Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

– К атаке на канцлера. У меня ведь есть причины ненавидеть его, не так ли?

– Причины? Да их в избытке! Если б он против меня такие козни строил, я, по меньшей мере, постарался бы его дискредитовать в глазах государыни. Или иначе как не преминул сквитаться, при первой оказии.

– То есть, поступил бы в согласии с чувствами и человеческим естеством. Но вот в таких положениях и понимаешь: старость не всем плоха. У нее есть свои преимущества, ибо разум довлеет над страстями. Кстати: спросить, кто именно жаждет нашего с ним столкновения, не желаешь? Хотя сие и так ясно…

– В общем, да… Французско-прусская партия.

– Французско-прусско-голштинская, ежели строго между нами. Пытается стравить между собою людей, которые загораживают ее креатурам путь к власти. Сии последние, по духовной ничтожности и нехватке умственных сил, сами справиться ни с одним из нас не могут. Если бы мы с Бестужевым взаимно друг друга уничтожили, это для них было бы лучше всего. Но такое не слишком вероятно. Кто-то один другого съест – хотя и меньший, но тоже выигрыш. Победителя можно будет еще как нибудь избыть. Или он сам сойдет в небытие: возраст, что поделаешь…

– Так что же, все канцлеровы мерзости взять и простить?! Сие святому отшельнику впору, а для вельмож не годится. При дворе так не выжить!

– Прощать нельзя. Но ведь мерзости разные бывают. За одни четвертуют, за другие кнутом бьют, за третьи розгами учат. Сдается мне, канцлер не по первому разряду проходит. И, самое главное, без этой фигуры баланс политических сил рушится. Нужный человек, не обойтись!

– А сам-то канцлер знает, что он – фигура? Или считает нас фигурами, себя же – игроком?

– Ему шахматные понятия чужды. Карты, они другой склад ума выстраивают. Ну, а кто кем сыграет, и в какую игру, сие по времени видно будет.

Игра не замедлила начаться. Конференция по иностранным делам при высочайшей особе по-прежнему действовала, и никто меня из оной не исключал. Все время, прошедшее с Ак-Кадынларского замирения, Бестужев торопил императрицу с началом переговоров о поддержке оружием Венского двора. Елизавета, однако ж, медлила – и в сем случае эта манера, иногда столь раздражающая, была в высшей степени уместна. Причина в том, что спросить совета о военной стороне дела ей оказалось не у кого. Минувшей зимою умер Долгоруков; государыня плакала на похоронах старого фельдмаршала и надолго оставила вакантным место президента Военной коллегии. На святках приехал Апраксин и был назначен, происками канцлера, вице-президентом – но, при всем расположении к сему генералу, Ее Величество справедливо полагала, что услышит от него лишь мнение Бестужева, сказанное другими устами. Ласси находился в Риге, я – в Силистрии (говорили, что на смертном одре).

Только теперь, когда самые опытные военачальники вызваны были в Санкт-Петербург, императрица сочла Конференцию достаточно представительной для обсуждения столь важных вопросов. Трое от коллегии Иностранных дел: Бестужев, вице-канцлер Воронцов и тайный советник Веселовский; трое от армии: Ласси, Апраксин и ваш покорный слуга. И сама государыня (впрочем, не заседавшая с нами постоянно).

