Текст книги "Огневой вал наступления "

Автор книги: Константин Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Примерно ту же картину мы видим и на восточной окраине, в полосе наступления 37-й гвардейской дивизии. Насыпь железной дороги, протянувшаяся перед восточной окраиной с севера на юг и до вокзала, укреплена, в нее врыты огневые точки. За ними открытое пространство и городской парк. Все это контролируется огнем из опорных пунктов в 19, 20, 28 и 30 кварталах (вокзал, пакгаузы, пивной завод, вторая группа казарм). Слабей укреплена южная окраина. Она частично уже захвачена 142-й дивизией, здесь идет уличный бой. Штурм города с юга, с точки зрения нашей, артиллерийской, более перспективен еще и по такой причине. Грудзёндз, как и большинство приречных городов, вытянулся вдоль Вислы, самые длинные и широкие улицы тянутся тоже вдоль реки с юга на север. А ведь, чем длинней и шире улица, тем эффективней поддерживает артиллерия свою пехоту в уличных боях. Да и танкам нашим будет просторнее. Кроме того, крепость лучше штурмовать последней, когда город уже очищен от противника, и мы сможем свободно маневрировать артиллерией большой и особой мощности.

Специально для штурма крепости нам придали 317-й отдельный дивизион особой мощности подполковника Беспалова. Могучее артиллерийское средство. Мортира калибром 280 мм, вес снаряда – почти 250 кг. Судя по опыту минувших штурмов, взламывать стены крепости придется с помощью этих мортир. Они не предназначены для стрельбы прямой наводкой, надо придвигать орудия близко к крепости, и если мы предварительно не очистим город, это опасно – противник непременно, любой ценой, постарается вывести орудия из строя и спасти крепость.

Так мы рассудили с Алексеем Гавриловичем, так и доложили свои «артиллерийские резоны», когда к нам на наблюдательный пункт приехали командующий генерал [192] И. И. Федюнинский, начальник штаба армии генерал П. И. Кокорев и член Военного совета генерал И. И. Шабалин.

– Мы тоже так думаем, – сказал генерал Федюнинский. – Главный удар нанесем с юга. А вот насчет мортир на прямую наводку – не слишком дерзко, а?

– Иначе стены не проломить, – заметил Алексей Гаврилович.

– А уставы? – спросил Иван Иванович. – Ваши артиллерийские уставы и наставления?

– Они разрешают использовать эти орудия для прямой наводки, – пояснил я. – В исключительных случаях.

– Случай не рядовой, – согласился он. – Рискнем.

По плану командующего армией, 381-я дивизия должна была сковать противника боем на северо-восточной окраине. Главный удар наносился с юга и юго-востока 142-й и 37-й гвардейскими дивизиями в обход опорных пунктов в районе вокзала и вдоль главных городских улиц{73}.

– Не замешкайтесь тут, – сказал член Военного совета Николай Иванович Шабалин, когда они собрались уезжать. – Грудзёндз – хорошо, а Данциг лучше. В 108-м корпусе артиллеристы все орудийные щиты мелом исписали: «Даешь Данциг!» Так сказать, партполитработа снизу. Не отстаньте, товарищи начальники, от подчиненных.

Мы не отстали, однако штурм Грудзёндза был долгим и трудным. В нем опять отличилась 142-я стрелковая дивизия полковника Г. Л. Сонникова. Уже в центре города, в последних числах февраля, ее штурмовые группы были задержаны противником перед естественным препятствием. Здесь пересекал город с востока на запад, выходя к Висле, глубокий и широкий канал Германа. Все подступы к нему были пристреляны артиллерийско-минометным огнем, оба моста минированы. Попытка тяжелых танков 94-й танковой бригады с ходу прорваться по мостам привела к потерям. Выручили отважные саперы. Ночью они разминировали мосты, построили и наплавной мост и тем самым открыли дорогу стрелкам 142-й и 37-й гвардейских дивизий и танкам.

