Текст книги "Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ)"

Автор книги: Константин Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

Расцвел и увял, ибо не снес торгового соперничества. В сем состязании побеждает тот, кто содержит работников своих впроголодь и дерет с них три шкуры – ну, если у других нет каких-либо особых коммерческих преимуществ. Однако, Тайбола оные преимущества дает! Хлеб и труд в России много дешевле, нежели в Льеже или Шеффилде. Завод здешний так и был задуман, чтобы разорить, при нужде, любого соперника. Товар с него даст хорошую прибыль даже при ценах, для англичан заведомо убыточных.

Не дожидаясь навигации, послал в Лондон список мастеров, которых надобно немедля отправить в отечество. Ответ получил, какой не ожидал: тон его был, прямо скажем, панический. Приказчики едва удерживали толпу в повиновении. Известие о восшествии на престол Елизаветы и о месте графа Читтанова в сей революции до людей дошло; об амнистии и грядущем возвращении – тоже; но что эти новости расколют мою команду на две части с противоположными устремлениями, как-то не предполагалось. Одни рвались немедля домой, готовые бросить непогашенной доменную печь и наплевать на хозяйские убытки. Другие (большею частью староверы) возвращаться напрочь отказывались и подыскивали место, куда бежать – на случай, если я попытаюсь их принудить. Пополз шепоток что, дескать, царь Петр был антихрист, нынешняя императрица – антихристово семя, а граф, стало быть, антихристов слуга. Ну что с этакими уродами делать?! Вроде уже добился их доверия, обтесал и обучил, поставил в работу – нет, при первой же встряске из них снова лезут прежние суеверия! Единственное, чем оставшийся за главного Михайла Евстафьев утихомирил народ, так это объявлением, что каждый сам выберет, ехать ему на Русь или не ехать; за самовольное же оставление работы воспоследуют нещадные штрафы. Мне ничего иного не оставалось, кроме как сие подтвердить и приказать с наметившимся расколом считаться. Торговые фактории в Европе безусловно следует сохранить. Возможно, и кой-какие мастерские. Вот, пусть ненавистники России в них и сидят. Остальных заберу: меньшую часть в Тайболу, большую – в Богородицкую провинцию. Там буду ставить небывалого размера печи, чтоб выплавлять чугун по способу Абрахама Дарби, на каменноугольном коксе. Повсеместный недостаток леса, как в наших южных губерниях, так равно в соседствующих турецких и польских областях, обрекает сие начинание на бессомнительный успех. Инженеров и мастеров у меня довольно; простых работников можно, на худой конец, и купить. Но ежели выйдет уломать сенаторов, чтоб разрешили, другим не в образец, нанимать беглых… Эх, мечты, мечты! Чуть бы побольше дать мужикам воли – полмиллиона бы на этом сберег!

Еще один давний и заветный мой замысел, подобно Лазарю, воскрес из мертвых. Основанная в начале аннинского царствования компания для торга с Восточными Индиями, укрывшаяся под скромным титулом Камчатской, исчерпала свой капитал посылкою в море «Святой Анны» – как ныне стало известно, потерпевшей крушение. Может, не полностью исчерпала: пудиков этак двадцать серебра то ли сквозь пальцы ушло, то ли под стол закатилось… Я при сем не присутствовал, потому в точности не знаю. Ни отчетов, ни людей, за эти деньги ответственных, при всем старании сыскать не удалось. Но хартия компанейская все еще действовала, ибо ее никто не отменял. Более того, теперешний великий канцлер князь Алексей Михайлович Черкасский был одним из дольщиков, помнил о вложенных десяти тысячах – и хотя давно уже махнул рукою на слишком незначительную для него сумму, с интересом отнесся к моему предложению восстановить и коммерцию, и капитал.

