Текст книги "Еретик Жоффруа Валле"
Автор книги: Константин Курбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Какой ужас! – воскликнул Базиль.
– По приказу короля, – продолжал лейтенант, – мой непосредственный начальник капитан Жерар де Жийю поручил мне затеять с Базилем Пьером Ксавье Флоко ссору, вызвать его на дуэль и убить. Выбор у меня, как вы сами понимаете, ограничен. Либо я убью Базиля Пьера Ксавье Флоко, либо за невыполнение приказа убьют меня.
– И вы решили, – сказал Базиль, – что вам выгодней убить Базиля Пьера Ксавье Флоко?
– Нет, даже если бы я так и решил, то, боюсь, не сумел осуществить задуманного. Я отлично знаю, как Базиль Пьер Ксавье Флоко владеет шпагой. Поэтому я хочу договориться с вами, глубокоуважаемый маркиз.
– О чем?
– О том, чтобы спасти и себя, и вас. Я предлагаю разыграть небольшой спектакль. Мы немного попляшем со шпагами. Услышав звон клинков, во всех окнах, разумеется, появятся любопытные. Кроме того, сейчас за мной из-за угла наблюдает мой начальник, капитан Жерар де Жийю. Он заверил меня, что если я не совладею с вами, он сам доведет дело до конца. Таким образом, свидетелей у нас более чем достаточно. Вы упадете, будто на самом деле сражены моим ударом. В результате я получу сохраненную жизнь и монаршее благоволение. Вы – гарантию, что Базиль Пьер Ксавье Флоко окончательно сошел в могилу. Кого нет, того не ищут.
– Ваши доводы не лишены логики, – согласился Базиль.
Остальное Сандреза видела сама.
Чем сильней опасность, которая мелькнула рядом, тем радостней минута, когда она промчалась мимо. Сандреза все еще не могла прийти в себя, когда раздался осторожный стук в дверь и на пороге комнаты появилась служанка. Уже одно то, что она осмелилась войти в комнату без зова, говорило о многом.
– Что случилось? – испугалась Сандреза.
– Там, – проговорила она. – Того господина...
– Ждите меня здесь! – воскликнула Сандреза и умчалась вслед за служанкой.
Что там могло еще случиться?
В глазах примчавшейся Сандрезы застыл ужас.
– Скорей! – шептала она. – Бежим отсюда. Умоляю!
– Но что произошло? – пытался добиться Базиль.
– Там... на улице... Поль де Шарнэ... Его убили ударом кинжала в спину.
Кто убил его? Сандреза не была бы Сандрезой, если бы не приоткрыла завесы над тайной. Всего вероятней – капитан Жерар де Жийю. Который во время поединка стоял за углом. Король и вдовствующая королева сводят между собой счеты. В их жернова случайно попал Базиль. Капитану Жерару де Жийю приказано поймать шпиона королевы. Но зачем его ловить, подумал капитан, когда представляется удобный случай, чтобы вообще убрать соперника? И капитан пустил в ход лейтенанта Поля де Шарнэ. Которого затем, чтобы он молчал, отправил следом за Базилем. Не так ли?
Разговор с капитаном подтвердил догадку Сандрезы.
– Вы прелестны, как майская роза! – встретив Сандрезу в Лувре, расшаркался капитан.
– О! – просияла она. – Вы мне нужны, мой славный рыцарь.
– Я? – воспылал капитан.
– Помните чудесный летний день, когда мы сидели с вами в укромной комнатке на Пре-о-Клер?
– Еще бы! – воскликнул капитан.
– А под окнами махали шпагами два чудака. Один из них приглянулся мне. И вот его не стало. Однако я убеждена, что свел его в могилу не Поль де Шарнэ, с которым они бились на шпагах, а тот, кто подослал лейтенанта, а затем убил его.
– Да я-то здесь при чем? – буркнул капитан.
– Дайте вашу благородную руку, дорогой Жерар, – проговорила Сандреза. – Ах какая у вас мужественная и честная рука! Она отыщет и покарает истинного виновника гибели бедного Базиля Пьера Ксавье Флоко. Поклянитесь мне в этом.
Тонкие пальцы Сандрезы нежно гладили грубую капитанскую ладонь.