До крепости оставалось пройти немногим более километра, во это был километр города, приспособленного к обороне. Особенно напряженные бои шли на улицах Мицкевича, Гроблова, Садова, Млыньска, у газового завода, у здания [193] суда и электростанции. Как только захватывали очередной квартал, артиллеристы сразу же выводили орудия на его северную, ближнюю к противнику, сторону и огнем прямой наводки пресекали контратаки. Памятуя недавний опыт уличных боев, расчеты таких орудий всегда продвигались попарно, одно орудие прикрывало другое. Крупные опорные пункты разрушали артиллеристы 120-й гаубичной бригады большой мощности полковника М. И. Туроверова. Более половины ее 203-мм гаубиц Мстислав Иванович выставил на прямую наводку. В это же время 317-й отдельный дивизион особой мощности мортирной навесной стрельбой с закрытых позиций разрушал крепость. Там был штаб гарнизона, и обстрел 250-килограммовыми снарядами был спланирован еще и для того, чтобы вывести из строя узел связи и вообще затруднить управление обороной города.

Ожесточенный бой начал сказываться на боеспособности гарнизона. Попытки фашистских транспортных самолетов сбросить грузы с боеприпасами и вооружением пресекались метким огнем 803-го зенитного артполка подполковника В. Ф. Слабковского. В то же время главные силы нашей армии все дальше уходили от Грудзёндза на север, так что мысль о помощи извне становилась для окруженных все более призрачной.

5 марта последние городские кварталы вокруг крепости были очищены от противника. Можно было начинать ее штурм. В ночь на 6 марта вся наша артиллерия большой и особой мощности была выведена на прямую наводку. События ближайших же часов показали, что высказанные генералом Федюнинским опасения за эти. могучие орудия, поставленные в опасной близости к противнику, были весьма основательны. На рассвете мне доложили, что артиллерия едва не попала под удар группы фашистов, примерно 500 человек, пытавшихся прорваться из крепости на север. Но мы заранее приняли соответствующие меры, бойцы 381-й дивизии окружили группу. Остатки ее сдались в плен.

Утром 6 марта артиллерия особой мощности вновь начала обстреливать крепость. Били с 600–800 метров бетонобойными снарядами. Странным показался мне звук разрыва, когда снаряд проникал уже в глубь стены. Будто бы встречал там металл. Довольно быстро пробили десять широких проходов, штурмовые группы со всех сторон ворвались в крепость и овладели ею. Только тогда мне стал понятен странный звук разрывавшихся снарядов. Оказалось, старинная кладка стен изнутри и понизу была усилена бетоном и броневыми листами. [194]

В Грудзёндзе 98-й корпус захватил 5800 пленных солдат и офицеров, более 40 орудий и много другого вооружения{74}, Проезжая через аэродром, мы добрым словом помянули летчиков 4-й воздушной армии. Славно поработали наши соколы. 110 фашистских разбитых бомбардировщиков, истребителей и транспортных самолетов насчитали мы на поле и в сгоревших ангарах местного аэродрома.

Пока мы занимались этой крепостью, войска нашего и 1-го Белорусского фронтов уже взломали оборону немецко-фашистской группы армий «Висла», рассекли ее на три изолированные группировки и вышли к побережью Балтики. Одна часть вражеских сил была окружена близ приморской крепости Кольберг (Колобжег), 3-я немецкая танковая армия (бывшая 11-я полевая) отброшена за низовья Одера, главные силы 2-й немецкой армии с боями отходили на северо-восток, к портам Данцига и Гдыни.

