Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

Сия тактика не преминула дать результат. У турок много нарезных ружей с хорошим, метким боем; но все они староманерные. Заряжать притомишься. Несколько минут – и пальба делается столь редкой, что крепкая выучкой пехота может ею просто пренебречь. Пехотная же фузея позволяет давать до четырех выстрелов в минуту, и на удалении меньше ста шагов, да по плотной толпе, очень даже неплохо бьет! Я всегда был поклонником нарезного оружия, но не стану отрицать, что гладкий ствол тоже имеет свои сильные стороны. Надо лишь уметь ими пользоваться.

Первые ряды неприятельские оказались выкошены в считанные минуты. Отдам должное мужеству врагов: сия потеря не обратила их в бегство. Напротив, они кинулись вперед, чтобы перевести бой из огневого в рукопашный, в надежде на честную сталь, привычную последователям Магомета. Не тут-то было: плотный строй, ощетинившийся длинными багинетами на двухаршинных фузеях, клинком не вдруг достанешь. Кое-где отважные сорвиголовы, ценою собственной жизни, проложили своим товарищам путь через первую шеренгу, – но вторая и третья с размеренностью железной машины перемололи прорвавшихся. Были потери и у нас, особенно в первые минуты. Не чрезмерные, хотя весьма болезненные. Непропорционально много выбили офицеров, как часто бывает при использовании винтовок. Юному полковнику Румянцеву продырявили пулею шляпу и оцарапали руку ятаганом: и впрямь, дуракам везет. Впрочем, храбрости у него не отнимешь, а поумнеть… Не убьют – так, авось, успеет. Сам в его возрасте, коли сказать честно, был не лучше.

Баталия шла тяжело. Турки держались и не сдавали позиций, временами переходя в атаку. Фортуна склонялась то на одну, то на другую сторону, по мере вступления в бой дополнительных сил. Ни хаоса, ни медлительности у противника в сем не наблюдалось. Похоже, Али-паша все же обучил своих подначальных четкому и быстрому маневру – когда только успел, лекаришка?! У нас дивизия Апраксина изрядно припоздала против расчетного срока, так что преимущества в скорости маршей, пожалуй, не было вовсе. Егерские роты сам же раскидал для защиты и прикрытия переправ. Собрать их в один момент возможности не обреталось. И все же, еще один верный козырь в запасе наличествовал.

Левашова я заранее предупредил, чтобы в борьбе с вражеской конницей не увлекался сверх меры. Буде получится отогнать ее и рассеять – сразу же перенацелить пушки на турецкую пехоту. Теперь, пользуясь мобильной артиллерией скорее как пугалом, нежели как действительным оружием: стоило оную снять с передков, испробовавших картечи спахиев будто ветром сдувало, – наш главный кавалерийский начальник очистил место для батареи. Но почему-то медлил ее развернуть.

– Измайлов!

Адъютант выпрямился в седле:

– Слушаю, Ваше Высокопревосходительство!

– Скачи к Василию Яковлевичу. Пусть он, как было условлено, артиллерию ставит янычарам во фланг. Всю и немедля, без малейшей задержки!

Офицер помчался… Только я уже видел, что зря. Не успел он проскакать и половины пути, а упряжки уже двинулись. Да еще как двинулись! Галопом! Пушки – галопом! Полсотни легких орудий, одно за одним, подлетали на картечный выстрел и, крутанувшись на месте, изрыгали смертоносный чугун. Закопченные канониры метались, словно черти в аду; пороховой дым не успевал рассеяться, били вслепую… Наплевать! С такой дистанции промахов не бывает! Наша пехота на левом фланге подалась назад, чтобы не попасть под свою же картечь. Турки… Турки, похоже, растерялись. Кто-то рванулся вперед, вообразив, что это их пушки и что неверные, наконец, отступают; этих очень быстро разубедили. Кто-то пал на месте, так и не успев ничего понять. Большинство же предпочло бежать от обстрела, слишком смертоносного, чтобы даже самое бесстрашное войско могло его хоть короткое время выносить.