– Клянитесь же, дорогой Жерар. Повторяйте за мной. Клянусь именем мадонны, что разыщу и прикончу того, кто подлым ударом в спину убил лейтенанта Поля де Шарнэ. Клянусь святой богородицей, что поступлю так, если даже это будет стоить мне собственной жизни.
– А если я не найду его? – просопел капитан. – Где его найдешь?
– Если вы любите меня, то найдете его. И когда тот негодяй, который убил Поля де Шарнэ, будет мертв, я стану вашей. Помните об этом. И прощайте.
Свой разговор с капитаном Сандреза пересказала Базилю. И Базиль от души посмеялся, по достоинству оценив юмор своей возлюбленной.
– Но коль вы так мудры, – заявил он, – мне не пристало отставать от вас. Я тоже придумал шикарную потеху. Король приказал сжечь меня. Если в глиняные горшочки насыпать пороху, замазать их глиной и зашить ко мне в живот...
– К вам?!
– Ну, в чучело, которое будет гореть вместо меня. Моего трупа-то они, надеюсь, не найдут. Когда под чучелом разожгут огонь... Вы представляете, какой раздастся грохот? Не только на весь Париж, но и на всю Францию. Они надолго запомнят, как сжигали меня.
V. ОТКРЫТО И ДНЕМ
По мокрым крышам Парижа плясал злобную пляску осенний дождь. Пронырливый ветер выискивал в домах щели, выгоняя из жилищ тепло. В печных трубах метался горький дым. А там, где очаги уже прогрелись, в каменных лабиринтах дымоходов завывали подручные дьявола.
О чем они выли, слуги нечистой силы? Что предвещали благородному Луи Шарлю Арману де Морону?
Слуга с оседланной лошадью давно дожидался хозяина у подъезда. Опустив голову, лошадь дремала, сонно подергивая кожей, а Луи Шарль оттягивал и оттягивал неприятную минуту.
Но разве адмирал Колиньи не прав? Если действительно боготворишь женщину и готов на все, чтобы завоевать ее, иди и завоевывай. Любыми способами! А не сиди сложа руки.
Свой разговор с королем адмирал передал де Морону не полностью. О том, что во время беседы забылось нужное имя, адмирал умолчал. К чему лишний раз поминать о своих учащающихся провалах в памяти? А недоверчивый Луи Шарль сделал соответствующий вывод. Эли Пуатье, о котором он просил, из тюрьмы так и не отпустили. Выходит, не сняли слежку и с него, Луи Шарля. И Луи Шарль Арман де Морон по-прежнему навещал своих знакомых только тайно.
Мелькнувшая у Луи Шарля мысль оказалась до удивления простой. Нужно съездить к Жоффруа Валле. Но поехать к нему не скрываясь! На виду у всех! Днем! Только и всего! Он, Луи Шарль Арман де Морон, просто ехал познакомиться с чудаком, о котором вдосталь наслышан. Больше ничего. Открыто и днем. Что в подобной поездке можно усмотреть предосудительного?
А совесть, чистая и безупречная совесть Луи Шарля упрямо не пускала его к оседланной лошади.
Знал бы Жоффруа Валле, кто собирается навестить его сегодня, в столь ненастный день. С утра надев чистую, безупречно отстиранную в мягкой воде Фландрии рубашку, Жоффруа, как обычно, сел за рукопись. До обеда корпел над листами бумаги, писал и переписывал, выискивая единственно точные слова, способные доходчиво сформулировать мысль. Прибежал вымокший, заляпанный грязью Жан-Жак. Немой Проспер просушил одежду мальчишки, накормил его, укутал в шерстяное одеяло.
– Да не холодно мне! – отбивался Жан-Жак, с трудом шевеля синими губами.
– Где тебя носило по дождю? – поинтересовался Жоффруа.
– Так мы с ребятами чего делали! – похвастал Жан-Жак. – Говорят, если в дождь разжечь на берегу, под мостом, костер, то в золе образуются крупинки золота. Бабка моя совсем свихнулась. Такой дрянью свой ящик поливает, с души воротит. А мы – под мостом, чистенько.
– И много золота откопали в золе? – хмыкнул Жоффруа.
– Так не разожгли костер-то, – сказал Жан-Жак. – Отмокло все.
– А золото тебе зачем?
– Чтобы богатым стать.