Наступление на Данциг запомнилось мне распутицей и половодьем, наступившим по нашим представлениям необычайно рано – в феврале. Погода сама по себе затрудняла подвоз боеприпасов) как и все прочие виды снабжения. Но еще больше хлопот доставляли нам чрезвычайно растянувшиеся коммуникации армии. Боеприпасы подвозили кружным путем, через город Торн (Торунь), поскольку кратчайший путь от Мариенвердера на левый берег Вислы и далее через нее на правый берег, в армейские тылы, был закрыт. Все мосты взорваны, а навести понтонные мешал ледоход. Поэтому первое время, пока саперы не навели под Мариенвердером наплавной мост, артиллерия испытывала недостаток боеприпасов – в первую очередь для тяжелых орудий и реактивных установок. Соответственно повысилась роль в бою легких орудий и минометов. Они в основном и прокладывали пехоте путь в февральско-мартовских боях вплоть до выхода в район Данцига, где регулярное снабжение боеприпасами тяжелой артиллерии было восстановлено.

Отход главных сил 2-й немецкой армии на Гдыню и Данциг прикрывали арьергарды в составе одного-двух батальонов пехоты каждый, усиленные артиллерией, танками и штурмовыми орудиями. Чередование артналетов с частыми, иногда с промежутком в полчаса-час, контратаками – это был основной тактический прием противника. В нашей полосе отходили 337, 83, 35-я пехотные дивизии, 15-я эсэсовская, а также батальоны, полки и сводные группы других соединений. [195]

Под населенным пунктом Грабау 173-й полк 90-й дивизии генерала Н. Г. Лященко 27 февраля в течение двух часов отбил три контратаки противника, а на следующее утро – две в течение часа. В полосе наступления 46-й дивизии генерала С. Н. Борщова, прежде чем 340-й стрелковый полк овладел населенным пунктом Варлобин, ему пришлось отбить серию повторных контратак, в каждой из которых наряду с пехотой участвовали четыре – шесть штурмовых орудий. Такие же частые контратаки отбивали и дивизии продвигавшегося левее 116-го корпуса – 86-я и 321-я стрелковые. И на всех участках фашистов встречали огнем легкие орудия и минометы. Они хорошо справились с выпавшей на их долю боевой нагрузкой. Причем зачастую артиллеристы и минометчики отражали натиск фашистов и отстаивали свои позиции личным оружием – автоматами, винтовками, гранатами. Так было под деревней Ной-Вартш, когда капитан Иванов с шестью бойцами пленил 25 солдат противника, так было в поселке Гросс-Гольнау, где батарейцы старшего лейтенанта Цукермана в ближнем бою отбросили фашистских автоматчиков и удержали поселок до подхода подкреплений.

В двадцатых числах марта части 98-го и 116-го корпусов вышли на дальние подступы к Данцигу. Город стоит в низине, за долгие века своего существования его жители построили дамбы, каналы, шлюзы и осушили эту местность. И вот теперь, когда наши войска подошли к внешнему обводу данцигских укреплений, командующий 2-й немецкой армией приказал открыть шлюзы и взорвать дамбы. Полая вода вырвалась на волю, затопила долину, деревни и поселки, снесла много мостов. В памяти живой картиной осталась дорога, по которой идет наша машина вслед за артиллерийской колонной, а вокруг, и вправо, и влево, бесконечное водное зеркало, в котором островками видны крыши домов, плавает какой-то домашний скарб, торчат из воды голые кроны деревьев с набухающими почками.

Позиционные районы сузились до пятачка, приходилось размещать в них артиллерию, как, бывало, на наревском плацдарме – колесо к колесу. Но все же разместили и 27 марта начали бои на окраинах Данцига. Город очень велик по площади – первый столь большой город на нашем пути. Укреплен сильно. Те же прочные баррикады, дома и подвалы, умело приспособленные под огневые точки, противотанковые ежи и мины – в общем-то, то и не то. Шальной стал фашист, какой-то пуганый. Ни огня не терпит, ни атаки. Чуть что – не просто бегут, а разбегаются кто куда. [196]

Были, конечно, отдельные очаги сильного сопротивления, были подразделения и части, сражавшиеся стойко, но их было мало. Остальные надеялись больше на резвость своих ног. А куда бежать, когда за спиной Балтийское море? Может быть, надеялись на свой флот, на эвакуацию морем.