Как только турецкий фланг потерял прочность, я велел дать сигнал о прекращении огня. Однако вошедшие в раж канониры его не видели и долго еще продолжали палить. Наконец, их утихомирили. Пехота пошла вперед. Пошла, загибая линию «глаголем», или, как говорят французы, «en potence». Единожды сбитый с позиции неприятель нигде не мог уставиться и упереться; ретирадное движение передалось всей его линии. Идущие на сикурс подкрепления опрокидывались и сметались своими же. Отступление грозило перейти в бегство.

И все же, Али-паше достало предусмотрительности сохранить на сей случай достаточные резервы. А может, само так получилось. Его верные бошняки, коим я щедро пустил кровь при первой встрече с ними, чуть было не отказались идти в бой. По рассказам пленных, паша их еле уговорил – и то с кондициею, что на сей раз употребит в тылу, для охраны бродов на Рымне. Вот этот заслон и позволил туркам отступить в относительном порядке раньше, чем Левашов до них добрался. Али отошел до самой Яломицы, где у него был подготовленный к обороне полевой лагерь. Атаковать оный с ходу не представлялось возможным, по причине крайней усталости войск и значительного их расстройства. Виктория оказалась очень трудной.

Зато отрезанным в Молдавии неприятельским отрядам близкое будущее не сулило ничего, кроме всеконечной погибели. Пришло время расчета. Сулейман-паша, запертый в карпатской долине, решился на последнюю отчаянную попытку: от сдачи на дискрецию отказался и почел за лучшее пробиваться к своим через владения королевы венгерской. Какая-то часть его корпуса действительно вышла, но, скорее, меньшая. Остальные воины и почти все беглецы, следовавшие в обозе, рассеялись в трансильванских горах, где погибли от болезней и голода или были истреблены местными жителями. Гарнизоны днестровских крепостей, очутившиеся в глубоком тылу нашем без надежды на сикурс, напротив, пошли на соглашение и были отпущены, усилив собой главную турецкую армию. Генерал Михаил Иванович Леонтьев, заключивший сии капитуляции, стяжал не вполне заслуженную славу.

Я не горевал о похищении плодов моей победы. Умные люди поймут, где чья заслуга, похвалы же глупцов ничего не стоят. Имелись более вещественные приобретения. Еще при начале сих событий в европейских газетах появились известия, будто бы армия российской императрицы окружена османами на молдавско-валашском рубеже (Боже упаси, ни малейшей лжи: вражеские корпуса и в самом деле находились по разные от меня стороны). Когда бумаги русского военного займа, под влиянием панических слухов, упали в цене – мои агенты задешево их скупили. И снова продали, по получении верных известий об исходе Фокшанской баталии. Безо всяких кораблей, безо всяких рискованных путешествий – а полмиллиона приплыло! Причем, спекуляция эта не осталась единственной. Просто так сложилось, что она стала известна публике, вследствие болтливости одного из доверенных лиц.

Еще более ценным для меня даром сделалась опала Али-паши. Султан Махмуд не простил «сыну лекаря» неудачи. Живота, правда, не лишил, а отправил в ссылку на Родос. Его место занял возросший в недрах янычарского сословия Тирьяки Хаджи Мехмед-паша, известный выдающеюся даже среди янычар жестокостью и проистекающим из нее талантом понуждать подчиненных к трудам. Еще он славился нездоровым пристрастием к опиуму. Ожидали, что сей великий муж окажет достойный отпор неверным. Видимо, султан полагал, что надобна твердая рука, которая укрепит пошатнувшееся османское войско. Что же до головы – так это предмет второстепенный.