А способ придуман был простой. Несколько лет назад английские ост-индцы грабительски захватили мой корабль «Святой Иринарх», отправленный в Бенгалию за селитрой. С точки зрения морского права, чистое беззаконие – но в лондонских судах чужеземцу, даже знатному, никак не стянуть против такой могучей силы. Потратившись еще и на адвокатов, понял, что все старания бесплодны. Однако… Кто запретит мне передать права на «Иринарха» Камчатской компании, состоящей под покровительством короны?! Положение кардинально изменилось. Баронет Витч, присланный для пересмотра и возобновления союзного договора с Россией, вдруг обнаружил, что британские подданные ограбили, в числе прочих, канцлера державы, с коей он должен заключить трактат. Даже помыслить было невозможно, сколь милостивым и скорым вдруг оказалось английское правосудие! Шестнадцать тысяч фунтов компенсации, самые вежливые извинения ост-индских директоров, клятвы о неприкосновенности в будущем русских подданных… Соблазнительно такое необычное для островитян поведение отнести на счет нашего с канцлером дипломатического искусства – но истина выше честолюбия. Увы, в том очень мало моей заслуги. Еще меньше – князя Черкасского. Кто же заставил бриттов забыть свою несносную гордость и сделаться вдруг чрезвычайно любезными? Тот, кто причинил им сокрушительную конфузию: знаменитый «Пол-человека», испанский адмирал Блас де Лезо.

Пока в России разбирались, кому должен принадлежать императорский трон, а континентальные европейцы оспаривали владения Габсбургов, англичане с аппетитом вгрызались в заморские владения Мадридского двора. После легкого взятия адмиралом Верноном Порто Белло казалось: война и дальше так пойдет. Испанцы и дальше будут разбегаться перед британской морской пехотой, не выказав воли к сопротивлению. Может, все так бы и было, не дерни черт Вернона осадить Картахену. На что он надеялся? Знал же, что там сидит «Mediohombre». Гарнизон уступал осадному корпусу, как минимум, вдесятеро – но умелый и твердый командир смог удержать крепость достаточно долго, чтобы дождаться гибельных поветрий среди непривычных к тропическому климату англичан. Никакая битва не могла быть столь сокрушительна. За время осады перемерла половина армии, после снятия оной – три четверти оставшихся. Флот нес потери соразмерно, и при отступлении от Картахены часть кораблей пришлось сжечь за нехваткою для них матросов. Уцелевшие оказались так изъедены морскими червями, что плавания через океан не выдержали бы. Поскольку в Западных Индиях британское адмиралтейство не имело верфей и доков, тимберовать эскадру было негде. Изрядная часть Royal Navy разом обратилась в негодный хлам.

Упрямый «Пол-человека» сам вскоре умер от чумы, порожденной гниением неисчислимых тысяч вражеских трупов; но удар, нанесенный им Англии, оказался очень чувствителен. Уолпол, дотоле несокрушимый, лишился министерского поста. У его преемников излишняя самоуверенность уступила место тревоге: очевидна стала нехватка военных сил, как морских, так и сухопутных. Вот и пришлось, умерив амбиции, искать союзников. Русскую государыню обхаживали с особым тщанием.

– Надобно пользоваться случаем, – рассуждал, скрестив холеные пальцы на необъятном брюхе, великий канцлер. – Когда еще англичанам так накостыляют шею, чтоб они сразу стали уступчивыми? Хорошие кондиции посол предлагает!

– Не спеши, Алексей Михайлович, – отвечал я. – Трактат подписать всегда успеешь. С них можно больше получить. И не денег, а такого рода соглашений, кои обычно лишь кровью покупаются. Дозволь, переговорю с Кирюхой Вицыным…

– С кем?

– Да с Витчем. Фамилия-то его от вицы, от вичья идет. Одно и то же слово, что по-английски, что по-нашему. А имя, понятно, греческое. Только с первой буквой англичане напутали. Вот и получился сэр Сирил Витч…

– Как у тебя просто выходит. И впрямь, все мы родня, от Адама и Евы.

– Конечно. Все люди – братья.

– Вот только с турками и прочими нехристями неохота брататься.

