Текст книги "Еретик Жоффруа Валле"
Автор книги: Константин Курбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Так не убиваем ли мы веру, защищая ее бичом, огнем и железом?
Вот о чем нужно написать книгу! И назвать ее «Блаженство христиан, или Бич веры». Пусть вера будет без бича. Пусть вера основывается только на знании. Пусть христиан не сжигают живьем. Пусть одни думают, что хлеб и вино во время причастия на самом деле превращаются в тело и кровь Христа, а другие считают это превращение символом. По принуждению нельзя ни поверить, ни полюбить. Можно лишь сделать вид, что веришь и любишь.
Как хорошо, ладно и просто складывалось все в голове у Жоффруа! А на бумаге получалось коряво, невнятно и путанно. Однако если переписать одно и то же десять раз, выходило уже точней и проще.
Необыкновенное чудо из чудес – мысль, изложенная на бумаге! Жоффруа Валле казалось, что он великий кудесник. С помощью тетеревиного пера и чернил мысль укладывается на белой бумаге в крючки и закорючки. Листы бумаги можно дать другому человеку, и он, если ты сумел высказаться достаточно убедительно, согласится с тобой и примкнет к тебе.
С написанных листов можно напечатать книгу. Спасибо немцу Иоганну Гутенбергу, который сто лет назад придумал печатный станок. Мысль, размноженная в десятках экземпляров, может стать достоянием уже сотен людей, тысяч, может сохраниться и сто лет, и четыреста, и сколько угодно.
Чудо! Воистину самое великое чудо из всех чудес, которому Жоффруа не переставал удивляться. Из размолотого дерева и тряпья получается бумага. На листьях дуба созревают орешки. В лесу летает тетерев. А под рукой человека на бумаге появляются застывшие крючки. В мертвых крючках таится живая мысль. Которая может перевернуть жизнь!
Правда, последнее время Жоффруа Валле подчас приходилось отрываться от задуманной книги и писать для своего двоюродного брата Жерара де Жийю письма. Но письма он тоже писал не без удовольствия. В письмах присутствовало то же поразительное чудо. Ты до краев переполнен нежностью, тоской и желанием прикоснуться к краю платья любимой. Тетеревиное перо ныряет в горлышко чернильницы. На бумаге появляются крючки, соединяющиеся в слова и строчки. Тебе становится легче, будто ты высказался, хотя на самом деле ты не произнес ни слова. А переписанное Жераром де Жийю письмо читает какая-то неизвестная женщина и, наверное, при этом что-то чувствует. Что? Ведь чувства, которые изливал на бумагу Жоффруа, были обращены вовсе не к ней. И почему капитан, тоже умеющий писать, не может сам передать в письме свои мысли и чувства? Выходит, уметь писать – этого еще мало. Необходимо уметь что-то еще. Как мало уметь просто думать. Думают все, а додумываются единицы. Впрочем, правда ли, что думают все? Не высшее ли это искусство – уметь думать?
По просьбе кузена Жоффруа наполнял письма к даме его сердца мольбами о возвращении. Он писал те страстные письма и видел перед собой Анжелику Готье. Правда, слово «вернись» не совсем совмещалось с Анжеликой, которая никуда от Жоффруа не уходила. Но втайне даже от самого себя Жоффруа хотелось, чтобы она вернулась. И потому письма получались искренними, полными любовного зова и все более разрастающегося чувства.
И новая странность: чем Жоффруа больше писал, тем сильнее становилось его чувство. Быть может, без этих безумных писем, наваждение, возникшее в Нотр Дам, потихоньку рассеялось бы, забылось. Но он день за днем, доказывая себе, что делает услугу брату, писал и писал письма.
Откинутые створки деревянных ставен давали простор бьющему в окно нежаркому осеннему солнцу. Цветной витраж нижней части окна наполнял комнату зелеными и красными бликами. Губы Жоффруа шептали волшебные слова. С помощью удобно заточенного пера и свежих чернил эти слова уютно ложились на дорогую бумагу.
– Н-н... э-э... – промычал вошедший в комнату немой Проспер, оторвав хозяина от работы.
– Неужели, Леон? – обрадовался Жоффруа, давно научившийся понимать мычание и жесты своего слуги.
– Он самый, – расплылся в улыбке появившийся на пороге толстяк.
