Текст книги "Еретик Жоффруа Валле"
Автор книги: Константин Курбатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
Часть третья. И пусть Бог не вмешивается
I. ПИЙ, ДУРАК ЭТАКИЙ!
Попасть в папский дворец в Риме оказалось несложно. Однако добиться приема у папы Базиль Пьер Ксавье Флоко не сумел. Папа Пий V не желал видеть человека из Парижа, который не имел официальных полномочий посланника французского короля. На вопрос о задуманной в Париже свадьбе папа дал исчерпывающий ответ и пересматривать свое решение не собирался.
– Во избежание неприятностей советуем вам удалиться из Рима, – вразумляли маркиза де Бука и Жоффруа Валле в канцелярии Ватикана. – Не рекомендуем вам проявлять настойчивость, добиваясь аудиенции у его святейшества. Если папа прослышит о вашей настойчивости, дело может принять худой оборот.
– А я как раз и хочу, чтобы папа прослышал о нас и чтобы дело приняло худой оборот, – с несуразным упорством твердил маркиз.
– Не глупи, – уговаривал его Жоффруа. – Кроме неприятностей, нам здесь ждать нечего.
– Прости, но ты ошибаешься, – возражал Базиль. – Ты знаешь обо всем, Жоффруа, но здесь, прости, ближе к истине я, чем ты.
Они всю дорогу от Парижа до Рима проговорили об истине. Чрезвычайно пугая своими крамольными высказываниями Антонио. Хорошо было слуге Жоффруа Валле, глухонемому Просперу, который с тех пор, как у него вырвали язык, почти лишился слуха. Проспер с полным безразличием относился к беседе господ. А Антонио то и дело в страхе крестился. Да Базиль еще и подзуживал его.
– Неужели, Пий, тебе и впрямь не интересно, какую форму имеет Земля, на которой мы живем? – спрашивал он.
– Помилуй, господи, ваша милость, – таращил глаза Антонио. – Да какая у нее такая форма, у земли? Черная она, матушка-земля, рассыпчатая. У нас в деревне очень даже худая земля, с подзолом. Вот и обеднели мы через нее. А ежели бы землица...
– Да я не про ту землю, Пий. Я про планету Земля. Неужели тебе не интересно, какой она формы, планета, на которой мы живем, почему она куда-то летит, почему вращается вокруг своей оси?
– Ваша милость, не знаю я никакой такой планеты, – крестился Антонио. – Всеми святыми клянусь, не знаю. И живу я вовсе не на планете.
– А где? – интересовался Базиль.
– Так во Франции, ваша милость.
– А где Франция?
– Так где? Во Франции она и есть Франция. Где ей еще быть?
– А Италия где?
– В Италии, наверное, ваша милость.
– А вместе они где?
– Кто?
– Да Франция с Италией.
– Ой, не мучайте вы меня, ваша милость! Глупый я человек.
– В Европе они, Пий.
– Это чего такое?
– Континент. Огромный кусок суши.
– И наша Франция на ней?
– На ней, Пий.
– Не, ваша милость, не на ней.
– Почему?
– Потому как во Франции вовсе и не сушь. Была бы сушь, и посохло бы все. А у нас, слава богу, дожди идут.
Втолковать что-либо верзиле Пию не представлялось никакой возможности. Но наверное, так происходило еще и потому, что Базиль лишь только-только сам начинал робко кое в чем разбираться. Взять хотя бы ту же Землю с Солнцем. Ну докажут, к примеру, что не Солнце вращается вокруг Земли, а наоборот – Земля вокруг Солнца. Что изменится? Нужно ли из-за такой чепухи кому-то добровольно идти на смерть? Этого он не понимал.
– Нужно! – горячо доказывал Жоффруа. – Чем человечество ближе придвинется ко всеобщей истине, тем оно станет жить лучше и справедливее.
– Но мой Пий все равно никогда не поймет, что Земля круглая, – возражал Базиль. – Если бы, по его представлениям, она была круглой, он бы с нее свалился. Да и зачем ему знать о Вселенной? Разве оттого станут лучше урожаи хлеба и винограда?
