Текст книги "Огневой вал наступления "

Автор книги: Константин Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Это наша солдатская кухня, – пояснил Сяо. – Мы хорошо кормим наших солдат.

– А если вспыхнет порох?

– Повара осторожны, я их предупредил, – ответил полковник Сяо.

Нас, приезжих артиллеристов, было четверо – трое китайцев и я. Договорились осмотреть хотя бы бегло маркировку снарядов. Разошлись по пещерам, потом собрались вместе. Оказалось, что всюду одно и то же: снаряды не подобраны по маркировке. Спросили у Сяо: почему хаос в этой важнейшей складской работе? Полковник вооружения не мог понять, чего мы от него хотим и о чем спрашиваем. Сяо оказался абсолютно невежественным специалистом, он не знал элементарных для любого артснабженца вещей.

Поясню кратко для читателя-неартиллериста. Маркируя снаряды и заряды, завод, их изготавливающий, помогает артиллеристу наилучшим образом применять эти боеприпасы. Например, вы видите на стальном корпусе снаряда нанесенные черной краской знаки – несколько плюсов или, наоборот, минусов. Они обозначают отклонение фактической массы снаряда от нормальной в большую или меньшую сторону. Если не подобрать заранее снаряды с одинаковой весовой маркировкой, то в бою на одной и той же установке прицела они полетят на разные дальности – один ближе, другие дальше. Иногда разница в дальностях будет достигать нескольких десятков метров.

Кроме этого вида маркировки есть и целый ряд других, которые тоже подбирают по сходству. И делать это надо, разумеется, не в бою, а заранее, на артиллерийском [258] складе. А полковник Сяо понял из нашего с ним разговора одно: комиссия, назначенная его непосредственным начальником генералом Ло Шакаем, усмотрела в складе непорядок, исправить который можно и должно широким банкетом в честь означенной комиссии. От банкета мы, разумеется, отказались.

В докладной записке командованию военного района мне пришлось отметить, что боеприпасы и вооружение стоимостью в несколько миллиардов китайских юаней лежит на главном складе мертвым грузом. Снаряды и заряды непригодны для транспортировки – нет даже ящиков, не говоря уже об общем состоянии хранения боеприпасов. Огромное количество стрелкового вооружения – винтовки, пулеметы, гранаты, а также миллионы патронов, – все это ржавеет, сваленное в кучи. В то же время в запасных полках оружия не хватает, в некоторых стрелковых отделениях приходится по винтовке на десяток солдат. Трофейное японское оружие вообще не используется – сотни единиц вооружения не числятся ни в каких документах.

Докладная записка произвела должное воздействие. Генерал Гу Чжутун издал приказ, и в артиллерийском снабжении начали наводить хоть какой-то порядок. Попало, конечно, и Ло Шакаю как начальнику артиллерии, однако он не обиделся на то, что я направил докладную записку командующему военным районом. Вообще это была его положительная черта – внимательно выслушивать деловые предложения и помогать в их реализации. Штабные работники уважали генерала, штаб был достаточно сплоченным. Хотя наиболее подготовленные офицеры понимали, что начальник артиллерии очень плохо знает артиллерию. Это был тип начальника, который более организатор, чем специалист.

Как-то в ходе Датун-Чэньянской операции, когда мы с наблюдательного пункта на высоте Булин вели огонь по японским кораблям на Янцзы, я предложил генералу Ло взять управление огнем тяжелой батареи на себя. Погода была ясная, видимость отличная, каждый отрезок реки пристрелян, цель – вот она! Как тут не взыграть сердцу старого артиллериста! Не взыграло! «Нет, нет, – сказал он, – продолжайте, продолжайте...» Этот эпизод объяснил мне, почему при обсуждении плана артиллерийского обеспечения операции он молчал или важно бросал общие замечания; почему примерно та же картина наблюдалась и на рекогносцировке местности, где надо было конкретно определить позиционные районы легкой и тяжелой артиллерии. [259] Сделать это квалифицированно может только артиллерист, хорошо разбирающийся в специфике боевого применения различных артиллерийских и минометных систем. Генерал Ло таким специалистом не был, но вместе с тем делал все возможное, чтобы возместить свои слабости инициативой подчиненных.

