Текст книги "Огневой вал наступления "

Автор книги: Константин Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Китайская пехота оказалась беззащитной. Отражать атаки с воздуха она могла лишь ружейным огнем да пулеметами, наспех приспособленными для стрельбы по самолетам.

Весь день японские бомбардировщики висели над полем боя, одна группа сменяла другую, пехота 86-й армии несла большие потери. Главное, резко упал боевой дух. Ни слева, ни справа уже никто не наступал. Да и в самой 86-й армии одна лишь 16-я пехотная дивизия продолжала атаки и ко второй половине дня захватила город Хучун и овладела холмами Сяньшань.

Ни в этот день, ни в последующие активные действия вражеской авиации не были поддержаны контратаками наземных войск. Этих войск – имею в виду резервы – просто не было под руками японского командования. Оно, видимо, и решило, пока подойдут резервы, атаковать китайцев с воздуха и упорно обороняться теми остатками пехотных батальонов, которые, отойдя из Хучуна и с Сяньшанских холмов, оказались близ берега Янцзы.

19 декабря в боях за южный берег Янцзы наступил критический момент. Создалось некое, очень неустойчивое, равновесие. Обе стороны могли и успех одержать и, наоборот, потерпеть неудачу в зависимости от того, кто первым проявит силу характера, пойдет до конца и бросит на эту заколебавшуюся чашу весов все, что имеет. К сожалению, должен констатировать, что в противоборстве характеров, оперативной решимости и оперативного риска одержало верх японское командование.

В тот день я впервые услышал странную фразу. Не поверил. Может, Сун, переводя ее, ошибся? Переспросил. Мистер Сун повторил то, что сказал мне один из штабных офицеров: «Мы очень сильно разгневали японцев!» Потом я слышал ее часто, она бытовала во фронтовом лексиконе гоминьдановской армии. За ней стояло логическое продолжение: «Нам нельзя гневить японцев». И это не только фраза. Наступательных действий, собственной боевой активности опасались решительно все, сверху донизу. Потом, в ходе второй мировой войны, мне довелось быть свидетелем разных видов боязливости. Была на определенном этапе [245] танкобоязнь и боязнь окружений, и мы ее преодолели, потом эти виды боязни поразили немецко-фашистскую армию, и в эфире артиллерийских радиостанций сколько раз мы слышали суетливые выкрики: «Рус панцер! Рус панцер!» И видели на дорогах следы панического бегства от угрозы окружения. Тот же процесс, та же боязнь поразили всю французскую армию в 1940 году, когда дивизии, корпуса и армии сдавались не потому, что исчерпали возможности вооруженной борьбы, а потому, что сдавала в первую очередь их воля к борьбе, их психология. Даже в победном 1944 году, в декабре, то есть уже на исходе войны, 1-я американская армия в Арденнах задала приличные «лататы» от немецких танков. Все это вещи и явления, с которыми, хочешь того или не хочешь, приходится считаться и с которыми можно и должно вести успешную борьбу. Но как и с чем бороться (а главное – кому?), если вся многомиллионная армия, в данном случае армия гоминьдана, верит, что можно побить противника тихо, изнурением, стараясь «не разгневать» его?

Конкретным результатом этой, с позволения сказать, тактики в Датун-Чэньянской операции 3-го военного района была боязнь ввести в сражение и тактические и оперативные резервы. В резерве командующего районом было несколько пехотных дивизий, в резерве командующего 86-й армией – 67-я пехотная дивизия. Кроме того, по флангам прорыва бездействовали ударные дивизии 50-й и 21-й армий. Ни одна из них не была введена в бой ни 19 декабря, ни в последующие дни, когда китайская пехота массой своей могла бы смять остатки японских батальонов, сбросить в Янцзы и, развивая удар вдоль южного берега к Датуну и Аньцину, «смотать» оборону противника и превратить тактический успех в оперативный.

– Почему не вводят резервы? – спросил я генерала Ло.

