Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

НАЧАЛО КАМПАНИИ

Март на Босфоре не часто балует теплом. Остывшее море хранит зимнюю прохладу, и свежий бриз вовсе не так приятен, как в июле. Но в этот день громадные толпы зевак не обращали внимания на холод, любуясь могучими кораблями, медленно и величаво выплывающими на морской простор. Сначала две длинных галеры вывели на буксире из Халича флагман – «Чифте-Аслан» о ста десяти пушках, следом – еще один трехпалубник: «Тавуз-и-бахри», то бишь «Морской павлин». Дальше тянулись семь или восемь «кебир-калионов», сиречь больших кораблей, и десяток «сагир-калионов», то бишь малых. Примерно полдюжины оставались в заливе неснаряженными, включая два стопушечных гиганта. Эта часть османского флота, если на что-то и годилась, могла быть введена в действие лишь после длительных и дорогостоящих работ.

Вот флагман, освобожденный от буксирных канатов, поднял паруса и начал огибать возвышенный мыс, увенчанный султанским дворцом. За ним выстроилась ровная кильватерная колонна. Словно гром небесный, прозвучал салют в честь халифа: грозное предупреждение неверным, посягнувшим на достояние магометан. Вослед «Чифте-Аслану», салютовали и все прочие корабли. На холме, где среди зелени пряталась резная каменная беседка, скрывающая от нескромных взглядов небесную красоту благочестивых жен султана, в просветах мелькало что-то белое. Наверно, обитательницы сераля, повинуясь воле Всевышнего, одарившего женщин неугомонным любопытством, смотрели на прекрасное зрелище. Может, и сам наместник Пророка изволил взирать, утомленный ласками надоевших прелестниц…

Чудовищный грохот расколол небо. Казалось, конец света пришел. На месте величественного «Чифте-Аслана» воздвигся гигантский огненный столп, тут же превратившийся в непроницаемо плотную тучу дыма. Потом на город стали падать обломки. Мачта с обрывками такелажа вонзилась, как великанское копье, совсем рядом с беломраморной купальней гарема. Благочестивые прелестницы визжали в смертельном ужасе, султан… Аллах его знает. Думаю, тоже не остался равнодушным.

Конечно, мои шпионы не передали подробностей дворцовой жизни в Топкапы – однако сие легко вообразить. Крюйт-камера стопушечного корабля вмещает больше тысячи пудов пороха: при взрыве столь мощного заряда вокруг воцаряется ад.

От «Чифте-Аслана» остались щепки. «Павлин» уцелел, но сильно пострадал: ему снесло две мачты из трех, в корпусе открылись множественные течи. Погиб сам глава флота Эльчи Мирахор Мустафа-паша. Судьбу своего начальника разделили тысяча с лишним матросов и триста морских левендов-абордажников.

Настроение толпы мгновенно переменилось, от радостного к злобно-подозрительному. Что это: случайное ли несчастье, или коварный замысел врагов? Город гудел от разговоров, как гигантский улей. Кораблям велено было вернуться в гавань и оставаться там впредь до указа. Но не успели они расположиться в Золотом Роге, как еще один взрыв потряс османскую столицу: ужасный, страшной силы! Взорвался семидесятипушечный «Золотой век». Теперь все поняли: измена! Змея предательства вползла в святая святых! Проклятые греки: среди матросов их едва ли не половина!

Возражения моряков-христиан, что их единоверцы погибли вместе с магометанами от коварства неведомых злодеев, могли иметь действие лишь на здравые и рассудительные умы. Но взбудораженная бешеными проповедниками городская чернь руководится только зверской природой своею, ума же в ней не обретается вовсе. Когда ночью грохнуло еще раз, и к небу взлетели останки «Ифрита» – плотину прорвало. Народ, не веря начальникам, взял дело отмщения в свои руки. Из немалого числа служивших на кораблях или в терсане греков почти ни одного не осталось: кто бежал, кто спрятался, кого убили. Иные под пыткой признавались, что это они по сговору со знаменитым Шайтан-пашой подложили адские машины. Несчастные лгали: из моих людей никто в лапы туркам не попался. Османские власти, однако ж, верили. Или делали вид, что верят. Надо же кого-то бросить толпе на растерзание, чтобы самим не пострадать.