– Представь себе, что ты родился слепым, – пускался в рассуждения Жоффруа. – Окружающий мир для тебя сплошная черная ночь. Ты работаешь, предположим, в дубильной мастерской, где обрабатывают кожи. Ты на ощупь занимаешься выделкой бараньих шкур, чтобы пропитаться и одеться. Что тебе нужно еще? Ложку мимо рта ты не пронесешь. Стакан с вином – тоже. Тебе рассказывают, что салат имеет зеленый цвет, яичный желток – оранжевый, а сырое мясо – красный. Тебе втолковывают, что сало белое, а небо голубое. Но что тебе до всего этого, когда ты вообще не знаешь, что такое цвет. Как ты его можешь себе представить? Да и зачем практически нужно знать, что сало белое, а мясо красное? Разве оттого они становятся вкусней? Но вот случилось чудо. Явился святой и, оросив волшебной водой твои глаза, дал тебе немного зрения. И вот тут, узрев малую толику, ты сразу поймешь, что такое цвет, и захочешь увидеть больше. Ты познаешь прелесть красок и почувствуешь, что уже не можешь без них. Тебя потянет видеть больше и больше. И чем больше ты будешь видеть, тем больше тебе начнет казаться, что ты еще почти ничего не видел. Мир столь огромен, а ноги у тебя такие медленные. Когда ты был слеп, ты не мог вообразить себе грандиозности жизни, которая не ограничивается одной Землей. Так и в знаниях.
Кто не знает ничего, тот не тянется ни к чему. Человек, который ничего не знает, никогда не поймет, зачем ломать копья в споре – Земля ли вращается вокруг Солнца или Солнце вращается вокруг Земли.
– Если признаться честно, – вздохнул Базиль, – я тоже не совсем понимаю, из-за чего тут лезть на костер. Ну докажут, что Земля вращается вокруг Солнца. Что дальше?
– А понимаешь ли ты, мой дорогой маркиз, к чему спор о том, какая она из себя, Земля? Плоская, как думали раньше, или шарообразная?
– Нет, тоже не понимаю.
– Допустим, ты считаешь, она плоская. И решил дойти до ее края. Любопытство все время движет человеком, не дает ему стоять на месте. И вот ты идешь, идешь, а края нет. Почему? И тогда ты поступишь так, как поступил Магеллан, совершивший кругосветное путешествие.
– А дальше?
– Дальше? Ты знаешь, как он погиб, Магеллан?
– Нет, не знаю.
– Он погиб в схватке с дикарями на одном из островов Тихого океана. И вероятно, дикари съели его.
– Съели? —удивился Базиль. – Как съели?
– Вот видишь, ты негодуешь, что люди могли съесть человека. А для дикаря в этом нет ничего особенного. Но вот явился некто, которому показалось, что человечину есть не следует. Ему показалось, что тот, кто поедает себе подобных, не уважает самого себя, что самоедство мешает человечеству самосовершенствоваться, расти, выделяя себя из окружающей природы. «Как это, не следует?» – возмутились соплеменники. «А так. Убивать врагов нужно, а съедать их вовсе ни к чему». – «Значит, хорошее свежее мясо должно пропадать зря? Мы должны ходить на охоту и добывать другое мясо. А готовое пускай тухнет?» Наверное, того возмутителя спокойствия, возражавшего против потребления «готового» мяса, тоже убили и съели. Ведь он посмел возразить против того, что было всегда, против закона предков. Однако мыслителя съели, а его мысль осталась. Мысль нельзя ни съесть, ни сжечь, ни утопить. И мысль дала всходы. Постепенно люди перестали есть друг друга. А теперь представь себе, что не нашлось бы того смельчака, который, пожертвовав жизнью, высказал ту крамольную мысль. Мы бы до сих пор ели друг друга. И жили бы мы во всем остальном тоже близко к дикарям. Вот ответ на твое «а дальше?» Без крамольных смельчаков жизнь замрет. С ними и благодаря им люди когда-нибудь, двигаясь ко всеобщей истине, уничтожат виселицы и эшафоты, костры и тюрьмы. Когда-нибудь веру перестанут насаждать силой. И единственный путь к вере будет лежать через знания. Споря и расходясь во мнениях, люди перестанут убивать друг друга. Они научатся терпимо относиться к мнению противной стороны. Люди поймут, что сила чаще всего отстаивает вчерашнее, а мысль зовет вперед. Вот та всеобщая истина, к которой мы движемся. Вот ради чего есть резон умереть.
Многое понял Базиль за дальнюю дорогу. Очень многое! И главное – что мысль острее, сильнее и опасней шпаги. Но предать забвению шпагу, которой Базиль владел столь виртуозно, он тоже не мог. Да и здесь, в Риме, Базиль надеялся пробиться к папе вовсе не с помощью слова, а с помощью клинка.