– Японцы могут ударить по флангам, нам нечем будет отразить удар, – ответил он.

Варианты подобного разговора возникали у меня с китайскими офицерами неоднократно, подавляющее большинство было убеждено, что резервы нельзя расходовать в наступлении, что их надо сберегать на случай возможного перехода к обороне. Один только командир 2-го артполка Чжан Вень ответил, вежливо улыбнувшись:

– Наши генералы научились бегать от японцев. Бегать за японцами они еще не научились.

20–22 декабря еще что-то можно было сделать при наличии энергии, решимости и стремления к победе. Японцы [246] подтянули артиллерию – и тяжелую и легкую. С реки били дальнобойные пушки мониторов и канонерок. Авиация продолжала интенсивные бомбежки. И все же шанс опрокинуть японцев в Янцзы был реальным – пехоты у них на плацдарме не прибавлялось. Но уже 23 декабря стали поступать сведения, что их пехота накапливается по флангам прорыва. Между тем 10-я и 16-я китайские дивизии, понеся очень большие потери и не получив ни одного человека пополнения, вели только вялую перестрелку по всему фронту.

Угроза растянутому и значительно ослабленному фронту 86-й армии зримо накапливалась, а никто ничего делать не хотел. Ждали, что будут делать японцы. Отдали им инициативу без борьбы.

Кризис разразился ранним утром 24 декабря. Накануне я вернулся с горы Булин в передовой штаб 3-го военного района. Переночевал, проснулся от криков и топота. Вышел из фанзы. Во дворе суетились множество солдат и офицеров. Запрягали в повозки лошадей и мулов, грузили ящики, мешки, складные столики и стулья и прочий штабной инвентарь. Посреди двора на костре жгли гору бумаг, ветер взвихривал обугленные листы и пепел. Ко мне подскочил переводчик Сун и выкрикнул что-то, мешая русские и китайские слова. Я понял, что японцы в Усичао. Усичао – это тылы 86-й армии. Как японцы там оказались?

– В Усичао! – крикнул Сун. – Господин Казаков, чего мы ждем? Они идут, они идут!

Оказалось, Сун хотел удрать в бричке, где мы возили наше походное имущество, но ординарец Ли Гуи пугнул его маузером.

Меж тем мимо отворенных ворот двора, по деревенской улице, уже валила беспорядочная толпа военных – пешие, конные, на подводах и бричках. Название деревни Усичао перескакивало из уст в уста. Никого из генералов и старших офицеров штаба во дворе не было, и Ли Гуи пальцами очень выразительно показал, как они драпанули. Так что выяснить ситуацию я не мог. Одно было ясно: 86-я армия (а может, и не она одна) поспешно отступает.

Мы вместе с солдатами охраны тоже тронулись этой дорогой в общей штабной колонне. Отходили на юго-восток, на город Чэньян. По пути в эту многотысячную толпу вливались новые толпы солдат, офицеров, носильщиков-кули. Перед мостами возникали огромные людские пробки, жандармы, колотя дубинками направо-налево, прокладывали путь штабной колонне. Ни походного охранения, ни хотя [247] бы импровизированных регулировочных постов или просто старших офицеров, которые могли бы навести порядок, нигде не было.

Дорога, сколько я мог видеть ее и впереди и позади, вся была заполнена отступающей армией. В шесть утра над ней, треща пулеметами, промчались японские истребители, за ними бомбардировщики. Люди бросились прочь от дороги, но многие остались лежать на ней, убитые или раненные. Летчики противника не улетали, пока не израсходовали все бомбы и патроны. Страшное зрелище представляла дорога – сотни людских и конских трупов, горящие повозки и грузовики. Наша маленькая группа переждала бомбежку в канаве без потерь.

