Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

Еще два посла выказали существенный интерес: прусский и неаполитанский. Оба их королевства состояли с венским двором в давней и не до конца примиренной вражде. Пруссак передал письмо от Карла Вильгельма Финка фон Финкенштейна, кабинет-министра и друга юности короля Фридриха. Примечательно, что сия эпистола была продиктована еще в то время, когда мой обоз тащился по альпийским кручам, на полпути между Триестом и Веной. Похвальная быстрота получения известий и ответной акции на них! Граф Карл Вильгельм превосходнейшим образом аттестовал пристрастие своего сюзерена к просвещению и всевозможным наукам и уверил, что тот будет чрезвычайно рад установить доброе знакомство со столь преславным инвентором, каким почитает мое сиятельство. Министр приглашал в Потсдам. Ясно, что сие шло от короля: напрямую означить источник нельзя, дабы не подвергнуть Его Величество унижению в случае отказа.

А отказ, безусловно, напрашивался. Злоключения Вольтера после бегства его из Сан-Суси, а паче того – горячая антипатия к Фридриху со стороны императрицы Елизаветы, почитающей наглого соседа чуть ли не исчадием ада, отвращали от подобного визита. Положение мое в России и без того шатко: бестужевская партия дышит злобой, удовлетворясь для ненавистного врага подобием добровольной ссылки лишь вследствие противления государыни. Утратив монаршую защиту, можно променять Крым на Пелым, или же вновь обратиться в бездомного скитальца – как при Анне, только с гораздо большею потерей и меньшим, по причине старости, запасом сил. Что касается возможных выгод, для себя или Российской империи, способных произойти от встречи с королем, таковых я просто не вижу. Разве взять его с собою в полет, да уронить сажен с пятидесяти. Впрочем, это шутка. Цареубийство обычно не позволяет изменить государственную политику, потому как она в большинстве случаев определяется не произволом первого лица, но совокупностью неодолимых обстоятельств. Ну, будет вместо Фридриха Второго Август Первый, еще более самоуверенный и задиристый: он моложе брата на десять лет, а превосходная военная машина, созданная трудом поколений, рождает нестерпимый зуд в руках. Оные так и чешутся, побуждая треснуть по башке случившегося поблизости растяпу и отнять, прежде чем оклемается, какое-нибудь ценное имущество.

Так что, Финкенштейн получил ответ, наполненный вежливыми извинениями. Повод не ехать нашелся бесспорный: для летания надобны горы, а таковые в Пруссии имеются лишь на силезско-богемской границе и слишком удалены от королевской резиденции. К тому же, ландшафт этих провинций, насколько я его знаю, не весьма благоприятен в сем отношении. Далее – пространное описание места, которое бы оказалось пригодным (и какого в прусских владениях заведомо нет и быть не может).

Карлос Неаполитанский, в противность Фридриху, внушал мне самые дружественные чувства: пожалуй, единственный среди ныне царствующих монархов. Его представитель Пьетро Беккаделли ди Болонья, князь Кампореале, был личностью во всех отношениях заурядной, но среди сицилийской аристократии, к коей имел честь принадлежать, выделялся хорошими манерами и незаносчивостью. Редчайшие в сей провинции свойства! Нет сицилийца, который не мнил бы себя пупом земли. Князь не страдал этой смешной самовлюбленностью, присущей жителям европейских захолустий, и казалось вполне уместным ответить на его предложение согласием. По недолгом размышлении, так я и сделал.

