Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)

Ну, что же: скатертью дорожка! Меня такой исход вполне устраивал. Без торжественной передачи ключей – да и черт с ними; видно же было, что обитатели фортеции напуганы до заикания. Их, должно быть, в колыбели стращали: «будешь плакать – Шайтан-паша придет!»

Теперь надлежало решить, что делать с крепостью. Гарнизон оставить нельзя: сие уже было бы актом войны, а не просто карательным походом. Наиболее уместным виделось отдать Суджу-кале какому-нибудь из туземных князей, под обязательство дружбы и союза. Не меньше недели я убил на приглашения и уговоры сих мелких полудиких властителей, недоверчивых и осторожных, аки волки лесные. И что вы думаете? Ни один не взял! Наиболее откровенные объясняли, что мужчина и воин должен встречать врага в чистом поле, а не прятаться от него за крепостными стенами. Остался единственный выход – разрушить. Весь оставшийся порох, за исключением небольшого запаса на случай вероломства кубанских ногаев, употребили для закладки мин под бастионами. После прощального пира с местными владетелями, устроен был впечатляющий фейерверк, призванный дать черкесам верное мнение о могуществе Российской империи. На следующее утро армия двинулась домой.

Все бы хорошо, да только вот погода испортилась. Ожидаемо для этого времени года, но оттого не менее неприятно. Волны в море, за мысом, бушевали изрядные. Впрочем, дубель-шлюпки Несвицкого уже были, большей частью, разобраны и сожжены в походных кострах: уйти обратно тем же путем не пустили бы либо турки, либо шторма. Взамен, караванная тропа через горы была расширена и сглажена до полноценной дороги, годной для колесных повозок, – ну, и для артиллерии, само собою. Это давало нам возможность вновь посетить сии места в любое время года, а турок с крымцами ставило перед вопросом: стоит ли восстанавливать крепость, настолько уязвимую со стороны русских? Ближайшим источником турецкой власти на восточном берегу Черного моря оставался теперь Сухум-кале, а трехсотверстная береговая линия становилась ничейной. При благоприятном стечении обстоятельств, наше влияние могло быть и далее усилено: особенно при неудачном для султана ходе войны с персами. Я верил в полководческий талант Надир-шаха, и полагал вполне возможным его выход пусть не к Босфору, так хоть к Трапезунду.

Когда три с лишним века назад Тамерлан сокрушил могущество османское, лишь отсутствие у восточных христиан достойной военной силы не позволило им одолеть магометанские орды и вытеснить турок обратно в Азию. Надир во многом идет путем великого предшественника: подобно ему, вторгся в Индию, взял и разграбил Дели – а потом обратился на запад, против турок. История, бывает, повторяется. Если вдруг случится новая Ангорская битва, пусть даже в каком-то ином месте – надо быть готовым собрать плоды.

Когда я, наконец, под ледяным ноябрьским дождем добрался до Азова (простуженный и весь в соплях, как добрая половина войска), меня там ожидали императорский указ и штурман Рябов. Указ предписывал, оставя командование на юге генерал-поручику фон Штофельну, следовать немедленно в Санкт-Петербург; а штурман только что прибыл из Ост-Индии.