Даже поверхностный взгляд способен заметить, что состав сего высокого собрания заранее предвещал поддержку всех притязаний Бестужева. Апраксин при нем исправлял должность ручной обезьяны. Исаак Павлович Веселовский (вообще-то человек умный и готовый прислушиваться к разумным доводам) всецело зависел от канцлера по службе и противоречить начальнику не смел. А у старика Ласси младший сын, исполнясь юношеской гордости, не позволяющей делать карьеру при высокопоставленном отце, отправился искать удачи в чужие края и служил в цесарской армии капитаном. При несомненной добросовестности фельдмаршала, мог ли он в таких обстоятельствах не болеть душою за союзников и с холодным сердцем отказать им в помощи? Разумеется, нет. Вот уже и четверо из шести. Зато Воронцов, два года назад твердивший зады после вождей про-австрийской партии, с их коновязи отвязался и пошел пастись, где сам пожелает. Логика обстоятельств привела его к естественному и уже традиционному положению: от века в России канцлер и вице-канцлер состоят в непримиримой вражде и во всем оппонируют друг другу. Совершив длительное путешествие по Европе, для заведения связей, необходимых в его положении, Михаил Илларионович наилучшим образом был принят в Берлине. Правдиво или нет, но Бестужев утверждал, что его помощник состоит на жалованьи у Фридриха Прусского. По возвращении в Санкт-Петербург, Воронцов подружился с «молодым двором», коий составляет средоточие французско-прусской партии. Подсидеть главу ведомства, ударить его в спину, толкнуть падающего, если тот поскользнется на предательском дворцовом паркете – сей государственный муж был готов. Но противустать ему прямо, лицом к лицу, пока еще не чувствовал себя в силах. Рассчитывать на него, если понадобится помощь против Бестужева, можно было лишь с пребольшущей оглядкой.

Видя против себя сплоченное большинство партизанов Венского двора и лишь одного возможного союзника (и то гниловатого), я, по здравом рассуждении, не стал атаковать оппонентов в лоб. Согласиться с ними в принципе, но в меру возможности затянуть переговоры и заволокитить приготовление армии к походу в Европу – сие казалось более осуществимым. Связующие мотивы в отношениях двух империй, будь то подкуп или родственные отношения, имели силу лишь применительно к узкому кругу высокопоставленных персон; точно так же интриги их соперников не опускались ниже чинов превосходительных. Огромное большинство чиновников и офицеров (не говоря уже о простонародье) на вопрос, кого поддержать в нынешней европейской войне, чистосердечно ответило бы: никого. Чума на оба ваши дома! Формально не имея голоса при дворе, эти люди все же обладают влиянием, ибо мнение их проникает повсюду множеством невидимых лазеек. Пытаться привести к успеху государственное дело, ими не одобряемое – столь же неблагодарное занятие, что тащить сани по песку.

Про-австрийская партия с давних пор упирала на нужность сего алианса по отношениям к Порте Оттоманской. Победа над турками без цесарской помощи вышибла у нее из рук этот аргумент. Поставить Пруссию на вакантное место общего врага… Не слишком убедительно получалось. К тому же, прошлой зимою Фридрих снова примирился с Марией-Терезией и ее муженьком, еще раз предав своих союзников. А императорские войска в Италии, под командою генералиссимуса принца Иосифа фон Лихтенштейна, делали замечательные успехи. Какого дьявола мы попремся им помогать, если у нас у самих на юге тревожно?

Для тревоги имелись весьма серьезные основания. Крымцы, недовольные Ак-Кадынларским трактатом, взбунтовались. Собственно, замятня началась сразу, как только распространился слух о моей неминуемой смерти. Но, стоило грозному Шайтан-паше ожить, все моментально утихло. Когда же уехал на север – кот из дому, мыши в пляс. Сбросили своего хана Селима (за то, что плохо воевал с русскими), стали выбирать нового. Вот тут все между собою и передрались. Одни стояли за ханского дядю Селямет-Гирея. Другие – за Шахин-Гирея, бывшего калгу и героя персидской войны. Третьи – просто хотели пограбить, а хану, кто бы им ни стал, никакого повиновения оказывать не собирались. Раньше ханов ставил и сменял султан; теперь по договору сего не полагалось, и наш новый посол Адриан Неплюев строго-настрого следил за исполнением мирных статей. Турки поворчали, потом вспомнили, что у них еще с Надир-шахом мира нет, да и умолкли. Крым, запертый ландмилицкими полками на Перекопе, кипел, словно котел Ньюкоменовой машины. Без выхода с полуострова, алчущим добычи грабительским шайкам дорога оставалась только на побережье, еще недавно турецкое, а теперь наше – однако не имеющее пока ни должного гражданского устроения, ни надлежащей военной защиты. Вот парадокс: при магометанской власти крымские греки с армянами жили вполне безопасно; а под скипетром христианской государыни – брошены оказались на поток и разграбление. Нетронутыми остались только Керчь и Кафа, где стояли ландмилицкие гарнизоны, да еще Чембальская крепость, отданная в ведение флота. Одновременно разные татарские партии бились между собою. Левашов, стоявший возле Таванска с шестнадцатью полками драгун и большим числом иррегулярной конницы, готов был дойти до Бахчисарая и подавить возмущение, однако без указа не смел. Статьи договора позволяли нам защищать от набегов свои владения – но отнюдь не вмешиваться в избрание хана. Да и неясно было, кому в сем избрании и против кого помогать: наших сторонников там не обреталось. Даже за мирное соседство с русскими ни один из претендентов не ратовал. А станешь крымцев обижать – тут же дервиши закричат в Константинополе, возбуждая магометанскую чернь. Аллах его, султана, знает: чем он ответит? Ну, как проливы закроет?! Опять, что ли, с ним тогда воевать?

