Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

– Меня не выгоняли, я сам эти глупости бросил. Чему там учиться: танцам и фехтованию? Когда в ста верстах от столицы война идет?! Поступил в армию подпоручиком…

– …А окончил шведскую войну полковником, коему сидеть над книжками вместе со школярами вроде и невместно. И все же, найди способ пробелы в своих знаниях заполнить. Одним природным умом и талантом воин может преуспеть в диких странах, как в Персии нынешний шах. В цивилизованных европейских государствах, к которым и наше отечество относится, без образования карьеры не сделать. Тем паче, тебе учиться есть у кого. Когда в Петербург вернешься, употребление вина и девок непотребных введи в разумную меру, – заметь, я не говорю, чтобы совсем отставить, – а книги по воинскому искусству штудируй неустанно. Коли отец нужного не имеет – ко мне обращайся. Помогу. Теперь ступай, дел много. Да, ежели кто будет спрашивать… Скажи, беседовал с генералом об осаде Константинополя. Остальное – тайна. И еще… Знаешь, где англичанин квартирует? Собери по всему обозу овчинные полушубки, одень в них батальон солдат, или сколько получится, и проведи под окнами Аспинволла.

– Зачем, Ваше Высокопревосходительство?

– Чтоб он верней поверил в мои планы провести зимнюю кампанию. И передал сию уверенность визирю, по возвращении в Город.

– Будет исполнено!

Британец, видимо, уверовал, потому как уже на следующий день собрался в путь. А доставленные им сведения убедили высокопоставленных турок. Впрочем, у них имелись и другие источники тревожных вестей. Казаки, посланные для разведки дорог на Бургас, маленько побезобразили на южной стороне гор – это вызвало в турецкой столице большой испуг. Русские уже во Фракии! Не меньше страха внушали собственные подданные. В горах умножились шайки гайдуков, за счет крестьян, ограбленных и согнанных с места турецкими фуражирами. Магометане тоже волновались, подозревая нынешние власти то ли в неспособности, то ли в прямой измене. Так что, после Варны долго ожидать не пришлось. Великий визирь Сеид-Абдулла-паша самолично явился для переговоров. Сопровождал его, к немалому моему удивлению, срочно вызванный с азиатской службы Али-паша Хекимоглу.

Часть 16. Плоды победы: сладкие и горькие (1745–1752)

СЕРЬЕЗНЫЕ ИГРЫ

Перед началом второго акта дипломатической драмы, венчающей сию победоносную, но чрезвычайно тяжелую войну, мне пришлось задуматься: какое место избрать его сценою? Силистрия или Варна, где стояли крупные воинские корпуса, заведомо не годились. Одно дело – внушить преувеличенные представления о своих возможностях и намерениях мальчишке-англичанину, происходящему, ко всему прочему, из торгового сословия; другое – убедить в том же самом опытного военачальника или администратора. Этих так просто не возьмешь. При первом взгляде на мои войска они сразу оценят меру их истощения и степень готовности к зимнему походу – и поймут, что с заключением мира можно не спешить. А до весны еще времени много. Есть надежда на восстановление османской силы. К тому же, будучи размещены с удобством, посланцы султана смогут в полной мере проявить природную восточную неторопливость. Не лучше ли поставить их в условия полу-походные? Из этих соображений и была выбрана деревня Ак-Кадынлар, где стояли друг против друга русский и турецкий передовые посты. Примерно на середине пути между Силистрией и Шумлой.

После обмена официальными приветствиями, я осведомился: где же мой старый друг Ахмед-паша? Уж не навлек ли он на себя высочайшую немилость? Однако был заверен, что ничего подобного нет. Всего лишь присущие столь почтенному возрасту болезни не позволили уважаемому паше продолжить начатое дело. На вопрос о беспорядках в Азии Хекимоглу с улыбкою отвечал, что не столь уж они были значительны, как говорили о них в столице, а ныне почти совсем утихли. Ясно было, что лекарев сын лукавит. Ну, да Бог с ним: служба такая. Главное, османские послы согласились считать решенными пункты, обговоренные ранее с их предшественниками, и начать дискуссию с вопросов, вызвавших наибольшие разногласия. Контрибуция, выкуп занятых мною провинций – сие действительно составляло проблему. Высказанные обеими сторонами позиции оставались столь же непримиримы, как и ранее; но меня не оставляло впечатление, что почтенные партнеры чего-то ждут. Какого-то нового предложения, о котором не желают говорить первыми и хотят, чтобы я сам догадался.