Естественное в таких обстоятельствах беспокойство рассеяно было письмами от петербургских друзей, льющими свет на тайные пружины моего отзыва. Никакой опалы или немилости: государыня весьма довольна, что крымской и турецкой наглости наконец-то дан достойный ответ. И все же, чая избежать столкновения с Портой и дать послу Вешнякову больше простора для дипломатических маневров, считает полезной такую вот рокировку. После этого, в случае нужды, легко будет кивать на своевольство графа Читтанова и превышение полномочий – пользуясь в то же время всеми выгодами от его действий. Это первый слой политических резонов. Далее возникает вопрос: какая партия, французская или австрийская, внушила императрице эти мысли? Нельзя исключить причастность любой из них. Франция традиционно дружит с турками – и вполне может попытаться сместить слишком деятельного генерала, дабы избавить султана от лишних тревог во время персидской войны. В то же время, сторонники Вены потерпели в закулисной борьбе при дворе Елизаветы тяжелое поражение и, похоже, нуждаются во мне, как в союзнике… Какое поражение? Дело Лопухиных – слышали? Безбожно преувеличенное, на мой взгляд… Определенные прегрешения за его участниками действительно были – но из беззубой фронды обойденных фавором придворных раздули заговор и государственную измену, замешав туда цесарского посла Ботту Д'Адорно… Манера знакомая. Она безошибочно показывает, что Андрей Иванович Ушаков, доселе хранивший нейтральную позицию в борьбе дипломатических партий, решительно принял сторону «французов». Еще одним рекрутом, завербованным в их шайку, стал гофмаршал наследника престола Отто фон Брюммер – тоже весомая фигура. А еще в Петербурге ждут Шетарди! Пронесся слух, что он снова едет в Россию – и ужо покажет всем недругам, где раки зимуют! Правда или нет, но даже без маркиза влияние и сила сей партии чрезвычайно выросли минувшим летом, противники же их были обескуражены. Если меня тянут ко двору «австрияки», значит, дела их совсем плохи… Ведомо же: я стою за то, чтоб ни одному из иностранных влияний не дать перевеса.

Можно и дальше чистить луковицу тайных политических смыслов, да только неохота. Сколько ни колупай, до последней истины не доберешься. Приеду в столицу – там виднее будет. А пока лучше заняться делом, несравненно приятнейшим: изучением отчетов о путешествиях.

Полтора года назад, обретя право на российский флаг, я отправил за Кап три корабля одновременно. Первым вернулся «Нестор» из Кантона, проделавший самый дальний путь, зато не имевший нужды нигде задерживаться. Рапорт его капитана догнал меня еще в Кизляре. Ныне передо мною лежал отчет Альфонсо Морелли, ходившего в Бенгалию на «Одиссее», и сидел передатчик привезенных «Святой Елизаветою» сведений, кои бумаге доверять не следовало. Пропустив длинное титулование и прочую чушь, занимающую пол-страницы в письме Альфонсо, впился глазами в знакомое название. Нетерпеливо перелистнул в конец. Есть! Банкибазар теперь наш. И достался… Очень дешево достался. Можно сказать, почти что даром. Подлинной платой станет защита от вражды соперников. Де Шонамилль по-прежнему глава фактории, только теперь на службе Камчатской компании, и за ним безотлучно смотрит мой приказчик. Насчет селитры – переговоры не окончены. Англичане, как ни странно, наши притязания поддержали. Похоже, хотят стравить русских с голландцами. Если выйдет – ох, какой изрядный кусок они вырвут из пасти у соседей!

Ладно, подробности – потом.

– Тебя как зовут-то, сынок? Позабыл: память стариковская…

– Федором, Ваше…

– Оставь, надоело это величание. Язык сломаешь, пока выговоришь. Александр Иванович или господин граф, как больше нравится. Так что там у нас в Новой Голландии? В двух словах, кратко.

– Нашли. Заставили покориться Вашей воле.

– Сильно буянили?

– Были такие, что и сильно. Кричали: хоть в каторгу, только на Русь! Заберите, мол, бляжьи дети, нас отсюда! А мы им: отслужите, тогда посмотрим. Стали кричать, что ни воды, ни провианта запасти не дадут, если не по-ихнему… Ну, Тихон Афанасьич и приказал с якоря сниматься. Ушли, под великий вопль и рыдания. Берега тамошние на карту положили, бухту хорошую нашли… Вернулись – все шелковые! Крикунов свои же приструнили. Видно, что не вполне согласны – да куда они денутся?! Солонины помогли запасти, зайца живого подарили…

– Какого зайца?!

– Кунгурского! Простите, господин граф, совсем забыл! Сейчас принесу!

Штурман выбежал и через минуту вернулся со шкурою непонятного зверя, покрытою короткой и жесткой серой шерстью.

– А говорил, живой… Я уж подумал, так прямо за уши и притащишь…

– Издох, даже до Капа не довезли.

– Жаль. Поднесли бы государыне императрице… И почему он кунгурский?