Да, подобного начальника, точнее сказать, такой тип руководителя можно встретить во многих странах и многих армиях. Нравится тебе он или не нравится, а работать с ним надо. Военному советнику иногда приходится иметь дело с людьми, с которыми он говорит на разных языках не только в прямом значении этого слова, но и в переносном. Очень часто военный советник – молодой, отлично подготовленный специалист не может наладить контакт о тем, кто должен использовать его высокую квалификацию, именно потому, что слишком прямолинеен, что учит, как школьника, человека, который много старше годами, воинским званием да и просто жизненным опытом. Быть тактичным и вместе с тем твердым, уметь разрядить конфликтную ситуацию шуткой, но за шутками не позволять собеседнику, в каком бы служебном ранге он ни был, забывать, что с ним говорит офицер Советской Армии, – это лишь некоторые штрихи большой и сложной деятельности военного советника.

Армия каждой страны имеет свои национальные особенности. Надо учиться их понимать. Однако понимать и приспосабливаться – вещи разные. Например, в армии гоминьдановского Китая все льстили друг другу. Причем лесть в адрес старшего начальника ему в глаза считалась признаком благовоспитанности. Но и пакость, сказанная за глаза, тоже считалась позволительной. Поняв это и раза два перетерпев комплименты, которые расточал мне Ло Шакай в кругу офицеров штаба, я сказал ему тоже при всех: «Господин генерал, прошу прощения за откровенность. У нас такие комплименты отпускают барышням. А мне неприятно». Генерал Ло сперва заулыбался, потом стал серьезным и сказал: «Да, я понимаю. Я китаец, вы русский. Вам неприятно, я понимаю». С тех пор наши с ним отношения стали более простыми, откровенными и, следовательно, более полезными для дела.

Был, например, случай, когда я считал, что артполк РГК надо придать одной из армий главного направления, а Ло Шакай всячески этому противился и хотел направить артполк в другую армию. Никаких серьезных аргументов у него не было. Наконец он увел меня в свой кабинет и [260] там признался, что вынужден передать полк на второстепенное направление, чтобы удовлетворить просьбу генерала, от которого зависит в своих коммерческих делах.

– Давайте сделаем так, – сказал он. – Я пошлю ему артполк, а вы телеграфируйте Боголюбову, он доложит Чан Кайши, тот прикажет мне вернуть полк на главное направление. Таким образом, я выполню просьбу коммерческого шефа, он не будет на меня обижаться, а вы поставите полк, где он более нужен.

– И волки сыты, и овцы целы, – сказал я, а Сун перевел.

Генералу Ло так понравилась русская пословица, что он повторял ее каждый раз, когда надо было лавировать в сложных внутренних отношениях с начальниками и подчиненными. А делать это ему приходилось едва ли не ежедневно.

Около года проработал я с ним в 3-м военном районе, но так и не выяснил его политические симпатии. В партии гоминьдан он не состоял, разговоров о политике чурался. Время было бурное. Вторая мировая война втягивала в свою орбиту все новые государства и народы. Фашистская Германия принудила к капитуляции Францию, остатки английской армии на кораблях бегством спасались из полуокруженного Дюнкерка. Боевые действия шли и на Африканском континенте. А в Юго-Восточной Азии императорская Япония, высадив крупные новые десанты на юге Китая, готовилась к дальнейшему продвижению во Французский Индокитай и страны Южных морей. Разговоры об этих и очень далеких по расстоянию и совсем близких событиях невольно возникали среди офицеров штаба артиллерии. Но Ло Шакай их избегал. Он пунктуально соблюдал старинные китайские обычаи – религиозные и нерелигиозные, но я ни разу не слышал от него слова осуждения японских агрессоров. Ту же непонятную позицию занимал он по отношению к германскому фашизму. Чан Кайши и гоминьдановцев ни хвалил, ни осуждал. Единственным, кого он в разговорах со мной поругивал, был военный министр Хо Иньцин. Но и в этом случае мотивы у генерала Ло были чисто деловые – он считал, что министр Хо делает крупный личный бизнес, а на китайскую артиллерию ему наплевать. В общем Ло Шакай был полностью политически индифферентным человеком. А на его характеристиках я подробно остановился потому, что, во-первых, узнал его лучше, чем прочих генералов, а во-вторых, [261] подобная аполитичная фигура в Китае тех лет была среди военных весьма распространенной.