Кстати, по поводу адских машин. С кораблей выгрузили весь порох, обшарили все углы, простучали в крюйт-камерах каждую доску – воспламенителей так и не нашли. Открыли пороховые бочки, проверили каждую – опять пусто! Совсем уж было собрались вернуть сию амуницию на место, как палата, в коей она хранилась, взлетела в воздух вместе со всем содержимым и с лучшими пороховых дел мастерами, какие только в Константинополе нашлись. Приятель мой Ахмед-паша Бонневаль уцелел чудом.

После этого даже и магометан, при всем внушаемом их верою фатализме, оказалось не так-то просто принудить к морской службе. Страшно было: одно дело встретиться с врагом в бою, где имеются шансы выжить при любом исходе; совсем другое – неминуемая погибель в достойном преисподней фейерверке.

Получив известия о сем блестящем успехе, я поспешил обрадовать Бредаля:

– Петр Петрович, пляши! Море наше!

Норвежец прочел расшифрованную депешу, сдвинул парик и почесал затылок:

– Не торопись, Александр Иванович. Неприятели потеряли только три корабля. Ну, пусть четыре: «Павлин», полагаю, не скоро исправят. Преимущество все еще у турок, хотя не столь значительное, как раньше.

– Нет у них никакого преимущества! Потому что без греков… Как они маневрировать-то будут? Согласно давней османской традиции, матросов-магометан по преимуществу готовят к абордажу и пушечной пальбе, а с парусами управляются христиане. Вовсе не утверждаю, что разделение сие абсолютно, однако в ближайшую кампанию турецкий флот будет в маневре куда как плох. Пожалуй, хуже нашего. Если его и выпустят в Черное море, то далеко не полным составом. На полный моряков не найдут. А если еще Мишуков с Медитеррании подсобит…

– Я Захара Даниловича давно знаю. При Петре Великом вместе служили. Не стал бы на него рассчитывать.

– Посмотрим. Советчики у него теперь есть, побойчее самого адмирала.

– Безнадежно. Его не прошибешь.

– Ну и Бог с ним. Так справимся. Резня христиан сказалась не на одних корабельных командах: терсане, сиречь адмиралтейство турецкое, лишилось лучших мастеров. Новых обучить или найти – дело небыстрое.

– Александр Иванович, а тебе тех греков не жалко?

– Которые султану против России служили? С какой стати?! Они сами выбрали свою судьбу. Когда в баталии ты станешь палить по вражеским кораблям, твои ядра будут ли разбирать, кто там какую веру исповедует? Эти лукавцы хуже магометан: те честно стоят за своего пророка и его учение, христиане же турецкие оправдываются тем, что служат неволею. Ложь сие! По закону, иноверцы платят джизью – а от обязанности стоять за султана с оружием в руках избавлены. Корысть, вот что держит их в рабстве.

– Прости, не хотел тебя задеть.

– Да я не обижаюсь. Всего лишь хочу, чтоб ты понимал одну простую истину. Лоб в лоб, грубою силой, нам осман не одолеть. Ну, разве очень большой кровью. Действовать против них надо с умом – и коли есть возможность внести раскол и разделение во вражеские ряды, всенепременно этим пользоваться. Прошлогодним успехом в Крыму мы наполовину обязаны татарам, кои не шибко хотели с нами воевать. При взятии Кафы могли потерять втрое больше народу, если бы местные турки не взбунтовались против Керим-аги. И вот теперь: когда б не резня в терсане, османский флот явился бы в полной силе и загнал тебя на азовские мели.

– Ну, это им дорого бы встало.

– Не дороже того, что стоит власть над морем. А ежели от моих действий пострадал кто-то невинный, этот грех – обыкновенный для военачальника. Никакая война без того не бывает. Насколько сие отяготит мою генеральскую душу, только наше со Вседержителем дело.

