Текст книги "Еретик Жоффруа Валле"
Автор книги: Константин Курбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Роскошный зимний сад в папском дворце в Риме благоухал розами. За стеклянными стенами сада, в полях и садах, лишь пробивались первые ростки, а здесь буйствовало зеленое раздолье. Кисти винограда наливались тяжестью. Персиковые деревья манили свежестью румяных плодов.
– В замке Святого Ангела,[4]4
Замок Святого Ангела – папская тюрьма. (Примечание автора.)
[Закрыть] – докладывал папе сопровождавший его по зимнему саду, епископ, – за минувшую ночь скончалось семнадцать заключенных. В числе их, к сожалению, и Лоренцо Моделини, которого вы, ваше святейшество, собирались сегодня допросить.
– Я так страшен? – удивился папа.
– Одно ваше появление перед толпой приводит людей в трепет, ваше святейшество.
– Трепещут лишь грешники, – возразил папа. – Тому, кто праведен, бояться нечего. Лоренцо Моделини умер не от боязни встретиться со мной. Он скончался от предчувствия расплаты за свои грехи. И так произойдет с каждым, кто не выполняет святых заповедей.
Он был смелым и мужественным человеком, папа Пий V. Но не любил смелых и мужественных людей. И если он сам сделался папой благодаря собственной отваге, то смелость и отвага в других раздражали его. Так же, как его раздражали все, кому он был чем-либо обязан. Друзья, родные – он их всех понемногу убирал. Чтобы никто не смог заподозрить его в том, что и он когда-то был обыкновенным смертным, нуждающимся в поддержке.
Лишь один-единственный раз в жизни папа проявил по отношению к близкой женщине слабость. За что жестоко поплатился. Это случилось еще до восшествия его на папский престол, когда Пий V носил имя Антонио Гислиери и занимал должность великого инквизитора. Он пожалел женщину, которую любил и которая родила от него ребенка. Пожалел и вовремя не убрал ее. А она в благодарность обворовала своего благодетеля. Антонио Гислиери пытал ее самыми изощренными методами, но воровка так и не призналась, где спрятала украденный бриллиант и младенца.
– Вы обязаны отыскать бриллиант и младенца, – убеждал Антонио Гислиери астролог. – Младенец, как и вы, родился под знаком созвездия Рака. Если он, став взрослым, узнает о звезде, под которой родился, и о свойстве бриллианта, над вами нависнет смертельная опасность. То, что случится с вашим ребенком, непременно произойдет и с вами. Звезды вещают, что столь удивительное сочетание судеб отца и сына бывает раз в тысячелетие. Если умрет он, немедленно умрете и вы. Мало того. Бриллиант не терпит измены. Стоит новому владельцу камня лишь прикоснуться к вам, и вы умрете. Вам нужно разыскать младенца и беречь его как зеницу ока.
Однако та неблагодарная женщина погибла, так и не выдав своей тайны. И младенец уплыл из рук, растворившись в безбрежном людском море. Где-то он плавал и до сих пор, тревожа Пия V тем, что в любой момент мог случайно погибнуть, навлекая тем самым гибель на отца. А если бриллиант находится у человека, который по незнанию, случайно дотронется до папы? К примеру, от ритуала поцелуя папиной туфли никуда не денешься. Высокие лица постоянно, и уже столько веков, пользуются этой привилегией. Что тогда?
– Из Парижа прискакал гонец, – доложил его святейшеству епископ. – Французский король Карл Девятый и кардинал Лотарингский просят возвести в сан святого Базиля Пьера Ксавье Флоко. Помните то чудо в Париже, когда с небес ударил божественный огонь?
– Я смотрю, там, в Париже, чудят без остановки, – сказал папа. – То они просят согласия на брак с гугенотом. Теперь еретика желают возвести в святые. Повторяю: браку принцессы Маргариты с гугенотом Генрихом Наваррским не бывать. А с этим чудом... Передайте архиепископу парижскому, чтобы он там, на месте, тщательно разобрался, нашел, по чьей вине чудо возникло, и строго наказал виновных. О подробностях пусть сообщит мне лично.