Наступил уже июнь 1940 года, и, хотя формально директиву Чан Кайши о подготовке наступления никто не отменил, Сяошаньская операция была прочно «похоронена» командующим войсками 3-го военного района Гу Чжутуном. Никаких других планов активных действий его штаб не разрабатывал. Ждали, когда активизируются японцы. Вскоре японское командование нанесло удар, который по замыслу должен был потрясти и развалить весь китайский фронт к югу от реки Янцзы.

В Южном Китае

Осенью 1939 года, по пути к месту службы, в 3-й военный район, мы на ночь остановились в городе Гуйлинь. Был вечер, пышный тропический закат стоял над вершинами горного хребта Наньлин. Вверх по склону тянулись сады, в зелени крон желтели лимоны, оранжево светились мандарины, апельсины. Там и тут виднелись над садами крыши домов – китайских, богато украшенных позолоченной деревянной резьбой с головами драконов, и европейских с куполами стеклянных оранжерей, с крытыми галереями, увитыми орхидеями. Через сады вниз по склону журчали ручьи. В ветвях деревьев, укладываясь спать, кричали и ссорились большие цветные попугаи.

Переводчик сказал, что до войны Гуйлинь был курортом. На лето сюда, в горную прохладу и тишину, съезжались из шумных, жарких городов состоятельные китайцы и европейские дельцы. А когда японцы захватили Шанхай и столицу Нанкин, правительство Чан Кайши эвакуировалось сначала в Гуйлинь, а уж потом еще далее на запад, в Чунцин.

Гуйлинь расположен близ тропика Рака – условной границы самой жаркой зоны земного шара, на водоразделе двух больших рек – Янцзы на севере и Сицзяна на юге. Через город проходили важные дороги от побережья Южно-Китайского моря и китайско-вьетнамской (тогда Французского Индокитая) границы. Дороги тянулись на север – к среднему течению Янцзы, в тылы 9-го и 3-го военных районов. Этим и определялась важность Гуйлиня с оперативной точки зрения.

Материалы, опубликованные после второй мировой войны, показывают, что японское командование на протяжении [262] нескольких лет вынашивало план и пыталось осуществить захват этого важного дорожного узла. Тогда, в 1938–1940 годах, японцы стремились овладеть побережьем Южно-Китайского моря, а затем через Гуйлинь двинуть войска на север, навстречу своим 11-й и 13-й армиям, наступающим от Янцзы. Это должно было привести к окружению армий 3-го военного района, к отсечению его от остального фронта китайских войск.

Еще во второй половине 1938 года японские десанты захватили крупные южно-китайские портовые города Кантон (Гаунчжоу) и Сватоу (Шаньтоу), создали два плацдарма, но объединить их и продвинуться дальше не смогли. В 1939 году, в самом его начале, японцы овладели островом Хайнань, а в ноябре с этого острова перебросили войска на континент, высадив их на побережье Тонкинского залива (залив Бакбо). Значительные силы гоминьдановцев – две армии – не имели ясно выраженной группировки и были растянуты вдоль побережья и индокитайской границы. Противник бил их по частям, его бомбардировщики с авианосцев атаками с воздуха прокладывали путь пехоте, она быстро продвигалась к городу Наньнин, от которого шла прямая дорога на север, на Лючжоу и Гуйлинь. Однако прорваться по дороге японцы не смогли, и в этом большую роль сыграли советские военные специалисты – военные инженеры и летчики.

