Текст книги "Огневой вал наступления "

Автор книги: Константин Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Требовали немедленного внимания и проблемы тяжелой артиллерии. Я уже рассказывал о действиях пушек-гаубиц на прямой наводке. Да, они своими мощными снарядами пробивали вражеские танки насквозь. Однако эти орудия следует использовать для борьбы с танками лишь при чрезвычайных обстоятельствах – когда нет другого выхода. А при господстве в воздухе авиации противника, при частых прорывах его танков к огневым позициям наши артполки РГК с их мощной, многотонной техникой сами несли очень большие потери. Пока в этих полках сохранился еще кадровый командный состав, надо было вывести их в тыл и восстанавливать боеспособность.

Генерал Парсегов внимательно выслушал эти и другие пункты моего доклада, с одними согласился, другие дополнил и развил, третьи потребовал лучше обосновать и подкрепить фактами. В целом одобрил. Решил собрать предложения других отделов штаба артиллерии и представить их в штаб фронта.

О тех же проблемах, волновавших тогда всех артиллеристов, рассказал я начальнику оперативного отдела штаба фронта полковнику И. X. Баграмяну, когда представлялся ему по службе. Иван Христофорович тут же, при мне, решил некоторые вопросы, которые находились в его ведении.

Помимо ежедневных служебных обязанностей мне, как и другим товарищам, приходилось исполнять всякого рода срочные поручения. Их было очень много. Ведь в штабе артиллерии насчитывалось всего 12 человек, им приходилось руководить боевой работой артиллерии пяти-шести армий на фронте, достигавшем иногда 600–700-километровой ширины. Как непохож был этот артиллерийский штаб сорок первого года на образовавшиеся позже крупные и в то же время мобильные, оснащенные всевозможной техникой штабные аппараты. Нелегко проходило это становление, но логично – шаг за шагом. Ибо имелось главное – прочный, до войны заложенный фундамент артиллерийской теории и практики, а также квалифицированные кадры.

Наступил сентябрь. Оперативная карта, которую я вел, довольно наглядно демонстрировала изменения обстановки на нашем фронте. В первой декаде месяца фашистские танковые и пехотные соединения группы армий «Центр» продолжали атаковать и обтекать северное крыло Юго-Западного фронта, в то время как дивизии группы армий «Юг» форсировали Днепр в сотнях километров к юго-востоку, под Кременчугом. К 10 сентября эти клещи двух вражеских группировок были далеко друг от друга. Во всяком случае, [17] я и мысли не допускал, что 15 сентября услышу: «Окружены!»

Вызвал меня начальник штаба артиллерии полковник Н. Н. Гаврилов, дал очередное поручение: разобраться с зенитным прикрытием штаба фронта (он находился в Прилуках). И вдруг, как бы мимоходом, Николай Николаевич сказал:

– С оперативными документами разберитесь. Оставьте самое важное. Остальное – сжечь.

Стал я разбирать документы, оставляя самые важные. Но воспринимал это указание в качестве меры более предупредительной, чем вызванной уже сложившейся обстановкой. Не мог поверить, что мы в окружении. Зашел полковник Гаврилов, я начал было доказывать ему, что оперативные документы надо сохранить полностью, в них ведь концентрируется вся работа артиллерийского штаба. Он сухо ответил:

– Не время для дискуссий. Через полчаса подойдут машины. Будьте готовы к погрузке.

Николай Николаевич Гаврилов взял все руководство в свои руки, так как дня два назад, когда под Кременчугом сложилась особенно тяжелая обстановка, туда выехал генерал М. А. Парсегов. Там его вместе с войсками и отрезали от своих вражеские танки.

Подошли штабные грузовики, мы погрузили в них наиболее ценные документы и, оставив в лесу под Пирятиным кучи пепла от сожженных бумаг, выехали на восток, по направлению к реке Сула.