– Турки нам, Алексей Михайлович, по крови роднее многих. Средь них, наверно, половина – обусурманенные славяне. Русские – в том числе. Одних малороссиян крымцы миллионы угнали, за века набегов. Куда они, по-твоему, делись?

– Ладно, пес с ними, с турками. О чем хочешь с Витчем торговаться?

– Все о том же. Об индийской селитре. Из города Патны, который есть средина сей коммерции, сообщают, якобы европейские негоцианты хотят сговориться меж собою.

– Тебе из самых глубин Индии пишут?!

– Не прямо мне. Людям, с коими веду дела. А купцы всегда новостями обмениваются, ибо вслепую действовать – убытков не оберешься.

– Купцы… Уж такие купцы, что иных королей за бедняков считают. Нам-то какое дело до их сговоров?

– Опять ты, батюшка, торопишься. Выслушай сначала. С давних времен сей товар скупали англичане да голландцы. Соперничали, враждовали – но баланс между спросом и предложением блюли. Недавно, году, кажись, в тридцать пятом, явились там французы. Цена сразу вверх поползла!

– Так наверно, и ты, Александр Иваныч, поспособствовал?

– Едва ли. Много ли я взял? Один корабль? В тамошних масштабах это мелочь. Так вот, способ сбить цену известен: ежели скупщики стакнутся, чтоб выше оговоренной не давать… И самое главное – чтоб не допускать посторонних торговцев, кои в сей стачке не участвуют! Теперь понял, в чем британцы слукавили? Ну, представь: приплывут наши люди в Бенгалию. Может, их даже там не ограбят. Но селитры-то все равно купить не дадут!

– Да стоит ли за ней плыть в такую даль? Знаю, что пороха недостаток, и селитра смерть как нужна… Так неужели ближе не найти?!

– Найти нетрудно. Ценою дороже вдвое, а добротою сильно уступающую. Как думаешь, англичане деньги считать умеют?

– Ну, разумеется. Глупый вопрос.

– А они, между прочим, у себя в королевстве давно уже селитряных ям не закладывают. Возить через полсвета считают выгодней. Надо и нам, буде соглашение состоится, с самого начала в него вступить. На первое время хоть бы в малой доле…

– Навряд ли Витч к такому разговору готов.

– Что за беда? Пошлет запрос лорду Картерету, тот призовет ост-индских управителей, с ними обсудит… Ведомо, как эти дела делаются. А что в переговорах выйдет затяжка, так она будет с английской стороны. Кроме того, прежде мира с шведами мы помощи королю Георгу подать все равно не сможем: неважно, с трактатом или без него. Хотя…

– Чего еще придумал?

– Не предложить ли сикурсовать нашим флотом?

– Англичанам?

– Да.

– Нашим флотом?

– Не пугайся, я в здравом уме.

– Хотелось бы верить.

– Одно дело – сикурсовать, другое – предложить это сделать. Нужда в такой подмоге у англичан крайняя. Сейчас, после картахенской катастрофы, у них не хватает сил в Медитеррании. Испанцы невозбранно перевезли войско морем в Италию, для действий против цесарцев. А если еще французы выступят? Так что, в Королевском Флоте каждый корабль на счету, и каждая пушка на вес золота. Да они душу дьяволу продадут, чтоб линию нарастить! Может, и в самом деле помочь? Нашим хоть одну кампанию в этакой компании сделать – большая честь и прекрасная школа.

– Все это так, да откуда их взять-то, наших?! На море превосходства над шведами нет! А Петр Великий, коли помнишь, дозволял вступать с ними в бой только полуторным, против неприятелей, числом!

– Боже упаси, я не требую ослаблять балтийскую линейную эскадру. В Архангельском городе есть лишние корабли: стоят без дела. Два или три кораблика послать – за это можно хоть черта в ступе выторговать! Ежели ты против, не грех британцам и просто головы поморочить. Вот смотри: сей вопрос Витч тоже без переписки с Лондоном решать не будет.

– Пожалуй что, так.