Около 11 утра пришли в Чэньян. Здесь догнали дивизион 14-го тяжелого артиллерийского полка. Встретил полковника Пина, обменялся с ним полупоклонами и услышал от него вариант той самой сакраментальной фразы, что-де «мы только разгневали японцев, их теперь ничем не остановишь». От другого офицера узнал, что командование военного района приказало командующему 86-й армией контратаковать прорвавшихся японцев с этого рубежа. Однако командарм уехал из Чэньяна дальше на юг, доложив начальству, что переходит к новым методам борьбы – партизанским, что будет драться с японцами в горах.

Беспорядочное отступление продолжалось. Через Суна я пытался расспросить солдат и младших офицеров, почему они отступали, где их атаковал противник, много ли его было. Ни один ничего толком не ответил, никто атакующих японцев и в глаза не видел. Это была рядовая паника, коллективный психоз, исподволь подготовленный и всей бесхребетной системой войны с агрессором, и общим страхом перед его яростью, и вялыми и нерешительными действиями в конкретной наступательной операции. Готовя ее, генералитет больше думал об обороне. Это передалось в войска, и, стоило одному-двум японским батальонам, переброшенным с другого участка фронта, решительно контратаковать 86-ю армию во фланг, она покатилась обратно.

О том, что противник контратаковал мизерными силами, говорило все его последующее поведение. Отбросив 86-ю армию на исходные позиции и заняв свои старые опорные пункты по линии холмов Чжэнсиньшань – Нюшаньбао, японцы дальше не пошли. Даже не заняли брошенный гоминьдановцами Чэньян – небольшой городок, но важный узел дорог.

25 декабря отступление, уже не подстегиваемое даже [248] разведотрядами японцев, продолжалось. 86-я армия толпами валила по тыловым дорогам на Янтенкен. Беспокоилось начальство только об артиллерии – артполки получили приказ выйти в Тунси. Это в глубоком тылу примерно в 140 км юго-восточней Янтенкена. Если говорить прямо, то артиллерии усиления – наиболее мощной огневой силе района, да, пожалуй, и наиболее организованной и дисциплинированной, было приказано бросить пехоту на произвол судьбы.

К 26 декабря разрыв между прекратившими преследование японскими частями и китайской 86-й армией достиг уже 20–30 км, и все стало успокаиваться. Изголодавшиеся солдаты активно разыскивали свои части, ибо у чужих медных котлов их не кормили. Наиболее энергичные командиры рот и батальонов собирали своих людей, создавали некоторое подобие обороны из спешно отрытых окопчиков. Неожиданно вижу в толпе круглое улыбающееся лицо. Ба, да это же командир 2-го артполка Чжан Вень! Почему здесь, а не в Тунси? Он машет рукой:

– В Тунси и без меня сбежалось много генералов и полковников. А здесь я один.

Он объяснил, что решил помочь пехоте встретить японцев, поставил легкие пушки на прямую наводку, а гаубицы на закрытую позицию. Но все это наспех, и, если я помогу ему подготовить полк к обороне, он будет мне благодарен.

Мы занялись работой. Подыскивали наилучшие огневые позиции для каждой батареи, определяли вероятные направления вражеских атак, ориентиры, прицелы, угломеры и так далее. К вечеру с нами установил связь передовой штаб, а затем и начальник артиллерии Ло Шакай. Совсем поздно вестовой привез мне письмо от А. Н. Боголюбова. Александр Николаевич поздравлял меня с днем рождения. А я-то в этой сумятице позабыл, что мне сегодня уже 37 лет. Внимание главного военного советника меня очень тронуло. Когда ты один среди чужих, такие случаи особенно запоминаются.

На следующий день меня вызвали в штаб и предложили заняться созданием артиллерийской группировки на том же направлении. Генерал Гу Чжутун приказал готовить новое наступление к Янцзы.

Операция, которая не состоялась

Предвижу закономерный вопрос: зачем вспоминать операцию, которая не ушла далее штабных планирующих документов? [249]

Дело не столько в самой Сяошаньской операции, сколько в людях, которые ее замыслили, но не довели до конца. Дело в мотивах, которыми они руководствовались. Это представляет, на мой взгляд, интерес не только умозрительный.

