много споров среди людей Церкви, причём во многих странах, связанных с методикой или опытом духовной жизни, – как, что и почему надо делать, чтобы достичь внутреннего совершенства. Да и вообще – какое оно, это совершенство, и что является признаками к его приближению.

Исихазм не спеша развивался как новое учение с XI столетия ещё в Византии. Но по-настоящему владеть умами это учение начало как раз в XIV веке, когда инок Савва появился в монастыре преподобного Сергия Радонежского. Идеи безмолвия быстро проникли на Русь, где пытливо искали новых путей церковного развития.

В основе учения лежала не теория, а тысячелетний опыт богоискательства, уединённого существования или – напротив – общежительства монахов Синая и Афона – признанных центров христианской культуры. На официальном Соборе в Константинополе в середине XIV столетия исихазм фактически был принят как официальная доктрина православия. И до настоящего времени существует практика этого учения, которое в бытовом обиходе иногда называют «сердцем православия».

Главными создателями идей и творцами учения считаются два Григория – Синаит и Палама. Они, по сути, ввели концепцию «умного делания» в духовную жизнь монашества. Один писал о стяжании благодати, другой – о Божественном Свете, в котором святые «просветятся, как солнце».

Теперь стремящиеся к совершенству в духовной жизни люди, согласно данному учению, даже и не должны были думать о познании Бога с помощью разума. Достичь подобного результата, по мнению исихастов, можно было лишь в результате глубокого личного погружения в молитву, подготовки души и тела, то есть в итоге определённым образом сформированного образа жизни. Теперь необходимо было «умно делать» свои помыслы. Внутренний мир – психический – становился главным в процессе овладения и управления миром физическим и миром физиологическим. Единственным настоящим способом общения с окружающими людьми становилось «молчание», причём не только внешнее, реальное, в виде бессловесности, но и внутреннее. Человек словно бы выходил из этого мира, из его истории и с помощью «умного делания» приобщался к существующему над реальной историей вечному «умному миру».

Посмотрим, как это описал Леонид (Краснопевков), епископ Дмитровский, в XIX веке, рассказывая о преподобном Савве Звенигородском:

«В глубине дремучих лесов, над оврагом, по которому струится скудоводная речка, раскидано за деревянным забором несколько бедных изб с бедною деревянною посреди их церковию.

В этой церкви «с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению; но сердца молящихся горят тише и светлее свеч»; в этой церкви игумен служит в крашенинной ризе, недостойные видят светозарных ангелов, сослужащих ему, видят огнь, входящий в потир, и священнодействующего стоящим в огне. В этой обители подвижничества не знают сегодня, будет ли завтра пиша… В такую-то обитель пришёл, под таким-то руководством воспитался в духовной жизни преподобный и богоносный отец наш Савва. Он покорил духу мудрование плотское; постоянно мысль свою горе возвышая, он умел весь свой ум к небесным вперить, и тем очистить зрение умственнаго ока, освятить и изощрить его для высших созерцаний. Свою способность постигать прекрасное в природе он устремил к той первообразной красоте несозданной, созерцание которой благоукрашает душу и у красоты сотворённой отнимает ту опасную силу, которая ей сообщается неочищенным взором ума и сердца. Свою чувствительность сердечную он пропитал печалию по Бозе, плачем о грехах – и превратил её в умиление. Постом и трудами обученная плоть не представляла той преграды к духовным восторгам, какую иногда в людях, много ей угождающих, представляет она, служа как бы плотиною для той воды живой, которая из глубины христианской души хочет устремиться в иную, лучшую область духа, и вопиет в своём журчании: «иди к Отцу», но преграждённая, мало-помалу оскудевает и превращается в болото. В нём чистая девственная кровь горела часто на ланитах, но только от молитвенного в духе горения, и не остывала, пока неудержимые потоки слёз не напоили довольно души умилённой или обрадованной таинственными посещениями Духа Божия. Духоносный отец и руководитель Саввы умел употреблять всякий дар духовный, от Отца светов ниспосылаемый тому или другому из его учеников. Савва, по просвещению духовному, по воспитанию сердечному, по бдительности над собою, был призван Сергием к трудному деланию, к послушанию, которое нелегко приемлется смиренномудрыми иноками. Он был поставлен во пресвитера и назначен духовником».