А. Я. Калягин, С. С. Тюлев и другие товарищи заранее разработали и провели в жизнь план создания инженерных заграждений на гуйлиньском направлении. Горные дороги были перекопаны широкими траншеями, строились опорные пункты – железобетонные доты и дзоты, командные и наблюдательные пункты, прочные убежища. И хотя система обороны не была закончена к моменту высадки противника, то, что уже было сделано, помогло отступавшим китайским войскам закрепиться на подступах к Наньину.

Одновременно из Чунцина на аэродромы Гуйлиня и Лючжоу перебазировалась истребительная группа С. П. Супруна, впоследствии дважды Героя Советского Союза. Тридцать советских машин вступили в воздушные бои, нанесли большие потери японской авианосной авиации и заставили ее прекратить налеты. Господство в воздухе было завоевано, наземные войска хорошо прикрыты.

Эти бои на юге Китая, в провинции Гуандун, происходили как раз в то время, когда на рубеже Янцзы войска 3-го военного района готовились к наступлению, а затем [263] и перешли в наступление на Датун. И там, у нас на севере, и здесь, на юге, наступательные бои не дали ощутимых оперативных результатов ни той, ни другой стороне. Однако плацдармы на южном побережье остались в руках японцев, они продолжали накапливать силы для очередного броска на север.

Между тем политические события в Китае вообще, и на юге в частности, развивались в нужном для японских оккупантов направлении. Созданное ими марионеточное правительство в Нанкине возглавлял некто Ван Цзиньвэй, сперва японофил, затем откровенный предатель, пошедший на службу к оккупантам. Сам он был уроженец Южного Китая, его друзья из гуандунских генералов-милитаристов и крупных помещиков вняли призывам Ван Цзиньвэя и посулам получить автономию из рук японского императора. Дело дошло до открытых выступлений местных войск против войск Чан Кайши. Весь 4-й район стал подобен бочке с порохом, и фитиль был уже подожжен. Таким образом, японцы могли использовать и действительно вскоре использовали эту благоприятную для них ситуацию.

Не помню точно числа, примерно в середине июля, радист принес телеграмму от А. Н. Боголюбова. Она была короткой: «Немедленно выезжайте в Гуйлинь». Мне дали легковую машину, помчались мы на юг через горные перевалы. Приехали. В штабе главного военного советника я застал П. Ф. Батицкого, М. В. Никифорова, П. И. Кузнецова и некоторых других военных советников. Оказалось, они, как и я, прибыли по вызову из своих районов. Всего собралось нас десять человек. Боголюбов объяснил ситуацию. По его сведениям, крупные силы японцев – пехота, артиллерия, танковые части и кавалерия – двигались с наньлинского плацдарма на север: одна колонна – на Гуйлинь, другая – на Гуйян.

Боголюбов уже доложил эти сведения Чан Кайши, тот не верил, говорил, что это ошибка, что дороги все перекопаны, речные переправы взорваны, командиры оборонявшихся там войск и местные губернаторы ничего не докладывают. Боголюбов настаивал. Требовал послать авиационную разведку. Убедить Чан Кайши помогла опасность, угрожавшая не только войскам, но и самому генералиссимусу и его ставке в Чунцине. Ведь одна из японских колонн, захвати она город Гуйян, оказалась бы на прямой дороге в Чунцин, в каких-то двухстах километрах от него.

Чан Кайши передал в распоряжение Боголюбова специальную разведывательную авиаэскадрилыо дальнего действия. [264] Боголюбов сам поставил задачу летчикам. Два дня они совершали полеты вдоль долины реки Сицзян и ее притоков, осматривали с воздуха предгорья и густые кустарниковые заросли и наконец привезли нужные сведения. Действительно, войсковые колонны японцев вне дорог продвигались на Гуйлинь и Гуйян. Первой предстояло пройти еще километров 250, второй до 400.