Выше уже не раз упоминались и отдельные генералы и офицеры вооруженных сил гоминьдана, и вся командно-штабная система так называемой национально-революционной армии. Эта система, возникнув в ходе буржуазно-демократической революции, очень скоро, как и сама партия гоминьдан, превратилась в систему контрреволюционную. От революционных достижений остались одни названия, а по существу армия повернула на старые рельсы, к обычаям и традициям свергнутой монархии. Избиение солдат палками – один из внешних показателей этого поворота назад. А вот дряблость мысли, застойность и медлительность в выполнении даже оперативно робких планов, полное пренебрежение тысячами солдатских жизней в сочетании с личной сверхосторожностью – эти традиционные пороки императорской китайской армии выступали наружу лишь в моменты, когда генералитету все-таки приходилось действовать – большей частью под давлением противника.

Скрывать все и от всех, много говорить и мало делать, чтобы случайно не выявить собственную слабость и профессиональную несостоятельность – это были основные принципы фронтового гоминьдановского генералитета. Они явственно проявились в «спущенной на тормозах» Сяошаньской наступательной операции.

По замыслу ставки Чан Кайши Сяошаньская операция 3-го военного района должна была в принципе повторить неудавшуюся Датун-Чэньянскую операцию. На том же направлении и почти теми же силами. Однако преподносилась она как нечто совершенно новое. Неудача 86-й армии дружно замалчивалась не только китайскими газетами, но и военными документами для узкого круга лиц. Генералиссимус Чан Кайши в директиве о Сяошаньской операции, ни словом не упомянув про поражение, требовал «развить успех Датун-Чэньянской операции и выйти на южный берег Янцзы».

Этот же принцип – делать вид, что в конце декабря ничего особенного не случилось, что успехи войск предстоит развить в ходе новой операции, – пропитывал все официальные и неофициальные разговоры в штабах 3-го военного района, после того как растрепанные дивизии 86-й армии откатились обратно, встали в оборону и привели себя в относительный порядок. Во всяком случае, ни одного совещания [250] с попыткой разобраться в причинах неудачи не было созвано. Только А. Н. Боголюбов собрал нас, группу военных советников из 3-го и ближайших 4-го и 9-го военных районов, и мы серьезно поговорили об итогах операции. У меня сохранились тезисы моего доклада, они обобщили наблюдения, о которых в связи с тем или иным эпизодом я уже рассказывал. Поэтому напомню лишь о самом, с моей тогдашней (да и теперешней) точки зрения, важном – о морально-психологическом факторе, давившем на китайские войска и отражавшемся на всех их действиях.

«Даже при подготовке к наступлению высшее командование и штабы больше говорили об обороне. Поэтому морально весь личный состав не был готов к наступлению...

Командующий 86-й армией и командир 10-й пехотной дивизии не верили в успех наступления. В разговорах со мной об артиллерийских группировках, о взаимодействии артиллерии с пехотой и тому подобное они избегали самого слова «наступление»...

Командиры всех степеней не решались вводить в бой резервы. В боях 16–17 декабря командиры 10-й и 16-й дивизии не ввели в бой свои вторые эшелоны, не развили первоначальный успех. В боях 18–19 декабря удар 67-й пехотной дивизии мог вывести китайцев на берег Янцзы, но командующий 86-й армией не решился бросить ее в бой из своего резерва. В боях 20–23 декабря командующий 23-й армейской группой и командующий войсками района могли еще добиться успеха, если ввели бы в прорыв имевшиеся в их распоряжении пять пехотных дивизий. Но тоже этого не сделали. Объяснение одно – страх перед противником, а у страха, как известно, глаза велики»{79}.

На совещании выступили и другие военные советники. В заключение полковник Боголюбов прокомментировал директиву о Сяошаньской операции и уточнил наши непосредственные задачи.