Так, на грузовиках, штаб артиллерии продвигался проселочными дорогами всю ночь и следующий день. Потом бензин кончился, полковник Гаврилов приказал сжечь машины и все оставшиеся штабные документы. Дальше двинулись пешком, в пути к нам присоединялись бойцы и командиры из разных частей. В общем, образовался уже значительный отряд. Полковник Гаврилов отозвал нас с полковником Надысевым в сторонку, стали держать совет, как прорываться из окружения. Решили разбиться на две группы. Одна группа – ее возглавил Надысев – взяла направление на город Снятин, вторая во главе с Гавриловым пошла к Суле северней первой – на город Лохвицу. Надеялись за Сулой встретить наши части. Не знали мы, что идем прямо в скопище танковых и моторизованных частей фашистов, что именно на этом участке Сулы, между Лохвицей в Снятиным, два-три дня назад встретились 24-й и 14-й немецкие моторизованные корпуса, замкнув окружение. [18]

Перед последним переходом к Суле полковник Гаврилов выстроил наш сильно разросшийся отряд (в нем было уже человек 200) и разбил его на три подгруппы. Одну возглавил начальник организационного отдела штаба артиллерии полковник Т. Н. Подольский, вторую – полковник Н. С. Шендерович, третью – майор И. В. Степанюк. Меня Гаврилов назначил своим заместителем. Выделили боевое охранение, вперед двинулись разведчики, следом весь отряд.

До берега реки дошли без выстрела. Был ранний вечер, мы с Гавриловым, шагая впереди строя, приметили сарай, решили: коли не найдется лодок, соорудим плотики для переправы на тот берег. Внезапно с прибрежных бугров ударил пулемет, пыльным буруном прошлась по дороге пулеметная очередь. «Ложись!» – крикнул Гаврилов. Отряд рассыпался по полю, открыли ответный огонь. Но мы все на виду, противник за буграми, огонь его все усиливается. Надо что-то предпринимать. Ползу к Гаврилову, спрятался за пенек вовремя – в него врезалась автоматная очередь. Видимо, она же сразила Николая Николаевича Гаврилова. Я окликнул его, он не ответил. Ранение оказалось смертельным. Пришлось взять командование отрядом на себя. Мы атаковали и отбросили вражескую засаду, но переправиться через Сулу не смогли. Огонь гитлеровцы вели со всех сторон.

Эти события августа – сентября 1941 года на Юго-Западном фронте, героическая борьба наших войск за Киев, вражеское окружение, прорыв из него отдельных соединений и групп, гибель в бою командующего фронтом М. П. Кирпоноса, начальника штаба В. И. Тупикова, члена Военного совета М. А. Бурмистенко и других товарищей достаточно полно освещены в нашей военно-исторической литературе, в том числе в мемуарах Ивана Христофоровича Баграмяна и Георгия Семеновича Надысева. Поэтому, чтобы не повторяться, расскажу только то, что видел и пережил сам в эти тяжелые дни.

Сильный огонь противника, встретивший нас близ Лохвицы, заставил меня изменить маршрут. Мы отошли, вынеся из-под огня тело Николая Николаевича Гаврилова. Расположились в небольшой рощице. Похоронили полковника Гаврилова и еще двоих товарищей. Перевязали раненых. Второй день во рту ни крошки хлеба. Ноги как чугунные, лечь бы и заснуть, а нельзя. Немецкие танки снуют по дороге метрах в 600–700. Надо уходить. Поднял я поредевший отряд, скрытно вышли из рощицы, двинулись вдоль Сулы вниз по течению. Спустя примерно час, уже в темноте, [19] опять наткнулись на противника. Опять автоматно-пулеметные очереди почти в упор. Командую: «Перебежками, слева по два – вперед!» Вскакиваем, бежим, стреляем. Спотыкаюсь об убитого немца. Справа кто-то из наших кричит: «Ручной пулемет! Живем, товарищи!» Потом тишина. Собираю отряд на голос. Еще меньше нас стало. Идем дальше на юг.