Заметной особенностью боевой работы артиллеристов 2-й ударной армии была борьба с военно-морскими силами противника. Началась эта борьба еще летом 1944 года под Нарвой, когда нам удалось расстрелять вошедшую в реку с моря морскую канонерскую лодку. Впоследствии, когда мы, продвигаясь вдоль Балтики, часто наступали непосредственно по берегу моря, артиллерийские дуэли с военными кораблями фашистов стали постоянными. Полевой артиллерии приходилось решать несвойственные ей задачи, но она и с ними успешно справлялась. И в нашей армии, и в других армиях фронта специально для этого были созданы контркорабельные артиллерийские группы. У нас в эту группу входила и 81-я пушечная бригада полковника В. С. Гнидина. Особенно отличились его пушкари под Данцигом.

Оборону города поддерживали с моря несколько крейсеров и эскадренных миноносцев. Морская артиллерия – вещь грозная. Дальнобойная. Это нам с Иваном Ивановичем Федюнинским довелось испытать и на себе. Въехали мы то ли в городок, то ли в пригород Данцига, и вся данцигская бухта стала видна. День был солнечный, приятное тепло, настроение у нас отличное, едем, разговариваем про наши дела.

– А ведь это военный корабль, – говорит мне Иван Иванович.

Действительно, в бухту входит с моря крейсер. Сверкнуло там, гул докатился, и тут же бульвар, вдоль которого мы ехали, как бы дыбом встал. Землю взметнуло выше крыш, столетние липы – в щепу, грохот, визг осколков, не помню, как оказался я распластанным на земле, неподалеку в той же позе генерал Федюнинский и наш водитель. Все живы! Слышу еле-еле, словно уши ватой заложены, окликают меня. Смотрю – Василий Сергеевич Гнидин. Спрашивает, что мы здесь делаем. Несмотря на опасность ситуации, мне стало смешно: не видит, что ли, что делаем? Говорю: «Фашистские военные корабли шляются, где хотят, а комбриг 81-й пушечной удивлен лежащим начальством, так?»

А он был очень серьезный человек, наш Василий Сергеевич. Говорит: [197]

– Подавить? Со мной телефонист, провод на дивизион.

– Дави!

Он вызвал по телефону тяжелый пушечный дивизион, скомандовал. Стрелок он отличный. Первый залп был недолетный, водяные толстые столбы взметнулись перед крейсером. Говорю:

– А мы-то тебя везде хвалим, а ты мазу даешь!

Шучу, а он непробиваемо серьезен. Отвечает:

– Стреляю согласно правилам.

Второй залп был перелетный, полковник Гнидин споловинил полученную вилку. Третий залп дивизиона лег на крейсер. Дым поднялся над ним черный, клубами, и в дыму стало видно пламя на корме. Так, в дыму и пламени, крейсер скрылся из виду. В тот вечер мы узнали от пленных, что тяжелый дивизион разворотил крейсеру корму – это был большой крейсер «Граф Шпее». А несколько дней спустя в данцигских доках мы увидели этот военный корабль. Полная развалина. Оказалось, это наша авиация его так «доработала» уже на ремонте.

Уличные бои в Данциге, несмотря на его большую площадь, были скоротечными. Уже 30 марта наши войска полностью очистили город и порт от противника.

После Восточно-Померанской наступательной операции все мы надеялись, что примем участие и в завершающей битве войны – в Берлинской.

– Примем, примем, – успокоил нас генерал И. И. Федюнинский. – Вот познакомьтесь!

Это был приказ командующего фронтом маршала К. К. Рокоссовского. Войска фронта должны передислоцироваться на Одер, в его низовья, принять часть полосы 1-го Белорусского фронта от города Штеттин (Щецин) до города Шведт. Хотя это и берлинское направление, но от Берлина очень далеко. Самый северный фланг всего советско-германского фронта. Побережье Балтики.

А Николай Иванович Шабалин смеется:

– Кто родился в рубашке, а мы, наверное, родились в тельняшках. Так и тянет к морю.

