Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

– Можно сказать и так. А что?

– Славно вас там учили дискутировать.

– Ненависти к иезуитам учили там же.

– Ах да, янсенисты. Ну, тогда понятно.

Споры эти не то, чтобы вовсе не мешали добрым отношениям – однако же, до поры до времени не делали нас и врагами. Так, разногласия в стане союзников. Но в пользу Вены старались слишком многие (и слишком влиятельные) персоны. Напряжение постепенно росло. Рубежом на сем пути стало состоявшееся через месяц с небольшим после изгнания Шетарди (чуть не сказал: после изгнания беса) возвышение Бестужева в канцлерский чин. Вице-канцлером к нему назначен был Воронцов: бывший камер-юнкер Елизаветы, пользующийся ее полным доверием, но не слишком в иностранных делах искушенный. Понятно, что первое время он пел с чужого голоса, и то был голос его ближайшего начальника. Впечатлительную Елизавету вновь начали стращать Фридрихом Прусским. Вот, ежели угодно, экстракт из промемории Воронцова, поданной императрице, а в виде копии для ознакомления предоставленной канцлеру и конференц-министрам:

«В таком усилении короля прусского и что он хитрый, скрытный и конкерантный нрав имеет, кто порукою по нем есть, что он против России ничего не предприимет? Буде станет против Польши действовать и не токмо отбирать пристойные к себе города и земли, но и, конфедерации заведя, короля польского с престола свергнет и такого властью и силою своею посадит, от которого сам в покое останется, а против России всякие неоконченные еще споры и претензии на Украйну, Смоленск и Лифляндию производить и тем обеспокоивать; тогда что будем делать? Ежели сему препятствовать, то без помощи других держав одним не управиться, да и не поздно ли уже будет начинать препятствовать, когда никто из посторонних держав в состоянии не будет сопротивление сделать? К сему ж прибавить можно, что шведы и датчане против нас спокойны останутся ли? И тако ежели во всех сих предприятиях королю прусскому помешательства не делать, то какие от того произойти могут несчастья и конечное потеряние Лифляндии и прочие опасности, о том и вздумать страшусь.»

Судите сами, возможно ли было сдержать руку и не сочинить разгромный ответ на эту чушь, достойную разговоров в лакейской, но уж никак не высочайшего внимания?!

Во-первых, Польша в военном отношении бессильна. Бояться ее нечего. Семи или восьми тысяч наемного войска, что содержится за счет королевских маетностей, едва ли достаточно даже для поддержания внутреннего порядка; воевать же такими силами с Российской империей, даже при обыкновенном некомплекте имеющей регулярную полевую армию вдесятеро большую – курам на смех. Посполитое рушение, включающее всех взрослых шляхтичей и по расчету могущее достичь аж ста пятидесяти или двухсот тысяч, никогда не выходило в поле и половинным составом. От четверти до трети этого числа – его предел. Как любое иррегулярное войско, противу правильного оружия оно стоять не может ни при каком соотношении сил. В недавней войне за польское наследство, по многим свидетельствам, русские отряды никогда не уступали дорогу полякам даже при десятикратном численном превосходстве последних. Создать же большую регулярную армию – дело трудное, долгое и требующее народного терпения, коего сие племя вовсе не имеет.

Во-вторых, если прусский король «отберет пристойные к себе города и земли», государство польское, и без того не слишком дееспособное, окажется вовсе парализовано. Земли сии нетрудно перечислить: Западная Пруссия с Эльбингом, Данциг и Польское Поморье. Тут расположен единственный торговый порт, служащий для обмена произведений здешней земли на нужные благородному сословию товары. Если на сем пути встанет прусская таможня, вся народная экономия Речи Посполитой будет полностью подорвана. Данциг полякам несравненно дороже Украины, Смоленска и Лифляндии, вместе взятых. Без этих областей их страна как-нибудь проживет, а без вывозного порта – не сможет. Его Сиятельство граф Воронцов вопрошает: что мы будем делать при сей оказии? Отвечаю: поддерживать конфедератов, ратующих против прусского ставленника на троне, коий ни при каких обстоятельствах не сумеет подчинить себе всю Польшу, хоть сто лет будет воевать. Подобный поворот событий очень скоро заставил бы поляков забыть вековую вражду к русским и обратить свою ненависть против немцев.