В Гуйлинь приехал Гу Чжутун с оперативной группой штаба, с тем чтобы координировать действия войск 3, 9 и 6-го военных районов против наступавших японцев. Пустил в ход все виды разведки, в том числе агентурную. Состав наступающих колонн противника был установлен. У меня ни в документах, ни в памяти не осталось сведений о колонне, продвигавшейся на Гуйян. Зато гуйлиньское направление, где мне пришлось работать, документировано достаточно полно. На город наступали 5-я и 28-я пехотные дивизии, бригада гвардейской пехотной дивизии, танковый полк. Это до шестидесяти тысяч одной пехоты.

Под рукой у генерала Гу была лишь 86-я армия – три пехотные дивизии. Разумеется, остановить и отбросить противника им было не под силу. Главный военный советник Боголюбов пошел к Чан Кайши. Потом Александр Николаевич мне рассказывал, что он трижды был у Чан Кайши с одним и тем же предложением: ввести в бой 5-ю армию. Генералиссимус не решался сказать «да». Несколько раз собирал свой штаб и командующих военными районами и группами армий, объяснял ситуацию, спрашивал их мнение насчет 5-й армии. Те либо молчали, либо были против того, чтобы ввести ее в бой с японцами.

5-я армия была сформирована не для борьбы с агрессором, но для борьбы с «врагом внутренним», с китайскими коммунистами. Хотя в боях не участвовала, весь ее личный состав подбирался из фронтовиков с боевым опытом. Рядовые, унтер-офицеры и офицеры – все были либо из деревенских кулаков, мелких помещиков-джентри и помещиков крупных, либо из городской промышленной и торговой буржуазии. Многие являлись членами фашистской организации «синерубашечников». К лету сорокового года в армии насчитывалось до 400 танков и шесть дивизий пехоты – состав для гоминьдановского объединения такого типа необычный. Ведь даже лучшие армии, их называли ударными, не имели более трех дивизий.

5-я армия за три года войны еще ни разу не вступила в бой с японцами. Зато ее дивизии и бригады уже неоднократно использовались чанкайшистами с карательными целями. [265] Они окружали коммунистически настроенные уезды или отдельные деревни, все сжигали, всех убивали. Пепел и трупы оставляла после себя эта армия, которой командовал генерал Ляо Си.

Ее дислокация хранилась в тайне. Однажды я узнал, что 5-я армия переброшена в 3-й военный район. Хотел выяснить, в какие пункты, чтобы нанести на свою рабочую карту. Однако в оперативном управлении мне так ничего и не сказали. Объяснили, что запрещено генералиссимусом наносить дислокацию армии на карты.

Остается добавить, что в 1948–1949 годах, когда Чан Кайши ввел ее наконец в бой с целью перехватить боевую инициативу у войск Китайской компартии, 5-я армия не оправдала его надежд и была разгромлена наголову.

Однако тогда, летом 1940 года, эти события были еще далеко впереди. А реальным оказался факт, что японцы быстро продвигаются на гуйлиньском направлении с очевидной целью выйти в тыл войскам 9-го и 3-го районов, а на гуйянском направлении – на временную столицу гоминьдановского Китая город Чунцин. Чан Кайши наконец решился, приказал Гу Чжутуну принять 5-ю армию и бросить ее против японских колонн.

Как раз в это время и приехал в Гуйлинь Александр Николаевич Боголюбов, а следом, по его вызову, и мы, десять военных советников. Первым делом разведали местность к югу от Гуйлиня. Примерно в 80 км от него нашли местность, подходящую для мощного контрудара о использованием танков. Горы здесь переходили в плоскогорье с долинами речек – притоков реки Сицзян. Дорог мало, больших лесов тоже нет. Все заросло высоким и густейшим кустарником – этакими кустарниковыми джунглями, над которыми островками высились рощицы бамбука. Проминая себе дорогу, танки 5-й армии оставляли в этих зарослях многокилометровые просеки. Они были хорошо заметны с воздуха, и, как выяснилось впоследствии, японское командование, получив от летчиков соответствующие сведения, решило опередить китайцев в захвате выгодного рубежа господствующих высот южней Гуйлиня.