VIII. ЗНАК ВЕДЬМЫ
В комиссию, созданную для расследования чрезвычайного происшествия, вошли важнейшие духовные особы. Что выяснит комиссия, было в конце концов не так важно. Самое важное, кто вошел в комиссию. Имена включенных в комиссию станут известны папе. Первое попавшееся имя сюда не вставишь. До великого должны доноситься отзвуки лишь достойных имен.
Прежде всего точно установили, на каком месте находился костер. Казнь как-никак состоялась осенью, а сейчас на дворе верещали весенние птахи.
– Здесь, – в результате долгих сопоставлений и измерений определила комиссия. – А вот здесь – королевский помост, куда добросило головешку.
Взяли в оборот тех троих, кто получили ожоги. С пристрастием допросили Люсьена Ледрома, которому обожгло надо лбом волосы. Разыскали и того, кто доставлял дрова для костров. Не забыли и тех, кто укладывал злополучный костер. Выяснили, кто шил чучело печально известного Базиля Пьера Ксавье Флоко. Всего допросили по делу шестьдесят одного человека и исписали семь томов протоколов.
Из шестидесяти одного человека сорок девять подозрений не вызвали. Их предупредили, чтобы они помалкивали и с богом отпустили. Двенадцать человек решили подвергнуть пыткам.
Дровосек, который рубил лес для костров, под пыткой признался в сношениях с нечистой силой. На ноги дровосека натянули тесные кожаные сапоги, как следует намочили их и посадили подозреваемого к огню. Высыхая, кожа сапог сжималась. Примерно через час, наоравшись от боли, дровосек рассказал, как к нему в лес прилетала нечистая сила в виде вонючего козла с крыльями. И крылатый козел злыми чарами околдовал топор.
Ценные показания дал и помощник палача, который готовил факелы. Его пытали на горящих углях, которые раздули под металлическим стулом с дыркой в сиденье. Подвывая, заикаясь и всхлипывая, помощник палача, сидя на стуле, сообщил следующее. Макая в чан с горячей смолой факел, он увидел там изображение дьявола. Думая, что ему померещилось, он заглянул в чан еще раз. И увидел то же самое.
– Почему ты не доложил об увиденном? – спросили помощника палача.
– Я подумал, что увидел там самого себя, – отвечал он.
Стало ясно, что злые силы для верности направили свои козни одновременно по двум руслам – и через дрова, и через смолу.
В Рим стали готовить соответствующую бумагу. Но тут неожиданно отыскался самый главный виновник, вернее, виновница.
Чучело Базиля Пьера Ксавье Флоко шила Анжелика Готье. На предварительном допросе ничего интересного она не сообщила. Подозрение вызвало лишь то, что она, девица двадцати одного года от роду, вела замкнутый образ жизни.
– С кем ты ходишь в церковь? – спросили ее.
– Одна.
– А в лес за ягодами?
– Тоже одна.
– И не боишься?
– Немного боюсь.
– Кого?
– Не знаю.
Плюс ко всему, она явно слишком дрожала, будто имела на душе большой грех. Поэтому Анжелику Готье тоже внесли в список двенадцати, которых решили пытать.
Но прежде чем подвергнуть подследственную пытке, на нее попытались воздействовать креслом следующего. Она сидела в кресле, а спиной к колесу привязали маленькую женщину, которую собирались пытать огнем и водой. У судьи Таншона к этой женщине имелся особый счет. Монахиня Франсуаза была единственным близким человеком, странным образом убитого, таинственно пропавшего и шумно сгоревшего Базиля Пьера Ксавье Флоко. Человека, который глубоко оскорбил Таншона, тыча ему ночью шпагой в горло. Конечно, судье хотелось полной мерой отомстить наглецу. Тем более что наглец, слава богу, отправился к праотцам, и Таншон его больше не боялся.
– Не замечала ли ты, Франсуаза, за своим молочным братом каких– либо странностей? – спрашивал Таншон.
– Нет! – твердо отвечала она.
– Не пахло ли от него козлом? Не пробивались ли у него сквозь волосы рога?
– Нет! – твердо отвечала она.
На тонком теле Франсуазы выпирали кости. Наголо обритая голова казалась совсем крохотной. Сухие губы не переставали шептать молитву.
– Не замечала ли ты, Франсуаза...