1 января мы вместе встретили новый, 1940 год, а затем проводили А. Н. Боголюбова, он уехал в ставку, в Чунцин.

Началась обычная кропотливая черновая работа. Ко мне в Шанжао, в штаб 3-го военного района, прибыло подкрепление с Родины – два радиста и шифровальщик. Новые товарищи, трое молодых ребят-умельцев, сильно облегчили работу. Теперь радиостанция напрямую связала нас со штабом главного военного советника в Чунцине, шифровки обезопасили [251] наши переговоры от японских радиоперехватов и просто от шпионов из гоминьдановских военных учреждений, и мы могли быстро связываться с А. Н. Боголюбовым или начальником его штаба П. Ф. Батицким и получать соответствующие указания, совет или приказ.

К концу января план артиллерийского обеспечения операции был полностью отработан, командующий войсками района Гу Чжутун подписал его, мы приступили к созданию артиллерийской группировки.

23-я армейская группа должна была наступать четырьмя армиями – 86, 10, 55 и 21-й. Всего, считая с резервами, 13 пехотных дивизий. Главный удар наносила 10-я армия, ее еще предстояло перебросить с побережья Восточно-Китайского моря, из-под Ханчжоу. Почему именно эта армия стала ударной, я понять не мог. Слишком темны, сложны, извилисты и к тому же начисто лишены военного смысла бывали мотивы подобного выбора и назначения.

За предшествующие годы боевых действий все упомянутые армии обрели разные характеристики. 86-я армия генерала Ло считалась «драчливой». 21-ю армию генерала Сяо называли более расплывчато – «стремящейся к наступательным действиям». 50-я армия генерала Тая заслужила прозвище «оборонческой», а 10-я армия генерала Ляна – «склонной к панике».

Начальник артиллерии района генерал Ло Шакай и его начальник штаба генерал Цин Дай пытались растолковать мне причины, по которым «склонная к панике» армия предназначалась к выполнению главной задачи. Объяснения были в обычном туманном стиле. В них не упоминались конкретные люди и конкретные действия. Их заменяли формулировки вроде «некоторые люди наверху считают», или «достойные люди должны занимать достойные места». Но все-таки мне стало понятно, что на весах внутриполитических генерал Лян, хотя он и паникер, весил много больше прочих генералов.

Миновал февраль, наступил март. Здесь, южней Янцзы, в марте погода как у нас в хорошем, устойчивом мае – теплынь, буйная зелень, все кругом в цвету. Настроение бодрое, на фронте тишина, план наступления все еще обсуждается в кабинетах.

Во второй половине марта пошли долгие теплые дожди. Янцзы вышла из берегов, примыкающее к реке озеро Поянху (Боянху) привлекло внимание китайской разведки. Поянху оказалось на стыке 3-го и 9-го военных районов, с одной стороны, и 13-й и 11-й японских армий, с другой. [252]

Клин, вбитый ранее японцами между 3-м и 9-м районами, они готовились расширить и углубить. Цель понятная – рассечь весь юг Китая на изолированные друг от друга части. Это предположение китайской разведки подтвердили все дальнейшие (вплоть до 1945 года) наступательные действия японского командования. В самом общем виде эти действия сводились к ударам с рубежа Янзцы на юг и к встречным ударам на север с юга, от Кантона и прочих захваченных японскими десантами портов.

Пока что, весной 1940 года, японцы готовили очень ограниченную операцию смежными флангами 13-й и 11-й армий, силами двух-трех пехотных полков. Но этой локальной угрозы оказалось достаточно, чтобы прекратить все приготовления к Сяошаньской наступательной операции. 86-ю армию срочно сняли с фронта и перебросили в резерв 3-го военного района, в Шанжао. Вывели из боевой линии еще три пехотные дивизии из разных армий. Ударная группировка распылялась, то же происходило и с артиллерией.