Сколько дней и ночей мы шли, прорываясь из окружения, сказать затрудняюсь, В памяти все смешалось. Стычки, отходы, внезапный огонь, отчаянные наши атаки. Ясно запечатлелась только одна длинная и пологая высота, на ней копны сжатой пшеницы. Мы шли цепочкой друг за другом, как вдруг впереди, шагах в ста, рванул тяжелый немецкий снаряд. «Ложись!» – крикнул я. Товарищи залегли, а второй снаряд рванул уже далеко позади. И лежа я четко представил себе немецкого офицера-артиллериста на наблюдательном пункте. И как он увидел нашу цепочку, выпустил первый снаряд. Недолет! Он увеличил прицел на четыре деления, довернул орудие влево (это я определил по второму разрыву). Сейчас он споловинит полученную вилку разрывов. Странное спокойствие мной овладело. Я был уверен, что перехитрю его. Встал. Крикнул товарищам: «Следить за мной! Делать, как я!»

Высота была открыта километра на три. Мы метнулись по ней вправо, третий снаряд взрыл землю там, откуда мы ушли. И началась эта отнюдь не занятная игра со смертью. Мы длинными зигзагами бежали по полю, фашист, видимо, вошел в азарт и уже без всяких вилок бил по нас сначала орудийным взводом, потом всей батареей 150-мм гаубиц. Но мы его все-таки перехитрили и, не потеряв ни одного человека, ушли за гребень. Он уже вслепую послал нам вслед несколько снарядов, а мы молча лежали в траве, уставшие от этой бешеной гонки.

Второе, что явственно помню, – это ощущение сильного голода. Когда ночью наконец-то вышли опять на тихий участок реки Сулы, некоторые товарищи стали говорить, что лучше нам переправляться поодиночке. А то, дескать, опять заметят группу и «накроют». Пришлось мне применить свою командирскую власть. Поговорил жестко – иначе эти смертельно усталые, уже много дней голодавшие люди могли бы стать легкой добычей фашистских патрулей. Они это поняли, вернее сказать, прочувствовали. На рассвете мы встретили очень старенького дедушку – из местных жителей. Он сказал, что мы у него не первые, что он уже перевез на ту сторону Сулы многих окруженцев. Дедушка принес [20] нам хлеба, молока, сала, накормил, а затем пригнал и две лодки. Мы переправились через Сулу, поблагодарили дедушку и двинулись в сторону города Гадяч. Не доходя до него, встретили наши передовые части. Нам дали автомашины и отправили в город Ахтырка, где в это время уже формировалось новое управление и штаб Юго-Западного фронта. Командующим фронтом (и главнокомандующим Юго-Западным направлением) был назначен Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.

В Ахтырке, в доме, отведенном под штаб артиллерии фронта, нас встретил генерал М. А. Парсегов. И первым его вопросом был:

– Где Николай Николаевич?

Я рассказал, как погиб полковник Гаврилов. Лицо Парсегова стало сумрачным.

– Не уберегли! – с укором сказал он. – А какой был командир! С большой буквы. И смерть принял, как жил. По-солдатски, лицом к врагу.

Вышли мы от Парсегова, а навстречу идет Георгий Семенович Надысев. Значит, тоже пробился из окружения. Обнялись на радостях, он спросил:

– А где Николай Николаевич?

Пришлось повторить рассказ. И еще много было в этот день таких встреч с друзьями – и радостных, потому что мы снова были вместе, в общем строю, и печальных, потому что узнавали о товарищах, погибших при выходе из окружения.

Штаб артиллерии фронта был сформирован в течение нескольких дней. Костяк его составили старые работники – Г. С. Надысев, Т. Н. Подольский, В. И. Калиновский и я. Прибыли и новые товарищи. А начальником штаба был назначен полковник А. А. Гусаков. До этого дня он прошел нелегкий боевой путь. Начал войну командиром 5-й противотанковой артиллерийской бригады. Воевал на нашем фронте, пробивался с частью из окружения. В общем, строевой командир, решили мы, узнав его биографию. Однако оказалось, что полковник А. А. Гусаков и в штабном деле хорошо разбирается. Мало того, он был штабником, как говорится, до мозга костей. Меня, например, он многому научил. Гусакова отличала высокая штабная культура, мелочей для него не существовало. И, работая с ним, я скоро убедился, что дело не в его каком-то особенно дотошном характере, а в самой работе, что работник штаба должен быть именно таким – пунктуальным и дотошным, что разделение труда на нужный по существу и нужный только формально (например, [21] графическое оформление боевых документов и прочие, так называемые, «мелочи») – это признак легкомыслия, и боевая жизнь, война жесточайшим образом за него наказывает.