– Пока депешами обмениваются, время уйдет. Навигация на севере короткая. Вообще, не надо суетиться. Если, к примеру, наше предложение обусловить далеко идущими и навряд ли приемлемыми для англичан требованиями в части мореплавания и колоний… Переговоры можно тянуть, сколько нам нужно, и окончить не раньше замирения с шведами. Все это время приманка будет висеть, а министерство британское – прыгать, пытаясь оную достать. До чего допрыгается, и где предел их уступок? Мне сие крайне любопытно.

– Едва ли из таких переговоров толк выйдет.

– Попытаться-то не грех. Дозволяешь?

– Ладно, беседуй. Только в приватном порядке. Дабы, в случае неудачи, интерес государственный не пострадал.

– Разумеется, в приватном. Ну, и с Шетарди точно так же: для балансу, чтоб Витч поменьше упирался. И еще одно. В отношении матросов «Святой Анны» на что государыня склоняется? На гнев или на милость?

– Тут милость была бы не к месту. Сам посуди: взбунтовались, офицеров убили…

– Совершенно не к месту! Ежели в Россию их возвращать, так разве что для публичной казни. Но и экспедицию снаряжать на ловлю преступников… Дорого, и толку не будет. Полагаю, самое разумное – оставить в тех диких землях, вменив сие за вечную ссылку.

– … И отдать в работы графу Читтанову. Хочешь в Новой Голландии факторию устроить?

– Хотя бы судовую стоянку и пункт снабжения. В какой-нибудь безопасной бухте.

– А людей не жалко? Навечно закатать к чертям на кулички… Не все же там поголовно виноваты.

– Как не все? Коли не вступились за поставленных от государыни императрицы начальников, значит, уже нарушили присягу. Испугались бунтовщиков? Так за трусость в бою аркебузируют! Впрочем… в будущем часть возможно и вернуть, позволив службою искупить свои вины. Но лишь при условии, что им найдется замена.

– Кто же в такую даль добром поедет?

– А кто сказал, что добром? Сибирские рудники тоже не охочими людьми наполняются. Авось, хватит и для южных морей кандальников. Ужели Русь душегубами оскудела?!

В ПОИСКАХ СОЮЗНИКОВ

– Согласитесь, граф, было бы только справедливо со стороны Ее Величества дать шведскому королю удовлетворение, которое обещано еще прежде восшествия на трон. – Маркиз де ла Шетарди покрутил пальцами высокий бокал, сосредоточенно наблюдая за игрою крошечных воздушных пузырьков, снова и снова рождаемых чудесным напитком. – Особенно принимая в рассуждение, сколько эта предпринятая шведами война содействовала ей в получении родительского престола.

– Ну, и сколько же она содействовала? По-моему, нисколько. – Я, в свою очередь, пригубил божественную влагу, доставленную иждивением собеседника с холмов Шампани. – А что касается короля, ему не мешало бы чаще вспоминать Сенеку. Ubi nihil vales, ibi nihil velis. Где ничего не можешь, там ничего и не желай. В политике, знаете ли, как в любви: желания одной стороны доставить удовлетворение недостаточно. Другой партнер должен быть способен принять сей дар. Иначе…

– Но король Фредерик вправе получить обещанное!

– Что именно? Если Вам известны какие-либо договоренности о территориальных уступках, расскажите о них! Насколько мне известно, учиненные от Ее Величества авансы не шли далее денежных субсидий шведам и уверений о всемерном благорасположении к ним в будущем. Это – при непременном условии, что они окажут действительную помощь в обретении отцовского наследства. Поскольку таковой помощи не было, нет ни малейших оснований требовать за нее вознаграждения.

Маркиз обладал редким сочетанием качеств, соединяя с известной дипломатической тонкостью и ловкостью крайнее упрямство и прямо-таки слоновью толстокожесть – следствие неколебимой самоуверенности, порожденной ни на секунду его не оставляющим чувством превосходства над окружающими варварами. Впрочем, со мною он иногда вспоминал, что перед ним старый парижанин и бывший офицер «короля-солнца», и переходил на доверительный тон. Вот и сейчас, отставив бокал на золоченый столик и подпустив любезности в надменный взор, посол слегка подался вперед:

– В Стокгольме имеют понимание Ваших приватных интересов и готовы идти им навстречу. Когда Карелия вернется под шведский скипетр, завод у деревни Тайпале оставлен будет во владении графа Читтано. В безраздельном владении, хочу акцентировать это. Сейчас Вы, насколько понимаю, делите его с казною и еще несколькими совладельцами?