– Думаешь, чем богаче, тем счастливее? От денег, Жан-Жак, как раз и начинаются все беды и печали.
– Прямо уж от денег! – не поверил Жан-Жак.
– Сапожник Блондо был печален всего два раза в жизни, – сказал Жоффруа. – И один раз из-за того, что у него оказалось слишком много денег.
– Какой сапожник Блондо? – заинтересовался Жан-Жак. – Я такого и не знаю. Да и не может быть, чтобы он запечалился из-за того, что у него появилось слишком много денег.
– А я тебе точно говорю. Дай-ка мне вон ту книгу с полки. Вон ту, в зеленом сафьяне. Я почитаю тебе великого умницу Бонавантюра Деперье.
И Жоффруа Валле прочел своему маленькому другу новеллу о сапожнике Блондо из книги «Новые забавы и веселые разговоры».
Сапожник Блондо был веселым и беззаботным человеком. Он жил в Париже около Круа-дю-Тируар. Целыми днями стучал сапожник у себя в мастерской, трудясь над изготовлением башмаков, а по вечерам пил вино. И вот однажды беззаботный и веселый сапожник Блондо загрустил. Случилось так, что он нашел драгоценный клад с великим множеством старинных серебряных монет. Но за такие старые деньги ему бы ни в одной лавке не дали ни хлеба, ни вина. А продать клад ювелирам он тоже боялся. Они или донесли бы на него, или потребовали свою долю. Да еще непременно обманули, потому что все они жулики. А где хранить найденное? Что, если его денежки кто-нибудь разыщет и украдет? Очень крепко загрустил сапожник Блондо. Пока не надумал, что нужно сделать. Он взял и выкинул свой клад в Сену.
– Зачем? – поразился Жан-Жак.
– Чтобы зря не мучаться. Но слушай дальше.
А в следующий раз Блондо загрустил оттого, что в доме напротив у одного господина жила обезьянка. Она была ужасная проказница и во всем подражала сапожнику. Насмотрится в окно, как он кроит кожу, и только Блондо уйдет, сразу прыгает к нему в комнату. Схватит нож и давай кромсать направо и налево. Всю кожу перепортит. Что делать? Снова загрустил бедняга Блондо. И вот что придумал. Сел, взял нож и сделал вид, будто режет себе ножом по горлу. Раз и раз, раз и раз. Потом положил нож и ушел. Обезьянка прыг! Схватила нож и перерезала себе горло.
– Таким образом, – закончил Жоффруа, закрывая книгу, – Блондо без всяких неприятных для себя последствий отомстил обезьянке и по– прежнему стал петь песни и есть с большим аппетитом. Расскажи-ка мне теперь, Жан-Жак, что ты понял.
– Все понял! – воскликнул Жан-Жак и добросовестно пересказал забавную новеллу.
– Ой, нет! – щелкнул языком Жоффруа. – Я все время учу тебя улавливать смысл, мысль. Учу думать. Так что же хотел сказать Деперье своей новеллой?
– Что сапожник не дурак, – надул щеки мальчишка. – Ну, когда он проучил обезьянку. А когда выбросил денежки, то дурак.
– Философ ты, – качнул головой Жоффруа. – Мыслитель! Деперье хотел напомнить людям, что богатство, если оно выше наших потребностей, есть зло. Сапожник Блондо поступил мудро, выкинув деньги в Сену.
– Все равно я не понимаю, зачем он выкинул деньги, – честно признался Жан-Жак. – Да как же это так, чтобы выкинуть деньги в Сену!
– А с обезьянкой понял?
Однако как Жан-Жак ни собирал на лбу морщины, до смысла истории с обезьянкой он так и не докопался.
– Мораль с обезьянкой в том, – пояснил Жоффруа, – что те, кто живет одним подражанием, режут сами себе глотки.
– Про подражание я понял, – насупился Жан-Жак. – А про денежки никак. Откуда я знаю, какие у меня потребности. Может, они у меня ого-го какие, как все равно у короля.
– И ради бога, – сказал Жоффруа. – Лишь бы не было разврата.
– Какого разврата?
– Ну, если денег столько, что выше твоих потребностей, это есть разврат. Как разврат, когда едят, не испытывая голода. Или пьют, не ощущая жажды. Или любят, не любя. Или проповедуют истины, в которые не верят.