От заседания к заседанию Конференции приходили все более удручающие вести из Крыма, и тревога все более сгущалась. Зато прибавление сего полуострова к предметам обсуждения весьма благотворно влияло на дебаты об австрийском союзе. Бестужев и его сторонники, упорствуя в желании немедля послать войска в Европу, услышали, что тогда придется ослабить южную армию. При неблагоприятном ходе событий, это грозило утратою недавних завоеваний. Ласси первым сказал, что лучше не торопиться. Воронцов с готовностью поддержал. Я – тоже, и спросил канцлера прямо: если приключится конфузия, готов ли он ответить за оную? Пусть не головою, как ответил бы при Петре Великом, а хотя бы чином и карьерой? Он умело скрыл мелькнувшую в глазах бессильную злобу и разразился долгой медоточивой речью о том, что не токмо благополучия, но даже и живота своего не пощадит для блага отечества и для угождения государыне. Но по существу дела – уступил. Решили, по моему предложению, ждать, пока крымская междоусобица естественным образом утихнет – потом уже договариваться с новым ханом. А если он окажется столь безрассуден, чтоб открыто заявить себя нашим врагом, то поступать с ним безо всякой пощады. Такой случай трактатом предусмотрен. Для восполнения потерь, понесенных в турецкую войну, провести рекрутский набор. Новобранцев на первый год службы раздать в гарнизоны, как предусмотрено монаршими указами. Тем временем неторопливо вести переговоры с Веной, требуя в обмен на предоставление вспомогательного войска, помимо прочего, гарантии Ак-Кадынларского трактата.

На сем последнем пункте канцлер заупрямился снова. Мол, чрезмерное требование, на которое Венский двор не согласится. Но я не зря дожидался высочайшего присутствия в нашем совете, чтобы предложить сей артикул. Елизавета не терпит унижения ее самой или ее державы перед иными государями и государствами. Вот и теперь: при первом намеке на положение младшего партнера относительно Священной Римской империи, в ней на мгновение пробудился дух отца. Сказала, как отрезала:

– Коли не пожелают гарантировать – стало быть, помощь им не сильно надобна.

Канцлер угодливо склонился. Что еще ему оставалось делать? Но если бы злые и враждебные сантименты были подобны яду, то взгляда, им на меня искоса брошенного, хватило бы отравить целый полк.