Действительно тянет. За три последних месяца чуть ли не все Балтийское побережье, как говорится, «по-пластунски пропахали». Выйдем на Балтику – уйдем, выйдем – опять уйдем. Эльбинг, Данциг, теперь Штеттин и Западная Померания.

2-я ударная армия совершила 300-километровый марш и заняла оборону по Одеру. А несколько дней спустя началась последняя операция Великой Отечественной войны – [198] Берлинская. 16 апреля после мощной артподготовки перешли в наступление войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, 18 апреля – наш 2-й Белорусский. Его армии прикрывали с севера войска, наносящие главный удар на Берлин.

2-я ударная армия форсировала Одер северней Штеттина и двинулась вдоль Балтийского побережья в общем направлении на Анклам – Штральзунд. Если под Берлином завязалось ожесточеннейшее сражение, то в нашей полосе мы упорного сопротивления не встречали. До самого Штральзунда, например, не было необходимости в создании артиллерийских группировок из сотен и тысяч стволов, как в предыдущих операциях. Противостоящие нам соединения 3-й немецкой танковой армии поспешно отступали, часто отступление превращалось в бегство. Запомнились мне три приморских пункта – города Грейфсвальд и Штральзунд и остров Рюген. А запомнились вот почему.

Три вражеских гарнизона, три начальника, но сколь различно было их поведение в безнадежной ситуации, когда каждый из них понимал, что жизни третьему рейху отмеряно считанные дни.

Начальник гарнизона Грейфсвальда полковник Петерсхаген рассудил трезво, что, защищая город, он, возможно, на несколько часов оттянет вступление в него советских войск. Но это будут часы боя в городе, которые разрушат его. Он выслал парламентера с белым флагом, а затем, встретившись с командиром 90-й стрелковой дивизии, генералом Н. Г. Лященко, доложил ему о капитуляции гарнизона. Это был у нас первый подобный случай, и читателя, интересующегося подробностями, я отсылаю к изданным в русском переводе воспоминаниям полковника Петерсхагена{75}.

При подходе к следующему городу – Штральзунду командир 108-го стрелкового корпуса генерал В. С. Поленов также предложил начальнику немецкого гарнизона сдать город без боя. Тот категорически отказался. Встретил наши части сильным огнем. Штральзунд мы, конечно, быстро взяли, но сам этот красивый курортный приморский город сильно пострадал от уличных боев.

Третьим был остров Рюген, лежащий напротив Штральзунда, за морским проливом. Начальник его гарнизона через парламентера просил двое суток на размышление. Был [199] вечер 5 мая. Три дня прошло, как пал Берлин и остатки его гарнизона капитулировали. А этот рюгенский начальник все еще хороводился. Виталий Дмитриевич Поленов передал парламентерам, что гарнизон должен капитулировать без всяких условий, иначе вступит в дело наша артиллерия. Это подействовало. Гарнизон капитулировал, но его начальник сбежал на катере в морскую даль.

Весть о безоговорочной капитуляции фашистской Германии мы 8 мая встретили, как и все фронтовики других фронтов и армий, дружными салютами из всех видов стрелкового оружия! Мир! Долгожданная Победа и мир! Победный мир, вырванный у врага вот этими мозолистыми солдатскими руками, что, подняв винтовки, пистолеты и автоматы, салютуют своей стране, своей Коммунистической партии, своему стойкому и мужественному народу, который в невероятно тяжелой и долгой борьбе одолел фашистского Змей Горыныча, смял и задавил его, освободив весь мир от рабства, ему уготованного.

9 мая Военный совет армии устроил торжественный обед в честь Дня Победы.

В конце банкета генералу Федюнинскому подали телеграмму. Он прочитал ее, сказал мне:

– Значит, расстаемся. Ну, мы солдаты. Давай-ка по старинному обычаю обнимемся – и счастливого тебе пути!