Между тем в середине сентября обстановка на всем советско-германском фронте оставалась сложной. В эти дни после некоторой паузы немецко-фашистское командование группы армий «Центр» приступило к подготовке операции под кодовым наименованием «Тайфун». По замыслу, эта операция должна была завершить летне-осеннюю кампанию взятием Москвы и разгромом Советского Союза.

Ставка Верховного Главнокомандования специальной директивой от 27 сентября 1941 года поставила перед командованием Юго-Западного фронта задачу «перейти к жесткой, упорной обороне»{2}. Однако исполнить директиву войска фронта, несмотря на все усилия, героизм и самоотверженность, не смогли. Слишком неравными были силы. Фашистская группа армий «Юг» непрерывно пополняла потери, а мы пополнений практически не получали, так как Ставка в этот момент все, что могла, направляла на главный участок советско-германского фронта – под Москву.

К концу октября противник, тесня армии Юго-Западного направления, овладел районом Харькова, частью Донецкого бассейна, завязал бои под Ростовом. Здесь он был остановлен совместными усилиями войск Южного и Юго-Западного фронтов.

В это тяжелое время одной из главнейших и постоянных забот штаба артиллерии фронта вообще и нашего оперативного отдела в частности являлась противотанковая оборона. Предыдущие, летние потери в материальной части и невозможность их восполнить приводили к тому, что артполки стрелковых дивизий имели по 10–12 легких орудий вместо 36 штатных. Так же слабо были укомплектованы и противотанковые дивизионы. Не редки были случаи, когда в дивизионе была одна, причем неполная, батарея вместо трех.

Острая нехватка легкой и противотанковой пушечной артиллерии, естественно, снижала наши возможности в борьбе с танками противника. Противотанковые ружья и гранаты, бутылки с зажигательной смесью – все это хорошее и действенное оружие пехоты, однако заменить артиллерийский противотанковый щит оно не в состоянии. [22]

Недостаток артиллерии мы стремились компенсировать ее маневренностью, использованием особенностей местности, которая зачастую и сама по себе являлась труднопроходимой для танков, и другими тактическими факторами. За счет этого удавалось на самых опасных участках создать противотанковые плотности по 6–7 орудий на километр фронта обороны. Дальнейшие попытки противника прорвать фронт были отражены с большими для него потерями.

В ноябре боевая нагрузка на фронты Юго-Западного направления была неравной. В то время как наш Юго-Западный фронт почти весь месяц вел бои местного значения, соседний Южный фронт провел две крупные операции на ростовском направлении: 5–16 ноября – оборонительную и 17 ноября – 2 декабря – наступательную. В результате немецко-фашистская группа армий «Юг» не смогла выполнить поставленную ей задачу прорваться через Ростов на Кавказ. Главная ударная сила противника – 1-я танковая армия понесла тяжелые потери и была отброшена от Ростова к реке Миус на 60–80 км.

Весть об успехе нашего соседа разнеслась мгновенно, и мы поздравляли друг друга. Первая крупная наступательная операция с начала войны! Первый раз противник вынужден отступать на широком фронте, его танковые корпуса не только остановлены, но и разгромлены, обескровлены и сами вынуждены перейти к обороне.

Для нас, как и для всей страны, победа под Ростовом стала долгожданной ласточкой – вестью и знаком скорых и крутых перемен. Мы слушали радио Москвы и, повторяя названия оставленных подмосковных городов, каждый день ждали: сейчас диктор скажет, что началось контрнаступление советских войск! Такое вот было чувство в те тревожные дни. Успех Южного фронта на ростовском направлении укрепил надежду и уверенность, что скоро и на нашей улице будет праздник.