Итак, в сем предполагаемом случае Польша против нас воевать не сможет и не захочет. Стоит ли говорить о шведах и датчанах, как опасных врагах? Шведскую силу мы испытали только что. Ее нет. И совершенно не видно способов, какими бы она могла возродиться. Датчане были всегда еще слабее: по крайней мере, на суше. Иное дело флот. Если бы эти два народа забыли все, что их разделяет, соединенная эскадра обрела бы возможность получить авантаж над нашими силами. Но первейшим результатом сего станет потеря британцами жизненно важных поставок русской пеньки, смолы и корабельного леса. Причина достаточная, чтобы послать Royal Navy в Балтийское море и утопить всех, кто там буянит. Поэтому ни одна из помянутых держав, при разумном правлении, воевать с нами не решится. Сам Фридрих, полагаю, тоже – даже если Россия вдруг ослабнет.

Попробуем рассудить, за кем окажется преимущество при эвентуальном столкновении Российской империи с Пруссией, как в наступательной, так и в оборонительной войне. Будучи укомплектованы до полного штата, наши силы насчитывали бы восемь тысяч в гвардии, чуть более ста – в полевой армии, девяносто – в гарнизонах и ландмилиции, примерно восемьдесят составят казаки, калмыки и татары. Учитывая турецкую угрозу, для наступательных действий может быть использовано не более семидесяти тысяч регулярного войска и вполовину меньше – иррегулярного. Прусская армия, вместе с гарнизонами, ныне содержится в ста сорока тысячах и будет, с учетом полной бесполезности легкой конницы в баталиях и осадах, иметь двукратный численный перевес, не говоря уже о преимуществе в выучке и о продуманной системе крепостей. Если вступить в коалицию с цесарцами, кои оттянут на себя половину пруссаков, то и тогда исход кампании будет, скорей всего, не в нашу пользу. Прибавление саксонцев мало что изменит. При нынешнем соотношении сил, прусский король неуязвим в своем отечестве.

Зато по выходу из него Фридрих будет гораздо слабее. Особенно – если двинется на восток. Теперь уже он окажется вынужден оставить в тылу не меньше половины армии, для защиты от тех, кого прежде обидел. Граф Воронцов предполагает, что сия пропорция может быть изменена доведением соседствующих держав до полного бессилия, на что король, якобы, планы имеет. Иметь планы можно какие угодно, исполнить же оные – не так легко. Допустим даже, что он преуспеет и сможет повести в наступление значительно большие силы. Это соразмерно умножит его трудности с провиантским и амуничным обеспечением, которое в этих краях и без того, по причине дальности расстояний, худости дорог, малочисленности и бедности жителей, представляет задачу почти неразрешимую. Правильным употреблением иррегуляров ее можно еще более осложнить и заставить короля вспомнить древнюю мудрость, что слишком большое войско – само себе враг. Впрочем, такое опустошение польских владений, скорее всего, не понадобится. Великое княжество Литовское, которое пруссакам надлежит пройти, чтоб выйти на границы России, славится густыми лесами. Фридрих же Прусский, как определенно показала Силезская кампания, маршей через лес всемерно старается избегать. Сие неразрывно связано с утвердившимися в королевстве воинскими порядками, чрезвычайно суровыми в отношении к рядовому солдату. Прусская система имеет свои несомненные достоинства – но, как часто бывает, они влекут за собою неискоренимые пороки. Как только прусский солдат получает возможность скрыться из глаз начальства и безнаказанно дезертировать, он немедля делает это. У нас столь же драконовские нравы вводил Миних, и на походе через польскую Украину бегство нижних чинов вышло чудовищное. Есть основания предполагать, что у Фридриха будет еще хуже.