Телеграмма была из Генерального штаба. Я должен был срочно, к 11 мая, явиться в Москву, к начальнику Генерального штаба генералу армии А. И. Антонову. Быстро собрался и отправился в Москву, в пути, разумеется, думал, зачем понадобилась такая срочность, если война закончилась. Но ничего путного не приходило в голову. Мелькнула, правда, – совсем мимоходом пришла и ушла – мысль, что воюет еще с нашими союзниками милитаристская Япония. Оказалось, эта догадка была правильной. Я получил назначение на Дальний Восток, в Первую Краснознаменную армию.

Неожиданная командировка

Весной – летом 1945 года Ставка Верховного Главнокомандования направляла через Москву на Дальний Восток большие группы офицеров и генералов с фронтовым опытом. При подборе кандидатов на командные и штабные должности учитывалось, служил ли тот или иной товарищ на Дальнем Востоке до Великой Отечественной войны, знаком [200] ли с особенностями здешнего театра военных действий, с японской императорской армией, с ее сильными и слабыми сторонами. Мне не довелось в предвоенные годы участвовать в боях с японскими агрессорами ни у озера Хасан в Приморье, ни на границе Монгольской Народной Республики на реке Халхин-Гол. Но японскую армию я знал не только теоретически – в 1939–1940 годах мне довелось работать военным советником в Китае, в гоминьдановский армии. Видимо, этот факт сыграл роль при назначении моем на должность командующего артиллерией 1-й Краснознаменной армии.

Соединения 1-й Краснознаменной дислоцировались на юге Приморского края, западней озера Ханка, в приграничном выступе. Отсюда армия нанесла удар в последовавшей вскоре Маньчжурской наступательной операции советских войск. Известно, что операция была успешно завершена буквально в считанные дни. Самое мощное из фронтовых объединений японских сухопутных сил – Квантунская армия оказалась рассеченной и окруженной, она капитулировала, предопределив тем самым капитуляцию милитаристской Японии вообще.

В Маньчжурской операции наша 1-я армия и соседние, 35-я и 5-я, армии сыграли ведущую роль в прорыве через Восточно-Маньчжурские горы и укрепленные районы противника в общем направлении на Харбин и Гирин. Но прежде чем рассказывать об этих событиях с точки зрения артиллериста, хочется вспомнить первую встречу на поле боя с японской армией в Центральном и Южном Китае в 1939–1940 годах.

Говорят, все познается в сравнении. Попытаюсь сравнить свои личные впечатления от боевых действий на территории Китая, разделенных промежутком в пять лет. И хотя операции, предпринятые гоминьдановскими войсками в 1939–1940 годах, и Маньчжурская наступательная операция советских войск 1945 года резко отличаются друг от друга и масштабом, и темпом, и результатами, но все же есть между ними нечто общее – противник был тот же самый.

В 1939 году командировка в Китай была для меня неожиданной. Примерно за полтора года до нее я подал рапорт на имя Наркома обороны К. Е. Ворошилова. Просил послать добровольцем в Испанию, где генерал Франко поднял вооруженный мятеж против республики и при поддержке немецких и итальянских фашистов наступал на Мадрид. Многие советские добровольцы, в их числе и мои хорошие друзья, [201] уже сражались в Испании, защищая республику, а я долго не получал положительного ответа. Подал второй рапорт.

Наконец был вызван в Наркомат обороны и несколько дней спустя, в конце декабря 1938 года, в группе советских добровольцев отправился сперва пароходом во Францию, оттуда поездом к испанской границе. Путешествие было долгим. Мы вздохнули с облегчением, когда уже на автомашинах ехали по горным дорогам испанской Каталонии. Однако радость наша скоро угасла. Навстречу нам двигались толпы беженцев, затем стали встречаться отдельные бойцы и небольшие подразделения республиканской армии. Наконец дорогу загородил открытый легковой автомобиль с советским флажком на радиаторе. В машине оказался представитель нашего военного атташе. Он сказал, что Каталонский фронт прорван противником, дивизии испанских фалангистов и итальянских фашистов вступили в Барселону и другие приморские города. Шоссе перерезано, и, продвигаясь по нему на юг, мы неминуемо попадем в расположение противника. А ведь у нас даже пистолетов нет.