– Не-ет! – выла она. – Не-е-е-т! Господи! Наконец-то! Еще! Сделайте мне больнее! Еще больнее! Иисус Христос умер в муках, спасая нас. Я тоже хочу умереть, как он. О-о-о!
Пять раз жаровню заменяли водой. Но, выныривая из воды и поджариваясь на углях, упрямая Франсуаза неизменно кричала «нет». Она умоляла не убивать ее слишком быстро. Она просила замучить ее медленной и самой страшной пыткой.
А в кресле следующего, окаменев, сидела Анжелика Готье. Во время пытки Франсуазы ей несколько раз делалось дурно.
– Остановитесь! – не выдержала наконец Анжелика. – Я вам скажу. Во всем, наверное, виновата одна я. Вы все равно узнаете это. Нечистая сила отметила меня еще при рождении.
– Где? – спросил Таншон.
– На спине у поясницы.
Когда Анжелику Готье раздели, взору всех предстало большое, величиной с грецкий орех, родимое пятно. Оно темнело в ложбинке у позвоночника чуть ниже поясницы.
– Знак ведьмы! – прошелестело под сводами камеры. – Вот откуда тот огонь с неба.
– Тебя сожгут живьем, ведьма, – сказал судья Таншон.
Допросы и пытки по делу чрезвычайной важности можно было кончать. Естественно, что вина с дровосека, помощника палача и монахини Франсуазы не снималась. Но главной виновницей единодушно признали Анжелику Готье. Ее не стали ни пытать, ни допрашивать. Признания человека, отмеченного знаком ведьмы, принимать за правду нельзя.
– Монахиню с колеса снимать? – спросил Люсьен Ледром.
– Подвиньте к ней ближе жаровню, – ответил судья Таншон. – Эта женщина что-то скрывает.
– У-у-у! – выла Франсуаза. – Еще! Сильнее! Господи, я иду к тебе! Блажен, кто может умереть, как умираю я. Спасибо, что ты послал мне под конец такие сладкие муки.
Она так и умерла с улыбкой на обгорелых устах, умиротворенная, спокойная и тихая.
В каменном мешке, куда поместили приговоренную к сожжению Анжелику Готье, оказалось довольно сухо и даже светло. Сквозь взятое в решетку окно проникало достаточно света. Анжелика целыми днями смотрела на небо, которое то темнело, готовясь к ночи, то голубело ясной лазурью, то затягивалось тучами, и молила господа о том, чтобы он спас Жоффруа Валле.
– Я и там, на небесах не перестану любить его, – шептала Анжелика. – Моя любовь защитит его и спасет. Моя любовь поможет ему написать книгу, которая сделает людей лучше. Я до последней минуты не перестану благодарить господа за то, что он послал мне в этой жизни встречу с Жоффруа. За одно это можно принять любые смертные муки. А то, что я ухожу, быть может, и лучше. Я перестану мешать ему писать.
Великой тайной окутано все, что происходит за стенами уголовной тюрьмы. Но разве тайны оставались бы тайнами, если бы о них никто не узнавал? Тайны, как дым, имеют способность проникать в любые щели. О гибели сестры Франсуазы Базилю рассказала Сандреза.
– Жаль, я никогда не узнаю, какие слова говорила напоследок Франсуаза, – прошептал Базиль.
– Те слова слышала Анжелика Готье, приговоренная к сожжению на костре, – сказала вездесущая Сандреза.
– За мои проказы, – проговорил Базиль, – должна расплачиваться какая-то Анжелика Готье. Почему? Разве это справедливо? Кроме того, она слышала последние слова Франсуазы. Я должен спасти ее.
IX. КЛАДБИЩЕ НЕВИННЫХ
Холодной и промозглой выдалась в тот год зима в Париже. Цены на дрова подскочили. Многие бродяги и нищие замерзали прямо на улицах. К утру в лачугах бедняков вода в котлах над очагами покрывалась коркой льда. Плюс ко всему к весне на город обрушилась эпидемия инфлуэнцы. Вроде и не так страшная болезнь – насморк, головная боль, озноб. А гробовщикам и могильщикам заметно прибавилось работы. К кладбищам одна за другой тянулись скорбные процессии.
– Чуть отдохнули от бесконечной войны, – роптали в Париже, – новая напасть. За что, господи?
– За то, – шептали умные люди, – что уступили проклятым гугенотам, предали истинную веру, забыли заветы Христа.