Самым ярким проявлением приближения к совершенству являлась в понимании исихастов возможность созерцать дивный Божественный Свет, тот самый, который так поразил учеников Иисуса Христа во время Преображения на горе Фавор. Такое непосредственное прозрение истины – в воплощённом Свете – становилось важнее любого знания и разумения. Вот почему в те годы стали с большим вниманием выяснять: а что же это за Фаворский Свет, откуда он возникает или может появиться и какова его сущность? Дискуссии по этому, казалось бы, частному вопросу захлестнули весь церковный и научный мир того времени. Природа Фаворского Света и божественных энергий порой оказывалась важнее обустройства монастырского быта или привычных земных проблем.

Важно, что исихасты не отрицали земных правителей, были поклонниками единой священной государевой власти. Но самыми первыми качествами монарха или обычного князя они считали не доблесть или мудрость, а нравственные добродетели. Отеческая забота о чадах своих была идеальным представлением о поведении властителя удела или государства.

На Руси в период ордынского ига и внутренних раздоров между князьями такое понимание власти пришлось по душе. Идеи исихазма, пришедшие с переписанными трудами Григория Паламы, были подхвачены мгновенно. Исихазм помог Руси в общем обустройстве бытия. Раздоры между князьями и неопределённость будущего, связанного с прихотями ханов Золотой Орды, с постоянными войнами или набегами, с непомерной данью в результате ига, – порождали и неуверенность в жизни. Умение владеть собой и жить в определённой иерархии, в согласии с миром, быть уверенным в будущем прозрении, ожидать возможных добродетелей от правящих людей и в последующем Воскресении – это была важная вещь, без которой не произошло бы так называемое русское Возрождение.

Появились и новые книги, переводы трудов духовных подвижников разных эпох, многие – в изложении афонских монахов. Греческие слова вошли в обиход русской книжности и речи. Греческие же монахи – мы видим это на примере иконописца Феофана Грека – участвуют в оформлении мира, окружающего русского человека. Мы замечаем, что книжные тексты наполнились иным, более напряжённым психологизмом, с некоторой даже эмоциональностью. Начитанность, знание духовных книг становится новой отличительной чертой родовитых людей и князей, ранее кичившихся либо силой, либо положением. Наконец, стало распространяться убеждение, что без участия людей духовных никакие светские дела не могут быть успешными, а без благословения не обретутся ни победы, ни богатства. Уважаемые христианские покровители стали занимать более весомое место в среде, окружавшей правителей, частично всё ещё находящихся под воздействием традиций языческого способа управления.

Княгиня Евдокия хорошо знала Феофана Грека, приглашала его для самых важных работ в Кремле. Будучи очень образованной, она, конечно же, была знакома с трудами исихастов. То есть она была достойной ученицей, уже давно способной совершать и самостоятельные дела. Итог этих дел хорошо нам известен сегодня.

А старец Савва Сторожевский стал первоначально игуменом Троицкого монастыря, что и описано было в его Житии: «Когда же захотел блаженный Сергий от жизни этой уйти, то вручил паству великой лавры ученику своему блаженному Никону. Он же после преставления его, немного лет был игуменом, вновь оставил паству и возжелал в безмолвии пребывать. Братия же, не имея возможности быть без настоятеля, после многих просьб возвела на игуменство блаженного Савву в великую лавру. Он же принял паству и хорошо пас порученное ему стадо, сколько мог и насколько отца его блаженного Сергия молитвы помогали ему…»

Молчальник и аскет Савва Сторожевский, хотя и занимал в то время важное положение в Троицком монастыре, всё же оставался одним из глубоких подвижников иноческой жизни и последователей исихазма. Об этом сохранились предания в Звенигородской обители, об этом писали все авторы его житий, а также историки Церкви. Он же и помог во многом молодому князю Юрию и его матушке Евдокии в их начинаниях и осуществлении важных планов.

С именем преподобного Саввы будут связаны женитьба князя, его самые главные военные походы и уже известная читателю деятельность «смоленской партии» на Руси.

«Ибо Савва был его отцом духовным», – пишет нам автор Жития преподобного Саввы Сторожевского Маркелл Хутынский, имея в виду сына Евдокии князя Юрия.

А другой писатель XIX века добавляет: «Сын и брат великокняжеский, крестный сын преподобного Сергия, Георгий Дмитриевич, князь Звенигородский, часто посещая Сергия в его обители, по его, конечно, совету, избрал себе Савву в отца духовного. Пытливый дух молодого князя, его ум, просвещённый многим книжным учением, нашёл себе полное удовлетворение в духовном руководителе своём, и он, наконец, решился, влекомый любовию и жаждою духовною, не разлучаться с этим руководителем».