Мне Боголюбов приказал идти с артиллерией усиления 86-й армии – с 26-м артполком РГК. Жара и духота была страшная, воздух недвижимый в этих кустарниковых просеках. Кони в артиллерийских упряжках выбивались из сил, роняя о губ пену. Даже привычные китайцы-южане обливались липким потом. Мы с командиром полка Ваном ехали на конях впереди колонны, он все вспоминал Ленинград, [266] годы учебы и прохладу июньских белых потей. Так прошел первый день марша. Видимо, и китайским начальникам стало ясно, что надо использовать для движения утренние и вечерние часы. И маскировка лучше, и люди не так изнуряются.

После ночлега выступили в два часа ночи. Часов около пяти далеко впереди застучала выстрелы, валился длинной очередью пулемет. «Началось!» – крикнул Ван и дал конго шпоры. Поскакали вперед, чтобы выбрать наблюдательный пункт и, если понадобится, немедленно поддержать артиллерийским огнем части 86-й и 5-й армий.

Стрельба впереди все учащалась. Ясно, что встречный бой уже входил в силу. Выскочили на высотку, которую я заранее, еще на марше, наметил на карте как возможный НП. Разведчики моментально расставили стереотрубы и буссоли, связисты, разматывая на ходу телефонный провод, пошли в район огневых позиций полка.

С высоты нам стал виден развертывавшийся в долине бой. Подали телефонный провод от пехотного начальника, мы получили первую заявку на уничтожение пулеметных гнезд. Ну, а потом пошло и пошло, мы много раз сосредоточивали огонь то одним-двумя дивизионами, то всем полком. Сначала пехота 86-й и 5-й армий, поддержанная огнем нашего и других артполков и дивизионов, быстро продвигалась. Вперед вышли танки, вклинились в японскую оборону, прорвались к гряде высот. Казалось, еще немного, и противник дрогнет и будет разгромлен.

Китаец-разведчик, сидевший рядом со мной, громко закричал что-то, указывая рукой. Мы с Ваном глянули вправо. Там, над гребнем холмистой гряды, выползал густой черный дым. Он не поднимался вверх, как обычный дым, но плотной массой как бы стекал вниз по склонам холмов. Разведчик опять закричал, командир полка сердито цыкнул на него и сказал мне: «Он думает, японцы пустили газы».

Наверное, эта мысль пришла в головы сотням и тысячам людей сразу. Зрелище было и в самом деле внушительное. Плотная черная волна многокилометровой ширины медленно двигалась к нам, накрывая и делая невидимыми, как бы погребая, и холмы, и кустарник, и русла горной реки. Задним ходом пятились, потом разворачивались и быстро уходили назад китайские танки. Толпы пехотинцев, бросая противогазы и оружие, с криком «газы!» бежали в тыл мимо нашего НП. Паника перекидывалась с батальона на батальон, из дивизии в дивизию, и полчаса спустя стройный [267] дотоле боевой порядок наступающих превратился в полный хаос. Комполка Ван передал мне телефонную трубку и сказал: «Ваш главный!» Я услышал голос Боголюбова.

– Казаков?

– Я!

– Немедля вперед! Противогаз есть?

– Есть!

– Выясни, газы ли!

Я вскочил на коня, пошел галопом вниз по склону высоты. Навстречу толпами и в одиночку бежали офицеры и солдаты. Глаза вылуплены, ни соображения в них, ни надежды – один ужас. Такую массовую панику словами и призывом остановить трудно. Но мне было не до них. Главное сейчас узнать: газы или дымовая завеса? Конь мой влетел в черную пелену, не сбавляя хода. Конечно дымзавеса! Я отвернул край противогаза. Да, она! Повернул коня, пришпорил, догнал толпу бегущих пехотинцев, кричу: «Стой! Дымзавеса! Не газы, не газы!» Они русского-то не понимают, бегут еще быстрей.