– Туземцы так называют. Кунгурский заяц, по-ихнему – кунгуряк.

– Странно. Голые дикари, даже хлеба не видывали. Кантон не знают, Батавию не знают – а Кунгур знают?!

– Сам в недоумении, Александр Иванович. Но своими ушами от них слыхивал.

– Ладно, Бог с ними. Так бухту подходящую нашли, говоришь?

– Нашли. И людей переселили, кто согласился. Наполовину, правда, открытая; но все время, что мы там пребывали, ветер гулял меж вестом и зюйд-вестом – а с этих сторон защита есть. И слава Богу, что «Лизавета» способна идти в крутой бейдевинд, не то пришлось бы мимо мыса Горн возвращаться.

– Может, в другой раз так и сделаем. С голландцами усиливаются раздоры, ходить через Бона Эсперанца может стать опасно. У вас столкновений с ними не было?

– Мы их даже и не встречали. Тихон Афанасьич велел держать подальше от берегов – ну, кроме захода в африканскую факторию. А к заливу Алгоа, не сочтите за хвастовство, я корабль очень точно вывел. Меньше десяти лиг погрешность.

– Это в долготе? Да, неплохо. Галилеевы луны, что ли, наблюдал?

– Только в Новой Голландии. А в море по счислению шли. Юпитер со спутниками с качающейся палубы в трубу не поймаешь.

– Тогда в твоем расчете больше удачи, чем искусства. Как измерить скорость течения?

– Когда проходили Африку на восток, по сносу определил, а дальше считал постоянной.

– Ну-у, брат… Это очень вольное допущение!

– Так ведь сработало же!

– Раз сработало, на другой – обманет. Ладно, теперь давай подробно о Новой Голландии.

Подробный рассказ ничего не менял принципиально, однако включал множество тонкостей, необходимых для управления факторией на краю света, за двадцать тысяч верст от России. Просто удивительно, насколько кстати судьба послала мне эту землю! Меж Африкой и Камчаткой слишком большое расстояние, чтобы его преодолеть, не давши команде основательного отдыха на берегу. Удобные промежуточные пункты все заняты: где опередившими нас европейцами, а где и того хуже, магометанскими либо индийскими пиратами. И вот, совершенно дикая страна, с невоинственным и безобидным населением, оказалась ровно на полпути! Такую находку надо брать – пока никто другой ее не присвоил.

В сравнении с ново-голландской благодатью, индийские дела внушали больше тревоги. Тут мы взялись пихаться локтями с просвещенными европейскими нациями. А силенок-то на сие не хватает! В Индии Россия выглядит пигмеем рядом с такими гигантами, как Голландия и Англия. Хотя на другой стороне материка соотношение могущества абсолютно иное, дипломатия наша не умеет сей авантаж должным образом использовать. Или не хочет: если говорить об Алексее Петровиче Бестужеве, это слово будет точнее. Все попытки вовлечь его в мои дела натыкаются на полную незаинтересованность. Предложишь купить пай в одной из компаний – так жалуется на безденежье (а откуда взяться деньгам, если он живет на широкую ногу и свое годовое жалованье способен за один вечер в карты проиграть?) Дарить акции – дурной прецедент, да и не удержатся они у Бестужева. При первой оказии продаст или проиграет. Ну, нет у человека вкуса к прибыльным финансовым операциям! И государственного взгляда на коммерцию – тоже нет.

И все же, выбирая между вице-канцлером и сворою франкофилов, алчущих его растерзать, я не испытываю ни малейших колебаний. Следует лишь только подумать, как обменять свою поддержку на ответное содействие моим колониальным прожектам. И не продешевить! А еще – не медлить! Наискорейше нужно объявить в Гааге, что любые враждебные действия против русских в Ост-Индии или на морях повлекут за собою действенные репрессалии против голландской торговли в России. А то разговоры на заседаниях директоров Verenigde Compagnie звучат весьма задорные. Зря, что ли, шпионов держу?!