Если же его армия, ослабленная голодом и дезертирством, все-таки достигнет наших пределов, то уже русские войска, ей противостоящие, окажутся нераздельны и далеко превосходны числом. Судьба Карла Двенадцатого повторится.

Таким образом, в каждом из рассмотренных случаев преимущество – за обороняющейся стороной. Вследствие сего, русским и пруссакам незачем бояться друг друга, ибо нападчик ничего не выиграет. Неважно, будет ли он действовать в одиночку или в составе некого альянса: комбинаций, могущих дать решительный перевес той или иной стороне, я не усматриваю. Для обоих государств наилучшим выбором будет мир.

Европейская политика нынешнего века ознаменована падением значения некоторых влиятельных потентатов, взамен коих к высшей степени могущества устремились новые, молодые силы: Россия и Пруссия, прежде всего. Столкнуть их между собой, дабы ослабить обе – заветная мечта клонящихся к упадку старых держав. Что касается нашего русского интереса – на мой взгляд, он требует всемерного избежания ненужных войн и сосредоточения на торговых выгодах, преследуемых, по мере возможности, мирными средствами. Лишь в случаях крайней нужды имеет смысл точно рассчитанное военное действие.

Вот такие соображения, с прибавлением нужных словесных реверансов, я представил императрице – и, точно так же, как мой оппонент, разослал всем членам конференции по иностранным делам. Так что вы думаете? Вместо спора по существу, сей тридцатилетний болван обиделся и начал настраивать против меня Елизавету. При полном содействии Бестужева, которому, собственно, и принадлежали имеющие место в промемории Воронцова, э-э-э… Мыслями сию субстанцию назвать – язык не поворачивается, да и вообще, никакое приличное слово на ум не приходит. Воистину, разумность человеческая преувеличена! Смотришь – вроде бы, не дурак; объясняешь как можно понятнее; он, вроде бы, слышит… А откроет рот – и оттуда снова такое…

К счастью, государыня чуждалась скоропалительных решений. Да и жалобы православных священников на иезуитское засилье во владениях королевы венгерской не прекращались (что сии жалобы инспирированы моими людьми, знать никому не надлежало). Покамест ни канцлеру, ни лорду Тироули не удавалось подтолкнуть Ее Величество к альянсу с Венским двором.

Тем временем, жизнь шла своим чередом. Невеста наследника приняла православие и обручилась со своим женихом; балтийская эскадра в составе шести кораблей и четырех фрегатов отправилась в Медитерранское море; императрица собралась в Киев на богомолье. И вдруг…

То ли французский посол при султане граф Кастеллан добился, наконец, своего; то ли фальшивое известие о поражении Надира от лезгинцев слишком взбудоражило турок; то ли они впрямь обиделись на действия казаков – однако Порта Оттоманская взяла, да и объявила нам войну.

Назвать сие неожиданностью значило бы погрешить против истины. Действия на границе между ногаями и казаками шли уже более полугода. Иной раз при пожаре бывает: открытого пламени не видать, но угли тут и там тлеют под пеплом. В любой момент может полыхнуть. Повод был совершенно ничтожный: казачий отряд, преследуя уходящих с добычей степняков, заскочил на турецкую сторону и, в свою очередь, кого-то там пограбил. Обычное дело в тех краях. Но в заседании султанского Дивана сторонники войны с Россией воспользовались этим известием для разжигания страстей и, против ожидания, взяли верх. На угольки дули с двух сторон: я старался накалить атмосферу для дипломатического нажима на турок, они же отвечали взаимностью.