Разговор о необходимости попасть на прием к папе происходил в полупустой просторной комнате первого этажа, окна которого выходили в закрытый дворик. Молодой высокий служитель в рясе отвечал друзьям вежливо и непреклонно.
– Вы зря тратите время. То, чего вы добиваетесь, абсолютно исключено.
Дворик окружала галерея, покоящаяся на витых каменных столбах. Столбы поддерживали основания полукруглых арок. В центре двора пышным грибом вздымался фонтан. Под навесом галереи прогуливались вооруженные стражники. Стража стояла и у распахнутых ворот, и у дверей, ведущих с галереи во внутренние помещения.
– Пий! – выглянув в окно, во весь голос закричал Базиль. – Куда ты подевался, разгильдяй? Пий! Ты слышишь меня или нет?
Антонио с Проспером держали под уздцы запыленных коней, дожидаясь во дворике своих господ. Громкий голос Базиля удивил Антонио. Чего кричать, когда здесь всего два шага? И почему его вдруг с таким возмущением зовут, когда он никуда не уходил?
– Да вот же я, – проворчал в недоумении Антонио и, оставив на попечение Проспера коней, побрел на зов хозяина.
– Пий, дурак этакий! – несся яростный крик.
– Вы чего в самом деле, ваша милость? – сказал Антонио, подойдя к окну. – Вот я. Вы сказали, чтоб мы ждали. Мы и ждем.
– Нет, такого олуха, как Пий, не сыщешь во всем белом свете! – не замечая Антонио, возмущался Базиль. – Господи, Пий, ну есть ли еще в мире дурак дурнее тебя?
Часто повторяющееся имя владыки христианского мира привлекло во внутреннем дворике всеобщее внимание. Здесь давно привыкли, что имя Пий произносится только со святым благоговением. И даже те, кто не понимал ни слова по-французски, услышали, что обожествленное имя вдруг зазвучало отнюдь не в восторженном ключе. Кто-то хмурился, кто-то улыбался, а кто-то уже положил руку на эфес шпаги.
– Я прошу вас, господа, – произнес высокий монах, который вел переговоры с нашими друзьями, – быть более осторожными в выражениях.
– Это почему же? – заинтересовался Базиль. – Или я не могу сказать своему слуге, дураку Пию, что он дурак?
– Да что я такого вам сделал? – недоумевал за окном Антонио.
– Пий. ты круглый идиот! – заорал в ответ Базиль.
Незаметным сигналом высокий монах подал команду, и дюжина охранников стремительно бросилась на Базиля с Жоффруа и на их слуг. Пий с Проспером сдались без боя. А Базиль с Жоффруа встали рядом, прислонившись к стене спинами, и обнажили шпаги.
– Возьмите их, – спокойно проговорил монах, – и препроводите в замок Святого Ангела.
– Ага, возьмите, – подтвердил Базиль – Попробуйте взять.
Первую атаку друзья отбили успешно. Когда стих звон стали, охранники вытащили из комнаты двух своих раненых товарищей, один из которых пострадал весьма серьезно.
– Святой отец, – попросил Базиль, обращаясь к высокому монаху, – передайте, пожалуйста, его святейшеству папе Пию Пятому, что мне совершенно необходимо увидеть его.
Ответа Базиль не удостоился. Монах молча глянул на дверь, и охрана вновь бросилась в атаку.
– Смелее, господа! – подбодрил их Базиль, лихо работая шпагой. – Я пришел искать справедливости в самом справедливом городе на свете, а наместник Иисуса Христа не желает со мной разговаривать. Я каждый день беседую с самим господом богом, а поговорить один раз с его заместителем не могу. А если я хочу что-то ему сказать. Куда ты прешь, нахал? Ать! Не понравилось? Да не падай ты под ноги товарищей, дуралей. Ты мешаешь им драться. Как у тебя дела, Жоффруа? Дыши глубже и ровнее. Главное – не сбить дыхание. Ать! Вот неразумные, так сами и лезут на шпагу.
Вторая атака обошлась наступающим дороже – из комнаты вытащили одного убитого и трех раненых. Вслед за отступившими хотел выскользнуть из комнаты и высокий монах.
– Назад! – приказал ему Базиль. – Вас, святой отец, я выпущу отсюда только в том случае, если вы устроите мне свидание с папой.
– Это не в моих силах, – отозвался монах.