– Премного благодарен Тайному Совету за такую трогательную заботу о моих нуждах. К сожалению, почтенные члены не понимают: отделенный от России, сей завод окажется столь же жизнеспособен, как голова, отделенная от тела. Поставки железа… Ладно, это самое простое: орегрундское хотя дороже, зато и лучше уральского… А сезонные работники? А провиант? Кто скажет, что русских мужиков можно заменить финскими, а волжский хлеб – польским, тот полный невежда в коммерции: он просто цен не знает. Пропозиция могла бы иметь смысл лишь при переносе шведской границы куда-нибудь под Нижний Новгород или, самое меньшее, под Кострому, что, разумеется, невероятно.

– Вы же имеете, граф, свои фактории в Англии и в Неаполитанском королевстве – там границы не мешают?

– Мешают, к сожалению. Иногда – очень сильно. И не только границы. Вот, кстати, во Франции я ничего не имею, хотя люблю la belle France и полагаю своей второю родиной – или третьей, смотря как считать. Вы не задумывались, почему?

– И почему же?

– Оставляя в стороне множество средневековых законов и правил, ужасно стесняющих коммерцию, пожалуюсь на ваших судейских: эти кретины преследуют меня за убийство!

– А Вы, граф, кого-то убили?

– Это мое ремесло. Укажите способ сделаться генералом, не лишив жизни ни одного врага.

– М-м-м… Ну, при дворе – бывает. Однако, юристам не подведомственно поле брани. Или дело произошло не в бою?

– Именно, что в бою. Против берберийских пиратов.

– Неужели христианский суд взялся защищать этих не знающих милосердия хищников?

– Нет, речь о французских матросах. Двое из них сочли, что безопаснее будет сдаться – прикончив предварительно возглавившего сопротивление иноземного графа. Разумеется, я защищал свою жизнь. Разумеется, изменники проиграли.

– Если все происходило именно так, Ваше Сиятельство невозможно в чем-либо упрекнуть.

– Вот и я думал. Но через семнадцать лет после сего невинного эпизода, о нем вдруг вспомнили – и представили дело так, словно бы знатный иностранец, пассажир на французском коммерческом судне, скуки ради вздумал поохотиться на королевских подданных!

– Это немыслимо! Столь наглой инсинуации никто не поверит. В отношении дворянина, тем более графа…

– Даже в случае, когда граф – русский?

– Э-э-э… Право, не знаю…

– Зато я теперь знаю. Парижское общество совершенно уверено, что стрельба по случайно подвернувшимся простолюдинам – излюбленная забава русской аристократии.

– Что бы они ни думали о русских, Вы-то – венецианец!

– В силу случайности рождения. По духу и крови все же русский, а по образованию – парижанин. Юность провел под сводами Сорбонны. И поверьте, друг мой – как-то одно другому не мешает. Простите, я вижу скепсис на Вашем лице. Дескать, как могут уживаться в одной персоне высокая цивилизация и русское варварство?

– Возможно, Вы слишком резко выразились…

– …Но в целом угадал направление мысли. Признайтесь, это так? Находите недипломатичным – не отвечайте. Дело в том, что понятия сии относительны. Когда я совсем еще зеленым юношей впервые приехал в Париж, город показался мне ужасным и варварским, а жители – совершенными дикарями. Не только tiers etat, но и дворянство. После Венеции, знаете ли… Особенно раздражала вонь немытых тел, а еще – французская привычка гадить где попало…

– Не всем дано испражняться в каналы.