Естественно было ожидать, что с такой значительной суммы договаривающиеся об ее выплате вельможи захотят получить некую долю. Встретившись с визирем неофициально, без свидетелей, мы нашли полное взаимное понимание. Но сверх того Сеид-Абдулла заявил еще одну претензию. Его интересовала Морея.

Для тех, кто не слишком искушен в хитросплетениях интриг, ведущихся в оттоманском Диване, хочу пояснить. В последние несколько десятилетий среди хаоса корыстных личных устремлений все более отчетливо начинает прорисовываться деление на две придворные партии. Одна, представленная по преимуществу столичными чиновниками и влиятельными людьми из других приморских торговых городов, извлекающих пользу из сношений с Европой (главным образом, с Францией), склонна к перениманию того полезного, что можно заимствовать у христиан. Другая, состоящая, главным образом, из анатолийских провинциалов, а в столице опирающаяся на янычар и шейх-уль-ислама, отвергает соблазны ложной мудрости неверных и стоит за возрождение староосманских доблестей. Предыдущий фаворит султана, Тирьяки Хаджи Мехмед-паша, принадлежал к консерваторам; Хекимоглу, Бонневаль и, в определенной степени, новый визирь – к их соперникам. Профранцузские склонности оных отнюдь не означают стремления жить с христианскими государствами в мире. Подобно царю Петру, из любви к европейским обычаям желавшего заполучить кусочек Европы для себя и завоевать Ливонию, сии деятели очень не прочь приобрести области, важные для торговли и хозяйства. Первое место в списке на покорение у них занимают Пелопоннес и несколько пунктов в Архипелаге, полвека назад уже состоявшие в обладании султанском, однако утраченные в пользу Венеции. Османы никогда не забывали о них; но откладывали возврат потерянного достояния на будущие времена, желая прежде разобраться с Россией и обезопасить свои черноморские владения. Только это никак не получалось. Теперь и вовсе кончилось провалом.

И вот у кого-то из дипломатов османских (подозреваю, что у хитроумного Али-паши) явилась идея возместить утрату Крыма приобретением иного полуострова, чуть меньшего по размерам, но несравненно более богатого. К тому же, крымские татары продолжали бы поминать султана, яко халифа, в пятничной молитве, что можно было трактовать как сохранение подданства. Безусловной потерей стала бы лишь прибрежная полоса, ширина которой совсем невелика. А в будущем, при удобных политических обстоятельствах и при вероятной татарской поддержке, позволительно было надеяться на реванш. Только согласятся ли русские на занятие османами Мореи?

Честно скажу, Венецию было не жаль. Я ничего не простил компатриотам. Держать заведомо невиновного человека в тюрьме, по ложному и вздорному обвинению, после чего, в противность закону и всем правилам христианским, выдать своего подданного туркам, – гнусность беспримерная. И вообще, Serenissima демонстрировала подлое угодничество перед султаном, кое не следовало оставлять безнаказанным. Сенат республики отказался даже обсудить с русским посланником какое-либо содействие эскадре Мишукова; когда же нынешней осенью вспомогательное судно под русским флагом, спасаясь от непогоды, попыталось укрыться в гавани Навплиона – его отогнали пушечными выстрелами. Волны выбросили корабль на скалы подветренного берега. Почти вся команда погибла.

Ну, и как: оценили во дворце Топкапы измену христианскому делу? Оправдалась надежда, что покорных и трусливых враги не тронут? Шиш вам, господа сенаторы: таких и режут, как баранов! Разве, насчет греков морейских оставались некоторые сомнения. Что венецианские власти вполне заслуженно навлекли на себя ненависть жителей, и те готовы скорее предпочесть им турок, я был осведомлен. Только все же… Была какая-то тяжесть на душе. И насчет молдаван с валахами – тоже. Из этих иные умоляли не возвращать княжества под варварское иго. Но принимать всех желающих во владение императрицы невозможно и, на мой взгляд, не нужно. Нерусские провинции выгодно брать лишь в тех редких случаях, когда оные имеют уникальное военное или хозяйственное значение. Ливония, Крым… Константинополь, когда-нибудь. Западный черноморский берег, для сухопутной коммуникации с ним. Остальное будет не впрок. Прежде всего, соседственные народы привыкли к большей вольности; а рука Москвы всегда казалась подданным тяжела. Державная длань Санкт-Петербурга – еще тяжелее. Коренные русские земли кряхтят, но терпят, чувствуя на своей шее неудобоносимое бремя. Чужаки не столь выносливы. Цари их издавна всячески льготят. Выходит, в итоге, полное кривозаконие: главная нация государства сильнее прочих придавлена казенным тяглом. И не только казенным: рабство крестьянского сословия – каинова печать, сковавшая члены моего народа. Инородцы в империи живут вольнее. Только сразу не скажешь, чего с них Россия получает больше: пользы или зряшного обременения. Да и с какой стати им трудиться и направлять помыслы на благо чужого отечества?! Нет! Империя должна нести выгоды тому народу, на плечах коего держится. Иначе он когда-нибудь их расправит, и тогда… Ежели государство наше не переделать на правильный лад, рано или поздно эта махина рухнет и погребет под обломками всех, кто не успеет выскочить.