– А вы постарайтесь, – попросил Базиль. – Если очень постараться, то можно уговорить хоть самого господа бога. Зачем зря проливать кровь?
– Папа не простит вам того, что вы делаете.
– Вопрос в том, прощу ли его я. Смелее, ребята! – весело закричал Базиль, отражая очередную атаку.
– Остановитесь! – раздался в этот момент повелительный голос.
Взоры всех обратились к венецианскому окну. В окне стоял сам папа римский Пий V.
– За что вы собираетесь прощать меня или не прощать? – поинтересовался он.
Все, кто находился в комнате, пали на колени. В том числе и Базиль с Жоффруа Валле. Головы всех склонились к каменному полу.
–Говорите, – подбодрил папа.
– Я бы хотел сказать вам о том наедине, ваше святейшество, – ответил Базиль, поднимая глаза к окну.
– Как вы посмели в этих святых стенах обнажить оружие? – повысил голос папа.
–Нас вынудили к тому, ваше святейшество.
– Вы умрете, – тихо сказал Пий V. – Но сначала я взгляну, такие ли вы мужественные на самом деле, какими желаете показаться.
II. ОН САМ ОТКАЖЕТСЯ ОТ СВАДЬБЫ!
Скорбная весть о смерти матери застала Генриха Наваррского на полпути к Парижу. Мать уехала туда раньше, чтобы принять участие в приготовлениях к свадьбе. И вот – неожиданная смерть. Но не убийство ли?
Едва наступивший в стране мир в одно мгновение рухнул. Задуманная Карлом IX свадьба, дающая гугенотам незыблемые гарантии, лопнула как мыльный пузырь. Какой сын согласится играть свадьбу у гроба своей матери. Да еще в стане тех, кто убил ее.
От того, чтобы не повернуть обратно, Генриха остановило одно: желание проститься с усопшей. Он очень торопился и все-таки опоздал. Королеву Жанну д'Альбре к моменту прибытия в Париж ее сына уже торжественно похоронили, соблюдя все почести и ритуалы, достойные ее сана.
Именитых гостей встретил в предместьях Парижа, в Сен-Жаке, сам адмирал Гаспар де Колиньи.
– Мужайтесь, мой мальчик, – подбодрил он Генриха Наваррского. – Вы правильно поступили, что не повернули обратно. Я очень боялся, что вы повернете и все начнется сначала. Нельзя допустить, чтобы из-за роковой случайности и нашей чрезмерной подозрительности вновь пролились реки крови.
– А вы убеждены, адмирал, что королева умерла своей смертью? – спросил Генрих. – Вы уверены, что дело только в легких?
– У них есть доказательства, – ответил адмирал.
– Но доказательства легко подделать.
– Я хочу верить королю Франции.
– А я не верю! И особенно не испытываю доверия к его матери.
В Лувре Генриха Наваррского с почетом сопроводили в отведенные для него покои. И первое, что бросилось в глаза юноше, едва он переступил порог комнаты, красиво разложенный свадебный наряд. По черному бархату и белому шелку затейливыми узорами вилась вышивка. Золотая нить перемежалась с серебряной, разноцветный бисер соперничал с драгоценными камнями.
– Что это?! – гневно ткнул в сторону роскошных одежд Генрих.
– Ваш свадебный наряд, ваше величество. Он до последнего момента готовился под непосредственным наблюдением вашей покойной матери, незабвенной королевы Жанны.
– До последнего момента? У королевы было воспаление легких. При этой болезни неизбежны жар, горячка. Или королева умерла внезапно?
– Простите меня, ваше величество, – склонил голову слуга-дворянин, – но я не имел чести быть посвященным в подробности смерти королевы Жанны.
– Вы здесь все... – еле сдерживая себя, отрезал Генрих. – Неужели после всего случившегося они надеются, что я надену этот шутовской наряд? Видно, меня принимают за полного идиота. Я желаю видеть королеву Екатерину Медичи. Немедленно!
– Вас ожидает его величество король Франции Карл Девятый!
– Я, кажется, внятно сказал, что желаю видеть королеву!
– Как вам будет угодно, ваше величество. Я доложу королеве о вашей просьбе.
Генрих устремился к покоям королевы с единственной целью – бросить в лицо им, этим бесчестным Валуа, что он о них думает, и умчаться обратно. Поклониться могиле матери и – домой! И никаких свиданий ни с королем, ни тем более с Маргаритой. Только с одной главной виновницей происшедшего – с Екатериной Медичи, которая олицетворяла всех Валуа.