– А Деперье, – спросил Жан-Жак, – что он?
– Мудрый Деперье не хотел жить, как живут все остальные люди. Не хотел никому подражать и не хотел развратничать. Но понимал, что помимо своей воли делает и то, и другое. Жизнь Деперье закончилась трагически, как у той обезьянки.
– Он убил себя? – воскликнул Жан-Жак.
– Да. Лет тридцать тому назад.
В комнату тихо вошел Проспер, знаками объяснил, что хозяина желает видеть какой-то важный гость.
– Кого еще принесло в такую погоду? – удивился Жоффруа. – Проси.
Если у подъезда тебя целую вечность ждет слуга с оседланной лошадью, то хочешь не хочешь, приходится отправляться в путь. Смелее, Луи Шарль! Когда не таясь едешь познакомиться с любопытным человеком, в том нельзя, даже при самой утонченной щепетильности, усмотреть ничего предосудительного.
И Луи Шарль Арман де Морон открыто отправился на свидание.
Быть может, то лишь показалось благородному Луи Шарлю, но когда он тронул с места лошадь, в дымке дождя мелькнул всадник на черной лошади. Впрочем, мало ли разъезжает по Парижу всадников на черных лошадях. Повернуть обратно? Луи Шарль очень хотел повернуть. Но почему, спрашивается, нужно было возвращаться? Разве он делал что-либо низкое?
Скинув в прихожей на руки слуги теплый плащ, Луи Шарль Арман де Морон снял шляпу, поправил пышную бороду и вошел в комнату человека, к которому он не испытывал никаких добрых чувств.
– Простите незваного гостя, – молвил Луи Шарль Арман де Морон. – От Гастона де Кудрэ я слышал о вас много лестного.
– И, как я догадываюсь, не совсем поверили ему? – высказал предположение Жоффруа. – Присаживайтесь, господин де Морон. Мне приятно знакомство с вами, как с каждым умным и порядочным человеком.
– Чувство недоверия – одно из свойств моей натуры, – внес пояснение Луи Шарль. – Своим критическим отношением к словам молодого де Кудрэ я ничуть не хотел обидеть вас или принизить ваши достоинства.
– Отлично понимаю вас и не сомневаюсь в вашей искренности. Недоверие, на мой взгляд, хорошее свойство, – согласился Жоффруа. – Я тоже больше склонен к сомнению, чем к безоговорочному приятию на веру чужого мнения. Не в этом ли путь к познанию истины?
Как у них легко завязался разговор! Будто только вчера не успели договорить, а сегодня начали с прерванного места.
Беседа с первых слов устремилась в философское русло, где река рассуждений то течет спокойно, как Луара, то шумит по камням, словно горный поток. Споры и реки имеют нечто общее: куда бы они ни заворачивали, их путь един – к морю истины.
– Но в чем она, истина? – спрашивал Жоффруа у своего нового знакомого.
– Вероятно, в том, – рассуждал Луи Шарль Арман де Морон, – чтобы распознать и преодолеть вчерашнюю ошибку, поступив сегодня точнее, чем вчера.
– Да, да! – горячился Жоффруа. – Крестьянин старается лучше возделывать поле, чтобы получить богатый урожай и прокормить семью. Его истина в этом. Умный, талантливый крестьянин всегда ближе к истине, чем другие, и при прочих равных условиях он получает урожай богаче, чем они.
– А разве философ не так же?
– А художник! Линия, цвет – чем талантливее они найдены, тем творец ближе к истине.
– И не нужно путать грамотных и образованных людей с талантливыми и умными.
– Безусловно! Можно быть чрезвычайно образованным дураком. Подобный «мыслитель» каждым своим шагом лишь уводит людей от истины.
Они неожиданно обнаружили поразительное совпадение в мыслях! Луи Шарль Арман де Морон чувствовал себя так, будто все, о чем он сейчас беседовал с Жоффруа Валле, давно вызрело в нем, но не находило выхода только потому, что не натолкнулось на активного единомышленника.
Лишь в одном Жоффруа Валле и Арман де Морон не могли найти общую точку зрения. Луи Шарль считал, что вера не обязательно должна быть основана только на знании.
– Начиная с того, что ученик обязан попросту верить своему учителю на слово, – доказывал он. – Иначе мы никогда ничему не сможем научиться.