Впрочем, раздражение против императора Франца тоже со временем утихло – даже раньше, чем зажили царапины на лбу. Перед отъездом, сменив гнев на милость, устроил для него (и супруги) новое небесное представление. Сам не летал, пустил мальчишек. Демка не подвел, Алешка – и подавно… Вот ведь чертенок! Жара стояла, день был тихий и знойный. Накаленный воздух струился над черепичными крышами: при взгляде в зрительную трубу местами будто волны пробегали. Представьте, этот хитрец так сумел промыслить линию полета, чтобы оные струи его поддерживали, долетел с Леопольдовой горы аж до Шенбруннского дворца, и сел на лужайку в парке! Дистанция, по всем расчетам невозможная! Мария Терезия, вполне оправившаяся после родов (четырнадцатый ребенок не то, что первый) и наблюдавшая зрелище с балкона, вознаградила летуна титулом имперского рыцаря, дарующим обладателю дворянство. Демьяну выпал допотопный чин, обозначавший в старину оруженосца. По окончании торжественного приема внучок мой, и раньше задиравший нос до небес, едва не лопался от гордости. Из холопей – в дворяне! Сам добился! Что артифициальные птицы, вообще-то, не им придуманы и сделаны, теперь уже казалось неважным… Наутро пришлось его искать: дерзкий отрок, видимо, решил прибавить к переходу в благородное сословие также и посвящение в мужчины, заставивши себя вытаскивать из постели чьей-то горничной или камеристки. Ладно, пусть. Кто из нас не был молодым? Сказать по чести, парень достоин был любой награды. Я вот до такого не додумался, а он – извольте! Речь не о совращении горничных, конечно: разумею восходящие струи воздуха и употребление оных для летания.

На обратном пути через окраины Альпийских гор Алексей то и дело подпрыгивал на каретных подушках, будто их начинили иголками. У деревеньки Земмеринг и вовсе выскочил из повозки, в полном восторге оглядел простершуюся в полуверсте под ногами цветущую долину, с обманчиво-ровными зелеными лоскутками пастбищ, так и манившими на них слететь. Сложил руки в умоляющем жесте:

– Ваше Сиятельство! Смотрите, какое место!

Артифициальные птицы последней инвенции разбираются, для удобства перевозки, на четыре части. Умелая команда может приготовить такую к полету за день: полчаса, чтобы прикрутить крылья, остальное время – на протяжку и регулирование такелажа. Раскидать пташку внизу – вдесятеро быстрее. Но, так или иначе, два дня терять. А мне уже чертова неметчина до полусмерти надоела. В отношении к германцам я до старости не изжил какое-то стихийное недоброжелательство, которое вдохнул в раннем детстве с отравленною застарелым коварством и злокачественной завистью атмосферой венецианских улиц.

– Когда ты увидишь окрестности Неаполя, здешние места моментально забудешь. Тут всего-то сажен двести… А гора Везувий более версты вышиной, и от вершины только шесть верст до моря. До берега долетишь, имея еще немеряный запас под брюхом! Файто и Сан-Микеле в хребте Латтари – еще выше. Там, правда, насчет дорог не уверен… На Везувий хотя бы вьючная тропа имеется: горючую серу добывают, у самого кратера.

– А что такое кратер?

– Дырка. В глубины земли. Оттуда серный дым валит постоянно; даже иногда с огнем.

– Так это чё же, адская бездна? А ежели там бесы?

– Глупости. Нет никаких бесов. Обыкновенный горн, как в кузнице, только не человечьими руками сделанный.

– А чьими?! Батюшка Никодим в церкви показывал, на картине: есть под землею бесы…

– У батюшки Никодима, может, и есть. Я к нему в чулан не заглядывал. На Везувии же точно нету. Землю огнем прожгло, вот и кратер. О, вспомнил! Должна быть дорога на гору Файто. Зимой оттуда снег для погребов возят и за деньги в Неаполе продают.

– Снег – за деньги? Где это видано?!

– Представь себе. Город на берегу моря стоит. Оно за лето так прогревается, что целую зиму теплом дышит. На Рождество теплее бывает, чем у нас в России на Покров. Снег, ежели выпадет, то сразу тает. А в горах дуют холодные ветры. Да чего рассказывать: приедем туда, сам увидишь. Сейчас, правда, лето… В Неаполе жара и сушь. Ты лучше вот о чем подумай. По низинам, все ровные места у них, ежели не застроены, то плодовыми деревьями засажены. Пастбища, и те на косогорах. Птичкам нашим негде сесть будет, кроме как в море, у бережка. Надо корзину кожей обтянуть, как лодки сибирские дикари обтягивают, да возле колес по бурдюку, надутому воздухом, приспособить. Обыкновенные, в виде цельной шкуры? Думаю, в полете будут мешать: не летают по небу козлы с баранами! Форма у шкур не очень-то пригодна. Может, цилиндры или конусы из тонкой сыромятной кожи, растянутые на обручах, поставить? И непременно, чтоб воду держали: хотя бы четверть часа, покуда лодка подоспеет и птицу отбуксирует к берегу. У тебя есть чутье на предмет, как та или иная помеха на летательную способность повлияет. Так вот, поразмысли, а потом свои соображения мне представь.