Надежды на нового сераскира недолго тешили публику. Пришли вести с востока – и вся держава османская содрогнулась от ужаса. Под Карсом и Мосулом Надир-шах и сын его Насралла-мирза почти одновременно одержали сокрушительные победы над двумя турецкими армиями. Русские и персияне подступали с разных сторон; шах опять хвастал, что скоро встретится с Шайтан-пашою на Босфоре. Остановить Надира было некому: левенды-наемники, составлявшие основу турецких сил в Азии, частью разбежались, частью находились в состоянии открытого бунта. Денег нет, воинов – тоже. Что с врагами надо мириться – хотя бы, для начала, с кем-то одним, – говорили уже на улицах Константинополя.

Надворный советник Вешняков, резидент наш при султанском дворе, некстати умер за пару недель до этих событий. Турки в сем нисколько не виноваты: Алексей Андреевич долго и неизлечимо болел. Печать близкой смерти столь явно его отметила, что даже нехристи пожалели вражеского посла и не заточили, как у них принято, в Семибашенный замок. Румянцев-старший, тоже наделенный дипломатическим характером, сидел в Киеве, мучимый грудною жабой. По всему выходило, что посольские дела выпадают исключительно на мою долю. Ну, вот и хорошо. Так хорошо, что даже не верится: сначала провести войну полностью по своему плану, потом по собственному же разумению заключить мир – заветная мечта любого военачальника. Да только не бывает сего: диавол непременно сунет в колесо Фортуны свой хвост и все испортит! Или нет? Попробовать, во всяком случае, стоит.

Под претекстом переговоров о размене пленных, отправил фон Реймерса в Силистрию. Сераскир принял лифляндца нелюбезно и даже с надменностью: будто не османская армия претерпела конфузию и нуждалась в унятии оружия для восстановления сил. Отход за Дунай, как предварительное условие перемирия, отверг с порога. Вкупе со сведениями из Города, сие пробуждало подозрения о склонности Порты учинить армистицию с Надиром, дабы с удвоенной силой обрушиться на русских. Французский посол при дворе Махмуда, граф де Кастеллан, старался о том по мере возможности, желая не допустить вмешательства нашего в европейские дела на стороне королевы венгерской. Продажные сановники турецкие, жадные до рассыпаемых им денег, с легкостью позабыли несчастья своего отечества, проистекшие из такого же точно втягивания оного в польскую войну двенадцать лет назад, и дружно призывали к борьбе с неверными до полной победы.

Судьба Европы, меж тем, находилась в шатком равновесии. Карл Виттельсбах, баварский курфюрст, чешский король, римский император и верный союзник Людовика Пятнадцатого, понес ряд тяжких поражений и с горя умер; все клонилось к возвращению императорской короны в Вену, через супруга Марии-Терезии Франца Лотарингского. Фридрих Прусский, встревоженный успехами ограбленных им Габсбургов, снова бросил на чашу весов свой меч, – но, после овладения Прагой и половиной Богемии, оказался втянут в сложное и малопродуктивное маневрирование. Регулярно одерживая верх в столкновениях с превосходящими силами австрийцев, он, тем не менее, отступал, дабы не быть отрезанным от своих магазинов, и вскоре утратил большую часть завоеванного. Победа Морица Саксонского при Фонтенуа и взятие французами Турне в известной степени компенсировали отпадение Баварии от профранцузской коалиции, а возгоревшийся в Шотландии якобитский бунт отвлек британцев от континентальных дел. Зато интриги островитян в Санкт-Петербурге увенчались полным успехом. Канцлер Бестужев, то ли вспомнив сочиненный малограмотными подьячими родословец, производящий канцлеров род от мифического англичанина Беста, то ли будучи куплен с потрохами, ратовал за скорейшее примирение с турками – для выступления на помощь Венскому и Дрезденскому дворам. Против резонабельного трактата с Портой Оттоманской ни один разумный человек не стал бы возражать: для правильного баланса выгод и потерь, война должна быть как можно более скоротечной. Да как того добиться, коли неприятели ни пяди уступить не хотят?!

Мнилось, султан и его советники почитают русских менее опасными, нежели персиян под водительством пьяного от крови Надир-шаха; стремление же к миру почитают признаком слабости. Убедить их в неправоте сего суждения можно было лишь силой оружия. И делать это надлежало без промедления.