– Мы будем вечно топтаться на месте, если последуем за вами, – отстаивал свое Жоффруа. – Представьте себе, что учитель проповедует ложное учение. А ваши ученики верят ему на слово. Что произойдет? То ложное учение, передаваясь из поколения в поколение, никогда не сможет быть опровергнуто.
Тихой мышкой замер в уголке Жан-Жак, не сводя горящих глаз со спорящих. В их мыслях и словах он многого не понимал. Но бурлящие мысли переполняли его. Мысли, в которых ему еще предстояло разобраться.
А по крышам и улочкам Парижа стучал и стучал осенний дождь.
VI. НЕБЕСНЫЙ МЕЧ
Пусть у тебя не было во рту ни росинки, но если двое сказали, что ты пьян, отправляйся домой спать. Двое ошибиться не могут. Трое – и подавно. Не говоря о десятерых или, тем более, о целой толпе.
Стоя с друзьями на Гревской площади и слыша праведный рев толпы, Базиль проникся убеждением, что он и впрямь невообразимый грешник. Тряпичную куклу, одетую под Базиля, привязывали цепью к столбу на огромной поленнице дров, а толпа кричала:
– Нет пощады еретикам!
– Натерпелись мы через них!
Клод ткнул в бок Базиля:
– Э, маркиз, как тебе нравится вот тот малый на столбе, у которого вместо глаз пуговицы? Говорят, его звали Базилем Пьером Ксавье Флоко. Он трусливо сбежал на тот свет, и теперь вместо него должно гореть чучело.
– Не надо, Клод, – жалобно просила Диди, повиснув у Клода на руке. – Я как подумаю, что там у него в животе, так у меня ноги подгибаются от страха.
– Сохрани нас, господи, и помилуй, – мелко крестился непутевый слуга Базиля верзила Антонио, которого, подлечив, недавно выпустили из тюрьмы. – Господи, не сносить нам всем голов за такие штучки.
Гигант возвышался над толпой и в страхе таращил глаза на палачей, снующих у помостов и поленниц. Один раз побывав в их руках, Антонио накопил в своем огромном теле столько страха, что теперь этого страха должно было хватить ему на всю оставшуюся жизнь. Спасибо хоть, судья Таншон оказался прав, руки-ноги обрели прежнюю подвижность. Правда, не совсем прежнюю. Да и сила в них была уже не та. Но и на том спасибо.
– Ко, ко, ко! – подражая клекоту петуха, сзывающего кур, дурачился Клод. И нагибался, разыскивая под ногами несуществующую птицу. – Ко, ко, ко! Осторожно, люди! Вам так не терпится полюбоваться, как французы истязают и убивают французов, что вы готовы растоптать самого галльского петуха[3]3
Галльский петух – древний символ Франции. (Примечание автора.)
[Закрыть].
– Клод! – умоляла его Диди. – Прошу тебя!
Диди не удержалась в Лувре. Дворец оказался не по ней. Она вернулась в балаган лысого Франсуа Реподи. А Клоду по-прежнему твердила, что любит только его и никого больше.
Из троих друзей лишь Раймон Ариньи не интересовался происходящим на площади. Взгляд его скользил поверх толпы. Последнее время Раймон чувствовал себя наподобие кота, который проглотил кусок сала, привязанный к бечевке.
Мальчишкой Раймон и сам любил подобные проказы. Привязать к веревке кусок сала и дать проглотить сало коту. А когда сало уйдет поглубже, вытянуть его обратно. Не тем ли самым котом оказался теперь Раймон, когда узнал, что Базиль жив? Бриллианты, как и женщины, принадлежат к неделимым сокровищам. Они должны быть достоянием кого-то одного. С воскрешением Базиля Раймон потерял всякую надежду обрести бриллиант и Сандрезу.
Почему они так воют и беснуются, те коты в мешке, что приволокли на площадь мальчишки? К каждому подобному празднику, когда на Гревской площади вспыхивали костры, парижские мальчишки вылавливали по всему городу котов и кошек. Завязав их в мешок, волокли сюда. Раскачав мешок, швыряли его в огонь.
На этот раз в мешке у мальчишек набралось не больше двадцати котов с кошками. То ли подлые твари, чуя приближение праздника, попрятались по чердакам и подвалам, то ли вообще оскудел ими славный город Париж.