Настроения московские переменились в один момент. Старики-генералы, подвинутые от трона статскими краснобаями, расправили плечи. Канцлер, со своим alter ego, разом притихли: по общему мнению, они чрезмерно увлеклись европейскими делами, упустив из виду Восток. Тироули перестал требовать вспомогательный корпус. Елизавета, совсем забывшая государственные заботы ради семейных, почтила своим присутствием Сенат. Дело шло, в первую голову, о финансах. Ну, как и впрямь придется воевать?! До конца в это не верили. Османам, иной раз, случалось объявить войну как бы для испуга враждебному государству, чтобы выбить у неверных желаемые уступки, – а потом дипломаты все улаживали. Вот и теперь они представили свои требования Вешнякову (которого не посадили в Семибашенный, а содержали под домашним арестом). Прежние владения за Перекопом и на Кубани крымскому хану отдать, российских магометан силою не крестить, принадлежащие им мечети не рушить, а разрушенные – дозволить к возобновлению. По совести, я охотно бы со всеми пунктами согласился в обмен на пропуск торговых судов через проливы. Но о свободном мореплавании даже речи не шло. Пока не собьешь с турок спесь, толковать с ними бесполезно.

Сенаторы пол-дня рассуждали, какую еще придумать подать, или которую бы увеличить из существующих. Я молчал, даже не особо и слушая: читал в это время лондонскую почту. Пусть выговорятся. Когда поймут, что денег взять негде, тогда и надо предлагать свое мнение. Никак не раньше.

Наконец, императрица подозвала взглядом Никиту Трубецкого, шепнула ему что-то на ушко. Все замолчали, притомившись. Генерал-прокурор оборотился ко мне:

– Александр Иванович, может, хоть ты чего придумаешь?

Я отложил очки для чтения и взглянул на толстячка с легкой усмешкой:

– Все давно придумано, Никита Юрьевич. Сейчас в Европе никто не воюет за наличные деньги. Разве кроме Фридриха Прусского, которому покойный батюшка двадцать миллионов талеров оставил. Но он их скоро профинтит, и будет как все. Вот, погляди на англичан: лорд Тироули нам предлагал полтора миллиона рублей субсидии, за помощь королеве венгерской. Ты думаешь, у них эта сумма есть в казне? Там не то, что пусто – там гораздо меньше, чем ничего. Пятьдесят один миллион фунтов долга. Если точно, на тридцать первое декабря минувшего года – пятьдесят один миллион сорок три тысячи триста сорок семь фунтов, шестнадцать шиллингов и девять пенсов. Свыше двухсот пятидесяти миллионов, ежели в рублях.

– Так что же, они нас обмануть хотели?

– Ни в коем случае. Заняли бы еще немножко, и нам дали. Миллионом больше, миллионом меньше – при таком долге вовсе незаметно. Дают королю охотно, щедро и под очень низкий интерес.

– Предлагаешь просить у короля английского?

– Нет. Зачем его вмешивать? Лучше взять у тех, у кого сам король берет. Напрямую у его подданных. Или, еще лучше, у голландцев: у них денег больше, а власть рыхлая. Меньше помех будет.

– Что, вот так просто и дадут?

– Под залог, естественно.

– Как обыкновенные ростовщики? Так среди сих заимодавцев, наверно, и евреи будут?

– Ну и пусть. Монеты у них не обрезанные.

– Отчего ж тогда государь Петр Великий даже в крайней нужде взаймы не брал?

– Залога подходящего не было. Сейчас мы можем поставить на кон факторию Банкибазар в Восточной Индии и порт Святой Елизаветы в Капской земле. Голландским ост-индцам эти два пункта – как две занозы в чувствительных местах. Они непременно на сию наживку клюнут, денег дадут и постараются что-либо учинить, чтобы заклад им остался. Дальше – кто кого перехитрит. Надеюсь, старый венецианец голландцам не по зубам окажется. Если Сенат приговорит и Ея Императорское Величество одобрит – готов этим делом заняться.

Елизавета одобрила. А что ей еще, при сей оказии, было делать? Только на будущий год требовалось, сверх ординарных расходов, от трех до пяти миллионов. Это по моему плану войны, который, бывши рассмотрен в узком кругу доверенных лиц императрицы, удостоился высочайшей апробации. Касательно займа, в том же совещании я счел возможным приоткрыть карты чуть побольше.