Подкупить служителей уголовной тюрьмы, чтобы спасти Анжелику Готье, друзьям на этот раз не удалось. Не помог и великий талант Раймона Ариньи. После побега Базиля Пьера Ксавье Флоко судья Таншон навел в своем хозяйстве такой порядок, что Люсьен Ледром не покусился даже на весьма крупный куш.
– Зачем мне самые огромные деньги, – резонно заметил он, – если они достанутся тому, кто поставит свечку за упокой моей души?
Казалось, все пути к спасению Анжелики перекрыты. Но Базиль не хотел сдаваться. Разгулявшаяся в Париже инфлуэнца подтолкнула его к дерзкой мысли. Друзья поддержали Базиля. Люсьен Ледром, спрятав подальше аванс, согласился, что такой вариант возможен.
Первый этап задуманной операции Базиль поручил выполнить Клоду. Задача перед Клодом стояла нелегкая. Но он выполнил ее.
Домик, где жила до ареста Анжелика Готье, Клод разыскал в предместье Парижа. Редкие каменные дома перемежались здесь с жалкими глинобитными лачугами.
На лужайке под разлапистым вязом мальчишки играли в бабки. Выстраивали на вытоптанном кону кости, метили в них каменной, похожей на лепешку, битой.
– Хэ! – со смаком выдыхал белоголовый паренек, пуская в кон биту. Выбив кости за пределы очерченного на земле квадрата, он собирал их, сопровождая свою работу тем же словом, но уже с другим смыслом.
– Хэ и хэ, – подсчитывал он выигрыш.
Отведя белоголового мальчишку в сторону и узнав, как его зовут, Клод сказал, что хочет поговорить с ним.
– Почему, Ив, вон тот дом стоит пустой и заброшенный?
– В том доме, сударь, жила ведьма. Ее арестовали и теперь сожгут на костре. Ее звали Анжелика Готье. Такая добренькая! Мой папа говорит, что гадкие люди всегда прикидываются самыми добрыми и порядочными.
– Не сможешь ли ты, Ив, помочь нам?
– Хэ! – отозвался мальчишка. – Кому – вам? Если вы оттуда, мы таким не помогаем. Мой папа говорит: пускай они помогают себе сами.
– Хэ! – воскликнул Клод. – У тебя, видно, очень хороший папа. Нет, поверь, мы вовсе не те, которым не нужно помогать. Мы те, которые хотят, чтобы колдовские чары ведьмы не распространились на ее соседей.
– А как они распространятся, если ее сожгут? – сказал мудрый Ив.
– Если сожгут, то не распространятся, – согласился Клод. – Но по нашим сведениям, она собирается хитрым способом улизнуть от костра. Ваша ведьма решила принять личину скромной женщины и сделать вид, будто она умерла. И чтобы ее похоронили на кладбище Невинных. А тот, которого хоронят на кладбище Невинных, ты сам знаешь, сразу делается невинным. Поэтому нам нужно не прозевать, когда ваша ведьма, притворившись мертвой, отправится на свои похороны.
– Как отправится? – прошептал Ив.
– Сама она, конечно, отправиться на кладбище не сможет, – сказал Клод. – Она тайно проникнет в одну из благочестивых семей и прикинется родной дочкой почтенных родителей или чьей-нибудь женой. И там быстренько умрет. Ее похоронят со всеми почестями. А она, сделавшись невинной, выберется из могилы и снова примется за свои черные дела.
– Так нужно срочно сообщить прево! – воскликнул Ив.
– Хэ! – сказал Клод. – Прево! А чему учит тебя твой папа. Того, кто придет к прево, сразу схватят, станут допытываться, что да почему. Раз ты доложил, значит, и сам причастен к делу, о котором рассказываешь.
– Что верно, то верно, – согласился мальчишка. – С прево лучше не связываться. Но что же тогда делать?
– Нужно выследить, когда ее станут хоронить, и сообщить мне. Остальное я сделаю сам.
Ровно через неделю мальчишка примчался к Клоду с выпученными глазами.
– Привезли! Лежит прямо как живая! Вся в цветах и сложила на груди ручки.
Они успели к последним словам заупокойной молитвы, которую произносил над раскрытой могилой молодой кюре.