По площади прокатился гул. На высоком постаменте, обтянутом голубой материей, в зеленое кресло под зеленым балдахином вяло опустился сам король Карл IX. Его величество пожелал лично присутствовать на символической казни подручного своей матери. Сегодняшнее действо как бы подчеркивало: так поступят с каждым, с живым или мертвым, кто пойдет против воли короля.
Представление началось.
Придворные дамы и кавалеры, стоящие за спиной короля, изысканно переговаривались и скользили отсутствующими взглядами по толпе. Екатерина Медичи зябко куталась в горностаевую накидку и позевывала в кулак.
Вместе с тряпочным чучелом на площади предстояло сгореть и двум живым еретикам. Каждый из них был привязан цепью на своем персональном костре.
– Смилуйся над ними, мадонна, – бормотал Жоффруа Валле, наблюдая из толпы за приготовлениями к казни. – Дай им сил, небесная богородица, упокой их души.
Даже те коты в мешке вызывали во всем теле Жоффруа физическое ощущение боли. Словно его самого сунули в мешок и бросили в огонь. Что за глупая традиция с этими котами? Зачем? Откуда такая варварская жестокость? Неразумные-то твари в чем повинны?
А страсти толпы накалялись. Коли худо живется или случилось дома несчастье, кто-то же есть тому виновный. Есть! Вон они, еретики! Так их!
– Смерть им! – выла толпа.
– В огонь!
В дни казней палач Люсьен Ледром с раннего утра обычно испытывал душевный подъем и особое, похожее на радость, возбуждение. В черном островерхом колпаке с прорезями для глаз и в красных, облегающих ляжки штанах, он являл собой внушительное зрелище. Впрочем, то состояние Ледрома было, наверное, не радостью. Просто, когда делаешь самое главное в своей работе, а не занимаешься приевшимися будничными мелочами, всегда испытываешь прилив сил. Да плюс к тому дни казней обычно неплохо пополняли бюджет Ледрома. Ведь и сжечь и поработать на плахе топором тоже можно по-разному. Можно, например, поджаривать медленно и с наслаждением. А можно – быстро и предварительно удушив дымом. Не говоря уже о топоре. Особенно при четвертовании. Когда у преступника поочередно отрубаются руки и ноги, а напоследок – голова. Искусство палача может или значительно облегчить страдания осужденного или, напротив, усилить их. И потому издревле повелось, что осужденный, прежде чем опуститься на плаху, кладет в руку палача монету. Дескать я тебя прощаю и даже плачу за работу. Та монета считалась как бы ритуальной. Но так считали люди лишь нищие да наивные. А умные клали в последнюю из прикасающихся к ним рук отнюдь не символ. И тогда топор выбирался самый острый, сталь проходила мимо кости, паузы между взмахами сокращались.
На воткнутых в дрова столбах последний раз проверили состояние еретиков, осужденных на сожжение живыми. Не испустили ли они раньше времени дух, не потеряли ли сознание. Какой интерес жечь их без сознания. Под нос – пузырек, приходи в себя и готовься. Чучело, естественно, не проверяли. Чего его проверять, чучело? Чучело – оно и есть чучело.
А проверили, пощупали бы у чучела живот, как знать, чем обернулось бы сегодняшнее представление. Глядишь, и весь труд наших друзей пошел бы насмарку. И труд, и риск, и денежки.
Денежки, как всегда, платил Раймон Ариньи. Он же разыскал и кому их нужно дать. Склад уголовного суда открылся друзьям без особых трудностей. За соответствующую мзду их пропустили туда, не спрашивая, что им понадобилось. Раймон с Пушем и Пий остались сторожить вход. На этот раз даже не пришлось особенно хорохориться, изображая отчаянную смелость. Нужное им чучело лежало на длинном портновском столе, будто поджидая гостей.
– Вылитый ты, – ткнул пальцем в чучело Клод. – И рост, и осанка, и костюм. Только, по-моему, правый глаз тебе, вот эту пуговицу, пришили несколько выше левого. Ты не считаешь?
– Нет, не считаю, – возразил Базиль. – Вполне симпатичные, умные и проницательные глаза. И вообще весь я крайне симпатичный и умный. Любопытно, внутри у меня так же симпатично, как снаружи?