– Ваше Величество, Ваши Высокопревосходительства. Будучи уверен, что все, сказанное в этой комнате, за ее пределы не выйдет, могу вполне откровенно сообщить: под выставленные в заклад фактории мы сможем занять в Голландии не более трети необходимой суммы. Поэтому считаю необходимым прибегнуть к способам весьма рискованным и, по мнению амстердамских банкиров, не вполне безупречным. Вот один из них. На заемные деньги приобретаются реальные ценности, которые, в свою очередь, закладываются, потом все повторяется снова – столько раз, сколько позволит дисконт, установленный заимодавцами при закладе. Это самый простой, ныне почти не употребляемый. Сейчас в ходу более изощренные приемы. Все они сходны в одном: даже малейшее сомнение в платежеспособности заемщика способно вызвать обрушение всей системы и непоправимую потерю финансовой репутации. Казне российской сим заниматься не надлежит ни в коем разе. Только приватным лицам: оных, при нужде, можно будет обвинить в самоуправстве. Через свои английскую и неаполитанскую конторы я подберу коммерческих агентов…

Императрица поморщилась:

– Граф, стоит ли входить в аферы, кои губительны для репутации?

– Безусловно стоит, Ваше Величество. Воинские хитрости – неотъемлемая часть марсова искусства. Война за деньги, которая каждый день идет на бирже, тоже не бывает без них. Если для одоления турок надо сделать чуточку беднее толстопузых амстердамских менял, не вижу в этом греха.

– Ладно. Делайте, что считаете нужным, но я ничего знать об этом не желаю!

– Благодарю, Ваше Величество. Теперь еще одна нижайшая верноподданная просьба. Решительный успех может быть обеспечен лишь в том случае, когда все начальствие войною, на суше и на море, будет находиться в одних руках. Лучше, если эти руки будут моими.

«Чьи деньги, того и девки», – говорят в Венеции завсегдатаи непотребных домов. Престарелый фельдмаршал Долгоруков покачал головою с видом сомнения. Румянцев глянул – а черт его знает: может, и с завистью. Разумовский – пожалуй, с одобрением. Бестужев – с оценивающим прищуром видавшего виды игрока. Возражать никто не стал. Все согласились. Елизавета помедлила – и с важностию заключила:

– Быть по сему.

Что ж, ставки сделаны. Козыри я себе сдал. Но если карта все-таки будет бита, граф Читтанов окончит жизнь в нищете и позоре.

Выдав мне carte blanche в турецкой войне, мужи государственные принялись уговаривать Ее Величество не ездить в Киев, по причине опасности от магометан. Особенно старался канцлер, не потерявший, видимо, надежды разойтись с турками без выстрелов и вернуться к европейским хитросплетениям. Императрица вновь повернулась ко мне:

– Граф Александр Иванович, подлинно ли сие опасно?

– Нисколько, государыня. А вот ободрение войску будет великое.

– Тогда я еду! Извольте следовать к армии вместе со мною.

Бестужева аж перекосило. За такую-то длинную дорогу, каждый день встречаясь и разговаривая, чем только не наполнит восприимчивый женский ум оставшийся без надзора соперник?! Сам он к Москве прикован службой. Воронцов, который будет при государыне, собственных взглядов на иностранную политику не имеет и нуждается в поводыре, за коим пойдет, как теленок на привязи. А ну, как сим поводырем сделается для него граф Читтанов?!

Несколько дней спустя наш с Ее Величеством караван выполз через Калужскую заставу. По всей империи шло неторопливое движение: маршировали к югу войска, тянулись партии рекрут и работных людей, шли обозы с провиантом и амуницией. То же самое, наверно, происходило у турок. Две могучих державы готовились померяться силой. Которая окажется крепче?

Теперь это зависело от меня.