– Не смею вмешиваться в дела столь высоких особ. Полагаю, теперь возможно определить задачи флота на ближайшую кампанию?

– Да, теперь можно. Собственно, уже прошлым летом в конференции у государыни обсуждались две вариации сией пьесы: одна с турецким преобладанием на море, другая – с нашим. Та, которую мы ныне будем разыгрывать, гораздо интересней. Вот смотри: в Понте Эвксинском и его окрестностях имеются два ключевых пункта, на кои опирается все обеспечение турецкой армии. Константинополь с проливами нам пока, увы, не по силам; остается…

– Устье Дуная?

– Оно самое. Первое, что требуется от тебя – весь Азовский флот, парусный и гребной вместе, перевести к руинам Очакова, дабы соединиться с Днепровской флотилией.

– А оборона Керченского пролива? Одних береговых батарей для сего недостаточно.

– Самые ветхие прамы и галеры, которые в море вести боязно, можешь у Керчи оставить. Моряков на них не трать: возьмем солдат из крепостного гарнизона. В двух верстах от берега – справятся как-нибудь. По приходе к Очакову, гребные суда и часть малых парусных заберу для перевозки войск, артиллерии и припасов, а корабельный флот должен будет закрыть туркам доступ в северо-западную часть моря. Надо защитить двухсотверстную линию между Кинбурнским мысом и устьями Дуная. Справишься?

– Да, Ваше Высокопревосходительство.

– Корабли, понятно, под твоею командой. Гребная флотилия поручена графу Петру Салтыкову. Сие решено в Санкт-Петербурге и обсуждению не подлежит. Но неплохо бы его подпереть опытным помощником, знающим здешние воды. Да не таким, которого отдать не жалко.

– Капитан-командор Несвицкий годится?

– Князь Михаил Федорович? Вполне! Спасибо, что не жадничаешь. Понимаю, что такой дельный офицер и самому нужен.

– Флотилию жаль. Армейцы дубиноватые оную погубят.

– Где уж нам до флотских архистратигов…

Долгие сборы не требовались. Войска стояли в полной готовности, ожидая только приказа. Из Троицкой крепости на Таганьем Рогу, из переполненного солдатами Азова, из ближних донских городков потянулись галеры, кончебасы и дубель-шлюпки. Казаки, по старинке, плыли на непрочных, но легких на ходу стругах. От Анненхафена, служившего исключительно корабельной гаванью (после того, как Троицк отдан был галерникам), караван сопровождали восемь линейных кораблей, включая свежепостроенный шестидесятишестипушечник «Святой Илья». Другая половина линейного флота зимовала в Кафе; в Азовском море оставили только ту часть, которая нуждалась в исправлении корпусов и рангоута после прошлогоднего, недоброй памяти, шторма.

Такое же движение началось на Днепре: снялся с зимних квартир корпус Румянцева. Пехота шла водою, кавалерия – берегом. Половодье стремительно несло чайки и дощаники, давая возможность пройти пороги с опасностью, но без чрезмерных трудов. Тяжелые прамы и галеры ждали у Хортицы: этим судам выше по реке ходу не было.

Меня беспокоило, не опоздают ли румянцевские к пункту рандеву – однако ж, вышло наоборот: сам позадержался. А дело в том, что полуразрушенная старинная крепость Чембало, прошлой осенью стоявшая пустой и доставшаяся нам без боя, теперь оказалась занята турками. Не вижу в том ни малейшей своей вины, понеже оставлять гарнизон в месте, коммуникацию с коим флот не гарантировал, было бы слишком опасно. Ведь никто не мог знать заранее, сумеют мои люди в Константинополе нанести серьезный урон вражеской морской силе, или погибнут ни за грош. Могло выйти и так, и эдак.

Ну, а турки заведомо ни о чем подобном не думали, уверенно рассчитывая на превосходство своего флота. При таком положении их эскадра, стоящая в Чембальской или Инкерманской бухтах, сделала бы невозможной морскую коммуникацию между восточной и западной частями русских владений. Да и в борьбе за господство над Крымом это был сильный аргумент. Ныне, после катастрофы в Босфоре, все переменилось. Османы поспешили вывести корабли из сей гавани еще до нашего появления. Но крепость не бросили. Видимо, надеялись отсидеться.