– Из земли ты пришла, в землю уходишь...
– Действительно похожа? – нагнулся к уху Ива Клод.
– Хэ! – возмутился Ив. – Почему – похожа? Она и есть. Совсем как живая. Только глаза прикрыла, хитрющая.
В гробу, в белом саване, лежала стройная и миловидная женщина лет двадцати двух. Ее губы казались обиженно надутыми. На щеках розовел румянец. В последний путь ее провожала куча родных и родственников.
После полуночи у ворот кладбища Невинных остановилась четверка всадников. Четверо мужчин в черных плащах и масках спрыгнули на землю. Один из них хромой, взял на поводок большую черную собаку, а в другую руку – зажженный фонарь. Каждый мужчина, кроме хромого, имел с собой по лопате. Сторож пытался остановить незваных пришельцев. Его связали, сунули ему в рот кляп и уложили отдыхать в будку.
У Антонио от страха стучали зубы и тряслись руки.
– Матушка пресвятая богородица, – не переставая, лепетал он. – Спаси меня грешного, сохрани и помилуй. До чего же я до такого дожил, что стал по ночам выкапывать из земли покойников.
– Кончай скулить, Пий, – шипел на него Базиль.
В темноте очертания кустов, деревьев и надгробий казались Антонио чертями, вурдалаками и ведьмами. У страшилищ то там, то здесь вспыхивали глаза и клацали челюсти. Где-то в глубине страшным голосом ухал филин. И казалось, будто это вовсе не филин, а самая настоящая нечистая сила.
– Посвети, Раймон, – сказал Клод. – Кажется, здесь.
Осторожно убрали с могилы крест и дружно заработали лопатами. Но чем глубже становилась яма, тем муторней и тревожней делалось на сердце у каждого. А когда лопаты добрались до савана, в который была завернута покойница, Антонио в полуобморочном состоянии, бормоча заплетающимся языком молитву, поспешно выбрался наверх.
– Что хотите, не могу, – бормотал он. – Хоть сразу убейте.
Базиль с Клодом очистили саван от земли. Раймон сверху светил фонарем.
Тело женщины было тяжелым и холодным. Его завернули в одеяло. Торопливо закопали могилу, сбросив в нее саван. Но холмик обработали тщательно, аккуратно укрыли его цветами.
Застоявшиеся кони, почуяв мертвое тело, нервно изгибали шеи и прядали ушами.
У тюрьмы друзей встретил Люсьен Ледром.
– Приказ прево, – сказал он охране. – Вот бумага. Эту свидетельницу должен опознать опасный преступник.
– Она, к сожалению, потеряла сознание, – добавил Базиль. – От страха.
– Откиньте одеяло и покажите охране лицо свидетельницы, – приказал Люсьен. – От страха... Вечно с этими женщинами. Ее еще и пальцем не тронут, а она уже... Несите ее сюда, за мной.
Освещая себе путь фонарем, Люсьен провел ночных гостей в глубь тюрьмы. В каменных коридорах с гулкими железными дверями зловеще отдавались шаги. Еще три раза охрана останавливала процессию. И трижды Люсьен показывал бумагу, подписанную прево, и откидывал одеяло.
В камере, дверь в которую спросонья долго не мог открыть тюремщик, на соломенном матраце лежала женщина. Шум за дверью разбудил ее. Морщась от света свечи в фонаре, она с испугом смотрела на пришельцев. Лицо ее и правда походило на лицо той, которую друзья принесли с собой. Но у мертвой на лице застыли умиротворение и покой. У живой – страдание и скорбь.
Нет, наверное, так не могло быть – совершенно одинаковые лица и в то же время абсолютно разные. Базиль с удивлением и восторгом смотрел на женщину, за которой они пришли. Он только сейчас вдруг до конца осознал, зачем столь упрямо стремился к спасению незнакомки. Перед ним в мрачной тюремной камере, на соломенном тюфяке сидела женщина, которую он искал всю жизнь.
– Мы пришли, чтобы спасти вас, Анжелика, – протянул к ней руки Базиль.
Она отшатнулась к стене.