Часть 15. Русско-турецкая война (1744–1745)

СНОВА В БОЙ

Диспозиция наша на южных границах выглядела следующим образом. Я получил под непосредственное командование полки, прошлый год ходившие к Суджу-кале и ныне размещенные вдоль старой линии от Азова до Таванска. Корпус сей состоял из трех дивизий: одну возглавил многоопытный Левашов, другую – генерал-поручик принц Гольштейн-Бекский, на третью мне сумели-таки навязать мало пригодного к делу Степана Апраксина. Фридрих фон Штофельн (отзывавшийся, впрочем, и на Федора) восприял должность генерал-квартирмейстера: при его педантизме и работоспособности, это был идеальный штабист. Войсками, стоящими на Гетманщине и по Днепру, от Киева до Богородицка, распоряжался Румянцев; товарищем у него – шотландец Кейт; дивизиями правили генерал-поручики Тараканов, Измайлов и Бахметев. Согласно данным императрицей предписаниям, главное начальство над обоими корпусами принадлежало мне – однако, в силу удаленности, вмешательство в дела Румянцева ограничивалось лишь самыми общими указаниями. Мелочная опека была бы неуместна: профанов в военном деле здесь не обреталось.

Наибольшую трудность вызвал не подбор достойнейших генералов, а исключение некоторых персон, состоящих в более высоких чинах и уже по этой причине в действующей армии мне ненадобных. Ладно, Василий Владимирович Долгоруков: фельдмаршалу семьдесят семь лет, здоровье подорвано тюрьмою, и он сознает, что поле – не для него, а президентство в Военной коллегии – самое подходящее в сем возрасте занятие. Ладно, все понимающий Петр Петрович Ласси: я не мешал его триумфу над шведами, он оказал взаимность в отношении осман. К тому же, какой бы малой ни выглядела вероятность атаки на нас прусского короля, в полную беспечность впадать не следовало. Сия опасность остается малой лишь до тех пор, пока мы готовы ее отразить. Опытный военачальник с довольным количеством войск, стоящий в Ливонии – то, что нужно для безопасности на севере. Ладно, наконец, Миних: сидит себе в Пелыме и не брыкается… Вот кто доставил хлопот, так это принц Людвиг Гессен-Гомбургский. Имея генерал-фельдмаршальский ранг, сей бесцеремонный невежда нагло претендовал на высшее командование – и урезонить его смогла только сама императрица, по секрету шепнувшая строптивцу, что лишь его усердию и верности соизволяет доверить Петербург.

Если мой корпус состоял в полном комплекте, совершенной готовности и был основательно практикован, то румянцевский только еще формировался, неторопливо вбирая подходящие из глубины России воинские команды. Пока пределом его возможностей была оборона Малороссии от вражеских набегов; полную готовность к наступательным действиям он мог обрести не ранее будущей весны.

Флотом, насчитывающим шестнадцать кораблей, два фрегата, кучу всякой парусной мелюзги, а также огромное количество гребных судов, распоряжался вице-адмирал Бредаль, приехавший на юг вместе со мною. Стоило изрядных трудов спасти его из-под розыска за неисполнение адмиралтейских приказов, подведя под помилование, объявленное государыней по поводу обручения наследника. Был ли он в том случае виновен – судить не берусь; но из ныне живущих адмиралов наших Бредаль единственный имел опыт действий против турок. Морские офицеры и матросы съезжались в Анненхафен из Санкт-Петербурга и Архангельска: команды корабельные обыкновенно делили пополам, одну половину оставляя на старом месте, другую же отсылая на Азовский флот. Поскольку корабли азовские были, как правило, меньше размером и ниже рангом – разбавлять опытных моряков рекрутами, если и требовалось, то совсем немного. Шесть кораблей и четыре фрегата балтийских счастливо избежали этой дележки, бывши отправлены в Медитерранию. Командовал сею эскадрой сам глава Адмиралтейств-коллегии Николай Федорович Головин. Во время шведской войны он снискал много нареканий за нерешительность, а минувшей весной просился в отставку по нездоровью, – но получил отказ, поскольку в предстоящем плавании заменить его было некем. Сия экспедиция отправлялась для совместных действий с британским флотом, Головин же в ранней юности учился морскому делу именно в Royal Navy, прослужил там шесть лет и в совершенстве знал язык и обычаи союзников. Что до чрезмерной осторожности – в предстоящих адмиралу обстоятельствах это качество казалось, пожалуй, уместным.