Их дружба была не из тех, что требует ежедневных встреч. Жоффруа и Леон виделись редко, подчас раз в году, но оттого, быть может, с еще большей радостью встречали друг друга. Кроме того, Леон навещал друга и из корыстных целей. Здесь, у Жоффруа, всегда можно было поживиться чем-нибудь новеньким из ходивших по Парижу рукописей. Жоффруа переписывал наиболее интересные из них и давал для переписки друзьям. Да еще, случалось, Жоффруа помогал Леону деньгами.
– Еле разыскал тебя, – просопел толстяк, приглядываясь, куда можно сесть. – Чем тебе жена-то не пришлась? Да такой жены, как твоя Анна... Все чудишь, дружище.
– А ты все пачкаешь маслом холсты? – отозвался Жоффруа.
– Мажу, будь они неладны. Вот снова пришел к тебе за подмогой. Плюхнулся в такую лужу...
– Опять, наверное, нарисовал какому-нибудь маршалу или принцу слишком длинный нос?
– Хорошо бы нос, – вздохнул Леон, – нос недолго и укоротить.
Французскую нацию господь бог, как известно, носами не обидел. Взять хотя бы нос у одного лишь Франциска I. Придворный художник Жан Клуэ, создавший достаточное количество портретов прославленного монарха, явно льстил королю, значительно преуменьшая основную деталь центральной части его лица. Будь на месте Жана Клуэ Леон Бурже, Франциск I предстал бы перед потомками в значительно более достоверном виде. Глаз Леона Бурже видел окружающий мир таким образом, что подмечал прежде всего изъяны, отклонения и несуразности. Если правое ухо какого-нибудь генерала сидело ниже левого, а рот косил к левой скуле, то на портрете, помимо воли Леона, все это выпирало и кричало.
Заказ могущественного и всесильного кардинала Лотарингского сулил Леону поправить сильно пошатнувшиеся финансовые дела. Поначалу работа шла успешно. Кардинал терпеливо просидел уже четыре сеанса. И каждый раз, взглянув на полотно, выражал свое удовлетворение.
– Мне нравится ваша манера письма, – говорил он. – Рад, что не ошибся в выборе. Продолжайте в том же духе, и я уплачу вам сверх обещанного. Только сделайте чуть стремительней разлет бровей. И притушите вот тут. А глаза немного укрупните. Портрет – это прежде всего глаза.
На шестом сеансе Леон заканчивал портрет, основательно повозившись с глазами. Оставались сущие пустяки. Но тут неожиданно произошла катастрофа.
Откуда он только взялся Леону на голову, племянник кардинала герцог Генрих Гиз? Ворвавшись в кабинет, он не заметил стоящего за мольбертом художника. Истинные аристократы не замечают находящихся в комнате собак и слуг, разрешая себе говорить при них о самом сокровенном.
– Монсеньор! – горячо начал герцог. – Вы единственный человек, который может спасти меня. После трагической гибели отца, ближе вас у меня нет никого. Мне грозит бесчестие и горечь утраты любимой женщины. Король решил выдать Маргариту за Генриха Наваррского!
– Я знаю о решении короля, – отозвался кардинал. – Мысль об этом браке не так и глупа. Не представляю, что еще могло бы сегодня остановить армию гугенотов и заставить адмирала Колиньи поверить нам.
– Пусть он делает, что угодно! – вскричал герцог. – Только не ценой нашей с Маргаритой любви!
– При чем здесь ваша любовь? – поморщился кардинал. – Ваша любовь останется при вас. Король собирается сочетать их браком, а не любовью. Гугенотам нужны гарантии. Они их получат. Но любые гарантии, как известно, даются лишь затем, чтобы усыпить бдительность врага, заманить его в ловушку и уничтожить. И ваша несравненная Маргарита останется при вас.
Вероятно, кардинал несколько забылся. При слугах и собаках можно говорить обо всем, но до определенного предела. Кардинал в запальчивости перешагнул грань. И сам почувствовал это. Выпроводив племянника, он взглянул на полотно и разразился гневной тирадой.
– Что вы здесь изобразили?! – рявкнул он. – Над кем вы решили посмеяться? Что это за глаза, выпученные, словно у рака? Где вы увидели в моих глазах столько злобы и ненависти? Убирайтесь! Чтобы духу вашего здесь больше не было! Гнусный пачкун! И благодарите господа, что я обошелся с вами столь мягко.