НОВАЯ БАТАЛИЯ

За что не люблю коалиционные войны, так это за необходимость все время оглядываться: не намерен ли тебя предать твой союзник? И ежели намерен – то извернуться и опередить его в сем малоприличном деле. Конечно, с волками жить – по волчьи выть. Венский двор на моей памяти дважды заключал сепаратный мир с турками, оставляя русских наедине с опасным врагом. Персидский шах в прошлую войну поступил еще хуже. Получив, под союзное обязательство, Баку, клялся и божился не унимать оружия против султана; однако нарушил сии клятвы, как только османы сделали ему достаточно выгодное предложение. Но, тем не менее, самому действовать в таком же духе… Очень не хочется. Разве по крайней нужде.

Мои шпионы из Константинополя доносили о почти беспрерывных бдениях Дивана. У турок секретничать не принято: все, что говорится во дворце Топкапы, достаточно быстро становится достоянием весьма широкого круга лиц. Так вот, главным предметом споров служили пределы возможных уступок шаху, надобных, дабы склонить сие порождение Бездны к милосердию; эвентуальные уступки российской императрице почему-то не обсуждались вовсе.

Ну, не обидно ли?! Всего лишь за год я отнял у Порты две обширных провинции, привел к успеху стратегический замысел, в осуществимость которого не всякий верил, – а безродный тать, удавивший законных наследников и нахальством влезший на шахский трон, одною баталией внушил туркам гораздо больший трепет! Правда, масштаб сей баталии впечатляет: говорили о ста сорока тысячах турок, из которых четвертая часть была убита, ранена или пленена; остальные, большею частью, разбежались. Еген-паша, командовавший султанской армией, то ли наложил на себя руки, не вынесши позора, то ли был убит собственными взбунтовавшимися воинами.

Даже после этого ни единого отряда из противостоящего мне войска не сняли и не отправили в Анатолию. Логику осман трудно постичь: возможно, султан с приближенными уповали на труднопроходимые горы, преодолеть которые карсский победитель навряд ли успел бы до зимы; а может, рассчитывали на персиян, коих правление Надира довело до самой прискорбной нищеты. Во владениях великого завоевателя беспрестанно пылали мятежи. Некоторые из них, по размерам и ожесточенности, представляли опасность самому существованию государства. Полагаю, в Диване рассуждали так: сегодня отдадим этому опасному безумцу несколько пограничных провинций, а когда он сломит себе шею, в Персии разразится новая смута – и все вернем с лихвою. Вот если русским хоть пядь земли уступить, обратно уже шиш получишь. Может быть, я ложно сие трактую, и все объясняется французскими деньгами – но, скорее, имело значение и то, и другое.

После Фокшанской баталии пришлось, как говорят в Италии, fare una pausa – то бишь, сделать перерыв, надобный моим измученным солдатам для отдыха, а генералу Леонтьеву, с его малороссиянами, для полного овладения Молдавским княжеством. Сим очищалась прямая дорога до Киева. Теперь, даже если бы османский флот, в превосходящих силах, явился в море и загнал Бредаля в Днепровский лиман, коммуникации наши не оказались бы подорваны. Хотя, конечно, перевоз воинских грузов морем во много раз дешевле и легче. Турки тоже не двигались, в ожидании нового сераскира, коий сразу по приезде заключил предшественника под стражу и отправил для наказания в Константинополь. Унес-таки черт Хекимоглу! И слава Богу: такого нелегко иметь противником. Слишком умен, лекарев сын! Все время держал в напряжении. При его начальствии, я вряд ли решился бы атаковать Яломицкий лагерь, во избежание чрезмерных потерь.