Прискакал я на НП. Ван молодец! Ему видны цепи японской пехоты. Они мелькают кое-где в дыму. Он ведет огонь осколочными снарядами по дымной пелене. Я связался с Боголюбовым, доложил. Он ответил, что остальные советники тоже вышли вперед, все подтвердили, что это не газы, а дымовая завеса. Однако остановить панику не удалось. Все дивизии и полки перемешались, вся эта громадная, в десятки тысяч людей, масса бежит на Гуйлинь и Гуйян. Моя с Ваном задача – держать японцев, сколько сможем. «Но смотрите, не потеряйте пушки!» – заключил Боголюбов.

До полудня 26-й артполк, оставшись без пехотного прикрытия, вел огонь по японским танкам и пехоте. Дымовая завеса достигла нашей высоты, обволокла ее понизу. Она уже сильно проредилась, да и ветер переменился с южного на юго-западный. Японцы тоже не очень нажимали. Видимо, это были их передовые части.

После полудня мы сменили позиционный район артполка на новый. Отскочили на север километра на четыре. Опять вели огонь, опять отскочили, и так до темноты.

Утром встретили отряд китайских пехотинцев с офицером. Они спешно рыли окопы. Мы развернули полк неподалеку. Вскоре из тыла подошли еще два сборных отряда пехотинцев, и оборона стала приобретать некоторую твердость. Но для того чтобы остановить 86-ю и 5-ю армии [268] полностью, вернуть их на позиции и снова перейти в наступление, понадобилось еще три дня.

Приехал Чан Кайши, с ним Гу Чжутун. Собрали генералитет. Чан Кайши, указывая на нас, сказал: «Вот десять русских офицеров пошли сражаться впереди китайских солдат. А где были китайские генералы и почему не пошли сражаться впереди своих солдат? Потому что струсили!»

Он еще распекал их довольно долго, потом попросил нас подойти и вручил каждому Золотой орден. Это такая восьмиконечная звезда с желтым флажком и черным драконом посередине.

Следующие три дня прошли у нас, артиллеристов, в очень напряженной работе. Подготовили артиллерию для наступления. И оно на этот раз удалось. Четыре китайские пехотные дивизии прорвали японскую оборону, окружили 28-ю и часть 5-й пехотной дивизии и, возможно, уничтожили бы окруженных или вынудили бы сдаться, но в ходе боя одна из китайских дивизий заблудилась в горных джунглях. Японцы ускользнули и, понеся тяжелые потери, были вынуждены отойти к индокитайской границе и дальше, к побережью Тонкинского залива.

Неудача, надо полагать, сильно подействовала на высшее японское командование. Сужу по тому, что активные действия на гуйлиньском направлении японцы возобновили только четыре года спустя, на последнем этапе второй мировой войны.

В конце июля А. Н. Боголюбов вызвал меня и М. В. Никифорова в Чунцин и объявил радостное известие: нас отзывают домой, в Советский Союз. А несколько дней спустя мы уже знакомым маршрутом отправились в долгий путь на север.

Пять лет спустя

Прошло пять лет, и вот я вспоминаю свою службу в Китае в купе скорого поезда. Мелькают за окном сибирские пейзажи – поля, деревни, полустанки и весенняя, еще прозрачная, едва зазеленевшая тайга. Миновали синий Байкал и станцию со странным названием Ерофей Павлович, за Хабаровском свернули на юг. Пахнуло тихоокеанским ветром. Старые широколиственные леса стояли вдоль железнодорожного пути. На одиннадцатые сутки, 22 мая, мы подъезжали к месту назначения – городу Ворошилов (Уссурийск), где тогда располагался штаб Приморской группы войск. [269]