О деньгах, естественно, речи не шло. Спасибо, Леону позволили прихватить краски. Он с такой скоростью покинул страшный дом, что опомнился лишь через три квартала.
– Вот что привело меня к тебе, – закончил Леон. – Не одолжишь мне денег, меня прикончат уже не кардинал, а мои кредиторы.
– Я всегда говорил, что ты великий художник! – воскликнул Жоффруа, выслушав исповедь друга. – Ты снова попал своей кистью в самую точку. Злобы и ненависти у Гизов действительно хватает. Они лишь искусно прикрываются благочестивой внешностью. А ты разглядел суть. Ты великий художник, Леон! И я, конечно, выручу тебя.
Они пили белое вино и закусывали конфетами с печеньем. Пили и беседовали о войне с гугенотами, о любви и вере.
– М-м... Э-э... – вмешался в разговор друзей безъязыкий Проспер.
– Черт подери, – нахмурился Жоффруа, – кажется, ко мне еще один гость. Гастон де Кудрэ? Что ж, проси. Куда от него денешься.
– Сударь, – прямо с порога начал молодой человек с приятным лицом, на котором едва пробивалась светлая бородка, – я пришел затем, чтобы получить удовлетворение. Вы оскорбили мою сестру Анну и всю нашу фамилию. Ваш поступок несовместим с честью порядочного человека. То, что вы сделали, может быть смыто только кровью.
– Присаживайтесь, дорогой Гастон, – пригласил гостя Жоффруа. – Мы уже много раз говорили с вами на эту тему. Давайте спокойно поговорим еще.
– Мне с вами больше не о чем разговаривать, – ответил гость. – Вы принимаете мой вызов?
– Мне весьма обидно, – покачал головой Жоффруа, – но нет, не принимаю.
– Вы или вернетесь к своей жене, – воскликнул юноша, – или скрестите со мной шпагу!
– Вы собираетесь заставить меня силой полюбить вашу сестру? – поинтересовался Жоффруа.
– Я собираюсь снять с нашей семьи нанесенное ей оскорбление! И драться вам все-таки придется.
– Но в таком случае за мной выбор оружия, – напомнил Жоффруа.
– Выбирайте! – воскликнул Гастон.
– Предлагаю поединок на бокалах вина, – сказал Жоффруа. – Берем два одинаковых бокала. В один из них опускаем яд. Смерть наступит мгновенно и без мучений. Шансы каждого из нас абсолютно равны.
– Я готов, – сказал Гастон.
– Так садитесь же, – пригласил Жоффруа. – Насилие рождает упрямство, мой юный друг, и развивает волю. Но оно бич любви и веры. Вы, я знаю, гугенот. И ведь вас не заставишь с помощью бича отказаться от того, во что вы верите. Зачем же вы пришли с бичом ко мне?
– Я не собираюсь вновь пускаться в философские диспуты, – сухо отрезал молодой человек. – К делу!
– Ну что же, – сказал Жоффруа, – яд у меня всегда с собой. На всякий непредвиденный случай.
– Вы с ума сошли! – в ужасе воздел к потолку полные руки Леон Бурже. – Я не допущу, чтобы на моих глазах совершилось убийство!
– Ты будешь нашим секундантом, Леон, – сказал Жоффруа.
Поколдовав над бокалами, он всыпал в один из них белый порошок. Несколько раз быстро поменял бокалы местами и пояснил:
– Мы с вами, Гастон, отворачиваемся. Леон дотрагивается до бокала. Вы говорите – кому.
Они отвернулись.
– Кому? – спросил Леон.
– Жоффруа Валле, – глухо проговорил Гастон де Кудрэ.
XII. МАРКИЗ ДЕ БУК
В темноте кривые парижские улочки делали неожиданные повороты и норовили непременно завести в тупик. Под ногами чавкала грязь. Дорогу неожиданно преграждали канавы и рытвины. И друзья несколько раз сбивались с пути.
– Боже, покарай нечестивцев, – ворчал Раймон Ариньи, крепко держась за собачий поводок.
– Чтоб они все подохли, – шепотом вторил ему Клод, выдирая из липкой грязи ноги.