– Да, Serenissima даже в естественных отправлениях связана с морем. Но рассказать я хотел не о том, а о сравнительно недавних парижских происшествиях. Обвинение против меня всплыло из глубины времен после небольшой и вполне безобидной попытки вмешаться в политику. Ходили слухи, что к сему причастен Шовлен, тогдашний государственный секретарь по иностранным делам.

– Это приватную войну против турок, развязанную графом Читтано и Жаком Кассаром, Вы называете «безобидной попыткой»? Объявление войны – все же прерогатива государя! Совсем не удивительно, что Кассар за это поплатился.

– Насколько мне известно, не за это.

– В любом случае, он преступник.

– Он герой Франции, бессовестно ограбленный власть имущими, потом обманутый ими и, наконец, замученный в тюрьме.

– Не могу с Вами согласиться.

– Естественно, Вы же на королевской службе. Впрочем, старина Жак держит ныне отчет пред иным судом – надеюсь, на сей раз справедливым. А вот меня в те края пока не приглашают. Не хочет ли преемник Шовлена, месье Амелот, загладить грех своего предшественника, поспособствовав снятию с графа Читтано вздорного обвинения?

– В моих с ним беседах этот вопрос не возникал, но полагаю, что в случае, если господин граф окажет существенное содействие здесь, в России, государственный секретарь явит максимальное старание в Вашем деле.

– По обычаям всех народов, древних и новых, первый шаг к примирению делает неправая сторона. Явит старание – можно будет и о содействии поговорить. Впрочем… Я настолько расположен к Франции и к Вам лично, мой дорогой друг, что готов нарушить сие золотое правило. Хотите, дам совет, как подобрать ключи к российской державе?

– Извольте, граф. Но, если можно, без нравоучений.

– Без нравоучений не выйдет, понеже суть проблемы – у французов в душе. Разумею не только дипломатов, и уж тем более – не кого-то одного из них, но благородное сословие в целом. Отриньте грех гордыни. Вспомните, что другие страны и нации вам братья. Знаете, с возрастом начинаешь снисходительнее относиться к людям. Ко всем: без различия племени, веры и степени цивилизованности. В основном и глубинном, мы одинаковы, от простодушных африканских людоедов до парижских министров и академиков. И если, скажем, достопочтенные ученые не едят друг друга в буквальном смысле – они с лихвой сие возмещают в смысле ином. К чему я все это говорю?

– Ну, и к чему?

– Союз Российской империи с Францией мог бы оказаться чрезвычайно полезным для обеих сторон…

– Именно это я и пытаюсь втолковать Ее Величеству!

– Вы позволите мне закончить мысль?

– Извините, граф.

– Однако сия идея может воплотиться лишь при одном непременном условии. Отрешитесь от высокомерного взгляда на Россию. Оба государства должны получать равную выгоду. Только не надо уверений, что так оно и есть, так и будет…

– Но если это чистейшая истина?! Король исполнен благожелательства к той, которую прочили ему в невесты…

– Я сказал «государства», Вы же говорите о государях.

– А Вы хотите противопоставить эти понятия?

– Вовсе нет. В особе монарха сущность державы воплощается – но ею не исчерпывается. Давайте не забывать о подданных. Тот государь достоин именоваться мудрым и великим, который живет общим с ними интересом. Поверьте, императрица Елизавета намного дальновиднее и умнее, чем может показаться при недолгом с нею знакомстве.

– Граф, Вы не найдете человека, который бы восхищался умственными и душевными качествами Ее Величества более меня. Искренне надеюсь, что сии непревзойденные достоинства дадут ей силу преодолеть внушения недоброжелателей и склониться на сторону тех, кто действительно желает добра и государыне, и ее подданным.

– Если Вы и впредь намерены твердить, что польза и благо Российской империи заключаются в отдаче пограничных областей шведам, то ничего не добьетесь, а только утратите кредит. Императрица видит в Вас друга и симпатизирует Франции – но парижский совет по иностранным делам словно задался целью разрушить сии добрые чувства. Нота, на днях зачитанная Вами вице-канцлеру, исходит, как я понимаю, оттуда? Вы не пробовали объяснить месье Амелоту здешние обстоятельства?