– Слушаюсь! К какому времени представить?

– Когда в Триест приедем. Крайний срок – сразу по выходу в море.

Если надобно молодого человека отвлечь от глупостей и поставить на правильный путь, нет лучшего способа, чем поручить ему важное дело. Такое, которое именно он способен выполнить лучше всех в целом свете. По крайней мере, юноша должен верить в это. Чувство призванности – целительный огонь, выжигающий в человеческой душе пороки. Что же касается Алеши – он воспринимал части летучей машины, как продолжение членов собственного тела. Его мнение уж всяко стоило послушать.

В Триесте меня дожидался целый мешок почты из Ливорно. Опытный Семен Крутиков оценил послания, как важные, но не срочные, и вдогонку за господином не отправил. Главным образом, там были новости из колоний, доставленные свежеприбывшим кораблем. Наиболее интересные – из Америки. Если корреспонденция с Африкой и Восточной Индией давно сделалась регулярной, то правильное сообщение с Анианским заливом далеко еще не установилось. В течение предшествующих лет, из четырех ушедших к сему дальнему берегу (и ожидаемых обратно) судов ни одно не появилось ни в европейских портах, ни в Охотске или Петропавловске. Опасались самого худшего. Бог его знает: может, вся колония погибла?! Чума, междоусобицы, нападение превосходящих врагов… Что угодно могло приключиться. Особенно беспокоило, не воспылала ли какая из европейских наций ревностью к нашим успехам в сем забытом Богом краю. Туземцы-то не справятся, а вот один-единственный линейный корабль с отрядом морской пехоты способен запахать, словно плугом, неокрепшую русскую поросль на плодородной американской земле. Никакой крупный прожект не удастся хранить в секрете вечно. Рано или поздно соперники прознают о нем – и точно так же постараются скрыть, насколько возможно, свои ответные против него меры.

Беспокойство оказалось напрасным. Нет, несчастье все же произошло: пакетбот «Иоанн Креститель», переделанный в скотовозное судно и должный на обратном пути доставить в Камчатку почту из новооснованных колоний, два года назад пропал в море. Но эта беда все ж не столь страшна, как боялись. Небольшой, сравнительно, кораблик; до предела уменьшенный экипаж (к тому же, состоящий из охотских моряков, коих я не привык еще числить своими)… Да британские ост-индцы на каждом из своих кораблей, за каждое путешествие в Бенгалию, от поноса больше теряют! Более того, безвестно пропавший служитель – не значит мертвый. Хочу надеяться, что люди мои не утонули, а спаслись, подобно команде «Святой Анны», на каком-нибудь неведомом европейцам райском острове.