Они шли на выручку Базиля и Антонио, прихватив с собой огромного черного пса по прозвищу Пуш. Раймону Ариньи пришлось выложить крупную сумму, чтобы организовать побег. Впрочем, Раймон никогда не переплачивал. Бриллиант, который хранился теперь у него, стоил в сотни раз больше. Цену подобным камешкам хромой ростовщик знал превосходно. Тот, кто плохо видит да вдобавок еще и хром, обычно имеет чрезвычайно развитое чутье.
– Кажется, пришли, – шепнул Раймон, ткнувшись рукой в стену. – Держи поводок, Клод. Я сейчас проверю.
Пробравшись вдоль каменной стены, окружавшей тюрьму, Раймон натолкнулся на тополь.
Здесь, около тополя, охранник Сибар, через которого велись переговоры и передавались деньги, указал место переправы. А вот и веревочная лестница.
– Клод, – позвал Раймон, – сюда.
Трижды прозвучал в ночной тиши условный сигнал – крик филина. Клод мастерски сработал под птицу, и друзья прислушались.
За стеной должны были чихнуть. В ответ Клоду следовало трижды квакнуть по-лягушачьи, сообщая, что по эту сторону к приему беглецов готовы. И путь открыт. Считай, Базиль с Антонио на свободе.
За стеной послышались осторожные шаги. Через минуту там чихнули. И, словно усомнившись, что сигнал услышан, чихнули еще раз.
– Ква, ква, ква, – томно пропел Клод.
Наверху стены зашуршало, сыпанув мелкой трухой и землей.
– Клод, – раздался тихий голос Базиля.
– Полный порядок, – ответил Раймон. – Спускайся.
Прыжок в темноту, и трое друзей обнялись.
– А где Антонио? – спросил Раймон. – Я уплатил и за него.
– Они так обработали парня, – ответил Базиль, – что он не может двинуть ни рукой, ни ногой.
– Но ведь, узнав о твоем побеге, они убьют его.
– Я подумал об этом, – сказал Базиль. – Сейчас мы сходим в одно местечко и очень попросим не трогать Пия.
– Сейчас, ночью?
– Завтра моя просьба может опоздать, – сказал Базиль. – Пошли.
– Как зовут человека, к которому мы идем? – позволил себе поинтересоваться Раймон.
– Судья Таншон, – ответил Базиль.
Дом уголовного судьи Таншона, казалось, посапывал во сне. Небольшая дубовая дверь сидела на внушительных петлях. Сбоку двери на кожаном ремне висел деревянный молоток, ударами которого гости обычно возвещают хозяев о своем появлении.
– Стучаться мы, пожалуй, не станем, – сказал Базиль, – а то чего доброго перебудим всех соседей. Нам с Клодом вон к тому окну, – распределил он роли. – А ты, Раймон, останешься с Пушем здесь. И смотри в оба. Через окно мы с Клодом попадаем прямо в спальню судьи. Мне сказали, что он последнее время спит один. Спальня жены – через стенку. У него с женой нелады. Ей все время кажется, что судья изменяет ей.
Окно, к счастью, оказалось открытым. Базиль с Клодом прислушались и влезли в комнату.
Деревянная кровать без полога приткнулась изголовьем к стене. На стене висело распятие. В двери оказался ключ. Базиль повернул его, закрыв дверь в коридор, и шагнул к кровати.
– Кто здесь? – раздался голос.
– Тихо, – шепнул Базиль. – Только тихо, господин судья, иначе вы перебудите весь дом.
Кончик шпаги Базиля завис над горлом хозяина.
– Кто вы такие? – проговорил судья Таншон. – И что вам от меня угодно?
– Кто мы такие? – на мгновение замялся Базиль. – Меня зовут... маркиз де Бук. Или полностью – Букэмиссэр[1]1
Bouc (фр.) — козел. Bouc emissaire (фр.) — козел отпущения.
[Закрыть]. Мы с вами немного знакомы, господин судья. Вчера вы мне показали, как искусно умеете вытягивать у невинных людей руки и ноги, как мастерски заставляете своих подопечных клеветать.
– Вы хотите убить меня?
– Очень, – признался Базиль. – Но не могу сделать этого по двум причинам. Во-первых, я не умею убивать, особенно стариков в постели. А во-вторых, вы нужны мне.
– Зачем?