ДЕЛА ЗАМОРСКИЕ

Все дни, пока в Санкт-Петербурге торжествовали одоление супостата и дебатировали эвентуальную помощь Венскому двору, меня не покидало беспокойство за своих людей, кои посланы были в опасное плавание и словно в воду канули. Четыре «торговых фрегата», нареченные именами евангелистов и отправленные в Камчатку, два года назад обогнули мыс Бона Эсперанца, запаслись провиантом в порту Св. Елизаветы – и больше никаких вестей. До поры до времени сие не беспокоило, ибо дальнейший курс был проложен не к часто посещаемым торговыми судами европейских наций бенгальским факториям, а к диким берегам Новой Голландии. Оттуда, выгрузив множество надобных невольным поселенцам вещей, вплоть до живых жеребят и овечек с баранами, капитаны должны были восприять путь на север. Три тысячи лиг через неизведанные моря представляли самую трудную часть маршрута. Вообще-то, христианские мореплаватели там прежде бывали – только очень редко; к тому же все они пересекали Пацифический океан в широтном направлении. Насколько благоприятны ветра для движения по меридиану и какие навигационные опасности могут встретиться, нельзя было предсказать заранее.

И все же, имелся резон надеяться, что за год мои суда всяко доберутся от Петербурга до Авачинской гавани. Месяц командам на отдых, а приказчикам на скупку шкур морского бобра – и два корабля уйдут к берегам Америки, а другие с промежутком в год вернутся назад, посетив на пути Кантон для продажи мехов и закупки чая. Так, по крайней мере, было задумано. Чтобы пройти индийские моря с зимним муссоном, из Кантона требуется выходить в декабре; коли ничего не случится, домой путешественников следует ждать в июне. Но вот уж июль миновал – а их все нету. И почты из Камчатки, как назло, не было. Моряки на тех судах наилучшие, коих я полжизни растил. С обыкновенными препятствиями должны справиться. Однако, если враждебные силы натуры оказались непреодолимы… Такую потерю не восполнить!

Вести пришли, откуда не ждал – из Архангельска. От капитана «Святого Луки» Тихона Полуектова. Нетерпеливо разорвал пакет, впился взглядом в неровные строчки: каким чертом его туда занесло?! Бегло пролистал начало, где все в порядке… А, вот! «Святой Матфей» погиб! Что с командой?! Слава Богу! Всего два матроса утонули. Уже после Новой Голландии, двигаясь к северу вдоль восточного побережья сего гигантского острова, «торговый фрегат» задел днищем риф – острый, как бритва. Кораллы могут приносить неплохие деньги, однако при чрезмерном изобилии они отнюдь не радуют моряков. Дыра получилась, словно брюхо ножом вспороли: узкая, зато в длину на пол-корпуса. Пластырь завести не успели. К счастью, после ново-голландского рандеву бурь еще не было, и корабли шли вместе. Команду разделили по трем другим, груз почти весь погиб. Да и Бог с ним, с грузом: никаких драгоценностей в трюме не обреталось. Хлеб для Камчатки, немного железа. Дешевле самого корабля. Вот на обратном пути, был бы ущерб куда как тяжелее!

Та-а-ак… Дальше… Ради избежания новых несчастий, удалились от берега в открытое море, к осту… Ночной шторм, потеряли спутников из виду… Все, как обычно. Пока не прошли тропик Рака, острова старались обходить, памятуя об участи «Матфея», а севернее их не стало: пустое море. Только на пятидесятом градусе широты усмотрели гору к норд-весту. Ясно, что один из Курильских островов, хотя не смогли определить, который именно. Высаживаться не стали, потому как незачем, да и Камчатка близко; без приключений дошли до Авачи. «Св. Марк» был уже там. «Иоанн» прибыл двумя неделями позже: капитан Альфонсо Морелли уклонился слишком далеко к осту, и на широте пункта назначения долго лавировал против сильного зюйд-веста. Уф-ф… Три корабля дошли! А что потом-то было?!