– Можете быть уверены, что настоящее положение известно главе совета во всех подробностях.

– В таком случае, логика его непостижима. Или, оказывая шведам предпочтение перед нами, сей государственный муж считает их сильнее русских и ожидает большей выгоды от сего союза?

– Дело не о выгоде: это исключительно вопрос справедливости.

– О, Господи! Если французские министры принялись бороться за всесветную справедливость – Франция, можно считать, погибла. Кстати, вино Ваше превосходно. В каком приходе Шампани такое делают?

Моя попытка вызвать маркиза на откровенный и содержательный разговор успехом, увы, не увенчалась. Частичную неискренность еще можно было бы потерпеть; но лицемерие должно иметь пределы. Иначе всякая почва для соглашения пропадает. Впрочем, не могу сказать, что потерял время зря: во-первых, насладился отличным вином, коего посол привез в Санкт-Петербург целый обоз (то ли десять, то ли двадцать тысяч бутылок), во-вторых, выяснил окончательно, что с французами, как говорят в народе, каши не сваришь. Через несколько дней состоялась расширенная конференция совета по внешним делам, с участием самой императрицы, и я безапелляционно заявил, что никакая уступка шведам и стоящим за их спиною французам невозможна:

– Ваше Императорское Величество! Народ русский многотерпелив. Он покорно влачит бремя налогов и повинностей, смиренно сносит суровость наказаний, легко прощает своим властителям неисповедимый нрав и какие угодно утеснения. Не простит лишь одного: слабости противу внешнего врага. Решительная победа в нынешней войне послужит наилучшим подтверждением божественного избрания потомства Петра Великого к престолонаследию; любые же признаки неуверенности посеют опасные сомнения. В военном смысле, сила на нашей стороне. Правда – тоже, как ясно всякому непредвзятому зрителю. Посему считаю необходимым возобновить воинские действия, как только погода сие позволит, и не класть оружие, пока неприятель не признает совершенное свое поражение. Не следует также останавливать движение войск под претекстом каких-либо переговоров, дабы не давать врагу передышки.

Мы переглянулись с присутствующим на совете Ласси: фельдмаршал подтвердительно улыбнулся. Общая с ним позиция была обговорена и согласована заранее. Впрочем, возражений не последовало ни от кого: твердую и благородную резолюцию акцептовали единогласно.

Шетарди, полагаю, был весьма неприятно фраппирован, получив на свои заявления в пользу шведов резкую отповедь. Ни дружба его с императрицей, ни отношения с вельможами не позволяли предполагать столь сурового отпора. Но на что иное он мог надеяться, вывалив перед нами все то merde, которое прислали ему из Парижа? Был момент, когда маркиз производил впечатление самостоятельной фигуры с чрезвычайно широкими полномочиями; однако при первом же несогласованном шаге родное министерство вновь натянуло ему вожжи. Посол, хоть и менее скован дисциплиною, нежели солдат в строю, все же исполнять приказы обязан. Кто вправе считаться его главнокомандующим: сам ли король, или престарелый кардинал Флери, или Жан-Жак Амелот, барон де Шатийон-сюр-Эндр, судить не берусь. В парижских высших сферах процедура принятия решений весьма запутана. Могу сказать только одно: кто бы ни вел иностранную политику Франции, он исходил из ложных представлений касательно отдаленных государств.