Прочие все суда, с людским комплектом, глава американской экспедиции Федор Рябов удержал ради смирения туземцев. Тот набег кровожадных дикарей, отражению коего содействовал еще в первом плавании к Анианскому заливу Альфонсо Морелли со своей командой, не был случайным эпизодом. Подобное происходило каждый год, как только с приходом лета устанавливалась погода, позволяющая судам-однодревкам (хотя и сделанным из гигантских стволов) пересекать значительные морские пространства. Первое столкновение вышло не слишком удачным. Разрисованных головорезов прогнали, не нанеся тяжелого урона: те моментально смекнули, что огромные лодки чужаков, плюющиеся смертоносным огнем, против ветра ходить не умеют. Баркасы же, вооруженные каждый легкою пушкой на носу, за узкими прогонистыми долбленками тоже угнаться не смогли. Так что, ближайшие к нашим поселениям и самые дружественные деревни местных жителей колонисты защитили – а вся ярость набежников досталась тем, кому недостало ума встать под русское покровительство. Ну, тоже, в принципе, неплохо: желающих заключить союз прибавилось. К осени поставили лесопилку и одновременно с домовым строением сделали полдюжины легких, очень быстрых полугалер. Прямо из сырого дерева, не заботясь ничуть о долговечности. Следующий военный сезон сведен был решительно в пользу русских. Разбойники настигнуты, прорежены картечью, самые упорные – перебиты, более трусливые – взяты в плен. Дабы раз и навсегда отбить у враждебных племен охоту даже приближаться к русским колониям, вместе с алиатами из американцев совершили ответный поход.

Пользуясь подсказкою туземных проводников, торговый фрегат «Нума Помпилий» двинулся к островам, с коих пришли неприятели. Более мелкие суда следовали в кильватере; захваченные лодки вели на буксире. Чуть за пределом, куда досягает самый зоркий глаз, воинов союзных племен, облаченных в доспехи и шлемы побежденных хищников, пересадили в их же долбленки, добавив в каждую еще и русских охотников, под видом пленных. Вражеские деревни взяли с налета: сильные и умелые воины ушли в набег, прочий народ всею толпой высыпал встречать своих… И слишком поздно понял, что в знакомых судах – совсем другие люди. Правда, часть успела убежать в лес; но убили и захватили в плен тоже немало. Самой важной добычей были женщины, которых в колонии не хватало. Хоть я и старался отправлять в новые земли преимущественно молодые семейные пары, полностью выровнять пропорцию полов так и не удалось. Союзные индейцы поначалу продали переселенцам небольшое число своих девок – но далее, испробовавши вкус наживы, безбожно взвинтили цены на этот товар.

Мужчин-пленников союзники собирались или отдать на выкуп (у кого родня сумеет оный собрать), или зарезать, принеся в жертву своим идолам. Рябов воспротивился, не желая поощрять столь изуверские формы язычества. Хотя вожди уверяли, что у них не принято употреблять в пищу мясо убитых врагов, мой капитан не вполне полагался на них в этом вопросе. Поставить пленников в работу? А как удержать от бегства, когда кругом лес, и украсть лодку в соседней деревне большого труда не составит? Отпускать тоже не годится: больно крутой народ, хлеще черкесов. Такие, выкупившись, не уймутся – продолжат нападения, с использованием всех знаний о наших возможностях и военных приемах, кои обрели в неудачном набеге и последовавшем плену. Решили запереть пока в трюме, а при скорой оказии отправить всех в другие колонии: часть в Африку, в Елизаветинский порт; часть – в Новую Голландию, на Таранданский берег. Так впоследствии и сделали. Только племя сие, как оказалось, совсем не переносит неволи. За не слишком длительное ожидание, половина крепких и свирепых воинов, Божиим попущением впавших в оковы, перемерла, как осенние мухи.

После доставки в колонии «Святым Иоанном» партии якутских лошадей, земледелие там сделало широкий шаг вперед. Половину коней отдали ландмилицким, сидящим на Бестужевском острове; другую – в Новый Петербург, староверам Харлампия. «Отца Харлампия», как он теперь себя именовал. Шарлатан сопливый, собакам бродячим он отец! Впрочем, дела мне до нравственных качеств бывшего ученика не было вовсе: хлеб местного сбора – вот все, что от него с приспешниками требовалось. Обыкновенно от пяти до десяти крестьян потребно, чтобы прокормить одного солдата, заводского работника, торговца или добытчика мехов. Отнимать более пятой части урожая… Кое-где, особенно на плодородном Востоке, берут у земледельца до половины – но это требует очень большого числа сборщиков и стражников, которые сожрут весь добытый излишек. Для носителей верховной власти польза от такой обдираловки сомнительна.