Казалось до тех пор, покуда Порта нам войну не объявила. Новые условия требовали человека деятельного и безудержно храброго, способного отбросить любые опасения – но менять адмирала было поздно. Да и не было в нашем флоте такого. В адмиральских чинах не было. В лейтенантских – сколько угодно. Читая отчеты путешественников по Сибири, я не уставал восхищаться молодыми флотскими офицерами, бесстрашно уходившими в неизведанное. Проходит год или два, и в жилые места выбирается измученный оборванец – последний, кто остался изо всей партии. Тогда вослед погибшим, по зову сурового отечества и указу немилостивой императрицы идут, презрев холод, голод и цингу, другие – такие же юные… Когда выжившие из этого поколения накопят опыт и дорастут до больших чинов, Россия будет совсем иначе выглядеть на море.

А пока – приходилось довольствоваться теми, кто есть. Ко всему прочему, гребной флот (в отличие от корабельного) оказался у нас разделен надвое: одна часть в Азове, другая – на нижнем Днепре. В свете задач, возложенных на него планом войны, сие было совершенно нетерпимо.

Не прошло и недели по прибытии, как я уже насел на Бредаля:

– Петр Петрович, доложи о готовности.

– Рановато, Александр Иванович! Половина команд еще в пути.

– Ждать нельзя. По докладам шпионов, неприятели еще менее готовы. Но восполнить свои нехватки могут очень быстро, быстрее нашего. Сам знаешь, от Крыма до их столицы с попутным ветром всего три дня пути. До Трапезунда – не более, а турецкое войско, против персиян стоящее, там совсем рядом. Ежели канониров взять сухопутных, матросов же так разделить, чтоб только парусами занимались – сколько кораблей сможем вывести?

– Восемь – хоть завтра. Через неделю – пожалуй что, дюжину… Только хватит ли артиллеристов на все?

– На которые не хватит, те снарядим «en flûte» для перевозки войск. Неделю дать не могу. Половину того, не больше.

В результате сей спешки, иные корабли держали курс не лучше пьяного мастерового, идущего домой из кабака, – однако Бог миловал, до пролива дошли без столкновений. Четыре румба к зюйду, руины Еникале по правому борту, и вот она, вожделенная Керчь! Проломы стен заросли молодым кустарником. Денег на починку крепости османы то ли не нашли, то ли нашли, да разворовали. Сопротивления не было, малочисленный гарнизон бежал. О чем они там думали, во дворце Топкапы? Что французскую субсидию надо брать, а воевать с русскими не обязательно?! Или уверены были, что мы не рискнем первыми ударить? Если чужая душа – потемки, то души султанских приближенных – мрак беспросветный. Во всяком случае, ни малейших приготовлений к защите сей важнейшей позиции обнаружить не удалось.

Ссадив на берег два полка для необходимых фортификационных работ, двинулись дальше. Турецкие суда, стерегущие выход, не рискнули препятствовать явно превосходящим русским силам и ретировались в открытое море. Возле Кафы стали на якорь, дебаркировали остальные войска – тут предстояло малость повозиться. Ногайский мурза, полгода просидевший пленным в Азове, получил от меня оседланного жеребца и был отпущен, под обязательство передать несколько писем. Тем временем, свезли на берег часть орудий нижнего дека для разрушения турецких укреплений.