С этими словами Базиль расстегнул на чучеле камизоль и штаны о-де-шосс. После чего решительно вспорол живот.
В опилки уложили горшочки с порохом. Прореху зашили. Все, что необходимо, застегнули и привели в порядок. Чтобы не осталось никаких следов.
И вот красивое чучело с начинкой висело на столбе.
– Мы, божьим милосердием, парижский прево вместе с советниками, – долетел до друзей нудный голос, – объявляем справедливым приговор, что ты, Базиль Пьер Ксавье Флоко, постыдно, аки блудливый пес, сбежавший от рук правосудия, повинен во многих заблуждениях и преступлениях. Мы решаем и объявляем, что ты, Базиль Пьер Ксавье Флоко, должен сгореть...
По вялому знаку короля над плотным людским морем дружно запели трубы и ударила барабанная дробь.
Палачи поднесли к связкам сухого хвороста у поленниц факелы. Весело занялся и побежал по хворосту огонь. Задымила, попискивая, кора на поленьях. Разом загудели на площади огромные костры.
Позднее многочисленные очевидцы в подробностях рассказывали, как неожиданно разверзлись небеса и оттуда ударил огненный меч. Оглушительный грохот прогремел над Гревской площадью, разметав костер, на котором горело чучело. Удар небесного меча оказался таким сильным, что три человека получили ожоги. А палачу Люсьену Ледрому опалило надо лбом волосы.
Небольшая тлеющая головешка долетела даже до помоста, на котором сидел под зеленым балдахином его величество король Франции Карл IX.
VII. НОВЫЙ СВЯТОЙ
Весь Париж вот уже больше месяца судачил об огненном мече, падшем с небес. Весь Париж и вся Франция еще раз воочию убедились, сколь всесилен и мудр господь бог.
– К чему этот небесный знак? – рассуждал адмирал Гаспар де Колиньи. – Не к тому ли, что если огонь на глазах у всего Парижа ударяет в католика, а не в гугенота, королю есть над чем задуматься.
– Я знал, что он шпион моей любимой матушки! – негодовал Карл IX. – Даже на костре он не оставил своих подлых замыслов, швырнув в меня головешкой.
– Странно, что небеса разверзлись как раз над тем костром, на котором горел Базиль Пьер Ксавье Флоко, – недоумевала королева. – Почему? За что бог покарал его?
– Господь бог и не собирался карать Базиля Пьера Ксавье Флоко, – нашептывала королеве Сандреза. – Господь бог послал с неба огненную десницу, чтобы показать всем невиновность бедного мученика. Меч ударил в огонь, чтобы загасить костер. Базиль Пьер Ксавье Флоко – святой.
– Не морочьте мне голову, душенька, – морщилась Екатерина Медичи. – Какой еще святой? Последнее время вы сильно изолгались. Я недовольна вами.
– Он святой, – твердила Сандреза. – Он истинно святой.
– Мне кажется, – говорила королева, – вы разглядели в своем Флоко святого значительно раньше, чем он сгорел.
– Он святой! – со страстной проникновенностью настаивала Сандреза. – Скоро вы сами убедитесь в том. Скоро в том убедятся все!
Мудрый ход Сандрезы вполне понятен. Она надеялась подтолкнуть французский двор к мысли о святости своего возлюбленного. Париж убедит Рим причислить Базиля Пьера Ксавье Флоко к сонму святых, и тогда друг ее сердца, за которого она так боялась, навсегда избавится от смертельной опасности.
– Вы мне надоели, милочка, – отмахивалась от фрейлины Екатерина.
– Но если он не святой, – резонно говорила Сандреза, – выходит, король прав, называя Флоко вашим шпионом? Выходит, божье знамение направлено против вас и в защиту короля?
Ей таки удалось сдвинуть с места свою повелительницу. Королева решила, что сделать Базиля Пьера Ксавье Флоко святым и в самом деле не так уж плохо. Но тут восстал король.
– Нет! – твердо заявил он. – Никогда!
Однако хорошо известно: если короли вгорячах произносят твердое «нет», оно может со временем обернуться в еще более твердое «да». Особенно когда в игру вступают такие искушенные игроки, как Екатерина Медичи.
А страна полнилась слухами и томилась ожиданием.