Коней, как и прочий инвентарь, харлампиевцам предоставили в долг: под отдачу с будущих урожаев. Вкупе с тем, что следовало за перевоз их самих, сумма казалась неоплатной. Вывернуться из кабалы невозможно, потому как железо, свинец, порох – откуда, кроме Компании, получить? Однако, самозваный духовный вождь выказал недюжинную изворотливость. Объявил, что вся община его сторонников – одна семья, и жить должна, как братья и сестры. Совместные трапезы, имущество, работа… В крестьянском хозяйстве ведь как бывает? Мужик сам определяет потребную меру своего труда из необходимо нужного для пропитания семьи, для уплаты оброков и податей, ну и для создания запасов на случай неурожая. Если, скажем, в силу каких-то обстоятельств прибудет сбор хлеба с десятины, или вдруг явится новый плуг, коим пахать можно быстрее, – он просто уменьшит время работы. Кто упрекнет его за это в лености – пусть сам попробует столько трудиться день за днем. Это на пределе сил человеческих. Особенно в России, где за четыре или пять теплых месяцев требуется столько же успеть, сколько в южных странах за целый год.

И вот, представьте, оказались русские мужички в таком краю, где привычной зимы вовсе нету. Земля даже в январе не промерзает; снег ложится от случая к случаю; на пашне работать можно хоть круглый год. Сено для скотины косить не требуется! Якутские лошади привычны к тебеневке: могут раскопать сугроб в пол-аршина, чтобы добыть из-под него траву. А здесь им и вовсе раздолье. Только стеречь надо от местных, чтоб не охотились на диковинных зверей. Словом, возможности по освоению девственных просторов оказались выше потребностей. Если бы крестьяне жили отдельными хозяйствами, то расчистили бы лядины в таком же, примерно, размере, как делают сие в русских лесах – и тем ограничились. Но тут «отец» стоит над душой… Не дает, проклятый, остановиться! Вместо привычных делянок, получилась плантация. Вместо урожая «сам-три», пойменные земли реки Стауло дали на подсеке «сам-двадцать». Хозяин староверской колонии никому не сказывал, сколько хлеба намолотил и свез в амбары – однако, уже на третий год после высадки полностью обеспечил им экспедицию. По цене привозного, доставленного через полсвета. И для торговли с туземцами нашел излишки, и даже винокурение завел! А уж под «огненную воду» договариваться с вождями стало куда проще и веселей. Кусок черноземной степи на острове Румянцева, на который при самом своем появлении колонисты бесплодно щелкали зубами, теперь достался в аренду чуть не даром: десятый сноп, и научить местных ставить бражку. Все туземные «большие люди» вдруг оказались у Харлампия в друзьях, а сам он – непременным медиатором при любых трениях с ними. Заместо кабального приказчика, явился этакий полунезависимый хлебный магнат. Ведь сумел, сукин сын, вкрадчивым словом привести подвластных к добровольной покорности, а затем удесятерить плодотворность их труда! Одним принуждением такого не добьешься; опыт же доморощенной теократии выдался неожиданно успешным.

ИМПРЕСАРИО БРОДЯЧЕГО ЦИРКА

– Долой Сатану и его генералов!

– В адский огонь философов, да здравствуют церковь и король!

– Жги чернокнижников!

Беснующаяся толпа вот-вот перехлестнет через ажурную ограду. Здесь не королевское владение, поэтому войсковой караул нам не положен. Хозяйская стража, вместе с моими слугами, на столь протяженном фронте орду lazzaroni не удержит. А дальше… Положим, ворваться во флигель под огнем – у этих не хватит воинского духа. Толпа же, не регулярное войско. Но вот подпереть двери, да запалить – вполне с них станется!