Впрочем, это старая беда. И вечная. Не из тех, с которыми я могу сладить. Просто-напросто жизни не хватит. Теперь же надлежало отыскать формулу, отдающую туркам часть владений республики, истово соблюдающей нейтралитет. По недолгом обсуждении, решено было Венецию в трактате совершенно не упоминать. Соответствующим артикулом турки обязывались воздерживаться от нападения на русских союзников: Великую Британию, Священную Римскую империю и Наияснейшую Речь Посполитую Польскую. Если же любая из этих держав, по каким-либо причинам, сама объявит войну Высокой Порте, императрица не будет считать сие за casus foederis.

Получив, таким образом, carte blanche на Морею, которую даже нынешняя, избитая до полусмерти, Порта могла проглотить, не поперхнувшись, османские представители согласились на выкуп провинций. Кто-то их тайно консультировал по финансовым вопросам: то ли Аспинволл, то ли голландский посол Корнелий Калькоен. Паши определенно знали, сколько денег нам нужно для погашения военного кредита, и торговались ровно до этой суммы. Даже на собственный бакшиш не подвинулись: пришлось дать из своих средств. Почти весь выигрыш от биржевых спекуляций им и достался. Ну, и пес с ними! В конечном счете, получилось так, что экстраординарные расходы, связанные с турецкою войною, сами же турки и покрыли. Контрибуция, с рассрочкою на три года, имела быть уплаченной по частям: получив первую треть, Россия возвращала османам территорию к югу от Дуная; за вторую и третью – соответственно Валахию и Молдавию с Буджаком. Дальше… Тут оставался не решенным последний спор о границах. Область Едисанской орды, между Днестром и Бугом, обе стороны требовали себе. Не слишком веря в финансовую состоятельность Оттоманской Порты, я предложил: при полной и своевременной уплате оговоренных сумм, спорная земля остается туркам, при малейшей задержке – отходит русским. Не хотелось кривошеему визирю и лекареву сыну такое акцептовать, а как иначе? Отказаться – заранее объявить о будущей неисправности в платежах!

Словом, подписали трактат. Отправили на ратификацию монархам. Войска встали на зимние квартиры. А я расхворался – да так, что чуть не помер. Некстати, конечно. Слава Богу, что не в разгар баталий. Бывает, тащит человек непомерную тяжесть и, сцепив зубы, держится. А как донесет до места – упадет. Вот, думаю, и мне вышло боком чрезмерное напряжение душевных и физических сил. Тупая боль справа под ребрами, страшная слабость – что это было, до сих пор понять не могу. По ощущениям, похоже на разлитие желчи – но совершенно без желтизны в лице и глазах. Врачи говорили много глубокомысленного вздора… Правду о таких случаях мне довелось услышать всего один раз, и то в молодости, когда был французским лейтенантом. Наш полковой хирург в Шалоне сказал однажды, что верное суждение о болезни возможно в подобных ситуациях лишь по вскрытии мертвого тела.

Назло всем врагам, еще до весны здоровье ко мне вернулось. Пусть не полностью. Зато и сил больших не требовалось. Генералы вполне справлялись без меня. Фон Штофельн, пока нет войны, в должности главноначальствующего безупречен. Кейт даже и для войны годится. А Левашов в мирное время просто мается. Шутка ли: больше полувека на службе! Мирных лет из этого срока… Может быть, года три или четыре. Теперь ему не то что повоевать, даже поспорить стало не с кем: Апраксин выхлопотал, через канцлера, высочайшее повеление прибыть в Петербург и по первому снегу туда умчался. За какие заслуги Елизавета пожаловала его чином генерал-аншефа – право, не ведаю. Разве за беспардонную похвальбу? Как он себя аттестовал – мне писали. Выходило, что Степан Федорович едва ли не в одиночку одолел осман; а граф Читтанов, ежели имеет какую заслугу, то разве ту, что прислушивался к мудрым и осторожным советам своего подчиненного.