Это были последние недели героической Испанской республики. То, чего не мог добиться противник на фронте, в открытом бою, совершила его так называемая «пятая колонна». Республику предал генерал Миаха. Он со своими сообщниками арестовал многих видных испанских коммунистов и открыл войскам генерала Франко дорогу на Мадрид.

Остатки республиканских войск Каталонского фронта отходили через Пиренейские горы на территорию Франции, где их разоружали и отправляли в лагеря французские жандармы и пограничники. Нам с большим трудом удалось избежать участи быть интернированными в эти лагеря. Вернулись в Париж, оттуда были отправлены на Родину. Это случилось уже ранней весной 1939 года.

Мне дали отпуск, поехал с семьей в Крым, однако на пятый день отдыха получил короткую телеграмму: «Прибыть на службу». Приехал в Москву. В Наркомате обороны предложили поехать в Китай, в гоминьдановскую армию, в качестве военного советника. Ответил, что оказанное доверие оправдаю. Меня включили в группу, где были и артиллеристы, и летчики, и танкисты, и пехотинцы, и командиры других военных специальностей. Всего 26 человек. На подготовку нам отвели неделю. Это были краткосрочные курсы, но опытные преподаватели сумели дать нам и общее представление и частные полезные сведения, касавшиеся разных сторон нашей будущей деятельности. [202]

К этому времени, к лету 1939 года, японо-китайская война продолжалась два полных года. Это, так сказать, официальный счет – с июля 1937 года, когда японские войска начали открытое вторжение в Северный Китай из Маньчжурии. Однако еще в 1931 году агрессор, пользуясь разного рода предлогами, ввел свои дивизии в Маньчжурию и установил в ней жесточайший режим оккупационного террора. Таким образом, японская вооруженная интервенция на территории континентального Китая продолжалась уже восьмой год.

30 июля 1939 года наша группа прибыла поездом из Москвы в Алма-Ату, а два дня спустя пассажирский самолет поднялся с местного аэродрома, и мы, рассматривая проплывавшие внизу снежные пики Тянь-Шаня, перелетели советско-китайскую границу. Иногда среди горных теснин: мелькал больший или меньший отрезок дороги, по нему ползли колонны грузовых автомобилей. Это был Синьцзянский тракт, протянувшийся из Алма-Аты примерно на 2500 км через Северо-Западный Китай, горные хребты и пустыню Гоби до города Ланьчжоу в провинции Ганьсу, к истокам реки Хуанхэ. После того как японские войска захватили почти все крупные приморские портовые города Китая, остальное же побережье блокировали своим военным флотом и авиацией, а англичане стали чинить препятствия на Бирманской дороге, тот тракт стал для китайцев жизненно важным. По нему направлялся из Советского Союза поток военных грузов – танки, артиллерия, стрелковое вооружение, снаряды, мины, патроны, различное военное снаряжение и оборудование, а также ехали сотни советских военных специалистов, которые помогали китайцам овладевать оружием, современными методами и приемами его боевого использования, современной тактикой и оперативным искусством. Над этим трактом пролетали эскадрильи советских военных самолетов, ведомые летчиками, которые впервые в японо-китайской войне дали настоящий бой авиации агрессора: сбили в воздухе, сожгли на аэродромах множество японских истребителей и бомбардировщиков, спасли от разгрома беззащитные дотоле китайские города.