– Не бойтесь меня! – взмолился он. – Я понесу вас на руках. Будто вы потеряли сознание. А эта женщина останется здесь вместо вас. Вы понимаете, что я говорю? Доверьтесь мне. Я ваш друг. Судьба захотела, чтобы я встретил вас. Я заверну вас в одеяло. Вот так. Да скажите хоть слово. Ой, она, кажется, и впрямь потеряла сознание!
– Тем лучше, – сказал Раймон. – Неси ее.
Путь через тюрьму в обратном направлении показался Базилю значительно короче, чем сюда. Расслабленное тело было теплым. Спрятанная в одеяле голова лежала у Базиля на плече.
– Покажите лицо свидетельницы охране, – требовал Люсьен.
И Базиль с удовольствием откидывал одеяло. Ему казалось, что все происходящее – сон. Что сейчас сон кончится – и лежащее у него в руках небесное создание исчезнет.
Но сон, слава богу, не кончился. Лошади поджидали друзей у ворот. Базиль вскочил в седло и взял на руки драгоценную ношу. Качка вернула Анжелике сознание.
– Где я? – спросила она.
– Вы на свободе, – восторженно сказал Базиль. – В кругу друзей. Меня зовут маркиз де Бук. Вернее друга, чем я, вы не найдете никогда в жизни. Я так долго шел к вам, Анжелика.
X. ДЛЯ ЧЕГО ДАЮТСЯ ГАРАНТИИ
Ранним утром, когда еще не взошло солнце и по низинам клубился туман, кавалькада пышно разодетых всадников ускакала в Булонский лес на соколиную охоту. Карл IX любил охоту с соколами, хотя был не прочь погоняться за добычей и с борзыми.
Король отправился на охоту в прекрасном настроении. Он радовался первому практическому шагу на пути соединения двух молодых сердец – принцессы Маргариты де Валуа и Генриха Наваррского.
– Мой друг! – встретил позавчера седовласого дворянина, посланца из Беарна Карл IX. – Я ценю доверие моего брата Генриха и его милейшей матери. Не сомневаюсь, что мы найдем с вами общий язык.
Однако, встречая посланца жениха, Карл нервничал и злился. Мало того, что папа римский отказался дать согласие на предстоящий брак, так еще ломается и мать Генриха Наваррского Жанна д'Альбре. Жених согласен, а она упрямится. Ждали для переговоров ее, но Жанна послала в Париж какого-то дворянина, высказав тем самым недоверие Лувру.
Через своих агентов в Беарне Карл знал, что Жанна не верит в предложенные гугенотам гарантии, считая их ловушкой. И сведенья о мнимом заговоре она получала отсюда, из Парижа. Кто-то здесь упрямо мешал Карлу, вносил смуту в сердца гугенотов. Но кто? Мать? Карл надеялся выудить то имя от посланца из Беарна. А где, как не на природе, во время охоты, когда все делаются равными, развязываются языки и возникают непринужденные беседы.
– Эту охоту, мой друг, мы посвящаем вам! – торжественно объявил король гостью.
И ранним утром кавалькада умчалась в Булонский лес.
Король скакал через поле в сопровождении двух сокольничьих. Лицо его разрумянилось, глаза горели. Натянув поводья, Карл остановил коня и поднял согнутую в локте руку.
– Цапля! – крикнул король. – Вон цапля! Я увидел ее первым!
На руке короля – высокая кожаная перчатка. Сокольничий посадил ему на локоть хищную птицу. На голове у птицы – плотный колпак, клобучок, закрывающий ей глаза. Острые когти впились в кожу перчатки. Сильную лапу с глянцевыми, словно кукурузные зерна, чешуйками перетягивала зеленая лента – знак птицы короля. Больше ни одна птица, участвующая в охоте, не имела права носить на лапе зеленую ленту. Каждый охотник держал на руке по птице. И у каждой птицы лента на лапе имела свой цвет – красный, оранжевый, синий. Чтобы определить, чей сокол первым настиг цель.
– Пускайте сокола, ваше величество! – подсказали королю.
К цели со всех сторон неслось еще с десяток всадников. Сдернув с головы сокола колпак, Карл локтем подбросил птицу. Захлопали крылья. Сокол стремительно пошел в высоту, чтобы оттуда выследить цель и упасть на нее. Но от тех, от других всадников, вверх тоже метнулись птицы.
– Почему они всегда выскакивают на ту добычу, которую отыскал я?! – с обидой вскричал Карл.