Даже поэт А. С. Пушкин написал о встрече князя Юрия и преподобного Саввы в своём переложении «Жития Саввы Игумена»: «Потом некий христолюбивый князь, пришед к блаженному отцу Савве, умолил его построить храм на том месте и сумму, нужную на создание оного, дал святому. И святой прошение князя исполнил и построил храм… и обитель пречудесную и великую».

Последующие события известны. Преподобный Савва переехал в Звенигород, где основал свой монастырь. Здесь он благословил князя Юрия на поход в Волжскую Булгарию, венчал его с княжной Анастасией Смоленской, помогал расписывать звенигородские соборы преподобному Андрею Рублёву, управлял церковным хозяйством.

И делал это, конечно же, воплощая в жизнь мысли и чаяния княгини Евдокии.

Неслучайно они ушли из жизни почти одновременно, с разницей лишь в несколько месяцев… Сначала княгиня Евдокия, в то время уже инокиня Евфросиния, а затем – старец Савва.

В последние годы своей жизни подвижник построил неподалёку от горы Сторожи скит, где много молился в уединении.

Последний год жизни преподобного Саввы можно с уверенностью назвать временем его настоящего духовного величия. Он стал одним из главных церковных авторитетов, старейшим и наиболее почитаемым из духовных старцев, покровителем быстро крепнущей и развивающейся Звенигородской цивилизации, являвшейся частью московской культурно-исторической среды. Игумен Савва проявился в то время как вдохновитель и источник идей, духовный наставник и прозорливец, сумевший видеть намного вперёд и предугадать тенденции возможного развития Русского государства.

Необычное положение сложилось на Руси в 1406—1407 годах, в первый год так называемого «церковного безначалия», в промежуток после кончины митрополита Киприана и перед кончиной княгини Евдокии и преподобного Саввы Сторожевского. В эти два последних года жизни имя и личность старца Саввы превращаются в символ церковного оплота и крепости православного русского духа.

В 1406 году скончался митрополит Киприан. На Московском княжестве не стало главного церковного иерарха, устроителя, иначе говоря, – главы Церкви. В такой момент обычно авторитетом пользуются признанные духовные лидеры – подвижники, старцы. Естественно, митрополичья кафедра не могла долго пустовать, в Константинополе на замену Киприану в Москву был быстро направлен митрополит Фотий. Но он был грек по происхождению. Неизвестно в точности, например, хорошо ли он на момент рукоположения владел русским языком. А главное – Фотий находился в то время в самом Константинополе, и добираться до Москвы ему пришлось почти четыре года, то есть появился он в стольном граде только в 1410 году!

Известно, что безначалие в Церкви на Руси привело к небольшому ущербу в устроении духовной жизни. Но это происходило уже после кончины преподобного Саввы, то есть между 1407 и 1410 годами. Пока был жив он и пока была жива его духовная дочь великая княгиня Евдокия (в монашестве Евфросиния), вдова Дмитрия Донского, ни о чём подобном и речи не могло быть.

Женское иночество на Руси

Шед в монастырьсту к Богу умно зрети…

Карион Истомин.

Стихотворное посвящение великой княгине святой Евдокии

История вынесенного в заголовке феномена может занять тома и тома исследований. Мы же попробуем здесь очертить лишь контуры проблемы, связанные, в первую очередь, с нашей героиней – княгиней Евдокией, которая в конце своей жизни решила посвятить себя иночеству и принять монашеский постриг.

Ещё при жизни, как мы уже знаем, она носила тяжёлые вериги, истощая своё тело и принимая тяжкие испытания. Этот факт давал некоторым исследователям возможность предполагать, что она могла быть уже монахиней в миру, то есть скрывать давно совершенный и принятый обет.

Так это или нет – судить трудно. Источников, подтверждающих сей факт, у нас нет. Однако мы можем попробовать наметить штрихи развития в русском Средневековье женского монашества, что поможет сориентироваться в том, почему княгиня приняла в конце жизненного пути свои решения.

Ещё в Византии существовали монастыри мужские, женские и даже двойные, где могли подвизаться и те, и другие.

Когда монашество со времён Антония и Феодосия Печерских, основавших первую обитель, появилось в Киевской Руси, а затем и в Московских краях, то можно смело утверждать одну простую вещь: женские монастыри были тут большой редкостью вплоть до конца XIV столетия!