Теперь же, при опиекурителе Мехмед-паше, сила турецкая начала потихоньку таять, невзирая на приходящие из столицы подкрепления. Беда крылась в провиантском снабжении, и прежде отвратительном: снабжать всем необходимым столь многочисленную армию в разоренной местности чрезвычайно трудно. Под конец, уже зная о своей участи, Али-паша тем более не видел причин стараться и отпустил поводья. Свежий начальник взялся за наведение порядка круто: на другой день после его прибытия место для казней в лагере оказалось уставлено кольями с воздетыми на них поставщиками, взявшими и не исполнившими подряды на провиант, причем не только христианами или евреями, но даже, с полной веротерпимостью, магометанами. Мера сия могла оказаться вполне действенной, будучи применена к действительным казнокрадам – но Мехмед не утруждал себя разбором дел и казнил кого попало. Это дало обратный результат: торговцы, обыкновенно липнущие к войску, как мухи к сахарной голове, бежали из лагеря, словно там разразилась чума. Пришлось начальникам воинским взять дело прокормления армии в собственные руки и высылать партии для заготовки съестного путем реквизиций. Поскольку ближайшие окрестности были уже разграблены дотла, отряды сии отправлялись на сотни верст. В Валахии – аж до самой Альты, на юге – за Дунай, до Балканских гор. Грабили и портили они много, привозили мало, и в считанные дни совершенно разогнали райю, с чадами и домочадцами прятавшуюся в диких горах, дабы избежать встречи с ними. После этого стало совсем худо. В европейских армиях, при схожем положении, солдаты мрут; турки же, менее скованные дисциплиной, начали понемногу разбегаться. Напрашивались в провиантские партии и находили удобный случай потеряться, даже иногда всем отрядом. Жестокие меры Мехмед-паши, имеющие целью предотвращение дезертирства, скорее усиливали оное – и вызывали ропот, на грани бунта. Столичные янычары, сравнительно сытые и приученные к строгому повиновению, пока еще удерживали войско от полного распада, но при любой военной оказии, способной причинить им серьезные потери, уже не смогли бы исполнять сию должность.

Откуда мне все это было известно? От перебежчиков, ежедневно выходящих на аванпосты. В обозе и тыловых службах у турок численно преобладают христиане, лишенные предубеждения против русского плена и знающие, что там точно накормят. А кто знает о комиссариатских делах больше обозника? Правда, иные завирались, рассказывая приятные, по их мнению, для нас сказки о полном несостоянии турецком. Но этих подручные фон Штофельна быстро научились выводить на чистую воду. После первого же выговора от меня. Так что, сведения изнутри вражеской армии я имел точные и с задержкой всего лишь в день или два.

По всему выходило: неприятели стали заметно слабее, нежели были под Фокшанами. Есть надежда выбить их из укрепленного лагеря без того, чтобы класть солдат тысячами. Ну, пусть не малой – но вполне умеренной кровью. В то же время, не стоит ожидать, что враги как-нибудь сами собою расточатся. После первых неудачных распоряжений Мехмед-паша, кажется, начал понимать, что погорячился (или ему сумели объяснить, с риском для жизни). Мои люди сообщали: среди константинопольских купцов нашлись-таки смельчаки, готовые поставить голову на кон за небольщие, сравнительно, деньги и подрядившиеся закупить провиант в Малой Валахии, Видине и Белграде, с подвозом на речных судах по Дунаю. При успехе этого предприятия сераскир сможет довольно скоро восстановить силу своего войска.

Стало быть, с атакой медлить не стоило. Устроил совет – почти все генералы за наступление. Фон Штофельн расписал порядок марша. Выступили вечером: дни все еще стояли изнуряюще жаркие, зато ночи дарили приятную прохладу, предвещая наступление осени. На пятьдесят верст от Браилова, до реки Калматуй, на которой стояли наши казаки, пути были размечены, и заблудиться опасности не было даже в кромешной тьме. Далее шли в светлое время: лучше пролить побольше пота, но избежать возможного нарушения строя вблизи неприятельской позиции. Вражеские наездники провожали от самого Калматуя, однако на выстрел приближаться не осмеливались. Русские егеря зело изрядно их обучили политесу.