– У вас в заведении, в одиночной камере, на охапке соломы, с вытянутыми из суставов руками и ногами валяется Антонио Лекуш. Вы его должны вылечить и отпустить на свободу. Иначе мне придется явиться к вам еще раз и научиться разделываться с непослушными стариками.
XIII. ГДЕ ВЫ, ГОЛУБИ?
В ту ночь, когда Базиль Пьер Ксавье Флоко бежал из тюрьмы, не спала у себя в Лувре и старая королева. Она отправлялась за советом к магу и чародею графу Бридуа. Никто лучше него не мог ответить Екатерине Медичи на два вопроса: как спасти дочь от постыдного брака с гугенотом и как поступить дальше с ключами от потайных ходов в комнаты короля?
За последние месяцы король сильно изменился. Наверное, опасность помогает мужанию. В столь критический для отечества момент Карл неожиданно проявил небывалую твердость. Судя по всему, он всерьез решил отвоевать свою привилегию на ключи. Но Екатерина понимала, если она уступит сыну с ключами, ей придется уступить ему и во всем остальном.
Что делать? Это должен был подсказать ей граф Бридуа.
Часы в спальне пробили полночь, когда старая королева тяжело поднялась с подушек. У изголовья кровати горела одинокая свеча. Спальня казалась сиротливой без привычного Сен Мора.
Вскоре, сопровождаемая телохранителями, Екатерина Медичи шагнула в потайной ход.
Разве могла она забыть, с какими рыданиями Сен Мор целовал ей ноги, умоляя спасти его. Но она не верила, что Карл осмелится бросить ей столь дерзкий вызов. Ключи были изготовлены, и бедный мальчик сам отнес их королю. А Екатерина вновь положила дубликаты в шкатулку. Малыш умолял ее, он изошел слезами, он дрожал от ужаса, узнав о тех ключах.
– Успокойся и спи, – говорила ему Екатерина. – Король не сделает тебе ничего дурного, он знает, как много ты для меня значишь. Нужно баиньки, уже поздно. Спи, мой хороший.
Но Сен Мор ползал на коленях вокруг кровати и умолял королеву пощадить его.
– Смилуйся-а-а! – ревел он. – Я не хочу-у-у...
– Ладно, – обещала она. – Раз ты так боишься, я не стану больше ходить к королю потайными ходами.
– Да-а-а! – выл он. – Зачем тогда тебе ключи-и-и...
– Какой ты еще глупенький, – устала от него Екатерина. – Хорошо. Подай мне шкатулку.
Он вскочил – ночная рубашка до пят, золотые волосы взлохмачены, нос и губы опухли от слез. Вечером его, наверное, плохо побрили – исцарапал ей щетиной ногу.
– Шкатулку? Правда?!
Открыв крышку, она достала связку ключей.
– Узнал? Такие ты отнес королю? Возьми их, мой небесный, и выкини в Сену. Чтобы они не мучили тебя.
Он так обрадовался, глупыш. А Екатерина, как всегда, на всякий случай заказала с тех ключей копии.
Ему так хотелось жить, златокудрому херувиму. Но тут фрейлина-чтица Нинон сообщила Екатерине, что у Карла появилась новая пассия.
– Почему я узнаю это от тебя, милочка, а не от Сандрезы? – удивилась королева.
– Любовь, – отвечала фрейлина-чтица, – плохое подспорье для того, кто должен зорко видеть и чутко слышать.
– Ты считаешь, – спросила королева, – что любовь Сандрезы и капитана Жерара де Жийю мешает ей исправно служить мне?
– Она никогда, ваше величество, не любила капитана.
– Как? Она ходит к нему на свидания и не любит его?
– На свидании с капитаном Сандреза была всего один раз, – проявила незаурядную осведомленность Нинон, которая явно метила на должность главной сплетницы. – А любит она другого, учителя фехтования Базиля Пьера Ксавье Флоко. Помните, по просьбе Сандрезы вы освободили из тюрьмы дуэлянта, которого обвиняли в убийстве с целью ограбления? И король, узнав о том освобождении, решил, что Флоко ваш человек. По приказу короля Флоко арестовали. А Сандреза помогла своему возлюбленному бежать. И теперь король не сомневается, что Флоко – ваш шпион.