В некоторых монастырях на Руси монахи и монахини жили бок о бок. Строгих уставов в этом отношении ещё не существовало. Бывало даже, что женские обители приписывались к мужским и управлялись игуменами. Общежительное устройство монастырей до преподобного Сергия Радонежского и митрополита Алексия не было распространённым. Часто монахи или монахини могли иметь отдельное жильё и хозяйство, а встречались с другими инокинями только во время богослужения. Такие маленькие монастыри можно было встретить на севере, где проживали два или пять, но не более десяти человек.

В истории монастырской Москвы существовали особые страницы. Исследователь XIX столетия И. К. Кондратьев заметил следующее: «По древнему обыкновению черницы жили и в мужских монастырях. Так, они жили в описываемое время в Кремле в Спасо-Преображенском монастыре (Спас на Бору). Вообще, женские монастыри в древней русской церкви не так скоро пришли к окончательному устройству, как мужские. Кроме того, что в некоторых из них, как в Спасо-Преображенском, черницы должны были жить вместе с чернецами, многие женские монастыри, где жили и одни монахини, находились под управлением игуменов. Уже в 1503 г. при Иване III на соборе определено было законом, чтобы монахам и монахиням не жить никогда вместе, но быть отдельными монастырями, женским и мужским. То же было подтверждено на частном соборе новгородским архиепископом Макарием в 1528 г. На этом же соборе положено было «отвести игуменов в мужские монастыри (из женских), а черницам дать игумений благочиния ради».

В монастырях Средневековой Руси делали важное дело – распространяли и переписывали книги, фактически занимались религиозным просвещением. Именно в обителях появились систематические библиотеки, здесь обучали грамоте. Немудрено, ведь православное богослужение требовало немалых знаний.

Летописи также начинали вести при монастырях.

Первоначально женские обители пополнялись инокинями, которые приходили сюда сами. Но со временем многое переменилось. На Руси стала появляться традиция не добровольного, а насильственного пострижения в монахини; такие случаи участились в конце XIV и начале XV века. И связано это было как с политикой, так и с проблемами наследования власти.

Вообще, даже если считалось, что среди монашествующих не существует в духовном смысле никакого пола – ни мужского, ни женского – и что духовные законы важны и одинаковы для всех, всё же развивались представления, будто женщины не имеют тех качеств, которые присущи мужчинам. Мы уже знаем, что даже в летописях или в завещаниях они порой не упоминались.

Бытовало мнение, что женщины вообще имеют слабое телосложение, их внутренняя душевная жизнь несколько иная, чем у мужчин. Чувства, но не разум лежит в основе их поступков. Да и страстям разного рода они подвержены в большей степени.

Может быть, по этой причине в становлении русского монашества и возведении православных монастырей существовал даже различный срок, который исчислялся после вхождения в обитель до принятия пострига. То было своеобразное испытание, экзамен на прочность убеждений или принятого решения. И срок этого испытания между мужчинами и женщинами заметно различался. В те времена в мужских монастырях он исчислялся до шести лет (хотя бывало и чуть более), а в женских порой достигал четверти века!

История женского иночества в Средневековой Руси открывает нам представление о матерях, сёстрах или дочерях, ушедших в обители, как о хранительницах особой морали и нравственности, как о сеятелях доброты, силы духа и милосердия.

Немудрено, что на Руси особый интерес к монастырской жизни проявляли выходцы из высшей знати. Тогда как раз и заносили в списки имена первых духовных подвижниц. Появлялись и женщины, канонизированные как святые. Они избирали путь аскезы. Некоторые разочаровывались жизнью в миру, которая была полна опасностей, смертей и тревог. А другие попадали за монастырские стены, как мы уже говорили, по принуждению, по чьему-то приказу.

На самом деле обустройство и уставы женских монастырей почти не отличались от мужских. Руководила обителью игуменья (хотя первоначально это были игумены – мужчины).

Само затворничество, отстранение от внешнего мира на Руси в Средневековье стало особенной традицией. В некотором роде жизнь дома, в тереме – также походила на скрытое от посторонних глаз проживание. Вот как эту традицию осветил в своём труде «Домашний быт русских царей» историк XIX столетия И. Е. Забелин.