А вот лагерь турецкий огорчил. Главная часть его располагалась за рекой Яломицей, в этом месте едва ли уступающей Пруту или Сирету. Все удобные для переправы локации – внутри самого лагеря, где османами выстроено целых три моста. Тет-де-пон, достаточно просторный для развертывания многочисленного войска, прикрыт редутами по системе Вобана, снабженными сильной артиллерией. Гораздо более сильной, нежели описывали шпионы и перебежчики. Через взятых донцами языков узнали, что дополнительные пушки, вместе с состоящими при них топчиларами, прибыли не далее как позавчера, снятые по приказу Мехмеда со стен Силистрии и других близлежащих крепостей. Обидно, дьявол! Сумей мы выступить парою дней раньше – положение бы оказалось совсем иным. Теперь же генералитет сомнения раздирали, стоит ли совать голову под сей топор. Осторожный фон Штофельн затребовал осадный парк и предложил добывать врагов апрошами. Однако устраивать правильную осаду, когда неприятель может невозбранно проводить обозы в свое расположение, означало бы ввязаться в предприятие весьма сомнительного свойства. Время будет действовать против нас.

Затяжные споры после рекогносцировки, временами доходящие до грубости, прервал наш главный драгунский начальник.

– Ну его ко псу, этот лагерь! Надо выманить турок в поле, и я это сделаю, если ты, Александр Иваныч, позволишь. Переправлюсь верстах в двадцати отсюдова, обойду и встану на силистрийском тракте. Куда они денутся? Выскочат, как миленькие – жрать-то хочется! А кормятся они прямо с подвоза, так что ждать не будут ни дня.

Скептически настроенный Апраксин состроил кислую мину на широком лице:

– Василий Яковлевич, стоит ли подвергать вверенных Ея Императорским Величеством людей столь неоправданному риску? Это будет повторение маневра Али-паши под Фокшанами, за который мы примерно его наказали; не боитесь, что на сей раз турки сделают ответную любезность и накажут нас с вами?

На мгновение показалось, что Левашов сейчас возьмет, да и треснет генерал-поручика костлявой старческой рукою по толстой роже. Но тот сдержался:

– Дражайший Степан Федорович, я старее Вас тридцатью годами с лишним – и годы сии не на печи лежал, а воевал с врагами отечества под рукою блаженныя памяти государя Петра Великого! Не трудитесь излагать мне начальные правила военного искусства, с коими только вчера познакомились. Чтобы понять, в чем разница предлагаемого мною маневра с эскападою злосчастного Али-паши, не надобно семи пядей во лбу. У турок сейчас кавалерия рассеялась в поисках фуража и провианта. Собрать ее и употребить против нас – потребна, самое меньшее, неделя. От превосходящих же сил пехоты драгунам уклониться нетрудно.

– А если сераскир не поддастся на брошенный ему вызов и не выйдет из-за редутов?

– Что его воины кушать будут? Обозных коней? На одном мясе, без хлеба, долго не протянешь!

– У азиятов желудки устроены Господом иначе, нежели у нас. Им конина – первейшее лакомство!

– Уймитесь, господа. – Мне показалась неуместной и несвоевременной разгорающаяся между генералами свара. – Мехмеда я почти не знаю, в отличие от Али-паши, и гадать о его действиях не возьмусь. Однако, выйдет ли он из лагеря, дабы воспрепятствовать нарушению своих коммуникаций, или нет, – в обоих случаях мы получаем существенный авантаж. Посему хотелось бы слышать рассуждения более предметные. Василий Яковлич, ты переправы на Яломице разведал?

– Нет, но ежели Вашему Высокопревосходительству угодно, немедля распоряжусь…

– Сколько лет мы с тобой знакомы? С Полтавы, вроде? И ты спрашиваешь, угодно ли?! Разумеется, угодно! Коли найдутся удобные броды, совсем хорошо. Не найдутся – тоже не беда. Салтыков собрал по берегам Дуная множество лодок, годных для постройки наплавных мостов. Только помни: все это надо делать быстро! Господин генерал-квартирмейстер, извольте совместно с генералом Левашовым составить план и указать маршруты полкам. Представить мне на апробацию не далее, как завтра поутру. Исполняйте!