А ведь недурно повернулось! Король счел какого-то Флоко чуть ли не главным подручным королевы. Когда соперник устремляется по ложному пути, помоги ему двигаться тем путем и дальше. Как оказать Карлу такую помощь? В данном случае более чем просто. Нужно бурно оскорбиться, отрицая свое хотя бы малейшее причастие к побегу преступника из тюрьмы. Королям всегда следует говорить правду и только правду!
Потайная дверь в спальне короля была спрятана около самой кровати. Екатерина достала связку ключей, сделанных по слепкам с ключей, выброшенных Сен Мором в Сену. В полутьме, в своем неизменном черном одеянии, она зловещей тенью возникла у королевского ложа.
– Ваше величество, – с благородным гневом произнесла она, – мне стало известно, что вы подозреваете меня в связях с неким Флоко, которому я будто бы помогла бежать из тюрьмы. Меня глубоко возмущает...
Она говорила четко, строго и достаточно взволнованно. У Карла от ее слов медленно отливала от лица краска. Он уставился застывшим взглядом на мать.
– Простите меня, ваше величество, – закончила Екатерина, направляясь к двери, – что я побеспокоила вас в спальне. Но та чудовищная клевета, которой пытаются опорочить меня, столь возмутительна, что я не могла сдержаться.
– Стойте! —остановил ее Карл.
Дернув за шнур у изголовья кровати под массивным пологом, король бросил появившемуся в дверях камер-лакею:
– Филиппа ко мне! А вы, – сказал он королеве, – присядьте. Я вас долго не задержу.
– Златокудрого херувима – в Бастилию! – приказал Карл вбежавшему Филиппу. – Немедленно. В самую мрачную камеру. Разыщи в городе хорошего слесаря. Установи в Оружейной палате тиски и приготовь весь необходимый инструмент. Работать слесарь будет под твоим наблюдением. Когда он установит замки и изготовит ключи, сделай так, чтобы слесарь навсегда исчез. И немедленно изловить бежавшего из тюрьмы Базиля Пьера Ксавье Флоко. Достать его хоть из-под земли. Немедленно! Он нужен мне живой и невредимый.
Король повернулся к матери:
– Поймав вашего Флоко, мадам, я сначала узнаю все, что вы ему говорили, а затем прикажу раздеть его и повесить за волосы под окнами вашей спальни. Он будет висеть там до тех пор, пока его туловище само не отделится от головы. А теперь вы можете быть свободны, я вас больше не задерживаю.
У волчонка прорезались зубы! Несчастного херувима упрятали в Бастилию. Достать дубликаты новых ключей сейчас не смогла бы, наверное, и Сандреза. Впрочем, если как следует постараться... Весь вопрос лишь в том: нужно ли стараться?
Ответ Екатерина ждала от графа Бридуа. О ключах и о дочери. Она заранее задала магу два вопроса. Два, в которых, быть может, заключалась вся ее дальнейшая жизнь.
С пятью телохранителями Екатерина одолела несколько кварталов ночного Парижа и остановилась у дома мага.
Два телохранителя остались у входа в дом. Двое взяли на себя охрану входа изнутри. Пятый телохранитель прошел вместе с Екатериной до просторного мрачного зала со сводчатыми, словно в подвале, потолками.
– Ваше величество, – приветствовал ночную посетительницу граф, – я несказанно рад вновь видеть вас здесь. Все готово к началу.
Четыре факела, горящих по углам закопченного помещения, отражались золотыми бликами в лысине графа и двух склоненных лысинах его близнецов-ассистентов. Горбатые носы походили на клювы стервятников. Черные усики подчеркивали глубокий вырез ноздрей.
Под котлом, подвешенным в центре зала на цепях, горел костер. В котле, булькая, кипела белая жидкость. Екатерина опустилась в свое привычное, единственное здесь, кресло. Граф протянул костлявую руку к глиняному сосуду, взял щепоть порошка и бросил в котел. Облако пара поднялось к потолку, обдав Екатерину горячим дыханием. В клубах пара возникло улыбающееся лицо Сен Мора. Белокурый паж протягивал Екатерине связку ключей.
– Я должна пойти дальше? – пробормотала Екатерина.
Ассистент графа вынес деревянную доску, секачом изрубил на ней капусту и морковь. По его знаку семь черных воронов слетелись к доске. Они отворачивали от пищи клювы.