С Бестужевым у меня много противоречий, но найдутся и пункты согласия. С маркизом де Шетарди – ни одного. Любой парижанин, интересующийся иностранной политикой, ежели разбудить его посреди ночи, да и спросить: «что делать с русскими?», моментально ответит: «загнать обратно в сибирские леса, дабы лишить влияния в европейских делах». Таково всеобщее мнение. Маркиз, как и прочие, сию глупую мечту лелеет. Вот, странно: французы в повседневной жизни, наверно, самый приятный народ. Изобретательный, живой, остроумный. Министры королевские – тоже отнюдь не чудовища. Но политика, которую они ведут, прямо гнусна и омерзительна. Постоянный, хотя и не всегда формальный, союз с турками, бесцеремонные попытки диктовать свою волю всем иным державам, несносные амбиции… Тут, видимо, действует логика положения. Власть, вообще, опьяняет: испытание гордыней – самое тяжкое. Когда некое могущественное государство претендует господствовать над миром, его деятелей сия чума поражает стократ сильнее, чем обычно, и совершенно лишает чувства меры. Британцам эта заносчивость тоже не чужда; за Россию же я готов молиться, чтобы милосердный Господь избавил ее впредь от подобной заразы.

Справедливости ради, должен признать, что гордые потомки галлов вообще-то имеют повод на нас дуться. В недавней войне за польское наследство рейнский theatrum belli был для них ареною славы, на италийском – полному триумфу помешали только распри между союзниками, а вот в самой Польше народная гордость французская получила звонкую пощечину. Поддержанный Людовиком претендент – и не кто-нибудь, а его собственный тесть, воцарившийся было в Варшаве, принужден был бежать в холопском платье, спасаясь от русских, предводимых Минихом. Ответить на сию обидную оплеуху случая не подвернулось. Разумею, действием ответить. Что же касается словес… Пускай злобствуют: брань, говорят, на вороту не виснет. Если в Париже рисуют «московитов» тупыми и ленивыми варварами, кому от этого хуже? Думаете, нам? Ошибаетесь! Чем сильнее облик врага в вашем представлении искажен злобой, тем больше вы наделаете ошибок в противоборстве с ним. Вот интересно: понял или нет Шетарди, что своими интригами достиг результата, обратного желаемому? Русский гигант не задремал в азиатской праздности. С удовольствием почесав кулаки о самонадеянных шведов, он лишь задумался на мгновение: кого из недругов следующим бить?! Теперь, главное, постараться, чтобы этот выбор был правильным.

У ПОДНОЖИЯ ТРОНА

Передача дел на юге затянулась. Преемник мой, фон Штофельн, стяжал немалую славу в прошлую турецкую войну, отличившись при обороне Очакова от десятикратно превосходящих турок. Боевой генерал: деятельный, храбрый, умелый – не какой-нибудь придворный угодник. Но вот касательно исторических задач России, вкупе с проистекающими из них особенностями подготовки к будущей войне, – тут он мало что понимал. Правду говоря, мои усилия по закладке и наполнению провиантских и амуничных магазинов и подготовке перевозочных средств (ластовых судов, большей частью) непосвященному человеку должны были казаться чрезмерными. Единственный способ уберечь эти начинания от гибели заключался в детальном знакомстве нового главного командира с затеянными прожектами и составлении подробного плана, как вести оные дальше. Сие пробуждало в душе генерал-поручика присущий его нации педантизм и давало некоторую надежду на сохранение верного курса в отсутствие рассчитавшего его штурмана. Не скажу «капитана», дабы избегнуть чрезмерных амбиций. Понятно, что однолично управлять политикой империи я не мог. Да и никто не мог: даже сама государыня. Важнейшие решения были итогом длительной борьбы соперничающих сил. Каким окажется этот итог, сказать заранее никакой провидец не сумел бы.

К тому же, хотелось дождаться султанского ответа на разорение Гелин-Ишика и Суджу-кале. Ну, как Порта все же решится на войну? Переполох в Константинополе вышел знатный. Великий визирь Сеид Хасан-паша призвал нашего посла Вешнякова, кричал и ногами топал, но более ни на что не осмелился. Первый натиск Надир-шаха османы сдержали (с потерею двух пограничных крепостей), однако ясно было: персидский воитель только умножит свой напор. Ссориться в такой момент еще и с Россией – для турецкой державы смерти подобно.