Чембальская фортеция стоит на горе и неприступностью больше обязана природе, нежели человеческому искусству. Со стороны моря берег скалистый. Вход в бухту извилистый, узкий и насквозь простреливаемый. Кроме бухты, высадиться можно лишь в нескольких верстах к востоку; но и там придется карабкаться в крутую гору по промытым водою расщелинам, растянувшись цепочкой и подставляя головы вражеским стрелкам. Ввиду сих особенностей, туда я послал донских казаков, подкрепив оных егерскими ротами, собранными со всех полков. Отряд на лодках для атаки со стороны бухты приготовил, но велел ждать до совершенного подавления турецкой артиллерии. Бомбардирские кечи с тяжелыми мортирами отдали якоря и нацелились на береговые укрепления. Для отвлечения вражеского огня от сих грозных, но уязвимых суденышек линейные корабли легли в дрейф перед крепостью, потчуя турок бортовыми залпами примерно этак с полуверсты. Каленых ядер неприятели почему-то не приготовили, а простыми, чтоб нанести существенный вред таким громадинам – так, пожалуй, целый день надо палить. Кто же им даст этот день?! Уже через пару часов береговые батареи почти умолкли. Вскоре из-за горы на норд-осте высоко в небо взлетела сигнальная ракета. Замечательная инвенция Корчмина! Сие означало, что казаки вышли на гребень прибрежных гор и готовы атаковать крепость с тыла. Как уговорено, велел запустить ответную ракету – и одновременно отдал приказ засидевшимся в шлюпках батальонам. Сам перешел на скампавею, чтобы следовать в арьергарде гребных судов: с моря место высадки не видно, и управлять боем не получится. Словно комариный рой, лодочная мелюзга вышла из-под прикрытия кораблей и потянулась в тесную горловину. Несколько уцелевших вражьих пушек ожили, без промаха пуская чугунную смерть в сплошную массу человеческой плоти, едва прикрытой тонкими досками… Сердце сжалось болезненно. Ощущение, словно бы гребущие изо всех сил солдаты – часть моего собственного тела, и каждый выстрел приходится в него. Что делать – войны без жертв не бывает! Живые наддали, сгибая весла: главное, не дать туркам перезарядиться! Вот самые быстрые уже в бухте, вот они у берега, выпрыгивают из лодок, строятся в линию… Все, теперь их не сбить! Несколько ядер, пущенных топчиларами вразнобой: одни по лодкам, иные по кромке берега – находят неизбежные жертвы, но бессильны остановить атаку. В зрительную трубу видно, как офицеры командуют в своих ротах, ведя огонь плутонгами; увешанные тяжелыми сумками гренадеры поджигают запальные трубки и закидывают смертоносные чугунные мячики за древнюю крепостную стену. Ветхие куртины местами осыпались: может, азиатская лень, а может, просто нехватка времени воспрепятствовали врагам исправить оные. Штурмовые лестницы еще не успели подтащить к стенам, а в двух или трех местах наши уже ворвались внутрь! А что же казаки?! За гребнем не видать, что делается на другой стороне. Хотя нет, вон! Дальняя башня, где вилось зеленое знамя – теперь там мелькает что-то белое!

Приказываю галерному капитану править к берегу – но, войдя в крепость, вижу, что опоздал. Озлобившись за разорванных пушечными ядрами товарищей, солдаты всех турок перебили. Пришлось поругать, конечно – как же без этого… Для знания, что затевают враги, надобны пленные – а они всех багинетами! Последнее время шпионов на той стороне у меня убыло: многим пришлось спасаться бегством.