Радирую Боголюбову в Чунцин, он меня обрадовал. К нам по железной дороге отправлен артиллерийский полк, сформированный по нашему образцу, полностью оснащенный советской материальной частью – орудиями, автомашинами, артиллерийскими приборами.

Вскоре полк прибыл. Его командир подполковник Ван, знакомясь, на хорошем русском языке сказал, что окончил советское военное училище, что до сих пор возит с собой наши учебники и справочную литературу. Разговорились. Он рассказал, как и где воевал с японцами. Впервые с начала работы в Китае я говорил с артиллеристом, который свободно оперировал тактическими, огневыми и прочими артиллерийскими понятиями, не пытался уйти от специального профессионального разговора к разговору общему. С ним было интересно говорить. Его полк состоял из шести дивизионов – всего 72 легкие пушки и гаубицы советского производства. Для 3-го военного района это было сильное артиллерийское подкрепление. Батареи четырехорудийные, в дивизионе 12 орудий. А в легких артполках старой организации батареи были трехорудийные, в дивизионе 6–9 (это редко) орудий, в полку 12–15 орудий. Причем иногда даже в одной части имелись и французские, и немецкие, и английские 75-мм пушки, 105-мм и 115-мм гаубицы. Разные снаряды, разные таблицы стрельбы, вообще разнобой, резко снижавший боеспособность артполка.

Подполковник Ван рассказал также, что и в его и в других вновь сформированных частях и соединениях есть [253] теперь политотделы: начальник политотдела, шесть инструкторов. Занимаются воспитанием солдат. Читают лекции, обучают грамоте, есть своя читальня, широко используется наглядная агитация.

– По нашему примеру? – спросил я.

– Не совсем, – сказал он и, подумав, добавил: – Наоборот, совсем не по вашему примеру. Полиотделами руководят «синие рубашки».

Он пояснил, что «синерубашечники» – организация фашистского толка внутри гоминьдана. Создана по образу и подобию «чернорубашечников» Муссолини и «коричневорубашечников» Гитлера. Выполняют самые щекотливые поручения Чан Кайши – от убийства неугодных ему лиц до массового террора. Только член организации «синие рубашки» может быть назначен в создаваемые ныне политотделы.

Потом мне доводилось иметь дело с этой разновидностью фашизма. Крайние националисты. Организация, которая не брезговала никакими средствами для достижения своих целей. Пять лет спустя, зимой сорок пятого – сорок шестого года, в Маньчжурии, в Харбине, они устраивали убийства из-за угла, их жертвами стали несколько советских солдат и офицеров, и мне как военному коменданту города пришлось принять жесткие меры, чтобы обезвредить террористов-»синерубашечников».

10 апреля мы провели артиллерийскую рекогносцировку местности. Она прошла по-деловому. Обсуждая итоги, мы пришли к выводу, что японцы в полосе намеченного прорыва занимают оборону незначительными силами (два полка все той же 116-й пехотной дивизии). Сильных и разветвленных фортификационных сооружений и заграждений (мины, колючая проволока) японцы так и не создали. Все это давало основание надеяться на успех. Разумеется, при условии, что командование 10-й и других армий проявит должную энергию, решительность, оперативную смелость.

15 апреля командующий военным районом Гу Чжутун созвал совещание. Первыми выступили генералы 10-й армии. Они сразу начали «бить отбой». Вот что записал я в своем отчете об их предложениях:

«Командующий 10-й армией Лян: «Считаю, что японцы создали здесь сильную оборону. У них насчитывается 6–7 тысяч человек». (Эти тысячи Лян взял с потолка. Перед его армией стояло в обороне тысячи полторы японцев, не более.)

Заместитель командарма Чжао: «Оборона у японцев [254] прочная. Нам лучше обороняться, а не наступать. Не надо тревожить японцев».

Командир 190-й пехотной дивизии Яо: «Наступать трудно. Я лучше буду заманивать японцев в мешок».