– Вкусно, – сказал граф. – Нужно есть.
Кар! Кар! – ответило воронье, разлетаясь под закоптевшим сводом. Поджарая гончая, похожая на королевскую любимицу Альфу, подбежав к доске, понюхала капусту с морковью и вопросительно уставилась на графа.
– Ешь, – сказал Бридуа. – Вкусно.
Гончая села и склонила голову набок, пытаясь понять хозяина. Длинный нос внимательно тянулся вверх.
– Мы, люди, – сказал граф, – созданные по образу и подобию божьему, едим, а ты не желаешь?
Взмах руки, и четыре факела по углам погасли. Из темноты, куда не доставал свет костра, выступил ассистент. Короткий меч в его руке стремительно рассек воздух. Острая сталь легко отделила голову собаки от туловища.
Черное покрывало опустилось на погибшую собаку. Закрыв глаза, граф простер над покрывалом руки. Губы его шептали неслышные слова. В тишине шуршали крылья летучих мышей да булькало в котле варево.
Резким жестом граф сдернул покрывало. На каменном полу сидела целая и невредимая гончая.
– Где вы, голуби? – позвал граф.
Захлопали крылья. На поднятую ладонь мага опустился ворон. Протянул длинный клюв к уху Бридуа.
– Что ты сказал? – сосредоточился граф. – Этой мудрой птице триста лет, – пояснил он Екатерине. – Я бесконечно доверяю ей. Она дает дельные советы. – И снова обратился к ворону: – Так ты утверждаешь, что сделавший два шага, совершит и третий?
– Кар-р-р! – подтвердил ворон.
– Слетай и принеси мне то, что так мучает нашу гостью.
Подпрыгнув, ворон улетел во тьму и тотчас вернулся с ключом в клюве. Ключ умная птица положила на ладонь графа. Маг взял другой рукой ключ и бросил его в котел с кипящей жидкостью. На взметнувшемся столбе белого пара возникло изображение сотен ключей.
– Господи, прости меня грешную, – перекрестилась Екатерина, пытаясь унять зевоту. – Вы страшный человек, граф. Но скажите еще одно: что станет с Маргаритой? Как я могу помочь ей?
– Где вы, голуби? – проговорил чародей, трижды хлопнув в ладоши.
На этот раз пар из булькающего варева не рванулся столбом к потолку, а мягкими клубами поплыл вниз, затопляя колеблющимися волнами огонь, вновь присмиревшую борзую и ноги Екатерины. Огонь костра под котлом просвечивал сквозь плотную пелену мутным пятном. Взмахом руки граф зажег в углах четыре факела, осветив залу.
Когда клубы белого пара рассеялись, Екатерина увидела беспородную суку с двумя слепыми щенятами. Она лежала на полу. Щенки, отталкивая друг друга лапами, сосали из ее розовых сосков молоко. Граф нагнулся и ласково погладил собаку. Она благодарно прикрыла глаза и завиляла хвостом. Но едва рука с перстнями удалилась от спины, как она резко дернулась, хотела вскочить, но по ее членам прошла судорога, лапы вытянулись и застыли.
– Где вы, голуби?! – позвал чародей.
Два черных ворона спустились к трупу собаки, помогая себе клювами, подняли повизгивающих щенков в воздух и сбросили их в кипящий котел.
– Господи, – снова перекрестилась королева. – Вы показываете такие ужасы, граф. Но если следовать вашим советам... Однако на сегодня, пожалуй, довольно. Проводите меня. Бедный Сен Мор, мне так его жаль. Хотя, вы знаете, он был, наверное, неправ. Он редко ошибался, а здесь ошибся. Я дарю вам, граф, тот уединенный замок на Марне недалеко от города Шалона.
XIV. ЛАВКА С ДЫРКОЙ
То, что лавка Раймона Ариньи находилась на Мосту Менял, имело множество преимуществ. Главное из них заключалось в том, что в полу задней комнаты был люк. А внизу, под крышкой люка, текла Сена.
Служанка Лотта выметала в люк мусор, выбрасывала туда кухонные отходы, а также опорожняла сосуд из стула, предназначенного для путешествий в нижние страны.