Ноябрь был на исходе, фашисты все еще находились у Москвы. Возобновили они активные действия и на Юго-Западном фронте. 2-я немецкая армия сильно теснила наш правый фланг, она захватила города Ефремов и Елец, через которые проходит железная дорога Москва – Кашира – Валуйки – Донбасс. Одновременно наступавшая северней 2-я немецкая танковая армия овладела этой железной дорогой почти до Каширы. Таким образом, важнейшая магистраль, связывавшая центр страны с югом, оказалась на значительном протяжении в руках врага. Поэтому и контрдействия нашего Юго-Западного фронта, направленные на разгром [23] прорвавшегося противника, были тесно связаны с действиями соседа – левофланговых соединений Западного фронта. Предстояло совместным ударом разгромить 2-ю полевую и 2-ю танковую немецкие армии и снять угрозу обхода Москвы с юга и выхода подвижных вражеских соединений в тыл войскам Западного фронта.

Известно, что в Московской битве не было оперативной паузы между оборонительным сражением и переходом наших войск в контрнаступление. Это потребовало от штабов исключительно напряженной и точной работы. Артиллерийские наступательные группировки создавались в ходе непрестанных оборонительных боев. Мне неизвестны еще были сроки, когда Юго-Западный фронт нанесет контрудар, но, получив указание начальника штаба артиллерии полковника Гусакова немедленно подготовить расчеты на две артиллерийские группировки – северо-восточной и юго-восточней клина, вбитого 34-м немецким армейским корпусом под Ельцом, – я понял, что день наступления недалек.

Работа была кропотливая и трудная, так как обеспеченность войск артиллерией была ниже минимальных норм. По-прежнему почти все артиллерийские резервы Ставка направляла на главный участок советско-германского фронта – под Москву, поэтому мы должны были обойтись собственными ресурсами. Собрали все, что могли, произвели срочный ремонт поврежденной артиллерийской техники и вооружения, подсчитали. Фронтовая оперативная группа генерал-лейтенанта Ф. Я. Костенко, наносившая удар с юго-востока, имела по 5–6 орудийных и минометных стволов на километр фронта; ударная группа 13-й армии генерал-майора А. М. Городяянского (вспомогательный удар в обход Ельца с севера) – и того меньше.

В своих воспоминаниях маршал И. X. Баграмян приводит цифровые данные обеих артиллерийских группировок{3}, я же расскажу об одном разговоре, который дает некоторое представление о том, какую ценность представлял для нас тогда каждый орудийный ствол. С начальником штаба артиллерии полковником А. А. Гусаковым мы обговорили одну идею и пришли к генералу И. X. Баграмяну посоветоваться. Идея была такова: снять с охраны тыла шесть бронепоездов и усилить их артиллерией ударные группировки. Бронепоезда помимо средних и тяжелых полевых орудий в бронебашнях располагали и зенитной артиллерией. Поэтому естественной была первая же реплика Баграмяна: [24]

– Оголим противовоздушную оборону железнодорожных узлов.

– Немецкая авиация резко снизила активность, – напомнил Гусаков.

– Надолго ли? – спросил Баграмян и сам же ответил:

– По нашим разведданным, немецкая авиация при всех условиях, включая большие потери, переброску бомбардировочных частей на аэродромы московского направления, вполне способна нанести сильные удары по тылам Юго-Западного фронта...

Кладу перед ним на стол маленькую справку. Бронепоезда в сумме имеют 24 орудия, восемь из них – тяжелые. А во всей ударной группе Арсентия Михайловича Городнянского 26 орудий и минометов.

– Впечатляет! – согласился Иван Христофорович. – А как ввести в бой бронепоезда?

Вопрос по форме простой, но по существу сложный. Враг оседлал железнодорожную рокаду, выйти к ней с востока бронепоезда могут только через Елец, а он тоже у противника. Следовательно, одно из главных преимуществ артиллерии, одетой в броню и поставленной на рельсы, – маневренность – сведено почти к нулю.