Апраксин не был совершенно неправ. Опасность подвергнуться вражеской атаке на марше, в походном, а не боевом порядке, действительно имела место. Сие представляло лишний соблазн для сераскира: при успехе, он мог единым разом избыть угрозу сообщению своему с Дунаем и вынудить русских к ретираде, причем отдельные части нашей армии оказались бы разделены рекой и отступали бы по расходящимся направлениям. Только полная уверенность в превосходстве собственных войск над неприятельскими, особенно в части маневра, давала мне право избрать столь обоюдоострую тактику.

Не далее как на следующий день было найдено удобное место в половине дневного переходя вниз по течению реки. Казаки бросились вплавь, оттеснили скачущих на вражеском берегу буджацких татар, и наши саперы принялись с великим поспешением наводить мост. Работая не только днем, но и ночью, при свете факелов, окончили сие дело к рассвету. Не теряя ни минуты, двинулись вперед драгунские полки: барабанной дробью ударили подковы по свежим доскам.

Быстрота действий служила главным залогом удачи; соблюсти оную удалось в полной мере. Уже в середине дня передовые казачьи отряды вышли на силистрийскую дорогу, разбили большой караван с провиантом и подступили под самые валы турецкого лагеря с тыловой его стороны. Когда же османы кинулись их преследовать (малое число кавалерии у сераскира все же нашлось), то, напоровшись на драгун с легкими пушками, были опрокинуты и с позором прогнаны в лагерь. Мехмед-паша не обманул ожиданий: в расположении непрятельском началась суета и беготня, как бывает в разворошенном муравейнике. На другой же день турки выступили.

К этому времени мы успели доделать второй мост, а еще – вбить у берегов по дюжине свай и натянуть, наискось к течению, корабельные канаты. Цепляясь за сию поддержку, солдаты переплывали реку, в то время как повозки полкового обоза, со сложенною на них амуницией, ехали по мостам. Сей нехитрый прием чрезвычайно ускорил переправу: если османы надеялись застать нас неготовыми, они жестоко в сем обманулись. Вся армия, за исключением немногочисленного арьергарда и двенадцатифунтовых пушек с канонирами, успела перейти на южный берег и выстроиться к баталии.

Главные события развернулись на правом, примыкающем к реке, фланге. Яростная атака янычар прорвала и опрокинула нашу первую линию; не устояла бы и вторая, если бы я не бросил ей на помощь все имеющиеся в распоряжении резервы. Турки сделали верные выводы из недавних поражений: зная о нашем преимуществе в частоте и меткости огня, не стали ввязываться в перестрелку, а постарались как можно скорей схватиться врукопашную. Первые их ряды легли, как трава под косою, однако глубина строя была столь велика, что пушечные ядра вязли в мясе. Огонь сметал передовых, но по их трупам рвались вперед другие, с тем же бесстрашием и великолепным презрением к смерти. Артиллеристы на том берегу Яломицы выкатили к реке свои двенадцатифунтовки, сделали пару залпов… Бесполезно! Слишком тесно сошлись враги между собою. Бить в кучу – поразишь и тех, и других. Центр и левый фланг тоже оказались атакованы. Хотя здесь большой угрозы не было, развернуть связанные боем полки против глубоко вклинившихся янычар возможности не обреталось. Кое-где, выборочно, снять батальоны второй линии и спешно перевести на правый фланг – все, что допускал ход баталии. Этим занялся, по моему приказу, генерал-квартирмейстер. А мне оставалось только ждать.

Тяжелый, вязкий рукопашный бой длился, казалось, уже вечность. Исступленный вой атакующих, матерщина и хеканье, при ударах багинетами, моих солдат, исполненные ужаса крики уязвляемых беспощадным железом (даже не разберешь, турок кричит или русский: смерть страшна всем одинаково).