А так все хорошо начиналось…

Сразу по прибытии в Неаполь, после наилюбезнейшего королевского приема, мы воспользовались гостеприимством маркиза ди Валлелонга и разместились в его новопостроенном палаццо близ моря. Король предлагал свой старый дворец (тот, что возле Анжуйского замка), однако мрачноватая память о прятавшемся там от разъяренного батюшки царевиче Алексее побудила отклонить столь великодушное предложение. Нет, я не суеверен – но зачем тревожить тени прошлого? К тому же, мне требовалось место, где развернуть мастерскую; а сие строение как раз и было покинуто монархом по причине чрезвычайной тесноты, не позволяющей увеличить дворцовый парк без обиды для подданных. Кругом старинные кварталы; сплошная стена фасадов прорезана узкими кривыми средневековыми улочками (по южно-итальянской традиции, на каждом балконе сохнут обывательские подштанники). Мило, уютно – только совсем не отвечает современным понятиям о благородстве, красоте и величии. Сразу по восшествии на престол, Карл начал возводить новый дворец к югу от Неаполя, в городке Портичи; после же того, как британский коммодор Вильям Мартин навел на сию резиденцию тяжелые корабельные пушки, дабы подкрепить настоятельное требование воздержаться от враждебных действий противу Венского двора – оставил и его, избрав иное место для строительства, верстах в двадцати пяти от моря, куда заведомо не долетят ядра с бомбами, да и морской десант не доберется.

Словом, флигель в имении маркиза, с прилежащими хозяйственными постройками, показался мне гораздо удобней, нежели полуторавековой давности королевские палаты: прямое свидетельство новых успехов человеческого разума даже в столь древнем искусстве, как архитектура.

С полетами тоже все шло неплохо. Правда, Везувий с ходу в руки не дался. Проложенная по его склону тропа, при внимательном рассмотрении, для моих целей оказалась непригодна. Горы Латтари, что на южной стороне залива – столь же дики и плохо обжиты. Покуда королевские инженеры обдумывали, на которую из вершин дорогу проложить, чтобы не ради одной лишь забавы, а и в дальнейшем от этого возыметь какую-нибудь пользу – мои ребята летали с холмов Позиллипо и Камальдоли, что к норду и норд-весту от города. Не выше Леопольдовой горы близ Вены или Поссидимской в Крыму. Зато горячее медитерранское солнце к полудню так накаляло преданную его свирепству землю, что жар струился, как от хорошо протопленной печки. Легкий бриз, дующий с моря, упирался в крутые склоны и отклонялся кверху, нежно поддерживая храбрецов, осмелившихся вверить свои жизни его предательской ласке. Алеша почти сразу, со второй или третьей попытки, нащупал в небесной пустоте сию опору и пользовался ею с естественностью кружащего над лугом коршуна. Другие летуны, ему вослед, тоже учились ловить «вздохи Зефира» – но сильно уступали в искусстве. Погрешностей в управлении делали множество: слава Богу, никто не убился. Близость моря позволяла в любой момент взять к берегу и плюхнуться, коли нужда, на мелководье.

Ничто не предвещало угрозы. Я знал, конечно, о двух недавних бунтах, когда городская чернь Неаполя выставляла ультимативные требования касательно государственных или церковных дел, и королю ничего не оставалось, как принять оные. В одном случае речь шла о новом изгнании из королевства евреев, лишь недавно допущенных в него Карлом ради казенной выгоды; простолюдинов тогда вели за собою церковники, так что вся история ничего удивительного не представляла. Известно, что низшие сословия почти никогда не действуют в политике по собственной корысти, а чаще служат в должности ездовой скотины ловким интриганам из высшего духовенства или знати. Но через некоторое время уже церковь, вдохновленная сею викторией, зарвалась: выказала явное намерение возродить в городе инквизицию. Пес его знает, кто поднял босяков на этот раз. Готов даже допустить, что сами встали. Святые отцы, видя фурию народного гнева обращенной теперь против себя, притворились невинными овечками: мол, никаких планов воссоздания трибунала у них и не бывало! Навет, синьоры…

Благодаря этим двум победам, толпы lazzaroni стали влиятельною силой во внутренней политике королевства. Кто их направлял, кто дергал марионеток за ниточки – для меня оставалось полностью неведомым. Ну, не ждал я с этой стороны какого-либо вмешательства в мои дела! И вот, извольте…

– Где Паскуале?

– Похоже, прячется где-то, Ваше Сиятельство!