Командир 79-й пехотной дивизии Тин: «Я решил одним полком обороняться, а одним наступать»{80}.

Выслушав генералов 10-й армии, командующий военным районом взял слово. Я подумал: «Вот сейчас он им накрутит хвоста. Есть же все-таки директива Чан Кайши!» Но я ошибся. Речь генерала Гу была длинная и обстоятельная, с цифровыми выкладками. Все они относились к экономике подведомственных ему провинций, к различным хозяйственным и административным проблемам. И ни одного слова о Сяотаньской наступательной операции. Вообще он не говорил о боевых действиях.

Настал мой черед. Как, думаю, повернуть это совещание к делу? Ведь не будут наступать. Не хотят! Хотят побить японцев «нашей тактикой продолжения войны», то есть ничегонеделанием до полного изнурения. Решил я нажать на патриотические чувства. Вспомнил, как хорошо начали Датун-Чэньянскую операцию, как прорвали японский фронт, освободили несколько городов и много деревень, как радостно встречали освободителей китайские горожане и крестьяне. Встречали как победителей! Хорошее, говорю, было начало, нужен ему хороший конец – делу венец.

И далее коротенько рассказал, как представляю себе ход и исход наступления в долине Янцзы, между городами Датун и Аньцин. Мои общие похвальные слова собравшиеся слушали со вниманием, однако, как только я перешел к делу, к чисто военным вопросам, они почти все поскучнели. Не хотят наступать – хоть убей!

В заключение совещания выступил опять генерал Гу Чжутун. Поддержал меня целиком и полностью. Оговорился, что, как только ситуация на озере Поянху прояснится, Сяошаньская наступательная операция будет совершена в духе директивы «генералиссимуса Цзяна».

После совещания я разговаривал с офицерами, с которыми побывал в боях, это нас сблизило, установились доверительные отношения. Они мне сказали, даже уверили, что генерал Гу мысленно уже похоронил Сяошаньскую операцию, что главная его забота – сохранить от потерь и по возможности усилить свои армии. Гу думает уже о том времени, когда кто-нибудь – русские, американцы или [255] англичане – побьет японцев, и ему придется с помощью собственных вооруженных сил, во-первых, держать на почтительном расстоянии от своих владений «генералиссимуса Цзяна», а во-вторых, укрощать и подчинять таких же, как он, но более мелких местных царьков на юге Китая.

Прошел апрель, наступил май. 3-й военный район пребывал в полном бездействии. В ночь на 2 мая японцы перешли в наступление в районе озера Поянху. Китайские позиции, представлявшие собой клин между южным берегом Янцзы и северным берегом Поянху, были атакованы одновременно с двух направлений. От Янцзы ударил 109-й полк 116-й японской пехотной дивизии, а на северный берег с судов речной флотилии высадился десант – полк 34-й японской пехотной дивизии. Оборонявшие этот клин части 21-й гоминьдановской армии – 146-я и 147-я дивизии и охранный полк провинции Цзянси были застигнуты врасплох, понесли большие потери и отступили к городку Шамынгай на рокадной, проходящей вдоль линии фронта, дороге. Дальнейшее продвижение противника вывело бы его к расположению штаба и тылов 21-й армии.

По приказу генерала Гу я вместе с несколькими офицерами его штаба выехал к месту прорыва. Застали уже привычную картину беспорядочного отхода. Казалось, ничто не остановит эту массу людей и повозок. Я с трудом пробрался через толпу вперед, в городок Шамынгай, и увидел здесь батарею. Одна, без пехоты, она била с окраинных огородов по японским броневикам и пехотинцам. Эти 37-мм пушки из 51-го малокалиберного (противотанкового) полка нанесли японцам немалые потери. Один броневик загорелся и встал, другие задним ходом, отстреливаясь из пулеметных башен, уползли за холмы. Пехота тоже залегла.