Пришлось мне подробно доложить о рекогносцировке местности в районе Ельца. Проводил я ее вместе с железнодорожниками, с командирами бронепоездов. Обошли и облазили весь передний край, вдоль которого, то уходя во вражеское расположение, то возвращаясь в наше, тянулась насыпь железной дороги. Ремонтники уверяли, что, если наши войска возьмут Елец, они быстро восстановят главные повреждения и бронепоезда выйдут на железнодорожную рокаду.

В общем, надо было выбирать: либо оставить бронепоезда на охране станций от воздушного врага, либо вывести их на передовую, усилив наши наступательные артиллерийские группировки шестью батареями. Решили рискнуть, приняли к исполнению второй вариант, безусловно более активный.

6 декабря 1941 года войска правого крыла Юго-Западного фронта перешли в наступление, к 13 декабря окружили основные силы двух пехотных дивизий 34-го немецкого армейского корпуса и к 16 декабря разгромили их. Мы освободили свыше 400 населенных пунктов, в их числе Елец и Ефремов, за десять дней продвинулись на запад на 80–100 км, захватили 150 орудий, 250 пулеметов, более 700 автомашин [25] {4}. А если рассматривать сложившуюся обстановку с точки зрения взаимодействия правофланговых соединений нашего фронта с левым флангом Западного фронта, то их совместный удар нанес тяжелое поражение 2-й полевой и 2-й танковой немецким армиям и снял угрозу охвата противником Москвы с юга.

До конца года войска Юго-Западного фронта продолжали активные действия, атакуя врага ограниченными силами с целью сковать его соединения и не позволить перебрасывать их с нашего участка на московское направление. Там продолжалось контрнаступление советских войск. Противник чрезвычайно нуждался в резервах, но мы не позволили ему снять с нашего направления ни одной укомплектованной дивизии.

Перед Новым, 1942 годом к нам приехал главком маршал С. К. Тимошенко и от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями большую группу генералов и старшего командного состава штаба и управления Юго-Западного фронта. Награды получили и мы с начальником штаба артиллерии полковником Гусаковым. Привинчивая орден на гимнастерку, он спросил:

– У тебя тоже первый?

– Первый.

– Это нам за трудное лето, за прямую наводку, – сказал он задумчиво.

А я вдруг произнес то, что уже давно меня мучило:

– Надоело в штабе.

– Мне тоже, – сказал он. – Чувствую себя на месте, а охота опять в строй.

– Пошли к начальству? – предложил я. – Пока у начальства хорошее настроение.

– Пошли! – согласился он, и мы сразу отправились к Михаилу Артемьевичу Парсегову, изложили просьбу.

– Оба? Сговорились? – изумился он и принялся нас ругать. Дескать, уйдет начальник штаба, уйдет начальник оперативного отдела, что останется от штаба артиллерии и что прикажете делать ему, начальнику артиллерии?

Он был искренне возмущен нашей просьбой, да и я, будь на его месте, наверное, не похвалил бы основных помощников за то, что они собрались уходить из штаба. Но Михаил Артемьевич Парсегов, погорячившись, все же пошел к главкому, [26] бросив с порога: «Ждите!» Вернувшись, сказал: «Ступайте к Семену Константиновичу, он вам пропишет ижицу!»

Вошли мы в кабинет маршала Тимошенко, он улыбнулся.

– Награждаю, – говорит, – а вы убегаете из штаба? Хотите в 28-ю армию{5}?

– Хотим! – сказали мы с Гусаковым.

– Ну и славно! – сказал Семен Константинович. – Армия, как вы знаете, формируется. Ее артиллерия тоже. Вы, – обратился он к полковнику Гусакову, – назначаетесь начальником артиллерии армии, а вы, полковник Казаков, назначены его первым заместителем. Довольны?

– Так точно!

Мы выехали в расположение 28-й армии. В пути говорили о последних новостях с фронта под Москвой. Громим и гоним немца там, будем громить и гнать его из Харькова, из Донбасса, с Украины вообще. Это нам казалось очень близким. Оттого-то мы и отпросились из штаба в строй. Очень хотелось своими руками мстить врагу. Это была наша психология тех зимних месяцев, события которых волновали и воодушевляли весь советский народ. Великая победа под Москвой – она как бы озарила горизонт всей войны. Не зря же сказал потом поэт: «И Берлин, если помнится, назван был под Москвой».