Гораздо хуже судил обо мне и моих делах его покровитель, канцлер Бестужев. Критиковать военные распоряжения не пытался, зато Ак-Кадынларский трактат представлял ужасным и прямо вредительным. Дабы воздействовать на чувства императрицы, сокрушался о возвращении графом Читтановым несчастных православных жителей под тираническую власть магометан и о неразумном предпочтении торговых привилегий (кои в любой момент могут быть отняты) более основательным территориальным выгодам. Прямых обвинений не выдвигал, но делал тонкие намеки о пренебрежении государственным интересом в угоду собственной ненасытной корысти. После этого, как заправский акробат, канцлер совершал в своих рассуждениях головокружительное сальто-мортале и столь же напористо доказывал, что сей ужасный и вредительный трактат, как бы плох он ни был, все-таки должен быть ратификован! Думаю, лишь то, что императорский трон занимала женщина, воспринимающая сии слова через призму дарованной Господом прекрасному полу своеобразной логики, позволяло Алексею Петровичу казаться убедительным. Так или иначе, ратификационные грамоты были подписаны и обменяны – а мне прислано письмо, выражающее монаршее неудовольствие! Оправдываться и что-либо доказывать, в положении, когда противник может нашептать все, что угодно, прямо государыне в ушко, а мои возражения приходят, в лучшем случае, через месяц… Да просто унизительно, наконец! Я отписал о желании получить абшид, ввиду болезни.

Ответ императрицы, на сей раз ласковый, несколько сгладил обиду от предыдущего письма. Елизавета сочла неприличным оставить победителя турок совсем без награды. Генерал-фельдмаршальский чин, деревни… На черта мне они?! Хотя… Прочел список пожалований еще раз. Село Бекташево? Угодила, Лизавета Петровна! Некогда я же тебе его продал, за символическую плату в один рубль. Как раз перед побегом за границу. Если есть в целом свете место, где чувствовал себя дома – то вот оно. Ладно. Поеду в Бекташево. В ответной эпистоле сердечно поблагодарил, спросил дозволения ехать прямо в имение, не заезжая в столицы, ввиду прискорбного состояния здоровья, и пожелал взять, раз уж полную отставку дать неугодно, полагающийся по указу годовой отпуск. Да еще, чтобы разрешила выкупить у крымских жителей кусок берега, верстах в пятнадцати к юго-западу от Кафы. Место там очень приглянулось: подходит для палаццо на старость. А в ожидании ответа обратился к полузабытым коммерческим делам.

Постоянное внимание к сей сфере не требовалось. Приказчики хорошо справлялись с текущими вопросами: пожалуй, лучше, чем справился бы сам хозяин, если бы вдруг вздумал ими заняться. Но мировая конъюнктура, стратегия, отношения с властями… Последний аспект удалось частично переложить на Петра Шувалова, ставшего компаньоном во всех начинаниях; для прочих ему широты взгляда не хватало.

Теперь мой приватный секретарь Марко Бастиани разложил стопами, по предметам, целый сундук накопившихся депеш со всех концов света. Самое главное он, конечно, и раньше докладывал – но чрезвычайного ничего не происходило, а все остальное я почитал возможным отложить до более спокойных времен. И вот они, наконец-то, наступили.