Взял-то я Чембало единым днем – но для того, чтобы с русским гарнизоном сей фортеции не приключилось то же, что с турецким, пришлось на неделю задержаться. Сделать хотя бы временные полевые укрепления: не по генуэзским образцам трехсотлетней давности, а по военной науке нынешнего века, дабы не так легко было взять. Потому и прибыл к очаковским развалинам, когда из румянцевского корпуса лишь самых нерадивых медлителей все еще ждали. Да еще восемь драгунских полков моего корпуса, ведомые Левашовым, не успели переправиться с Кинбурна. Старик берег коней и не пускал их вплавь, а возил через лиман дощаниками. Вода и впрямь была весенняя, ледяная.

Устроил общий смотр – что ж, неплохо. Вся армия единокупно, в пятидесяти с лишним тысячах – даже не сила, а силища! Было немного жаль, что придется ее опять разделить. На военном совете именно это вызвало наибольшие разногласия.

– Господа генералы, вам должно быть уже известно, что чаемое турками окончание персидской войны поныне ими не достигнуто. Мятеж в Грузии, затеянный ксанским эриставом Гиви Амилахвари, перешедшим из-под шахской власти на сторону турок, втянул османское войско в затяжные, хотя и мелкие, столкновения с многочисленными вассалами Надира. Две сильных армии персиян стоят в Дербенте и Мосуле, угрожая новым походом: одна под предводительством самого шаха, другая – его сына Насраллы.

– Вот уж имечко, – вздохнул кто-то из генералитета, – воистину Бог шельму метит…

– Какой ни есть, а союзник. Вместе с батюшкою, сей юноша не позволяет султану Махмуду употребить против нас превосходящие силы, как тот надеялся, когда объявлял Российской империи войну. По новейшим сведениям о неприятелях, войска в европейской части владений Порты примерно равночисленны нашим и заведены в крепости на молдавской границе. Дополнительные силы султан собирает под Адрианополем, но им до готовности далеко. Месяца три-четыре, самое меньшее. Может, и пять: все зависит от французских субсидий. До этого, насколько можно судить, османы предполагают обороняться, всячески укрепляют города на Днестре и ждут, что мы их будем атаковать. Лучше, если эти ожидания так и останутся напрасными. В меру возможного, конечно.

– Ваше Высокопревосходительство предлагает бездействие?

– Я же сказал: в меру возможного. Увлечься осадами означало бы растратить силы, и ко времени подхода новонабранной турецкой полевой армии, чего следует ожидать в конце лета, потерять имеющееся ныне преимущество. Из четырех главных днестровских крепостей вполне достаточно взять одну, причем расположенную на фланге.

– Ак-Кермен?

– Именно так. Миних прошлый раз начал с Хотина, однако сейчас путь к нему через польскую Украину недоступен. Король Август готов нас пропустить лишь под обещание защитить его от пруссаков. Ея Императорское Величество сей алианс за благо не почитает. При заключении подобного трактата, две отдельных войны слились бы в одну: вообразите коалицию Британии, Венского двора, Персии и России против Франции, Пруссии и Порты. Слишком громоздкая выйдет махина, подверженная великому множеству не зависящих от нас влияний. Война неизбежно получится затяжной, чего мы в силу денежных причин позволить себе не можем. Атаковать южный фланг побуждает еще и то обстоятельство, что из находящихся перед нами крепостей Ак-Кермен – слабейшая. Даже в Сороках вокруг допотопного замка возвели бастионную линию, хотя плохонькую. А здесь – ничего. Явно, что на поддержку с моря закладывались. Теперь положение перевернулось, и морем владеем мы: не знаю, надолго ли, но владеем. Нельзя упускать сей авантаж! Одновременно следует занять городки в устье Дуная…

Вот тут-то и начались споры. Румянцев возразил, что лучше в обоих местах действовать полною силой – и последовательно. Я настаивал на одновременном нападении:

– Обложение Ак-Кермена даст предупредительный сигнал гарнизонам дунайских городков. А это не столько крепости, понеже укрепления там никуда не годные, сколько провиантские и амуничные магазины. Если османы успеют вывезти в безопасное место содержимое амбаров, атака сия теряет смысл.

– Разделение армии грозит затяжкою осады. Турки могут снять гарнизоны других крепостей и угрожать осадному корпусу.