Тактика вражеская оказалась примитивной, но действенной. Бывают на войне положения, когда искусство, ум, хитрость – все это вдруг обесценивается, а исход баталии решает прямая, голая сила. Не только телесная, и даже не в первую очередь. Воинский дух, осеняющий армию и ведущий ее к победе, побуждающий солдата отдавать жизнь за веру и отечество, есть самая весомая гиря на весах судьбы. Стоит ли лгать, что лишь доблесть, желание славы и чувство товарищества рождают его, а страх наказания за трусость – не при чем? Увы, никому и никогда не удастся создать боеспособное войско на одних лишь поощрениях и наградах. Смерть неминуемая, лютая и позорная в случае бегства – и возможная (всего лишь) геройская смерть в азарте боя. Вот выбор, какой дает воину государство. И надобно признать, что безумное свирепство Мехмед-паши, который в опиумном угаре готов был хоть половину собственной армии обезглавить, колесовать, удавить или посадить на колья, возымело прямое действие. Османы лезли, как бешеные, совершенно не считаясь с потерями. Линия гнулась под напором превосходящей силы, но пока не рвалась. За долгий свой век я научился чувствовать, сколько могут выдержать мои люди, и где предел их силам. В те минуты предел был очень близок.

Труднее всего пришлось Гирканскому и Рящинскому полкам. Они более прочих потеряли в предшествующих баталиях, и до половины солдат имели молодых, прибывших с недавним пополнением. Не рекрут, конечно: после года гарнизонной службы; но все-таки не сравнимых по умениям и твердости с прошедшими огонь и воду ветеранами. Шаг за шагом уступая вражьему натиску, оглядываясь в напрасном ожидании сикурса, полки стояли на грани отчаяния и бегства. Похоже, сие не укрылось от янычарского аги: именно против этого участка на турецкой стороне, чуть за передовою линией, на глазах оформлялась плотная масса воинов, готовых по мановению руки своего предводителя ринуться вперед и окончательно сокрушить неверных.

Оглядывался и я: не на предмет ретирады, которая в сем случае означала бы гибель всего, а в поисках фон Штофельна с подкреплениями. Внутренне клял чертова немца, который и на пожаре, наверно, действовал бы с такой же невозмутимой и неспешной педантичностью. Не успеет! А если фрунт рассыплется – его никакою силой не восстановить!

Привстал на стременах, обернулся: моя свита и полуэскадрон охраны, – все, что у меня еще есть. Ничтожно мало для такой баталии; горстка людей сгорит в секунды. Вот собственное присутствие в линии – это ресурс! Ничто иное так не укрепляет волю и дух солдат. Недаром король великобританский Георг Второй не далее, как в позапрошлом году, лично водил свои войска в атаку. А тоже ведь не молоденький: почти мне ровесник. Так что дело не в юном задоре, а в той незримой связующей нити между знатью и чернью, которая только и удерживает в единособранном виде раздираемое враждебными страстями человечье стадо. Одно дело – посылать людей на смерть, и совсем другое – вести…

А если выпадет черная карта… Что ж, гибель в бою – не худшее окончание жизни. И уж гораздо лучше, нежели позор неудачи! Я оглядел жмущихся ко мне штабных:

– Шпаги вон! За мной!

И послал жеребца вперед.

Полверсты проскакали в минуту. Чутье не подвело: как раз в этот самый момент последний резерв неприятельский брошен был в отчаянную атаку. Однако и русские все, от штабистов до рядовых солдат, видя главноначальствующего генерала в гуще боя, рванулись навстречу туркам: оттеснять врагов от моей драгоценной персоны. Даже не дали шпагу напоить кровью. Когда уже отпихнули за линию, заметил внимательный зрак чужой фузеи, пригнулся – верный конь вскинулся, захрипел, раненный в шею, и грянулся оземь. Едва увернулся, чтоб не придавило; упал, больно ударившись плечом о что-то твердое. Адъютант Измайлов помог подняться.