Перескочив еще через дюжину, примерно, страниц, нашел пассаж о стоянке на Капо Верде. Еще чуть вперед… Ага! Неподалеку от входа в Скагеррак атакованы французским капером. Чертовы дюнкеркцы! Торговый флаг нейтральной державы ничуть не составляет для них препятствия. Если б они взяли «Луку» – я, пожалуй, солидаризовался бы с Бестужевым в его галлоедстве. Но нет, не взяли. После жестокого, хотя и скоротечного, боя капитан попробовал уйти от неприятелей, имевших повреждения рангоута. Однако, к сожалению, быстро их исправивших и возобновивших упорную погоню… Еще бы не упорную: с тех пор, как тамошние канониры служили мне против берберийцев, весь Дюнкерк знает о торговле графа Читтано с Китаем. Отличить судно, идущее издалека, от бегающего на коротком плече опытному глазу нетрудно. Ограбить один такой кораблик – и вся команда сможет покончить с опасным промыслом, превратившись в богатых рантье. Тихон действовал согласно инструкциям: его артиллерия позволяла биться на равных, только делать сие, имея половину трюма набитой чаем, а другую – китайским фарфором, совсем неприбыточно. Каждое ядро, поразившее ящики с посудой, делает убытков на тысячи.

В ходу мои корабли для восточной торговли, выстроенные по новейшим французским чертежам, едва ли кому уступят. Даже с грузом и после дальнего путешествия. И все же, дюнкеркцы не отставали. Единственный путь отступления вел к норду. С великим трудом (ночью, в тумане) оторвавшись от преследователей, Полуектов решил не испытывать судьбу и вместо Петербурга пошел в Архангельск, с заходом в Колу. Места ему не чужие: капитан происходил из поморов.

Ну, вот задержка и объяснилась. Надо будет людей наградить: и Тихона, и всю его команду. По краю прошли, на грани катастрофы. Плавание в европейских водах бывает иной раз опаснее, нежели в диких неведомых морях. Во время войны, так уж точно – а жертвоприношения Марсу идут сейчас сплошной чередою. Кстати, похвалю и себя: года два или три тому назад, императрице настоятельно советовали расформировать Кольский гарнизонный полк, за ненадобностью и для сбережения казны. Я воспротивился. Теперь вижу, что угадал правильно. Несмотря на удаленность и отвратительный климат, сей городок очень даже способен пригодиться.

Вернулся к началу отчета и уже вдумчиво, не торопясь, ознакомился. Предметов для размышления было довольно. Морских бобров камчадалы припасли к продаже меньше, чем рассчитывалось. Морских котов – тоже, хотя сие менее важно: их шкуры стоят у китайцев раз в пятнадцать дешевле. Ждать, пока туземцы или русские промышленники набьют еще, моим морякам не позволяло приближение осени. Однако в Кантоне даже уменьшенная, против первоначальных планов, партия мехов чуть было не уронила цены. Вначале купцы из Поднебесной империи предлагали треть от обычного, рассчитывая на то, что иноземцы спешат отплыть домой, сообразуясь с годовым циклом ветров. Только этот их шаг был легко предвидим заранее. Поставленный мною главой камчатской конторы Аникей Половников привел в китайский порт не один, а два корабля. «Святого Луку», следующего на запад, сопровождал «Марк», назначенный к возвращению в Камчатку и готовый стоять в гавани хоть целую зиму. Покуда меха не продавались, «Луку» грузили купленным за привезенные с собою деньги фарфором. Обычно сей товар европейцы берут лишь в количестве, нужном для балластировки: он, конечно, дорогой и выгодный, только чай еще выгоднее, и намного. Кроме того, мой управляющий договорился с португальцами о зимовке в Макао и тем окончательно убедил китайских контрагентов, что задешево бобров не отдаст. Лишь после этого ему дали правильную цену – да и то не за всю партию разом. Когда Тихон Полуектов покидал Китай, шкуры частью оставались нераспроданными.

Сия история побуждала задуматься: подлинно ли эта империя представляет собою бездонную прорву, способную поглотить любое количество товара без малейших признаков насыщения спроса, или в ней, как и везде, редкости стремительно дешевеют при утрате сего статуса? Второе представлялось более близким к истине, и следовало исходить в дальнейших расчетах из ограниченной емкости рынка. К тому же, чрезмерная охота может нанести невосполнимый ущерб звериному поголовью: постепенное сокращение добычи соболя в Сибири, почти вовсе исчезнувшего в наиболее обжитых местах, дает нам явный пример. Моря кажутся бескрайними – но ведь звери не живут посреди океана! Их дом – прибрежье, узенькая полоса! Посему надо брать не больше, чем натура может восполнить, и по возможности равномерно в пределах территории, на которой обитает предмет добычи. Истребляя живность дотла на каждом участке по очереди, можно и при малых размерах промысла обратить в пустыню обширные пространства – если зверье наполняет сию пустоту медленнее, чем движутся охотники.