– Коли осмелятся, это будет праздник: выманить неприятелей в поле и там разбить – гораздо лучше, нежели выковыривать из-за тяжелых укреплений. Меньше людей потратим. Повторю, что численного перевеса враги не имеют, а в равных силах мы их всегда одолеем. Не скажу, что легко – но одолеем.

– В прошлую войну цесарцы тоже так думали. Да вышло иначе.

– Тогда бошняки сражались с цесарцами у себя дома и в полной мере использовали преимущества такого положения. Не думаю, чтобы татары буджацкие сумели повторить сей успех. Степь – не горы. Кстати, диспозиция османского войска раскрывает ход мысли его начальников: они тоже готовятся к прошлой войне. Ждут от нас примерно таких же действий, какие видели со стороны Миниха в кампании тридцать девятого года. Не дождутся. Впрочем, давайте выслушаем все мнения, начиная с младших по чину.

Конечно, можно было обойтись без совета – но сие генералитет воспринял бы как неуважение и мог затаить против меня обиду. Кроме того, непонимание и разномыслие между участниками любого предприятия лучше бывает обнаружить заранее, когда все еще поддается исправлению. В бою объясняться будет поздно. К тому же, не всех подчиненных генералов я знал достаточно хорошо. Половину из них составляли мои ровесники, с коими вместе начинал службу при Петре Великом; Леонтьев так и старше, хотя для своих лет все еще удивительно бодр и крепок. От старичков понятно, чего ждать. А вот которые выдвинулись при Минихе… Наблюдать за чьими-то действиями со стороны – одно, а иметь этого человека под своим руководством – совсем иное.

Вопреки ожиданию, меньше всего загадок относительно собственной сущности задавал самый титулованный из них. Петр Август Фридрих Гольштейн-Бекский, пятый сын мелкопоместного немецкого герцога (ежели считать сестер, так и вовсе десятый ребенок) являл собою живой пример нищеты, в какую ввергает знатные фамилии чрезмерная плодовитость. До престолонаследия сему отпрыску было, как до Луны, из семейных доходов доставались жалкие крохи, посему любящие родители постарались как можно раньше, с нежных лет, пристроить дитя офицером в гессенскую армию. Там он дослужился до полковника. Во время польской войны принят был у нас тем же чином. Воюя против турок и шведов, благополучно дорос до генерал-поручика; показал себя простым и честным служакой, звезд с неба не хватающим, но надежным. И то сказать: будучи сорока восьми лет, тридцать пять из них принц отдал Марсу, и не ради одной только славы, потому как жил жалованьем. Сейчас меня полностью поддержал: во-первых, убедившись в правильности расчета; во-вторых, в надежде отличиться под моим началом и получить заслуженную награду.

Другой иноземец, Джеймс Кейт, был более хитрозакрученной особой. Наши с ним жизненные пути и прежде несколько раз пересекались. Принадлежа к высшей шотландской знати, он совсем еще молодым человеком участвовал в якобитском бунте пятнадцатого года. После подавления оного, лишившись титулов и поместий, жил изгнанником в Париже и занимался науками. Там мы с ним и встретились первый раз: я состоял в свите Петра Великого, он же, в числе прочих шотландских рефюжье, получил предложение государя вступить в русскую службу. Но отказался – потому как был восторженным поклонником Карла Двенадцатого и не желал против него воевать. Вместо этого предложил свою шпагу испанскому королю. Оборонял Сеуту от марокканцев, безуспешно осаждал Гибралтар под командою графа де ла Торрес. Претерпев конфузию от бывших соотечественников, решился-таки отправиться в Россию и по протекции моего покойного друга, герцога Лирийского, получил генерал-майорский чин. Это было еще до Анны – поэтому нам с ним довелось познакомиться ближе. Но только во время мира: сражаться рука об руку случай не представился. В последующих войнах Кейт служил с отличием и вполне заслуженно сделался полным генералом. По замирении с турками некоторое время был наместником в Малороссии, успешно выполняя обязанности упраздненного гетмана. Однако полного доверия не внушал.