Следует отдать должное англичанам: в то трудное для Британии время их дипломатия действовала с гораздо большим искусством, нежели французская. Сэр Сирил Витч, не обладая ни светскостью Шетарди, ни столь важными в посольском деле запасами выпивки, лишен был возможности употреблять вошедшие ныне в моду шарлатанские приемы. Француз ведь как рассчитывал? Подпоить простодушных варваров, усладить их уши добрыми словами, в крайности подкупить кого-то – и хватит с них! Словно с американскими краснокожими: приобрести целую страну за бутылку вина и дюжину ниток стеклянных бус. Не на тех напал! Теперь к высокомерию, от века поселившемуся на его холеной физиономии, частенько примешивались кислые тона обиды и недоумения: как смеют эти грязные русские отвергать руку дружбы, протянутую славнейшим из королей?! Наверно, вельмож цесарцы подкупили! В противность маркизу, баронет Витч довольно быстро понял, что для успеха его миссии следует искать баланс государственных интересов, следуя старому, как мир, правилу «do ut des». Не то, чтоб он совсем отбросил мечты с приобретении выгод для своей страны без надлежащего эквивалента – однако, вразумлению поддавался. Пределом желаний англичан виделось возвращение России в орбиту спутника Священной Римской империи; минимально достаточным результатом – оборонительный союз, гарантирующий Георгу Второму защиту его немецких владений от алчности французов или пруссаков.

Сие последнее было, в общем, приемлемо: с рядом оговорок, имеющих быть включенными в трактат. И, разумеется, не даром. Что касается полной и безусловной поддержки Вены, за которую по долголетней привычке ратовал канцлер, тут я ему оппонировал – твердо, хотя с умеренностью, дабы не сыграть на руку Шетарди. К тому же, Черкасский был мне надобен, и ссориться с ним не подобало. В таких случаях наиболее уместны действия чужими руками – причем настолько чужими, чтобы и тень подозрения не упала на подлинного деятеля. Мои люди разыскали в Трансильвании и Воеводине нескольких православных священников, претерпевших гонения от направляемых иезуитами немецких властей, и надоумили сих почтенных пастырей писать о том русской императрице. Через духовника Елизаветы, отца Феодора Дубянского, жалобы достигли очей государыни. При первом же обсуждении иностранных дел в высочайшем присутствии, Елизавета скептически отозвалась на про-цесарские уговоры канцлера. Мол, не в такой еще, видно, крайности любезная Наша сестрица Мария-Терезия, раз не хочет признать за Нами равный титул, а главное – прекратить богопротивные притеснения святой православной веры, без чего ни о какой помощи даже и говорить не стоит.

Уклонившись от душных габсбургских объятий, можно стало торговаться с британцами. Хотя бы промерить дипломатический фарватер и разведать, насколько доступен путь к индийскому берегу русским судам. Моим судам, если уж быть честным, ибо все прочие подданные империи способны принять участие в ост-индской торговле лишь в качестве компаньонов графа Читтанова. Младших компаньонов – если быть честным до конца.

В самом конце зимы Елизавета отправилась в Москву, для коронации в древней столице. Двор, Сенат, Синод, генералитет и посольский корпус, как при Петре Великом, следовали за императорскою особой. Мне, впрочем, пришлось позадержаться, чтобы встретить в Санкт-Петербурге изрядную партию своих людей, возвращающихся из Европы и должных затем проследовать в Азов. Едва проскочил первопрестольную по нежданной оттепели: еще бы чуть промедлил – весь караван застрял бы на месяц из-за распутицы. За коммерческими и государственными делами, обстоятельный разговор с английским послом откладывался до тех пор, пока баронет сам не начал набиваться в гости. Может, оно и к лучшему: незачем создавать у Витча впечатление слишком сильной заинтересованности в союзе. Мы встретились лишь по окончании коронационных торжеств, когда вся Москва страдала от похмелья.

Поблагодарив за содействие в деле с «Иринархом», я, как водится, осведомился о лондонской погоде. Какими бы дурацкими ни казались со стороны некоторые британские привычки, в них прячется иногда сокрытый смысл. Эта тема – вроде пароля для своих. Чужаку все сие заведомо неинтересно. С дождей и туманов непринужденно перешли к видам на урожай, ценам на хлеб, пеньку и железо, – а тут уж уместно оказалось вспомнить обиженных мною Шифнера и Вульфа. Видно было, что жалобы соплеменников-торговцев затронули посла за живое: он и сам происходил из коммерческого сословия. Так что, не разобравшись с претензиями петербургских англичан, разговор о южных морях и начинать не надлежало.