Однажды обанкротившийся должник Раймона подослал к нему в лавку наемного убийцу. Человек в капюшоне, опущенном на глаза, вошел в лавку через дверь, а покинул ее через люк в задней комнате. Причем, не по своей воле и вниз капюшоном. На чем происки должника и кончились. Мало ли распухших и объеденных раками христиан выносит Сена к побережью Нормандии. Раки, рыба и вода обрабатывают их так, что даже при самом тщательном расследовании порой бывает трудно отличить не только католика от гугенота, но даже месье от мадам. А плащам и капюшонам от долгого пребывания в воде ничего не делается. Высушенные, они одинаково хорошо сидят и на крестьянине из-под Руана и на рыбаке из Гавра.
Возможно, один Раймон Ариньи и не справился бы с подосланным убийцей. Но в лавке Раймона жил верный Пуш. Псов, подобных Пушу, не знала даже королевская псарня. Правда, из-за своей подкачавшей родословной Пуш никогда бы не смог попасть к королевскому двору.
Дыра в задней комнате и Пуш в передней, веревочная лестница у люка и привязанная внизу лодка с веслом – что может быть лучше для человека, который бежал из тюрьмы и не желает, чтобы его туда вновь упрятали? Помимо всего прочего, Базиль отныне стал именоваться маркизом де Буком и отрастил элегантную бородку.
Валяясь целыми днями в задней комнате на кровати, Базиль читал нудные толкователи снов, бесконечные гороскопы и толстые альманахи с назидательными любовными историями.
В тот день дверь в лавку на Мосту Менял отворилась без стука, и у Пуша одновременно с дверью приоткрылся правый глаз. Оторвавшись от бумаг, Раймон взглянул на посетительницу в зеленой полумаске и его словно стукнуло в сердце.
– Чем обязан? – поднялся он.
– Вы Раймон Ариньи? – произнесла с восхитительным придыханием незнакомка.
– К вашим услугам, – ответил он. – Мое имя звучит именно так, как вы изволили его произнести. Но в таких прелестных устах, как ваши, оно еще не звучало никогда.
– Называйте меня мадам Сандреза, – сказала гостья, присаживаясь на скамью. – Я слышала о вас много хорошего. Над вашим другом нависла опасность. Когда и где я смогла бы увидеть Базиля Пьера Ксавье Флоко? Мне необходимо встретиться с ним. Я хочу помочь ему.
Из волшебных уст торопливо лились слова. Смысл их Раймон понимал с трудом. Волнение перехватывало у нее дыхание и передавалось Раймону.
– Я не знаю, где находится Базиль, – проговорил Раймон. – С тех пор как его арестовали, о нем больше никто и ничего не слышал.
– Это неправда! – пылко возразила Сандреза. – Вы знаете, что он бежал. И наверняка знаете, где он находится сейчас. Доверьтесь мне, господин Ариньи. Вы знаете все. Не нужно играть со мной. Я ведь тоже знаю все. Неужели мое имя ни о чем не говорит вам?
– У вас прекрасное имя, мадам Сандреза, я слышал о нем. Но сегодня мне дано счастье лицезреть носительницу прекрасного имени самому. Я хром, некрасив и близорук, мадам Сандреза. Я никогда не тешил себя надеждой понравиться женщине, боясь показаться смешным. А сейчас я неожиданно понял, что оказаться смешным в глазах божества вовсе не страшно.
Пылкие фразы сами собой текли из уст Раймона. Лицо его раскраснелось. Оно сделалось даже красивым.
– Клянусь, – говорил он, – что не пожалел бы для вас всего, чем владею, вплоть до собственной жизни. Но не просите у меня того, что я не могу вам дать. Я не могу помочь вам в поисках Базиля. Вы убиваете меня своей просьбой, которую я не в силах выполнить.
– Вы мне не доверяете, – вздохнула Сандреза.
Сняв с пальца золотое кольцо с сапфиром, она положила его на стол.
– Не могли бы вы, господин Ариньи, выручить меня небольшой суммой вот за эту безделицу? Мне нужно хотя бы десять экю.
Кровь бросилась в лицо Раймону. Кольцо с сапфиром даже при беглом взгляде стоило в десятки раз дороже.
– Вы слишком дурно обо мне думаете, мадам, – отодвинул он кольцо. – О том, что Базилю грозит опасность, он узнает сегодня же. А десять экю я могу ссудить вам и так, без залога. И даже без процентов. У нас не принято торговать дружбой.