Из этих простых рассуждений следует столь же простой и очевидный вывод. Дабы меховая коммерция не страдала ни от истощения угодий, ни от падения цен вследствие чрезмерного предложения, должна действовать строжайшая монополия – и обладателю оной крайне желательно взять под свою руку все территории, где водится предмет охоты. Сие необходимо нужно как для устранения соперничества сторонних промышленников, так и для регуляции объемов предлагаемого товара. В американских владениях Испании морские бобры совершенно точно отсутствуют; к северу берег ничейный. Его вполне можно взять под себя. Главное – не медлить! Правда, испанцы до сих пор держатся за смехотворный Тордесильясский трактат, отдающий им даже и те земли, где нога европейца сроду не ступала. Дополненный Сарагосским соглашением, он разграничивает моря и земли в Пацифическом океане примерно по меридиану Охотска. Между прочим: сей раздел проведен столетием раньше, чем русские появились в тех краях; так что, при некотором усилии, один из пиренейских народов мог сделаться обладателем Камчатки, другой – Охотского берега! Но ежели сейчас новый испанский король вдруг заявил бы претензию на полуостров, то ничего бы, кроме смеха, не снискал. Так почему на другой стороне моря эти древние артикулы должны иметь юридическую силу? Разве потому, что могут быть подкреплены силой военной, и только в той мере, в какой могут быть подкреплены.

Впрочем, есть еще англичане. В незапамятные времена Фрэнсис Дрейк приплыл, за каким-то дьяволом, к американскому материку несколько севернее испанских владений, высадился и объявил эту землю собственностью британской короны. Больше полутора веков прошло, а корона сия шагу не сделала, чтобы вступить в реальное владение мнимой собственностью. По мне, так «право первооткрывателя», часто употребляемое как основа территориальных притязаний в колониях, являет собой чистейший вздор. Только действительная колонизация, или, хотя бы, подчинение туземцев своей власти распространяют на новооткрытые земли суверенитет метрополии. Найдется на тысячах миль побережья хоть один индеец, который на вопрос «кто твой вождь?» ответит: «кинг Джордж» – извольте, готов принять во внимание сей факт. Не найдется – идите к черту, Ваше Величество!

Взять, скажем, Новую Голландию. Само название острова – говорящее. Голландцы больше ста лет ходят мимо него в Батавию; не раз оказывались на берегу, вследствие кораблекрушений. И что? Ничего, ровным счетом! У них на сказочно богатую Яву сил не хватает, а тут – кусок пустыни посреди моря. Наличие здесь, кроме пустыни, вполне привлекательных мест лучше скрывать, сколько обстоятельства позволят. Вот, появилось в одном из таких уголков состоящее в моей власти поселение. Могу ли я претендовать, благодаря этому, на обладание всем островом? Если б имел в полном распоряжении Royal Navy – пожалуй. Не владея столь замечательным инструментом… Представьте: даже не на другом конце острова, а в какой-нибудь сотне верст от моей фактории любая европейская нация ставит простенький форт с деревянным палисадом – и что прикажете делать?! Корабли у меня торговые, на них команды впятеро меньше, чем на военных такого же размера. Стало быть, для десанта людей нет. Поселенцы? Их тоже немного. Да и станут ли биться против чужаков? Земли немеряно, места всем хватит. Соблазнить их возможностью пограбить? Не пойдут и на это, если есть шансы встретить сильное сопротивление. Остается жаловаться в Петербург, где сей вопрос попадет к Бестужеву, который не упустит случая сделать гадость.