Первым делом – металл. Основа всех моих начинаний. Завод в Тайболе умножил возможности по сверлению пушек после запуска нового каскада водяных колес. Казенные заказы полностью выполнены. Работают в запас, потому как долго ожидаемое разрешение на продажу сего товара союзным державам все еще не подписано государыней, на что, впрочем, есть верная надежда. Вывоз железных книц и корабельных болтов увеличился, против минувшего года, на четверть. Хорошо. Дальше. Чугунолитейный на реке Кальмиус. Мое самое юное и самое капризное дитя. Здесь не так гладко. Сток реки рассчитали в дождливое лето, а последнее было сухим. Нехватка водяной силы ограничила работу воздуходувных машин доменной печи, которую пришлось, до времени, остановить. Нужна дополнительная плотина и обширный пруд-накопитель. Вложения в них позволят, как минимум, удвоить выработку. Только не совсем ясен размер спроса: война с турками окончена, ядра и бомбы делать прекратили. Котлы, сковороды и печное литье расходятся не слишком хорошо, ибо в России народ беден. Убогие крестьяне обходятся глиняной и деревянной посудой, металлической не имея вовсе. Покупают одни зажиточные, которых мало. Вывоз должен помочь: в Константинополь, Египет и вообще весь Левант. Далее – торговля. Амстердам… Лондон… Уилбуртаун… Ливорно. Дела идут с выгодою, но без особых перемен. В Ливорно, с установлением судоходства через проливы, тоже попробуем возить чугунные изделия. Дальше вряд ли: за Гибралтарским проливом Колбрукдельская литейня семьи Дарби легко перебьет наши цены, по причине меньшего расстояния. Чугун сравнительно дешев, слишком дальние перевозки его неприбыточны.

А вот еще интересный отчет. Ого, какая прибыль! Пороховой завод под Неаполем. Давно собираюсь перевести его в Россию (если король позволит). А если не позволит – забрать лучших мастеров (не лучших, но посвященных в мои секреты тоже забрать), остальное продать. Но, во-первых, руки не дошли; во-вторых, неохота разорять чрезвычайно доходное дело; в-третьих, до окончания европейской войны дон Карлос точно не захочет лишиться сего завода и будет чинить препятствия. Мне с этим юношей ссориться неохота: он и король хороший, и человек порядочный (что очень редко совпадает). Военным талантом, правда, не отмечен, и действует против цесарцев скорее задорно, чем успешно. После виктории, одержанной при Веллетри, выбрал для ночлега столь небезопасное место, что едва не попался в руки неприятельским солдатам: выскочив из окна в одной ночной рубашке, король ускакал без штанов. Ко мне он относится вполне доброжелательно. Звал в свою службу, однако и отказ встретил с пониманием. Я с удовольствием оставил бы все, как есть. Вот только, если Россия вступит в войну на стороне цесарцев, Неаполитанское королевство имеет быть причислено к вражеским державам. Снабжать порохом неприятеля… И сам не хочу в такое положение попадать, и враги мои не преминут сим воспользоваться. Так что – завод готовить к продаже, ни дня не мешкая!

Наконец, самое вкусное. Камчатская компания. Южные моря и восточная торговля. Здесь мои наилучшие надежды и наибыстрейшее приращение богатства. Африка, Индия и Китай компанейскими судами посещаются регулярно. Добыча кораллов и китобойный промысел у берегов Капо Верде тоже приписаны сюда. А вот в Камчатку, согласно именованию, первая флотилия отправилась около двух лет назад. Четыре «торговых фрегата», с заходом в Африку и Новую Голландию. Двум капитанам велено остаться в Петропавловской гавани для промысла и разыскания новых земель; двое должны вернуться домой, после визита в Кантон с меховым товаром. Пора бы им уже появиться – но пока никаких известий нет. Зато много документов об индийской торговле, тоже весьма важной и очень прибыльной. Там, в устье Ганга, у меня фактория Банкибазар, которая служит складочным местом всех индийских товаров. Как бы еще оную не потерять… Управляющий Франсуа де Шонамилль с каждою почтой пишет о голландцах из Хугли, что неподалеку от Банкибазара, с нетерпением ожидающих выставления на торги сей недвижимости, заложенной в обеспечение кредита.

Будь угроза со стороны голландцев единственной, можно б сие считать за счастье. Но и на те благословенные земли распространилась бушующая в Европе война. В отличие от своих монархов, торгующие к востоку от Капа французы и англичане сумели мирно поделить выгоды и не желали ссориться между собою. А пришлось. Летом семьсот сорок пятого года британская эскадра Пейтона послана была для подрыва французской торговли с восточными Индиями; вослед ей готовилась плыть ответная, под началом Лабурдонне. Как бы я ни тужился, ничего сравнимого по силе отправить в те края не был способен.