«С какого именно времени вообще жёны знатных и богатых людей стали скрываться в удалённых от людского глаза хоромах, с какого именно времени является в русской жизни этот терем, и как особая постройка, и как особая жизненная идея, сказать определённо мы не можем. По всему вероятию, это началось с первого же века по водворении в нашей земле византийских понятий и византийских обычаев…

Всякая идея неизменно и неминуемо рождает свой плод, создаёт себе свою форму. Терем, по крайней мере в Русской земле, был плодом постнической идеи, действие которой, и в довольно сильных чертах, обнаруживается в нашем древнем обществе очень рано. Монашеский идеал в княжеском роде является господствующим уже при внуках Св. Владимира, и первыми его подвижниками являются девицы, дочери Всеволода и сёстры Мономаха, Янка (Анна) и Евпраксия. Янка, девою сущи, постригается, собирает черноризиц и пребывает с ними по монастырскому чину, в монастыре, который, без сомнения, для неё же и устроен был её отцом в 1086 г. Янка таким образом подаёт благочестивый образец постничества и иночества для княжеских дочерей, указывает им путь подвижничества, самостоятельный и независимый от мирской жизни. За нею скоро следует её сестра, Евпраксия, которая постригается в Печерском монастыре.

В последующих поколениях идеалы девства и иночества распространяются в женском быту всё больше и больше. Несмотря на то, что знаменитый брат этих первых инокинь-княжён, Владимир Мономах, пишет своим детям: «Не монашество спасёт вас, а добрые дела», – его дочь Марина всё-таки уходит в монастырь (1146)…

Вообще с XI века «иноческий образ» становится высшею целью жизни не только для женщин, княгинь и княжён, которые в нём одном находят себе настоящий путь жизни, но и для мужчин – князей… Что же касается княгинь, то, например, в одном московском княжеском колене мы встречаем из них целый ряд инокинь, заслуживших даже соборной памяти: Ульяна, супруга Калиты; Александра-Марья, супруга Семена Ивановича]; Евдокия, супруга Донского; Софья, супруга Василия Дмитриевича]; Марья, супруга Тёмного. То же находим и в других великокняжеских родах: Суздальских, Тверских, Рязанских и т. д.

Летописцы ни о каких других женских подвигах и не рассказывают, как о пострижении, о построении монастырей и церквей, потому что в их глазах эти-то подвиги одни только и заслуживали и памяти, и подражания».

Для нашей истории особое значение имеют рассуждения Забелина, связанные с вдовством, которое породило также необычную традицию женской жизни в Средневековье.

«С особенною приверженностью, – пишет Забелин, – устремлялось к иноческому идеалу честное вдовство, так что из вдов-княгинь, и особенно бездетных, почти каждая оканчивала свою жизнь инокинею, а часто и схимницею. Это становилось как бы законом для устройства вдовьей жизни. «А княгини моа, – говорит Володимер Василькович Волынский, – по моём животе, оже восхочет в чернице пойти, пойдёт; аже не восхочет итти, а како ей любо, мне не воставши смотреть, что кто иметь чинити по моём животе». Здесь князь вначале указывает честному вдовству обыкновенный путь; но затем освобождает княгиню, отдаёт ей на свою волю идти и не идти в монастырь, замечая, что не смотреть же ему, как будут жить после его смерти».

Среди первых известных нам женщин, принявших монашество на Руси, можно отметить преподобную Анну Новгородскую, а также знаменитую преподобную Евфросинию Полоцкую, которая считается одной из основательниц у нас монастырских женских традиций.

Одноимённая княгине Евдокии, принявшей в монашестве имя Евфросинии, – Евфросиния Полоцкая стала первой русской игуменьей. Её родители были очень образованными людьми. Отец некоторое время проживал в Византии, а матушка, по предположению некоторых авторов, была сестрой византийского императора Мануила Комнина. Хорошее воспитание и обучение грамоте сделали своё дело. В раннем детстве она знала «книжное писание». Однако после того, как юная княжна услышала, что родители хотят выдать её замуж за молодого князя, она немедленно тайно покинула родной дом и отправилась в монастырь.

Имя преподобной Евфросинии (в переводе с греческого оно означает «радость») станет затем одним из самых распространённых на Руси. Его, как мы уже знаем, носили пять святых женщин Русской православной церкви, в том числе в монашестве – вдова Дмитрия Донского.

Известными инокинями на Руси были также боярыня Мария – матушка преподобного Сергия Радонежского, преподобная княгиня Ростовская Анна Кашинская.

И хотя последующая история монашества на Руси исполнена других, порой печальных страниц, вроде существования монастырей, где как в тюремных застенках содержались неугодные или протестующие женщины (вспомним хотя бы знаменитую боярыню Морозову или княжну Тараканову), образ Евдокии-Евфросинии стал одним из самых светлых и примечательных в летописи отечественных обителей.