Единственный действенный способ подтверждения своих ревендикаций, к тому же испытанный всеми ост-индскими компаниями, это завести приватную армию. Флот пусть остается, какой имею: предусмотрев размещение на торговых судах морской пехоты, я свои возможности достаточно сильно расширю. Кстати, французы в Восточных Индиях, испытывая сильный недостаток в людях, стали нанимать в войско туземцев. Офицеры и унтера – европейские; часть рядовых – тоже, но большинство составляют индусы! Надо будет с камчадалами попробовать… Вот только Авачинская (по-новому, Петропавловская) гавань, как место размещения воинских сил, – настоящий кошмар интенданта. До меня, хлеб возили вьюком из Иркутска, за три тысячи верст, в Охотск. Оттуда – морем в Камчатку. Сейчас доставили первую партию напрямую из Санкт-Петербурга, сие оказалось примерно вполовину дешевле. Но все равно – безумно дорого! Не растет хлеб в Камчатской земле: тепла ему не хватает. И в Охотске тоже не растет. Императрица Анна, располагая всею казной имперской, могла себе позволить содержание экспедиционных служителей; я же, возложив сие бремя на коммерческие обороты Камчатской компании, непременно оную разорю.

Поэтому для главной квартиры компанейской надо искать иной пункт. Новая Голландия – не выход. Слишком далеко от промысловых угодий. Хотя морские коты там тоже водятся. Но гораздо более ценные морские бобры обитают лишь в холодных северных водах. Требуется место в умеренной полосе, притом сочетающее все нужные качества. Вот, скажем, бухта Авачинская: лучшего укрытия от штормов и желать невозможно! Обширная, с узким и глубоким горлом, почти при любом направлении ветра позволяющая кораблям входить и выходить, не употребляя шлюпок для буксировки. Однако, хотелось бы вести корабельное строение прямо на месте – а с деревом в этих краях туго. На побережье ничего путного нет: от холодных ветров стволы вырастают кривыми и горбатыми. Только в укрытой горами долине реки Камчатки можно найти годные лиственницы. Да и те мелковаты: на промысловые суда еще сойдут, а на серьезный корабль – и не мечтай. В Охотске при Анне была верфь; часть мастеров и поныне там осталась. Но как туда доставляли бревна через перевал… Это страшная сказка, европейцам расскажи – не поверят!

Словом, нужна удобная гавань с поросшими корабельным лесом берегами в годном для хлебопашества климате. И чтобы «свободная от постоя». На западной, азиатской, стороне до недавних пор оставался не исследованным на сей предмет лишь известный по голландским сообщениям остров Эдзо. Сейчас мои люди на пути из Камчатки в Кантон, во исполнение данных им указаний, осмотрели и положили на карту его восточные берега. Остров и впрямь большой; японцами, кроме южной оконечности, не занятый. Малочисленные туземцы вовсе не похожи ни на подданных сегуна, ни на сибирских инородцев: разрез глаз скорее европейский, густые бороды… Бог знает, откуда они такие там взялись. Землю сии дикари, однако ж, не обрабатывают. Навряд ли это говорит о ее негодности: соседствующие японцы живут лишь там, где вызревает рис, гораздо более требовательный к теплу, чем привычные для русских злаки. Так что, климат должен быть подходящим. Только вот берег… Ни единой бухточки, хотя бы полуоткрытой, не нашли. В тихую погоду стоять на якоре можно, а любой шторм, даже не самый сильный, для кораблей смертельно опасен! «Святой Марк», возвращаясь весною в Камчатку, должен был обойти остров с запада и завершить картирование. Эти планы, надеюсь, будут у меня через год; но уже сейчас обозначился один нежелательный признак. Слишком близко к японским владениям. Сей многочисленный и воинственный народ, волею своих правителей, избегает сношений с чужеземцами. Терпеть их по соседству, в пределах одного острова, – скорее всего, не станет. Значит, начинать дело с войны? У меня средств для нее нету! Я только еще планирую их создание, и предполагаемая гавань занимает в этих планах важное место. Сначала войско, флот, укрепленные городки – потом уже конфликты с соседями. Здесь может выйти наоборот. При этом нет ни малейшего сомнения, что торгующие в Нагасаки голландцы ради сохранения монополии и добрых отношений с хозяевами сделают все, чтобы устроить конфузию русским.