Ну, а если визирь сие понимает, так почему бы не надавить сильнее? Переговоры о подданстве черкесов и о морской торговле застопорились, покуда мы воевали с Швецией. Ничего удивительного: известно, что при неимении у государства готовой к делу армии, с его дипломатами никто не станет толковать о мире. Теперь, когда я совершенно ясно показал способность русских к наступательным действиям (даже в ограниченном составе войск, без полков, расквартированных на севере), туркам пришла пора подумать: не лучше ли по-хорошему договориться, уступив малое, чтобы не потерять большое?

Вешняков, состоявший со мною в регулярной корреспонденции, вполне сие мнение разделял – однако ж, инструкции он получал от Бестужева и следовал им весьма дотошно. Все, как и надлежит, ибо не может приграничная губерния посягать на прерогативы центральной власти. Решать сии дела следовало в столицах. Как только фон Штофельн вник в перешедшие к нему обязанности, а в Приазовье установился зимний путь – я сел в кибитку и, сопровождаемый полуэскадроном конных егерей, отправился на север. Эскорт, конечно, замедлял путешествие, но без него никак: разбойников на Руси завелось такое множество, что под Воронежем и Тамбовом они бродили сотенными шайками. Малым числом не отобьешься.

Прибыв благополучно в Москву, застал там генерал-губернатора Бутурлина (что, вообще-то, удивительно: обычно сей государственный муж правил Москвою из Санкт-Петербурга). Он поведал мне причину сей неожиданности: грядущее прибытие в Первопрестольную самой государыни, вместе со всем двором, сенаторами и генералитетом. Так что, дальше можно не ехать. И слава Богу: в мои года скакать семьсот верст лишних было бы не весьма приятно.

С родом Бутурлиных я дружил издавна. С возвращения из Прутского похода, когда Петр Великий назначил меня бригадиром в дивизию, возглавляемую одним из сей фамилии. Ну, а теперь племянник того генерала, в равном со мною чине (хотя значительно уступающий по сроку службы) стал хозяином древней столицы и принимал в своем доме, как родного. Первое, что его интересовало – не случится ли опять войны с турками?

– Все возможно, Александр Борисович, – отвечал я, – ибо единственной тому помехой служат персияне, напавшие на султанские владения. Как только избудут сих врагов, так сразу на нас и обратятся.

– Ужели не навоевались? Я кампанию, сделанную в тридцать осьмом году, до смертного одра не забуду. Безо всякой баталии половину армии растеряли.

Слегка оплывшее от лишнего жира, но все еще красивое лицо Бутурлина выражало крайнее миролюбие. Генерал-аншеф, называется! Упитанный телец, только на заклание годный! Лет пятнадцать тому назад о нем говорили, как о любовнике совсем юной еще Елизаветы; может, тогда он был бойчее? Впрочем, у государыни все фавориты таковы: телом богатыри и красавцы, нравом же существа травоядные.

– Так ведь османы, милый мой, в той войне победителями себя мнят. Цесарцев они и впрямь побили вчистую; а что какие-то маловажные земли русским отошли – за недоразумение считают, кое при первом случае постараются исправить.

Собеседник мой был не одинок в законном, но явно преждевременном желании насладиться миром и покоем. Большинство знатных персон вполне разделяло его чувства. Когда двор прибыл в Москву, и я получил высочайшую аудиенцию, то обнаружил, что сама императрица тоже сего не чужда. Более всего ее занимал в ту пору выбор невесты для племянника, объявленного наследником престола. Возможно, Шетарди не так уж и сильно заблуждался, уверяя свое министерство, что без немецкого поводыря русский медведь непременно заляжет в берлогу?

В первой же случившейся конференции по иностранным делам на место бесплодных споров, кого поддержать в нынешней европейской сваре: франко-прусский альянс или англо-австрийский, мои старания обратились на то, чтобы повернуть конференц-министров лицом к Востоку.