Тридцать лет назад я этот город уже брал. Шесть лет назад его брал Ласси. Пора бы, вроде, османам привыкнуть, что их красавицу-Кафу русские то и дело ставят «лошадкой». Так нет же, вздумали сопротивляться! К выстроенным генуэзцами стенам с прошлого визита прибавились кое-где низкие каменно-земляные бастионы, прикрывающие основания старинных башен, сделавшихся в отношении новых укреплений подобием кавальеров. Фортификационная идея интересная, но воплощение никудышное. Или уж бастионы следовало сделать выше и просторнее, или башни срезать на пару сажен – а так выбитые при бомбардировке камни сыпались прямо на головы турецким топчиларам. Отрикошетившие или лопнувшие ядра падали туда же. А когда одна из башен рухнула, обороняющихся засыпало к чертовой матери. Если я уделил осаде больше недели – то единственно потому, что ожидал подкреплений. Идти на штурм, не имея должного превосходства и подставив спину крутящимся в степи татарам было бы слишком опрометчиво.

Наконец, полки второй очереди приплыли из Азова. Еще сутки сильного обстрела (не просто сильного, но и точного) – и мы ворвались в город сразу с двух направлений. Апраксинская дивизия – через Кайгадорские ворота, принцева – через пролом неподалеку от Троицкой башни. Упрямый Керим-ага, комендант турецкий, даже теперь не стал просить милости, а бросил свои резервы в бой на улицах. Вооруженные жители, из магометанской части народонаселения, почти не уступали в стойкости янычарам. Продвижение наше застопорилось. Но ненадолго: на сей вражеский ход у меня заранее был готов ответ. Штурмовые партии, числом до роты, с одной или двумя легкими пушками, не давали туркам установить прочную оборону. Заборы и стены домов проламывались ядрами, улицы и крыши очищались картечью. Артиллерия в городе, при умелом использовании оной, прямо-таки творит чудеса. К вечеру за неприятелем осталась одна лишь цитадель.

Будь против нас только пришлые воины, Керим сумел бы, пожалуй, заставить их драться до конца. Однако, вооружив местных единоверцев, он создал условия для возникновения крохотной трещинки в монолите своей обороны – а такой оказией грех не воспользоваться, вбив клин раздора во вражеские ряды. У здешних в городе были семьи. Из-за них у ворот цитадели уже случилась драка местных с янычарами, кои пытались оградить гарнизонные запасы провианта от нашествия бесполезных в бою ртов. Теперь даже те, кому повезло пропихнуть своих баб и ребятишек вовнутрь, не могли не понимать, что продолжение штурма угрожает смертью им всем. Солдат, разгоряченных боем, бывает очень трудно удержать от излишней жестокости.

Поэтому предложение о сдаче я сделал во всеуслышание, через глашатая – ну, то есть, попросту приказав выбрать из пленных самого горластого и поставить его на площади между главной городской мечетью и надвратной башней Бизаньо. Выкрикивая, что есть силы, сказанные вполголоса штабным толмачом слова, он довел до сведения защитников крепости, что паша неверных готов отпустить их всех на волю, с чадами и домочадцами, под единственное условие: уйти с крымского берега. Куда угодно, хоть к татарам в степь, хоть через море в Анатолию. После заключения мира желающие смогут вернуться в родной город – но никак не ранее, ибо житель, взявшийся за оружие, подлежит всем правилам, касающимся вражеских воинов.

Наутро, когда переменившие позицию осадные пушки начали обстрел довольно-таки хлипких башен цитадели, среди турок произошло замешательство. По-за стеной слышались звуки боя, в том числе ружейная пальба. Пока врагу не до нас – надо такой удачей пользоваться! Велел егерям прижать огнем тех, кто на стенах, а саперам тем временем вышибить порохом ворота. Когда створки, в лиловом пламени и грохоте, улетели вовнутрь, а дымное облако еще не успело развеяться – из дыма толпою хлынули турки. Вылазка?! Нет! Вместо лихой атаки, неприятели падали на колени, а иные и вовсе ничком, закрывая головы руками.