Так что – ну его к бесу, остров Эдзо. Может, когда-нибудь будущие поколения сочтут возможным на него посягнуть. А теперь он годится, самое большее, для небольшой заимки с пашнями, какую не жалко бросить при нужде. Лучше всего обучить земледелию туземцев: они бы, не возбуждая ничьи страхи, растили хлеб и продавали нам, в обмен на железные изделия.

Волей-неволей, приходится обратить взор на американский берег. Моряки, ходившие на «Святом Петре» и «Святом Павле», видели высокие, поросшие густым лесом, горы. Настоящим лесом, а не кедровым стлаником, как на Камчатке! Уже одно это дает американской стороне океана громадное преимущество над азиатской. Оба капитана не спускались там ниже пятьдесят шестой широты. Поскольку восточный океан гораздо холоднее Атлантического, наиболее привлекательные области должны лежать намного южнее. Согласно подробным описаниям, окрестности Авачи весьма напоминают по климату Кольскую губу, хотя разница между ними по широте – шестнадцать градусов! Если сия пропорция сохраняется при движении на юг, то московскую, примерно, степень теплоты надо искать около сороковой параллели. Кстати, вот там уже испанские галеоны издавна ходят: при плавании с Филипповых островов бывает выгоднее отклониться к северу, где преобладают западные ветры, и лишь в виду земли повернуть в сторону Акапулько. На месте вице-короля Новой Испании, я бы непременно устроил в удобных пунктах сего побережья несколько селений, где моряки могли бы отдохнуть после столь долгого перехода. Думаю, они еле ноги таскают и мрут, как мухи. Почему граф Педро де Фуэнклара, как и все его предшественники, сего не сделал? Видимо, благородные гранды никогда не ведали тех проблем с комплектованием команд, которые мне, увы, слишком знакомы. У них – сколько ни перемрет матросов, охотники на их место не переводятся!

Войдя в соприкосновение с потомками конкистадоров, которые уж точно по воинственности не уступят японцам, не окажемся ли мы втянуты в такую же преждевременную войну, только с Испанией? Ну, слишком приближаться к Акапулько, разумеется, не стоит. Мыс Мендосино, под сорок первым градусом широты, представляет ориентир, на который движутся манильские галеоны. Севернее испанцев заносило только случайно, раза два или три за двести лет. За этой границей их притязания становятся совсем эфемерными и casus belli, уверен, не породят. К югу от Мендосино… А есть ли там что-либо ценное? Известно, что после Акапулько мексиканский берег переходит в пустыню. Может, она там продолжается? Среди моряков испанских, как и в морских архивах сего королевства, я не имею достаточных связей, чтобы вызнать хранимые в тайне сведения. Вот доберутся мои люди до Калифорнийского острова – будет материя для размышлений. Пока укажу лишь одно принципиальное различие американского и азиатского вариантов. Япония, она вся тут рядом на своих островах, причисляя к ним и краешек Эдзо. Наше поселение оказалось бы достаточно близко к сердцу государства. Испания от западной стороны Америки весьма удалена. Мощь любой державы закономерно слабеет с увеличением расстояния от ее жизненных центров, и сожженные солнцем брега Калифорнии составляют, по-видимому, тот рубеж, на котором испанская сила истаивает совершенно. Одного – всего лишь одного – британского корабля хватило, чтобы прервать сообщение Новой Испании с Манилой! И допрежь того коммодор Энсон творил в сих морях любые безобразия, совершенно не встречая препятствий. Вот, его приключения и побуждают думать, что на занятие пограничных с американской колонией земель ответ Мадридского двора будет весьма сдержанным. Возможно, и вовсе ограничится словесным протестом.