Вообще, дальние морские экспедиции стали отличительной особенностью этой войны. Помимо катастрофической карибской авантюры и упомянутого ост-индского противостояния, имело место еще одно плавание – может быть, самое примечательное. В семьсот сороковом году из Портсмута вышел, а через четыре года вернулся, обогнув земной шар, коммодор Георг Энсон с шестью кораблями. То есть, вышел-то он с шестью, вернулся же с одним – зато набитым сокровищами, захваченными у испанцев. Ценность добычи далеко перекрыла все потери. Сам коммодор сделался богатым человеком, а доля каждого из рядовых моряков соответствовала матросскому жалованью за двадцать лет. Краткое известие о возвращении Энсона я получил сразу, по горячим следам; теперь из Англии прислали детальный отчет о путешествии, в котором не было, разве что, экстрактов из вахтенного журнала. Зато дневники участников плавания имелись (в списках, разумеется). Секрета из них не строили: вояж наделал шума, и некоторые из путешественников пользовались случаем еще подзаработать, продавши свои бумаги книжным издателям. В лондонских гостиных вовсю обсуждали перспективы мореплавания и торговли на противоположном конце света.

Внимание британцев к Пацифическому океану тревожило. Доселе там из европейских наций были представлены только подданные испанского короля, да в определенных, весьма ограниченных, частях – голландцы. Северо-запад Америки совершенно не удостоился ничьего интереса вплоть до похода к сим берегам русских судов под командою Беринга, преодолевшего невероятные трудности и заплатившего за открытия собственной жизнью. Сенат разобрал его доклады и закрыл экспедицию, как неприбыточную; новонайденные моря и земли императрица отдала мне на откуп. Считая и те, которые впредь будут явлены – а там их… На картах мира эти края попадают в левый верхний угол, где обыкновенно рисуют какую-нибудь аллегорическую фигуру в образе дебелой матроны – одна задница с целую Европу – но и такой не хватает, чтобы заткнуть дыру в географических знаниях. Как извлечь выгоду из столь дальних и суровых стран, доселе никто не ведал, кроме меня (и моих компаньонов – в части, их касающейся). Нужны ли мне там соперники? Да Боже упаси! Англичан ведь только пусти – поговорка насчет козла в огороде, похоже, именно о них придумана. Что не сожрут, то изгадят и вытопчут. На побережье Массачусетса и Виргинии доверчивые жители не ополчились сразу против казавшихся слабыми и дружелюбными пришельцев – и где они теперь? За добрую сотню миль от моря уже ни одного туземца не сыщешь. Живущих в глубине суши рано или поздно ждет та же участь.

Поэтому продвижение вдоль берегов, лежащих к востоку от Камчатки, следует по мере сил ускорить. Что касается Ост-Индии, где мы безнадежно уступаем, – там с британцами надо дружить. Почему не с французами? Потому что они не победят. В лучшем для них случае – сведут партию вничью. Royal Navy на удивление быстро оправился от картахенской неудачи, восстановив корабельный состав, и ныне заметно превосходит испанские и французские морские силы, взятые вместе. К тому же, англичане – народ торговый; принцип «do ut des» у них в крови. Обманывают, жульничают – само собою. Но если ушки держать на макушке и не даваться в обман, то с ними можно иметь дело. Что касается Людовика – его дипломаты воспринимают союзников (разве за исключением родственных бурбонских дворов), как королевских вассалов, обязанных службою и не имеющих права на какое-либо вознаграждение за оную. Чужестранным вельможам раздавать королевские пенсии за продажу отечества – на это они мастера; однако считаться с державными интересами дружественных государств не склонны. Маркиз Шетарди в России сие доказал с полной ясностью.

За разбором писем и чтением бухгалтерских отчетов, время бежало незаметно. Вот и зима прошла: недолгая и мягкая, как обычно бывает на Дунае. В Силистрии, во дворце паши, где я больше месяца ждал, чего судьба пошлет: то ли смерть, то ли выздоровление, – заиграло на мутноватых оконных стеклах ласковое солнышко. Поднявшись окончательно с постели, взял себе привычкой гулять вдоль реки для моциона. Серый ноздреватый лед растрескался и уплыл еще в начале марта; быстро миновало половодье. Снег сошел стремительно. Весна шла непривычно теплая, не как на севере. По едва просохшей дороге прискакал курьер из Киева и привез высочайшее повеление срочно ехать в Россию, ко двору. Отпустить прямо в деревню императрица возможным не сочла.