– Милостивые государи! Мы живем в суровое время. Сегодня, как никогда, справедливо звучит древняя мудрость: «хочешь мира – готовься к войне»! Трактуя о мире с Портой Оттоманской, вижу лишь единственный способ удержать сих неприятелей от вероломства: обладание превосходящей военной силой, готовой к немедленному ответу. Ну, это если не принимать в расчет эвентуальное принятие магометанства или платеж дани султану.

Председательствующий вице-канцлер усмехнулся скептически:

– Ты, Александр Иванович, слишком высоко мыслишь о турках: теперь не времена Сулеймана Магнифика.

– Скоро сам убедишься, Алексей Петрович: не далее, как будущей весною, у нас начнутся стычки на крымских границах.

– Невзирая на персиян?

– Невзирая. Если угодно, готов изъяснить высокому собранию ведущие к сему причины.

– Изволь, Александр Иванович!

– При составлении артикулов прелиминарного мира с Портой, никто не спрашивал мнения ногаев, населявших степь до самого Днепра. Перекопская линия, спору нет, удобна. Для нас удобна: оборонять ее легко. А бродячим народцам сия линия – все равно, что пика в брюхо! С минованием трехлетнего срока по договору, и последующим закрытием границы, они утратили большую часть летних пастбищ, что обрекло их на падеж скота, голод и мор.

– Ну, и поделом! – Не стерпел кто-то из министров. – Пусть получают по заслугам!

– Так дело совсем не в том, по заслугам или нет. Нам важно, чем они ответят. Вот, смотрите: нынешнее положение для них гибельно. Прошлый год в Крыму свирепствовали междоусобицы, шла беспрестанная драка за выпасы. Весною будет еще хуже. На полуострове пастбища настолько избиты и вытоптаны, что почти обратились в пустыню. Атаковать наши форпосты ногаи станут просто от голода и безысходности, даже вопреки желанию хана. При этом Селямет Гирей, по единоверию, не может их оставить без подмоги, и султан Махмуд – тоже не может. Иначе сим государям угрожает бунт подданных, по наущению магометанского духовенства. И без того раздражение противу русских в турецком народе чрезвычайное. Бродячие дервиши кричат на каждом углу о насильном крещении татар в Казанской губернии, о расправе с башкирцами…

– Башкирцы – бунтовщики! Что же их, миловать?!

– Казнить, несомненно. Только и в этом – умеренно поступать. Еще когда я гостил у Бонневаля, весь Константинополь был взбудоражен вестью о сожжении у нас живьем каких-то новокрещенов, обратившихся вспять к магометовой вере. Я думал, турки сие выдумали, дабы придать свирепости своим войскам… Нет, оказалось! Ну, да ладно. Вернемся к нашим ногаям. Ныне у них имеются две партии. Одна ратует за священную войну для возврата себе Дикого Поля. Другая мирная: хочет бить челом государыне российской, чтобы смиловалась и пустила их на старые пастбища, которые все равно пустуют. Желатели войны – сильней намного. Хан их остановить не в силах. Если даже захочет, в чем весьма и весьма сомневаюсь – не посмеет, под страхом потери трона. Власть ханская сейчас в Крыму не тверже, чем королевская в Речи Посполитой. Будет приноровляться к обстоятельствам. Благо, если сам не пойдет.

– Пускай идет: неужели фон Штофельн не справится?

– Справится, полагаю. Но не думаю, что быстро и без ущерба для пограничных провинций. Перекопскую линию ногаи штурмовать не станут: не по их это нраву. Через Гнилое море имеется множество переправ, доступных для легкой кавалерии. Держать на этом берегу достаточные силы попросту невозможно. Там не то, что провиант или уголь – там вода привозная. Поставлены малые земляные фортеции: полурота солдат, сотня казаков… Против мелких шаек достаточно. А если многотысячные толпы хлынут, дай Бог самим за валом отсидеться. Ловить же орду надо будет на Муравском шляхе, как встарь. Или идти в Крым с большою армией. Вот это – лучшее средство от набегов. Но…

– Это несомненная война с турками!