– Найти немедленно! Сюда его, добром не пойдет – тащите силой!

В услугах Лоренцо Паскуале, дворцового служителя, приставленного королем для связи и решения всяких мелких проблем, нужда возникала нечасто. Ленивый неаполитанец беззастенчиво этим пользовался и целыми днями бездельничал, не покидая, однако, общества порученных его заботам королевских гостей. Зато, как паленым запахло, сразу исчез!

Впрочем, по части игры в прятки он сильно бекташевским ребятам уступал, это через пять минут стало ясно. Его извлекли из винных погребов маркиза и поставили пред мои очи. Придворный был, как говорится, n'être pas dans son assiette: в глубине души отчаянно трусил, хотя лицо держал.

– Ваше Сиятельство! Эти молодые люди вели себя со мною неподобающим образом!

– Они выполняли мой приказ. Не следует исчезать, когда в Вас имеется необходимость.

– К Вашим услугам, Eccellenza.

– Попробуйте утихомирить толпу. Предложите переговоры…

– Убьют, не вступая в дискуссию.

– Что, так сразу? А если перед ними будет духовное лицо?

– Священнику, конечно, горло не перережут… Только где ж его взять?

– Насколько помню, кто-то из близких родственников здешнего хозяина имеет сан, и его облачение должно быть в доме… А Вы, полагаю, учились в иезуитской школе? Сможете сойти за клирика?

– Пресвятая Дева! Изображать священника, не будучи рукоположенным?! Да меня потом за такое святотатство… Пусть лучше мятежники в куски порубят!

– Как пожелаете, дорогой друг. В любом случае, Вам придется к ним выйти.

– Ни за что! Это верная гибель! Не заставляйте меня, ради Бога! Не обременяйте свою душу тяжким грехом…

– Я генерал. Тысячи людей послал на смерть. А кто не шел, аркебузировал за трусость. И не чувствую бремени греха.

В лице Франческо отобразилась внутренняя борьба.

– Ваше Сиятельство, позвольте… Это сугубо конфиденциально!

Жестом приказал своим удалиться.

– Говори, что у тебя?

– Из винного погреба подземная галерея ведет к морю. Там спрятана лодка…

– Что ж ты раньше молчал?

– Ход узкий, и лодка маленькая. Для одного или двоих. Берег отсюда слишком близко: более многочисленную группу обязательно заметят.

– Ладно, двое – так двое. Семен, Алешка!

Пока инструктовал Семку Крутикова и готовил распорядительные письма своим капитанам, Паскуале у меня совсем скис. А что он думал: на закате жизни я возьму, да и запятнаю свою честь позорным бегством от голодранцев, вооруженных засапожными ножиками? Бросивши при этом своих людей?!

Ночь прошла беспокойно. Крики, факелы, стрельба в воздух… Лаццарони не решились на штурм усадьбы. Правильно сделали: числом они могли нас задавить, но уж кровью бы я их умыл. Толпа постепенно таяла. Кто притомился и ушел домой спать; кто протрезвел и решил не будить лихо. Наутро поредевшую орду прорезал отряд вооруженных матросов с «Камилла». Королю то ли недосуг оказалось, то ли не захотел ссориться лишний раз с подданными… Отправил ему вежливое послание: извинился, что стал причиною раздоров, и выразил готовность вернуться, как только народ здешний перестанет считать достижения науки кознями диавола и его слуг.

Ну их нахрен, медитерранские страны. В древности они были светочем разума, пока вся остальная Европа составляла прибежище косматых варваров; теперь же невежество и фанатизм по-хозяйски там угнездились. Карл наверняка пожалел о допуске в свою столицу подозрительного для черни инвентора, другие же правители тем более не спешили с приглашениями. Не считая пруссаков, единственный вызов был из Англии. Не от короля, и даже не от министерства – от графа Маклесфильда, президента Королевского Общества.