Чего только не говорили в Париже и во всей Франции о том божественном огне, каких только слухов не возникало вокруг него! Но никто, ни один француз ни на секунду не усомнился, что огонь низвергся прямо с небес. Никто! За исключением единственного чудака.
– С неба ничего не обрушивалось, – доказывал Жоффруа Валле. – Людям так показалось. На самом деле взрыв произошел в костре. Не знаю, чем он был вызван, но взорвалось в центре костра.
– Неужели влияние общего мнения столь велико, – недоумевал Луи Шарль Арман де Морон, – что и я попал в стан ошибающихся? Но я видел собственными глазами, как разверзлись небеса и оттуда ударила молния!
– Что обратило ваш взор к небесам, как раз перед тем мгновением, когда они собирались разверзнуться? – спрашивал Жоффруа.
– Мы так часто смотрим в небо...
– Даже тогда, когда рядом с нами на кострах горят живые люди?
– На них я смотреть не мог.
– Но и на тряпичную куклу вы наверняка тоже не смотрели. Не так ли? А когда раздался взрыв, невольно обернулись в сторону того костра.
– Да, правильно. И увидел, как с небес в костер ударила изломанная, белая с синим отливом молния. Я отчетливо видел ее собственными глазами.
– Как все?
– Да, как все.
– Вы каждый день, Луи Шарль, как все, отчетливо видите собственными глазами, как встает и садится солнце. И вы, и миллионы людей вместе с вами убеждены, что наше светило вращается вокруг Земли, то поднимаясь над горизонтом, то исчезая за ним. А что происходит на самом деле? Вы ведь знаете о доказательствах Коперника.
С ним было трудно спорить, с Жоффруа Валле. Своими жесткими аргументами он умел припереть противника к стене. Лишь в одном де Морон упорно оставался на своем: вера не обязательно должна быть основана только на знании. Можно верить и в то, что пока не доказано.
В тот день, когда де Морон открыто приехал в дом своего тайного соперника, словно наступил новый отсчет времени. Де Морон презирал себя за открытый приезд. Презирал и ненавидел. Хотя Жоффруа Валле и по сей день, благодарение господу богу, никто не трогал.
Нет, теперь де Морон ездил к Жоффруа Валле только тайно. Его влекло сюда ненасытное желание говорить обо всем на свете. Говорить и говорить, забыв, что между ними стоит Анна. Анна и его, де Морона, низкий, похожий на предательство, поступок. И странно, испытывая живейшую симпатию к человеку, преклоняясь перед ним, де Морон вместе с тем чувствовал, что желает Жоффруа Валле исчезновения. Чувствовал и... продолжал ездить к нему. Соблюдая при своих визитах крайнюю осторожность.
В Париже весь конец осени и целую зиму только и обсуждалось – быть Базилю Пьеру Ксавье Флоко в святых или нет. Екатерина Медичи выбилась из сил, пустив в ход всю свою дипломатию и воздействие магических сил бессмертного графа Бридуа. Да, да, граф Бридуа по-прежнему услаждал слух и взоры своей королевы. Убитый однажды ночью, он на другой же день чудесным образом воскрес. Ходили слухи, что графа заменил один из его двойников. Но суть от того не менялась. В конце концов столь ли важно, кто мы есть: мы сами или воплощенный в нас двойник. Короче говоря, склонить короля в сторону признания Базиля Пьера Ксавье Флоко святым оказалось совсем не просто.
И потому гонец с бумагами о новом святом, которого должен был утвердить папа Пий V, поскакал из Парижа в Ватикан лишь в начале весны 1571 года.
Давным-давно на свете уже не существовало такого, что было бы неподвластно его святейшеству, наместнику Иисуса Христа на земле папе римскому. Любая его прихоть исполнялась незамедлительно. Однако зимой и летом кое-что папу Пия V раздражало. Зимой в Ватикане становилось холодно да еще начинались дожди. Летом донимала жара. Папа Пий V не любил холодов, дождей и жару. Поэтому зимой и летом он подчас беспричинно нервничал. Папа любил весну. Весной папа чувствовал свое полное единение с богом, становился добрым и мягкосердечным. В этом отношении Базилю Пьеру Ксавье Флоко повезло. Шансы Базиля на высокое звание значительно возрастали.