– Ваше величество, – успокоили его, – все равно ваш сокол окажется первым, не сомневайтесь.
Королевский сокол всегда оказывался первым. Ничья птица не могла опередить его. Это выглядело бы столь же нелепо, как если бы кто-нибудь из придворных вдруг перепутал обычное кресло с королевским троном. А чтобы не происходило ошибок, королевские сокольничьи имели в запасе достаточное количество зеленых лент.
Не промахнулся королевский сокол и на сей раз. По каковой причине у короля поднялось настроение и хоботком вытянулась верхняя губа.
– Ваш сокол бесподобен, ваше величество, – проговорил доверенный Жанны д'Альбре. – Но главное, конечно, ваше виртуозное умение управлять им, направляя точно к цели. Ходят слухи, что герцог Генрих Гиз не любитель соколиной охоты. Однако поговаривают, будто ему по душе иная охота, более острая, а добыча – более сладкая.
Вон откуда дул ветер! Намек прозвучал более чем прозрачно. Жанна д'Альбре явно знала об отношениях Маргариты и Генриха Гиза. Пора решительно положить конец похождениям сестрички. Сегодня же!
– У нас на охоте, – ответил Карл, – полная свобода выбора. Каждый волен выбирать ту добычу, которая ему нравится. Предпочтения не отдается никому, даже королю.
– И все же, – позволил себе дерзость гость, – каждый из нас постоянно должен помнить свое место и знать цель, которая предназначена ему богом.
– Любит ли мой брат Генрих Наваррский, – сдерживаясь, спросил король, – соколиную охоту?
– Только тогда, – последовал ответ, – когда жаворонки поют свои песни, а соколы занимаются своим делом.
Стиснутый острыми шпорами, конь под Карлом вскинулся на дыбы.
– Генрих Наваррский, – крикнул король, – будет иметь у меня самых лучших соколов! Никто не посмеет... Передайте Жанне д’Альбре, чтобы она меньше слушала сплетни!
– Простите меня, ваше величество, – тихо проговорил гость. – Я не хотел вызвать ваше неудовольствие. Примите мои глубочайшие извинения.
– Кто из моих подданных смутил сердце благородной Жанны? – впрямую спросил король. – Почему она не приехала сама? Из-за разговоров о пташке? Неужели только из-за этого?
– Я опасаюсь навлечь на себя гнев вашего величества, – ответил гость. – Но Жанне д’Альбре известно, что среди вашего ближайшего окружения есть влиятельные лица, которые говорят, будто гарантии даются лишь для того, чтобы усыпить нашу бдительность.
– Имя! – вскричал король.
– Имена людей, носящих кардинальские мантии, обычно в подобных случаях не называют, – склонил голову гость.
Дав шенкеля, Карл взял с места крупным галопом.
– Проклятые Гизы, – хрипел король, нагнувшись к гриве коня. – Всюду Гизы! Кардинал Лотарингский ответит мне за предательство.
Королевская свита умчалась вслед за своим повелителем. Удачная охота оказалась испорченной. Дерзкий разговор посланника Жанны д'Альбре с королем слышали многие придворные. Сандреза мгновенно доложила о нем Екатерине Медичи. Царственные мать с дочкой уединились, чтобы выработать план совместных действий.
– Если ты хочешь, чтобы осуществилось намеченное мною, – сказала Екатерина, – то должна покаяться перед королем. А во-вторых, Генрих Гиз должен немедленно на время исчезнуть.
Каким образом весть о беседе на охоте опередила бешено скачущего короля, объяснить невозможно. Резвый арабский скакун Карла летел до самого Лувра без остановки. А Екатерина Медичи тем временем успела обо всем договориться с дочерью. Прежде чем появиться перед королем, Маргарита достала из выреза платья серебряный крестик и поцеловала его.
– Ваше величество, – присела она перед братом, – я виновата не так ужасно, как вам показалось. Слухи, которые гуляют по дворцу, всегда значительно преувеличены.
– Эти слухи, – взорвался король, – к сожалению, гуляют не только по дворцу! Они разгуливают уже по всей Франции. В то время как я с любовью прижимаю к груди своего друга адмирала Колиньи и с нетерпением жду своего брата Генриха Наваррского, вы за моей спиной внушаете им недоверие ко мне.