В Ворошилове (Уссурийске) я представился новому начальству – командующему Приморской группой войск Маршалу Советского Союза К. А. Мерецкову, начальнику штаба генерал-лейтенанту А. Н. Крутикову, командующему артиллерией генерал-полковнику артиллерии Г. Е. Дегтяреву и оттуда уже на автомашине, в объезд пограничного (на той его стороне Маньчжурия) озера Ханка, отправился в 1-ю Краснознаменную армию. Здесь начинались военные, построенные саперами дороги. А вокруг высокие крутые сопки, дремучие леса. Они перемежались массой мелких речек, ручьев и ручейков, образующих вокруг себя заболоченные, трясинные, заросшие травами и кустами пади и распадки. Это и есть горная тайга. Как тут наступать с тяжелой военной техникой? Вон даже наша легковушка подвывает от натуги, преодолевает очередную падь. Очень трудная для войск местность.

Прибыл в штаб армии, представился командующему генерал-лейтенанту М. С. Савушкину, познакомился с другими товарищами, началась будничная работа: поездки в артиллерийские полки и бригады, полевые учения, боевые стрельбы на полигоне. Одновременно читал имевшиеся в штабе артиллерии документы о японских вооруженных силах. Особенно меня интересовали артиллерия и танки. Как и насколько изменились они организационно за минувшие пять лет? Что нового в их тактике? Как восприняли опыт войны?

С танками все было ясно – бронетанковые силы Японии нам не противник. Да, с 1940 года они сделали некоторый шаг вперед. Было создано автобронетанковое управление, оно объединило процессы обучения, формирования, обобщения боевого опыта. Вместо танковой бригады (группы) высшим тактическим соединением стала танковая дивизия. По нашим данным, было сформировано три таких дивизии, а также 17 отдельных танковых полков{81}. Однако даже организационные формы этих соединений и частей показывали, что опыт боев на европейских театрах военных действий усваивался японцами плохо. Например, мы давно уже отказались от полков со смешанным составом танков, поскольку это мешало эффективному их использованию. В японской же армии танковый полк по штату имел две роты средних танков, две роты легких, одну – танкеток. Тяжелых танков вообще не было – промышленность Японии их не выпускала. Позже, когда [270] довелось осматривать захваченные японские танки, признаюсь, я был поражен их видом и тактико-техническими данными. Будто попал в музей танков двадцатых – начала тридцатых годов.

В артиллерии, судя по документам, сдвиг за минувшее пятилетие был более заметен в количестве, чем в качестве. Произошло это главным образом за счет формирования новых частей. К весне 1945 года японские вооруженные силы насчитывали 90 пехотных дивизий, еще семь дивизий формировались в Северном Китае и Маньчжурии{82}. Следовательно, за пять лет у японцев появилось до 40 новых пехотных дивизий, в каждой из них артиллерийский полк да еще артиллерия пехотных полков и батальонов. Кроме того, было сформировано более 20 пехотных, смешанных и десантных бригад, тоже со своей артиллерией. Новые артиллерийские части и подразделения прибавили японским сухопутным силам примерно 6500–7000 стволов. Это легкие пушки (75-мм) и гаубицы (105-мм), короткоствольные полковые пушки (75-мм), батальонные гаубицы (70-мм) и 37-мм противотанковые пушки.

Артиллерия японского РГК выросла вдвое и насчитывала 59 полков. Только 19 из них были легкими или горными. Остальные имели на вооружении тяжелые и сверхтяжелые орудия – пушки калибром в 105, 150 и 210 мм и гаубицы калибром в 150 и 305 мм. Кроме полков было еще 18 отдельных тяжелых дивизионов. Все части РГК были механизированы. Например, тяжелый пушечный полк двухдивизионного состава (24 орудия) имея 75 тракторов и около 220 автомашин {83}. Для этой артиллерии были сформированы пять полков артиллерийской инструментальной разведки. Так что в отношении контрбатарейной борьбы, то есть стрельбы по дальним и невидимым целям, японская тяжелая артиллерия, судя по всему, стремилась идти в ногу со временем. Правда, тактико-технические данные большинства японских орудий (дальность стрельбы, вес снаряда, вес орудия и тому подобное) уступали аналогичным нашим образцам.