Что ж, пусть будет Англия. Курс на Гибралтар, далее на Лондон. Вот странно: в массе своей, британцы – один из самых несимпатичных мне народов. По крайней мере, правящее сословие. Но вести с ними дела получается не в пример лучше, нежели с разлюбезными французами либо подданными италианских государей. Возможно, дело в том, что возведенное в высший жизненный принцип своекорыстие делает поведение человека предсказуемым и логичным: англичанин пакостит лишь в том случае, когда это сулит явную выгоду; представители же большинства иных наций нередко творят сие даром.

Погода благоприятствовала плаванию, до самого Кадиса почти все время шли в бакштаг. Вот только здоровье вновь стало подводить. Приступы изнурительного кашля прям-таки наизнанку выворачивали, внушая сомнение, доберусь ли я до Лондона живым. Сделавши остановку в Лиссабоне, попробовал отлежаться в арендованном у богатого негоцианта особняке (хозяин отбыл по торговым делам в Бразилию и не докучал своим присутствием). Прошла неделя, другая началась… Недуг, вроде бы, чуть отступил – но полного выздоровления, даже в самом благоприятном случае, пришлось бы ждать несколько месяцев. Доктора единодушно твердили то, что и без них было понятно: в преддверии надвигающейся осени, переезд на сырой и холодный север означал бы верную смерть. И что теперь: надолго отложить демонстрацию своих птичек в Англии? В дождливое и ветреное время года ничего хорошего из таких попыток не выйдет, а до будущего лета надо еще дожить! Здраво рассудя, поручил Крутикову удивлять британцев без меня, при теснейшем содействии главного торгового агента в Лондоне Михайлы Евстафьева. Доклад для Королевского общества велел передать президенту оного в письменном виде.

Пока угрюмая Атропос крутила в пальцах нить моей жизни, раздумывая, сейчас ее перерезать или еще немножко погодить, мир Божий жил своим чередом. Двуногие существа, мнящие себя созданными по образу и подобию Творца, все так же дрались за скудные средства пропитания, лгали, изворачивались, клятвопреступничали, плодили голодное потомство, – а для стяжания хотя бы скромного благополучия готовы были предать мучительной смерти сколько угодно братьев во Христе. Сильные мира сего, коим недоедание не грозило, алчностью и безжалостностью далеко опережали бедный люд. Всех превосходили монархи – и чем просвещеннее считалась возглавляемая ими держава, тем наглее и бессовестнее оказывались приводимые дипломатами резоны для ограбления менее удачливых соперников. Трения между Британией и Францией, никогда не утихавшие полностью, вновь обострились в колониях. Американские владения этих держав имели значительное белое население лишь вдоль морского побережья, да кое-где по речным долинам Сент-Лоренцовой и Миссисипской. Дремучие леса, обитаемые полуголыми дикарями, непосредственной ценности не представляли; но мысль о том, что овладевшие ими оппоненты когда-нибудь в будущем сделают приобретенную землю оплотом своего могущества, не давала покоя дальнозорким вождям сих народов. Кто сделал первый шаг на пути, ведущем к столкновению, этого сам черт бы не разобрал. Как водится, обе стороны обвиняли друг друга.

Однако, ежели оценить здраво средства и возможности тех и других, ни малейших неясностей не остается. Применительно к Новому Свету, у островитян решающее преимущество. Даже два. Во-первых, несравненно сильнейший флот, способный воспрепятствовать доставке подкреплений в неприятельские владения: Луизиану и Новую Францию. Своих же войск в противостоящие им колонии он может перевезти сколько угодно. Во-вторых… А во-вторых, возить их особенно и незачем! На месте можно солдат навербовать, потому как английских колонистов за морем больше, чем французов, раз этак в двадцать. Уже изрядно за миллион, страшно подумать! Особенно когда вспомнишь, что русских в Америке не наберется и четырех сотен, и даже с ныне совершаемым переводом на берег Анианского залива охотских жителей, число их едва перевалит за тысячу душ. Правда, через тот же Охотск добираются к Харлампию согнанные с Ветки староверы – но эти, вроде, не вполне свои. Да как ни считай, хотя бы и с ними… Слава Богу, мы на другом краю материка.