Ладно. Ко двору – так ко двору. Попрощался сердечно с армией. Бог знает: может, больше и не доведется… Собрался быстро. Зато ехал медленно: турки выплатили первую часть контрибуции. Обоз с деньгами не хотелось оставлять без присмотра. Лучше и проще было бы передать серебро голландским купцам в Константинополе, взявши у них векселя на Амстердамский обменный банк, только визирь сей способ счел непристойным: все равно, что вкушать пищу из одной миски с собакой. Банкиры, с точки зрения магометанской религии, суть существа презренные. Ничем не лучше собак. Вот и добирался до Киева целый месяц. Сдавши деньги, по весу, в губернском казначействе, дальше помчался налегке.

Задержка в пути влекла за собою не одни только невыгоды. Покуда я трясся над сокровищами, императрицу окончательно убедили в несомненном достоинстве Ак-Кадынларского трактата. Малороссияне, большею частью старшинского звания, кои поставляли провиант на армию, с окончанием войны загрустили, предвидя падение хлебных цен. Однако составившаяся для вывозной торговли купеческая компания (особо замечу: без моего участия составившаяся) раздачею задатков под будущий урожай внушила им великую радость. Через Разумовского сие светлое чувство достигло до императрицы, побудив обратить внимание на торговые статьи договора, вначале не оцененные по достоинству. Великорусские помещики не так быстро, но тоже смекнули: за границею хлеб втрое дороже, нежели в русских городах, и впятеро – по сравнению с закупкой прямо в имениях. Это ж какие деньжищи могут хлынуть, да прямо в их карманы! Общее мнение дворянства о результатах войны оказалось не то, что благоприятным – прямо восторженным! Государыня, очень чуткая к настроениям подданных, сменила гнев на милость, а злоумышлявший против меня канцлер утратил изрядную долю своего кредита. И поделом: в наш практический век министр, начальствующий над иностранною политикой, не вправе обнаруживать невежество в части коммерческих прожектов и государственной экономии. Алексей Петрович в этом был, увы, слабоват.

Прием в столице оказан был весьма благосклонный, хотя далекий от римских триумфов или парадных шествий, устраиваемых после каждой виктории Петром Великим. Чувствовалась опаска, не подвигнут ли чрезмерные почести мое высокопревосходительство к столь же непомерной гордости и заносчивости, какую в свое время выказал Миних. На непроницаемом обычно лице Бестужева мелькало время от времени выражение озабоченности. Мне уже сообщили, что уничижительное суждение о мирном договоре с турками он высказал императрице после того, как Апраксин уверил канцлера в неизбежной и скорой моей кончине. Теперь некстати воскресший творец Ак-Кадынларского трактата естественным образом становился его непримиримым врагом. Шувалов, тоже не любивший Бестужева, прямо поинтересовался: как будем канцлера свергать?

– А зачем, Петр Иванович? Беса потешить? Не стану утаивать: я этого змея подколодного, как и ты, на дух не переношу. Да только не сделать бы хуже…

– Куда уж хуже, Александр Иванович?!

– Есть куда. Вот послушай-ка экстракт из записок одного умного человека. Двенадцать веков минуло – а кажется, что сказано прямо вчера.

Достав записную книжку, я прочел из нее:

«И вот, когда он этих поистине первых по подлости людей поставил во главе правления, и они, проявляя высший произвол своей власти, вынесли на свет всю свою нравственную испорченность, мы удивлялись, как только человеческая природа могла дать место такой преступности. Когда же через некоторое время люди, их сменившие у власти, смогли намного обогнать их своей грабительской деятельностью, народ с негодованием спрашивал друг у друга, каким образом те, которые ранее казались негодяями, могли быть превзойдены настолько, что нежданно-негаданно стали казаться людьми прекрасными и добропорядочными. Затем явившиеся третьи по своей низости одерживали верх над вторыми. Когда же эти бедствия продолжались всё дальше и дальше, всем на своём опыте пришлось убедиться, что нет предела испорченности человеческой природы».

– Что-то знакомое… Прокопий Кесарийский?

– Молодец! Хорошо тебя учили. Точно, Прокопий. Заметь, это писано в самое великое и славное царствование за тысячелетнее бытие Восточной империи. Думаешь, в России не найдутся подобные «вторые» или «третьи»? Да у нас на них цифр не хватит! И еще. С самого приезда в Петербург все время чувствую вокруг себя… Вот так мужики на посаде, бывает, ведут знаменитого кулачного бойца – толпе на потеху, чтобы поглазеть, как он будет уродоваться с другим таким же. Смотрят на меня, словно ждут неких действий. Поощряют, направляют и подталкивают.

– К чему подталкивают?