Мне удалось из городка связаться со штабом 146-й дивизии. Оттуда выслали батарею 1-го горного артполка, а следом форсированным маршем прибыл 437-й пехотный полк. Командовал им храбрый и дельный офицер, он сразу оценил ситуацию. Сидя за глиняной стеной, по которой шлепали японские пули, мы быстро прикинули, как и где контратаковать. Я вывел горную батарею на огневую позицию, комполка сам повел своих пехотинцев в атаку, японцы стали отходить, и к вечеру положение стало более прочным, чем утром. Однако бои на этом направлении, северней озера Поянху, продолжались до двадцатых чисел мая. Японцы не смогли продвинуться далее, китайцы не смогли сбросить противника с плацдарма на северном берегу озера. [256]

Фронт в долине Янцзы опять замер, и надолго. Военные действия продолжались только северней реки, в тылу японских войск. Там отряды Новой 4-й армии Компартии Китая время от времени атаковали небольшие гарнизоны противника, его базы снабжения и транспорт на шоссейных и железных дорогах. Действовали по-партизански, небольшими отрядами и в удаленных друг от друга пунктах. В борьбе с партизанами японцы несли значительные потери, почти все их смешанные (пехотно-кавалерийские) бригады и несколько пехотных дивизий были оттянуты с фронта в тыл для охраны дорог и транспортных узлов.

Сведения о боевой работе частей Новой 4-й армии гоминьдановское командование тщательно скрывало от советских военных советников, в том числе и от меня. Поэтому узнавали мы о том, что происходило в тылу противостоящих 3-му военному району японских 13-й и 11-й армий, лишь случайно и урывками. Формально коммунистическая Новая 4-я армия подчинялась генералу Гу Чжутуну, но по существу действовала самостоятельно. Во всяком случае, за все время пребывания в этом военном районе я не встретил в его штабе ни одного представителя 4-й армии. Возможно, гоминьдановцы специально не позволяли нам установить контакты.

Поскольку удар японцев в районе озера Поянху вызвал очередное оцепенение в подготовке Сяошаньской операции, непосредственно на фронте мне было нечего делать. Предложил начальнику артиллерии Ло Шакаю осмотреть главный артсклад военного района. Документы говорили, что на этом складе очень много различных боеприпасов. Между тем и в ходе декабрьской операции и в мае, при отражении японского удара северней Поянху, снарядный голод в китайской артиллерии был явлением постоянным. Генерал Ло согласился, что надо проверить склад и выяснить причину плохой подачи снарядов на фронт. Он даже обрадовался моему предложению и честно признался, что ни разу не был в главном артскладе. Создал комиссию, мы поехали на юг, в горы.

Горная дорога вывела нас к скальной стене, в ней отворились железные ворота, мы въехали на территорию склада, представлявшего собой лабиринт горных пещер. Нас встретил маленький шустрый офицер. Это был начальник склада полковник вооружения (так мне перевели его воинское звание) Сяо. Он повел нас по лабиринту. Поразили беспорядок и грязь. В нескольких пещерах подряд грудами громоздились артиллерийские снаряды и заряды советского [257] производства. Их не удосужились даже сложить в штабеля. Снаряды в заводской смазке вываливались прямо в липкую грязь. Она их облепляла, затвердевала, и такой снаряд, попав на фронт, не мог быть немедленно использован в бою – его надо было сперва отчистить. Вот одна из причин того, что на бумаге артиллерийское снабжение осуществлялось нормально, а на деле – плохо и неквалифицированно. В очередной пещере меня прямо в жар бросило. За грудами мешков с пороховыми зарядами мелькали отблески пламени. Обошли штабель, видим длинную кухонную плиту, колдуют над ней солдаты-повара. Топятся сразу несколько печей, в котлах что-то булькает и парит, и все это в 15–20 шагах от пяти-шести тонн пороха, упакованного в мешки. Одна хорошая искра – полыхнет и рванет все это хозяйство, хлынет пламя по пещерному лабиринту – что останется от склада?