Почему, спросите вы? Виноват мой старый приятель Жан Теофил Дезагюлье: ведь это он создал «общество вольных каменщиков», как-то неожиданно быстро пронизавшее своими тентаклями всю Европу. Измена правящей династии не поставила Кейта во враждебные отношения с лондонской ложей: он принят был в полноправные члены оной, а в скором времени назначен «великим провинциальным мастером» в России. Будучи о том уведомлен от своих лондонских друзей, я занял нейтральную позицию: любить мне сих «каменщиков» не за что, но как-нибудь использовать в будущем – Бог знает. Может, и доведется. Сам «провинциальный мастер» надобен безусловно: людей, способных управить в бою хотя бы дивизией, у нас очень мало; а умеющих делать это хорошо – и вовсе наперечет. По пальцам пересчитать возможно. Упомянув в разговорах с шотландцем знакомых членов ложи и пару раз поименовав Всевышнего «Великим Архитектором Вселенной», намекнул о своей близости к пресловутому обществу. Но далее обозначил дистанцию: дескать, невместно в тайной иерархии подчиняться тому, кто по государственным установлениям ниже. Кейт, будучи со мною в равном чине, значительно уступал по сроку производства, а главное – по степени приближения к императрице.

После сих бесед, генерал вел себя подчеркнуто лояльно; но в эвентуальной ситуации, когда армейская субординация и воинский долг потребуют одного, а масонские правила или якобитские убеждения – другого, я бы за него не поручился. На совете, впрочем, никакого внутреннего конфликта он не испытал и даже высказал ряд существенных аргументов в мою пользу. При этом и с Румянцевым не поссорился: молодец, ей-Богу! Вообще, умными людьми руководить труднее – но и результатов можно достичь гораздо лучших, нежели с обыкновенными исполнителями.

Больше всего сомнений вызывали два самых молодых генерала (молодых весьма относительно: обоим было слегка за сорок), принадлежащих к семействам, имеющим родственные связи с царской фамилией. Это были Степан Апраксин и Петр Салтыков. Оба скорее царедворцы, чем воины. Отец Апраксина, двоюродный брат Петра и Федора Матвеевичей, умер очень рано, и вдова не придумала ничего лучше, как выйти замуж за Андрея Ивановича Ушакова. Степушка воспитывался в доме дяди, но и отчим (не имевший родных сыновей, а одну только дочь) принимал участие в судьбе пасынка. Двойная протекция помогла ему сделать быструю карьеру. В предыдущую турецкую войну Миних, желая угодить Ушакову, взял Апраксина к себе дежурным генералом и писал императрице превосходные отзывы о нем. Фельдмаршал нагло врал государыне: Степан Федорович всегда был очень ленив, способностей же не имел ни к чему, кроме придворных интриг. Уже за содействие продвижению сего офицера, Миниха стоило сослать в Пелым. После восшествия на трон Елизаветы Апраксин вычислил, что одного Ушакова для дальнейшего благополучия будет мало, и умел подружиться с Алексеем Петровичем Бестужевым. Пожалуй, в какой-то момент, в самый разгар ожесточенной схватки с Шетарди, от него была отечеству некая польза. Даже, скажу честно, немалая. А вот в армии… Совершенно очевидно, что Бестужев с Ушаковым навязали мне своего клиента в шпионы; императрица же, верная правилу блюсти баланс между придворными партиями, сочла полезным поставить рядом с графом Читтановым фигуру другого цвета. Как будто на шахматной доске. Из сего следовало, что дивизия Апраксина постоянно будет нуждаться в моих собственных трудах по управлению оной, а о любых упущениях по армии очень скоро узнают в столице. Что ж: розы не растут без шипов, а должность главноначальствующего генерала всегда и неизменно бывает отягощена подобными (а то еще и худшими) обстоятельствами.