– Ну, а я о чем говорю?! Если не разрешить главноначальствующему генералу вторжение в Крым, о решительной победе можно забыть. А разрешим – обрушим на себя все силы Порты. Кроме тех, кои сдерживают персиян.

– Да полно, Александр Иванович: может, ничего еще и не будет? – Обер-шталмейстер князь Куракин попытался смягчить впечатление.

– Может. Но я это почел бы за чудо. Гораздо вероятней, что будет. Полагаю, наш долг перед государыней и перед отечеством – сделать все нужные приготовления противу тех опасностей, которые ясно видимы уже сейчас. Надобно усилить войска на юге. И привести флот в готовность.

Лицо вице-канцлера исказилось, как от приступа зубной боли:

– Невозможно! Денег нет в казне, и взять негде!

– Не спеши, Алексей Петрович. Деньги – уже иной вопрос. Давай сначала военную сторону обсудим.

– Не готовы мы воевать! Нам просто сейчас не по карману.

– Так ведь правило действует простое: не готовы – значит, придется. А ежели будем заведомо сильней неприятеля – партия войны во вражеском стане растает, как снег на апрельском солнышке. Самые злобные останутся – но тут уж и султан разглядит, что перед ним опасные безумцы, по которым топор палача скучает. Si vis pacem, para bellum, не вчера сказано!

Конечно, в первом слушании ничего не решили. Бестужеву было не до турок: его самого французская партия обложила, как медведя в берлоге. После Лопухинского дела и второго пришествия Шетарди, победа ее казалась несомненной. Многие важные сановники неприметно дрейфовали в ту сторону, не исключая таких особ, как Александр Иванович Румянцев и генерал-прокурор Трубецкой. «Австрияки» же потеряли одного из главных своих богатырей – лифляндца Карла фон Бреверна, умершего внезапно тридцати девяти лет отроду. Ходил слух, будто бы оного отравили. В довершение бед, вице-канцлер претерпел конфузию в битве за выбор невесты для великого князя: его protegee Марианна Саксонская была отвергнута в пользу мелкопоместной принцессы Цербстской. Дочь польского короля проиграла дочери прусского генерала! Плохое предзнаменование для Польши.

Казалось, Бестужев вот-вот падет. В то время мне еще не было известно о его секретном оружии, унаследованном от покойного Бреверна. Перлюстрация почты – отнюдь не диковина, вся Европа так поступает. В противудействие сему, посольские депеши обыкновенно шифруются. Однако ж, санкт-петербургский академик Гольдбах, весьма изощренный математик, нашел способ раскрытия шифров, доселе считавшихся абсолютно надежными. Теперь все французские интриги были для вице-канцлера как на ладони, а для окончательного сокрушения Шетарди следовало лишь дождаться, пока невоздержанный на язык маркиз понапишет в Париж довольно гадостей о государыне. Требовалось время. И поддержка влиятельных персон, чтобы уцелеть под беспрестанной вражескою атакой до завершения сего тайного подкопа.

При таких обстоятельствах, Бестужев был во мне крайне заинтересован. В первой же приватной беседе, мы с легкостью договорились почти обо всем. Цыкнуть на голландцев; поддержать притязания на долю индийской селитры; направить ко двору Надир-шаха опытного и знатного человека, вместо мальчишки Братищева; наконец, усилить нажим на турок в переговорах о мореплавании и торговле, – все это отнюдь не требовало революций в иностранной политике. Более того, по недолгом размышлении вице-канцлер смекнул, что любые враждебные жесты со стороны осман губительно скажутся на кредите их европейских друзей в глазах императрицы, и принялся старательно сгущать краски в докладах на высочайшее имя. Со своей стороны, я ставил требования по наращиванию наших военных сил на южных рубежах перед Сенатом, Военной коллегией и Адмиралтейством.

Проку от сих усилий выходило намного меньше, чем хотелось бы. Известно же: пока гром не грянет, русский мужик не перекрестится. А русские вельможи от мужиков недалеко ушли. Как их заставить отрешиться от праздной беспечности? На юге – извечный враг, и забывать о его существовании недопустимо. Вот истина, которую надо выжечь, как клеймо, в умах государственных людей России!