В первой половине января Юго-Западный и Южный фронты смежными флангами провели Барвенково-Лозовскую наступательную операцию, вбили глубокий, до ста километров, клин в оборону противника в Донбассе. Наша 28-я армия находилась довольно далеко от этих мест и участия в операции не принимала. Доформировывая артиллерию армии, мы готовили ее к весенне-летней кампании. Штаб фронта разрабатывал крупную наступательную операцию, целью которой был разгром харьковской группировки противника, освобождение Харькова, создание соответствующих предпосылок для наступления в Донецком бассейне. Операция была намечена на май, однако участвовать в ней мне не пришлось. В конце марта меня вызвали в Москву, в Штаб артиллерии Красной Армии. [27].

В Штабе артиллерии Красной Армии

Штаб артиллерии Красной Армии размещался на берегу Москвы-реки, в старинном громадном здании 18 века{6}, что стоит между улицей Солянкой и древним московским пригородом Китай-городом. Дом этот с первых и до последних дней войны стал средоточием интенсивной творческой работы советских артиллеристов, работы не только оперативной – по руководству артиллерией на фронтах, по ее формированию, обеспечению квалифицированными кадрами, но и работы научной. Именно сюда стекались с фронтов, причем в различной форме – и официальной и неофициальной, вплоть до письма какого-нибудь командира батареи, – предложения, запросы и вопросы, рекомендации, просьбы, касавшиеся, как правило, самых острых и неотложных артиллерийских проблем. В документах и письмах был живой, непосредственный боевой опыт. Его собирали, анализировали, обобщали, и он возвращался на фронт то в форме указаний Штаба артиллерии Красной Армии, то как инструкция Генерального штаба, то в директивах Ставки Верховного Главнокомандования, то в новых артиллерийских уставах и наставлениях.

Эту творческую атмосферу я почувствовал сразу же, едва переступил порог штаба. Начальник управления кадров генерал П. В. Гамов показал приказ, которым я назначался начальником оперативного отдела штаба артиллерии, и отвел к начальнику штаба генералу Ф. А. Самсонову. Федор Александрович усадил меня в кресло, не торопясь расспросил о прошлой службе и так же неспешно и чрезвычайно скрупулезно стал рассказывать о моих новых обязанностях. Следить за его мыслью было легко, так как он не позволял ни себе, ни собеседнику ни на секунду уклониться от главной темы. Рассказывал просто, точно и емко. Его беседа ввела меня в курс главных дел, планов и замыслов возглавляемого им штаба. Одним из важнейших и актуальнейших дел было внедрение в практику директивного письма Ставки Верховного Главнокомандования от 10 января 1942 года об организации прорыва оборонительных линий противника и артиллерийском наступлении{7}.

Рассказывая об этом документе, генерал Самсонов заметил: [28]

– Некоторые артиллерийские командиры, соглашаясь с требованиями директивы, на практике ее не выполняют. Другие, наоборот, выполняют слишком буквально, то есть едва ли не заставляют артиллеристов наступать в пехотных цепях. И наша с вами задача, задача каждого на его посту, в его конкретной работе – проводить в жизнь положения директивы Ставки. Это сейчас важнейший вопрос. Не научимся группировать в кулак артиллерию, не научимся сопровождать пехоту огнем до полного прорыва вражеской обороны – наши наступательные действия неизбежно будут затухать и выдыхаться. Вы это, надеюсь, понимаете?

Да, я это хорошо понимал. Сам был свидетелем и участником ударов и контрударов, которые не достигали цели – полного разгрома той или иной группировки противника. Почему? Да потому что не научились бить врага артиллерийско-пехотным кулаком, единым и мощным. Это, может, и упрощенная, но в общем верная картина. Нелегко и непросто дался нам этот фронтовой опыт, и потребовались крупные организационные и оперативно-тактические мероприятия, потребовалась директива Ставки, чтобы буквально на ходу, в боях добиваться того, что подсказано жизнью.