Подобным же образом, Петр Семенович Салтыков обязан был своим возвышением родственным связям. Только еще более высоким. Императрица Анна Иоанновна, Салтыкова по матери, полностью доверяла лишь своим курляндским и ливонским прислужникам, а из русских – исключительно родственникам. С четырнадцатилетнего возраста юный Петя пребывал во Франции, где изучал, по указу государя, морское дело. Уж не знаю, какими уловками сей «вечный гардемарин» ухитрился застрять на чужбине без малого на двадцать лет и вернуться после коронации Анны. Служить причислен был не во флот, как можно бы предполагать после столь длительной учебы, а капитаном в гвардию, потом (почти сразу) – ко двору в камергеры. Чин, равный армейскому полковнику. Когда же началась война в Польше, попросил государыню о переводе в армию – и удовлетворен был с лихвою, то бишь с повышением. Вот так, почти не видавши воинской службы, Петр Семенович скакнул сразу в генерал-майоры. Как он там служил – Господь ведает. Кто стал бы отзываться неблагоприятно о родственнике самой императрицы? Не зная военное дело «с фундамента», как требовал его коронованный тезка, при смене власти он был, казалось, обречен: тем более, что в ночь елизаветинской революции находился во дворце, исполняя должность дежурного генерал-адъютанта, и в силу этого попал под арест.

Однако род Салтыковых славится умом. Быв приведен пред вновь восшедшую императрицу, генерал пал на колени – и обрел прощение. Полное, с сохранением чина. В шведскую войну командовал галерной флотилией – да настолько успешно, что получил в награду золотую шпагу с бриллиантами. И вот поди теперь угадай: хватит ли его французской учености и природного смысла, чтобы одолеть турок, или же недостаток полноценного воинского опыта приведет к позорной конфузии? Одна надежда, что сам буду рядом и смогу за ним приглядеть.

На совете оба хитреца попытались высказаться уклончиво: чтобы, так сказать, ни нашим, ни вашим. Но я очень пристально смотрел на них. Без нажима. Пожалуй, даже ласково. Однако поднаторевший в плетении словес Апраксин почему-то начал сбиваться, и пришлось оборвать безнадежно запутанную нить его рассуждений:

– Степан Федорович, будь любезен изъясниться, за какую ты все же резолюцию: атаковать неприятелей в двух пунктах одновременно, или в одном, но всеми силами?

– В обоих, и всеми силами!

Дружный смех участников совета, независимо от предпочитаемых мнений, слегка ослабил висящее в воздухе напряжение, а паркетного героя смутил. Он попытался перетолковать сказанное, и вышло в пользу одновременной атаки Ак-Кермена и дунайского устья. Салтыков и впрямь оказался умнее: этому хватило одного иронического взгляда, чтобы прекратил валять дурака. В конце концов, не так уж трудно понять: главноначальствующий генерал, ежели только пожелает, всегда найдет способ погубить репутацию любого из своих подчиненных. Ну, а поскольку Левашов и фон Штофельн участвовали в составлении моего плана еще на самой ранней стадии, и почитали его отчасти своим, то большинство оказалось за мною. Румянцев и сам не стал без смысла упорствовать, а постарался выторговать в обмен на уступку добавочную артиллерию и резервы. Изрядную часть требуемого я ему дал, и после жаркого спора воцарился на земли (то бишь на совете) мир и в человецех благоволение. Один только из присутствующих продолжал незаметно, как ему казалось, кидать на меня враждебные взоры: сын командира второго корпуса, полковник Петр Александрович Румянцев. Не по чину бы ему здесь присутствовать, да не хотелось усугублять из-за пустяка противоречия с его отцом. Держит отпрыска рядом с собой, за адъютанта – ну и Бог с ним. Хотя, чей это отпрыск, еще неизвестно. Слушок гулял, будто бы он от Петра Великого. Я сему не очень-то верю. Что его матушка была царской любовницей, как до замужества, так и после оного – известно; только ко времени предполагаемого зачатия государь был уже болен столь тяжко, что совсем забыл о плотском грехе. А если оставался еще на что-то способен, то без надежды на потомство. Его законная супруга, крепкая и годная к продолжению рода женщина, прежде почти беспрерывно ходила беременной, но лет за пять до того – перестала.