Дело могло тянуться до бесконечности, так и не придя к решительному успеху, если бы мне в сей момент не помогли. Кто помог? Да сами же ногаи! Не стали дожидаться первой травы и учинили зимний набег. Морозы стояли суровые, море замерзло – обойти линию по льду не стоило никакого труда. Селямет Гирей в том не участвовал (по крайней мере, явно) – но и не препятствовал, сохраняя на будущее полную свободу маневра. Даже без ханских сейменов, орда собралась немалая: фон Штофельн рапортовал о двадцати пяти тысячах. Приврал, полагаю, изрядно. После чумы тридцать восьмого года, во всем Крыму столько воинов не набралось бы.

Похоже, крымцев направлял опытный вождь. Они не пошли в ландмилицкие земли, а обратились на правобережье Днепра, где прореженные все той же чумою казачьи полки не составляли прочного заслона. Пройдя до самой польской границы, учинили знатное разорение и безнаказанно ушли. Драгуны, посланные вдогон киевским генерал-губернатором Леонтьевым, степняков не настигли, по худости коней. Точно так же и выдвинутая к Перекопу пехота мерзла в полях без толку: обратно в Крым ногаи пробиваться не стали. Вместо этого направились через Буг, в орды Едисанскую и Буджацкую, по итогу последней войны перешедшие из-под ханской руки в ведение бендерского паши; впрочем, подчинение сих народов турецким начальникам оставалось пустопорожней формальностью. Ничьего дозволения не спрашивая, они присоединились к своим крымским собратьям – вот тогда-то на юге стало горячо! Теперь вражеские силы наверняка достигли названного фон Штофельном числа. Может быть, даже превзошли. Пройдя через польскую Украину и перескочив скованный аршинным ледяным панцирем Днепр выше Чигирина, неприятели обрушились на забывшие воинский обычай Миргородский и Лубенский полки. В Москву полетели панические донесения; значительная часть оных шла через Разумовского и достигала очей императрицы безо всякой очереди и цензуры. Генералитет удостоился редкой чести лицезреть государыню Елизавету Петровну в гневе.

Мне оставалось лишь тайком посмеиваться: если б я сам направлял сию орду – ей-Богу, лучше бы не вышло! Правда, какой-то змей подколодный (до сих пор не знаю, кто именно) пустил ядовитую молву, что виноват во всем граф Читтанов, коий раздразнил крымцев своим походом на Суджу-кале. Без этого, дескать, Россия по-прежнему бы наслаждалась миром. Дезавуировать сию гнусность не стоило большого труда. Известно, что Восток уважает одну лишь силу; уступчивостью магометан только подзадоришь. Окажешься под ярмом и будешь платить ордынский выход. Мои усилия по противодействию туркам и их вассалам были признаны императрицей правильными; распоряжения о прибавке войск на юге не замедлили явиться.

Сложнее получилось с флотом. С одной стороны, в казне и впрямь недоставало денег. С другой – из Петербурга я получил известия, что в Кронштадте к открытию навигации готовят семнадцать линейных кораблей и пять или шесть фрегатов. Но ведь война на севере кончилась?! На прямой вопрос компетентные персоны ответствовали: дескать, одно из условий мира с шведами, оговоренных сверх трактата – защита сих бывших неприятелей от сердитых на них датчан. До умиротворения поссорившихся соседей, ослаблять наши возможности на Балтийском море не следует. Однако, и датский посол Гольстен, и шведский – граф Барк, оба единодушно уверяли, что имевшие место недоразумения между их дворами благополучно разрешены, о чем в ближайшее время официальные известия воспоследуют. А у нас Адмиралтейство по-прежнему не находило средств на снаряжение Азовского флота, зато ни в чем не отказывало Балтийскому. Какого черта?! Распутав тайные нити, удалось выяснить, что ведут они в окружение наследника престола. Голштинцы, чтоб им пусто было! Опять хороводы вокруг Шлезвига. Что примечательно: и Шетарди, и прусский посол Мардефельд голштинским интригам в меру сил способствовали.