Одним из инициаторов этой крупной перестройки в боевой работе артиллерии был начальник артиллерии РККА, заместитель Наркома обороны СССР Николай Николаевич Воронов, тогда генерал-полковник. Его еще задолго до войны хорошо знали в армии, особенно в Московском военном округе, где он был командиром артполка и начальником артиллерии{8} Московской Пролетарской дивизии. Это был высокого роста и крепкого сложения человек, очень спокойный. Не любил формальностей. Дела решал быстро и просто. Мне, тогда командиру артдивизиона Кремлевского училища, несколько раз приходилось обращаться к нему – просить выделить время на полигоне для проведения боевых стрельб. Он, бывало, заглянет в маленькую записную книжку и скажет: такого-то числа, в такие-то часы. Приезжаем с курсантами на полигон – нас ждут. Человек слова, человек дела. Так отзывались о Николае Николаевиче все, кто сталкивался с ним по службе.

К началу Великой Отечественной войны генерал Н. Н. Воронов был опытным боевым командиром. Петроградец по рождению, член КПСС с 1919 года, он красным курсантом [29] и командиром взвода в гражданскую воину участвовал в боях против войск Юденича и белополяков, а много лет спустя, во время национально-революционной войны в Испании, был военным советником республиканской армии. В Мадриде, когда франкисты начали обстрел города, Воронов организовал и лично руководил контрбатарейной борьбой с артиллерией противника. А два года спустя, летом 1939-го, он управлял артиллерией, громившей 6-ю японскую армию на Халхин-Голе. Зимой 1939/40 года на Карельском перешейке генерал Воронов организовал боевую работу артиллерии, в том числе орудий большой и особой мощности, проложивших нашей пехоте дорогу через железобетонный пояс укреплений линии Маннергейма.

Разносторонний личный артиллерийский опыт, большая эрудиция, пытливость мысли, умение видеть вещи и явления в перспективе их развития – все это счастливо сочеталось в этом талантливом человеке. Одним из первых он высказал мысль, что в будущей войне массирование танков неизбежно вызовет массирование противотанковых средств. По его инициативе у нас еще до войны были сформированы сильные противотанковые бригады, да и многие другие артиллерийские части РГК, те самые, на базе которых впоследствии развернулись артиллерийские дивизии и артиллерийские корпуса прорыва. Что же касается упомянутой «Директивы об артиллерийском наступлении», то в ней благодаря познаниям Николая Николаевича Воронова в истории отечественной артиллерии был хорошо использован богатый опыт лучших русских артиллеристов первой мировой войны – организаторов «артиллерийских атак на укрепленные позиции» (такой тогда существовал термин).

Среди других главных вопросов, которыми занимался штаб артиллерии, была организация противотанковой обороны. Опыт показал, что некоторые из довоенных уставных положений устарели, другие требуют решительной корректировки. Например, места расположения противотанковых орудий в общей обороне, их плотности, то есть число стволов на километр фронта, система подчиненности. Преувеличивая роль естественных препятствий, прежние уставные документы требовали располагать отдельные орудия, взводы и батареи, а также и весь противотанковый район именно за такими препятствиями. Мыслилось, что танки, обходя препятствия, будут вынуждены подставлять под огонь свою более тонкую бортовую броню. На деле же получалось, что вражеские танкисты, проводя рекогносцировку или разведку, естественно, выбирали для движения наиболее доступные [30] направления с хорошими дорогами, поэтому часто далеко обходили позиции нашей противотанковой артиллерии, и ее огонь давал слабый эффект. А существовавшие тогда плотности – четыре противотанковых орудия на километр конечно же не могли отбить массированную танковую атаку, когда только в первом ее эшелоне на том же пространстве наступало 20–30 танков. Противотанковая оборона была неглубокой, резерв противотанковых пушек, как правило, не создавался. Во всем этом просматривались те же недостатки «линейной тактики», которые сурово осудила и призвала решительно искоренить директива Ставки.