– Клянусь, я не хотела этого, – ответила Маргарита. – Чем я могу искупить свою вину?
– Только одним! Больше вы никогда не встретитесь с Генрихом Гизом.
В тот же день король высказал свое недовольство и кардиналу Лотарингскому.
Молча выслушав короля, кардинал Лотарингский вернулся домой в скверном расположении духа. Выговор, полученный от сопливого мальчишки, пусть и сидящего на троне, был оскорбителен. Да, кардинал и по сей день считал, что даже самые высокие гарантии – всегда не больше, чем хитрая игра. Но кто, где и когда мог слышать высказывания кардинала по поводу гарантий?
Дубовый кабинет с резными грифонами и вензелями располагал к сосредоточенности. Святая дева Мария смотрела с картины на хозяина кабинета большими, полными печали глазами. Кожаные корешки книг с золотым тиснением напоминали о вечности жизни и бренности всего земного.
– Кто же? – вслух размышлял кардинал. – Неужели доносчик обитает в моем доме?
Вышагивая из угла в угол кабинета и пощипывая холеную бородку, кардинал перебирал в уме слуг. Каждый вызывал в кардинале подозрение, и каждый вроде бы ничем не запятнал себя. Впрочем, мелкие промахи и ошибки чаще всего допускают лишь верные слуги. Предатели служат безукоризненно. Кардинал держал лишь тех слуг, которые не совершали ошибок. Потому тем больше подозрений вызывал каждый из них. Но ведь предают не все вместе. Предают в одиночку. Кто же?
Рассеянный взгляд кардинала скользнул по его собственному портрету, на чем-то споткнулся и побежал дальше. И снова, словно что-то вспомнив, кардинал вернулся к полотну. Темный фон. Высокий светлый лоб. Большие, чуть на выкате глаза.
– Сколько я заплатил за портрет художнику? – задал себе вопрос кардинал.
И сразу вспомнил!
Услужливая память воспроизвела, как в тот день не ко времени примчался племянник Генрих Гиз, как просил, чтобы кардинал помог ему. «Любые гарантии, – ответил ему тогда кардинал, – даются только затем, чтобы усыпить бдительность врага, заманить его в ловушку и уничтожить!» Так он ответил? Кажется, именно так. А художник стоял за мольбертом и делал вид, будто ничего не слышит. Как его звали, того толстого художника? Леон Бурже? Да, точно, его звали Леон Бурже.
Кардинал Лотарингский шагнул к письменному столу, поднял серебряный, на ручке из черного дерева, колокольчик и энергично позвонил.
XI. ЗАВТРАК ПЕРЕД ВОЗНЕСЕНИЕМ
При обыске у художника Леона Бурже нашли главы из рукописи Жоффруа Валле «Блаженство христиан, или Бич веры». Леон Бурже переписал понравившиеся ему места.
«Вера в бога, которую порождают с помощью страха, премного зла и убога. От такой веры проистекают все беды, которые у нас когда-либо были или будут. Такая вера – источник всех мерзостей. Человек, воспитанный в ней, глуп и невежествен.
– У кого? – сто раз подряд задавали ему один и тот же вопрос.
Он становится великим скотом. И проживи он хоть тысячу лет, все равно так никогда ничего не поймет и не узнает».
– Кто автор сих кощунственных слов? – спросили у Леона Бурже на допросе.
– Не знаю, – ответил он.
– У кого вы их переписали?
– Не помню, – ответил он.
– Не помню, – твердил он.
Его жгли на огне и растягивали веревками, душили водой и сжимали железом. Он стоял на своем:
– Не помню.
Из толстяка он давно превратился в скелет, на котором складками висела кожа. Губы у Леона запеклись и растрескались. Каждый клочок тела и каждая косточка ныли и кричали от боли. Но он знал: если проговорится, подобное сделают и с Жоффруа. Умирать с таким непосильным грехом на душе Леон не хотел. Кроме того, проговорись он, и Жоффруа уже никогда не сможет завершить своей удивительной книги, а люди никогда не получат возможности прочесть ее. Да и мыслимо ли вообще предавать доверившихся тебе людей? Если каждый начнет предавать своего ближнего, завтра окажется, что весь мир состоит из одних предателей.