Самолет наш сделал несколько промежуточных посадок для заправки горючим и утром 2 августа приземлился в центре провинции Синьцзян – городе Урумчи. Здесь мы впервые смогли размять ноги. Командир самолета объявил, что в Урумчи переночуем. Был уже вечер, нас отвели в китайский глинобитный, изнутри выбеленный известкой домик – фанзу, покормили горячей лапшой – гуамянцзы. А [203] ложек не дали. Вместо них вручили каждому по две деревянные палочки. Неловко пытаясь прихватывать палочками скользкую лапшу, мы не столько ели, сколько смеялись и шутили друг над другом. Легли спать и только утром заметили, что в окнах ничего не видно – они заклеены белой бумагой. Стекло здесь до сих пор предмет роскоши. Вышли на улицу умыться, а нас уже ждут. Большая толпа – китайцы, монголы, дунгане – стоит вокруг. Мало того что просто смотрят. Стал я чистить зубы пастой, придвинулись любопытные, протягивают руки – дескать, дай попробовать. Выдавил я пасты одному, в мусульманской чалме, он сунул в рот, почмокал, сказал окружающим: «Тин хао! Тин хао!» То есть «Очень хорошо!».

Осмотрелись мы, но смотреть-то особенно не на что. Кругом домишки глинобитные, из того сорта, который у нас называют хибарами. Зелени никакой нет, одни пыльные колючки. Земля как камень. Ветер гоняет пыль столбами. Единственная отрада для глаз – величественные горные кряжи вдали.

Тогда Синьцзян был, наверное, одной из самых отсталых провинций Китая. По крайней мере, у нас, проехавших страну с северо-запада и до юга, сложилось такое впечатление. Синьцзян да и ближние к нему провинции жили еще феодальным укладом. Китайская буржуазно-демократическая революция 1911 года, свергнувшая власть императора, не затронула эти глухие углы. Обошла их и национальная революция 1925–1927 годов. Этот дальний северо-запад с его редкими селениями и кишлаками, разбросанными среди могучих гор и бескрайних пустынь, жил, как и сотни лет назад, в странном смешении мусульманских и китайских обычаев. Князья и ханы имели гаремы в сотни жен. По утрам такой властитель лично наблюдал, как провинившемуся рабу отрубали кисти рук или стопы ног, а вечером с умным видом рассуждал с китайским ученым-схоластом о том, почему «в эпоху Инь верховное божество называлось «ди», а в эпоху Чжоу – уже «тянь».

Ханы, князья и губернаторы провинций Северо-Запада имели собственные армии, печатали собственные деньги, собирали налоги на содержание своего двора, войска и чиновников. Власть центрального правительства, в данном случае правительства Чан Кайши, была чисто формальной. Если местный правитель не хотел выполнять то или другое решение, он просто не выполнял его, и Чан Кайши делал вид, что ничего не заметил. [204]

В общем-то, эти местнические тенденции, пренебрежение интересами всей нации в угоду интересам «своей» провинции или определенной генеральской группировки были характерны не только для Северо-Запада, и у нас еще будет повод вспомнить об этом на конкретных примерах боевых событий 1939–1940 годов на китайско-японском фронте. А сейчас вернусь к нашему воздушному путешествию.

4 августа мы приземлились на аэродроме города Ланьчжоу. Большой, огражденный глинобитными толстыми стенами город стоит у истоков реки Хуанхэ – крупнейшей водной артерии Северного Китая. К северу, в сторону Монголии, простираются полупустынные степи и песчаные пустыни. Оттуда дуют иссушающие ветры, их дыхание мы почувствовали, едва вышли из самолета. Два главных впечатления оставил у нас этот город. Не улицы, а сплошной базар. Кажется, торгуют все – и стар и млад. Кроме магазинов, магазинчиков и лавчонок есть еще масса лотошников. Крик и шум с утра до вечера. Покупателей меньше, чем продавцов.

А еще поразили нас рикши. Да, мы читали о них. Но увидеть – совсем иное дело. Тощий, одетый в пропотевшее рванье мужчина, впрягшись в коляску, бежит, перебирая босыми ногами, а в коляске, тыча ему в спину тростью, развалился толстый, в пестром шелковом халате китаец. Рикша бегает так целый день, а заработки мизерные. На чашку-другую риса, не более. Редко кто из них доживает до тридцати лет. Чаще всего умирают на ходу, впряженные в эти двухколесные фаэтончики. А сколько оскорблений, унижения и прямых побоев претерпевает бедолага! Ведь рикша – презираемая профессия, хотя их услугами пользуются все.