– Мадам, – войдя в зал, где она восседала за столом, слегка поклонился Наварра.
– Как мне стыдно и тяжело, мой бедный Генрих, – трагически произнесла Екатерина. – Как мне больно, что я вынуждена встречать вас таким жутким известием. Весь грех падает на одну меня, только на меня. Я не сумела уберечь ее, бедняжку, уберечь мою дорогую подружку, женщину великой души и любящего сердца.
Подняв руки, Екатерина ткнулась лицом в ладони и зарыдала.
– Но, мадам, – сказал Генрих, – я бы хотел...
– Примите мои глубочайшие соболезнования, мой мальчик, – пробормотала в ладони Екатерина. – Мне так стыдно, что в нашем доме могло случиться подобное. Все мы ходим под богом. Но чтобы пригласить в гости дорогого человека, которого любишь всем сердцем, и не сохранить ее, не уберечь до приезда сына... Мои врачи сделали все возможное. Я не отходила от нее до последней секунды. Какое горе! О, какое ужасное горе! И на самом пороге свадьбы, о которой милая Жанна и я возвестили по всему королевству.
– Мне кажется, мадам, – глухо отозвался Генрих, – что при нынешнем положении вещей разговор о свадьбе попросту не уместен. А в моих покоях разложили свадебный наряд, будто я...
– О, сколь нечутки и бессердечны люди! – подхватила Екатерина. – Я накажу их. Как они посмели! Мой несчастный мальчик. Я буду теперь вам вместо матери. Вы позволите? Вы можете во всем положиться на меня. С этой свадьбой, на вашем месте, я бы тоже не торопилась.
– Я бы желал, мадам, – сухо сказал Генрих, – более подробно узнать о кончине матери.
– Да, разумеется, – согласилась Екатерина, осторожно промокая платочком глаза и зевая. – Да. Вы поступили правильно, что прежде всего явились ко мне. Иначе я бы сама пригласила вас, чтобы дать подробные разъяснения по поводу смерти вашей любимой матери и моей дорогой подруги. О, как мне тяжело, Генрих! Знали бы вы, как мне безумно тяжело!
По ее сигналу в зал вошли два человека в черном. Они оказались медиками и говорили на таком сложном языке, снабженном специальной терминологией, что Генрих многого не понял. Он понял лишь одно: они всячески пытались доказать ему, что смерть королевы Жанны была совершенно естественной.
– По приказу ее величества, я, Кайр, бывший лейб-медик ее величества королевы Наваррской, член факультета, четвертого июля, во вторник, был вызван к королеве и нашел ее в постели. У нее был приступ лихорадки. Незамедлительно произведя обследование, я установил, что правое легкое у королевы весьма сильно поражено. Заметил я также необычное затвердение и предположил наличие гнойника, который мог прорваться и вызвать смерть. Согласно этому я и записал в своей книге, что ее величество королева Наваррская проживет не более четырех—шести дней. Это было четвертого, во вторник, а в воскресенье, девятого, наступила смерть.
Он говорил, как по писаному. Четко, ровно и без каких-либо интонаций.
Второй, хирург, производивший вскрытие, подтверждал выводы первого. Да, сильное поражение правого легкого, да, гнойник, да, гибель была неизбежной. И сплошные медицинские слова, термины, фразы.
– Почему же она дома никогда не жаловалась ни на легкие, ни на опухоль? – спросил Генрих.
– Мы обычно так легкомысленны по отношению к своему здоровью, – зевнула Екатерина. – Да и какая мать станет расстраивать своими болезнями детей. Мои дети даже не подозревают, сколько у меня всевозможных болячек. Мы общими усилиями отвлечем вас от мрачных мыслей, сын мой. Ничто не возвращается обратно. Помогите мне подняться, дорогой.
Протянутая рука с короткими толстыми пальцами поблескивала маслянистым золотом колец и матовым переливом жемчуга. Идя сюда, Генрих не сомневался, что руки Екатерины Медичи причастны к гибели его матери. И он знал, что не прикоснется к ее отвратительной руке. Он потому и поздоровался издали и лишь сухим поклоном головы. А теперь вдруг, когда она попросила помочь ей подняться, он взял эту мерзкую руку и покорно побрел за Екатериной, которая повела его к своим детям.
– Отныне мы с вами друзья, – говорила ему Екатерина по дороге. – И друзья, и близкие родственники. Я отдаю за вас свою любимую дочь, потому что безгранично доверяю вам. Марго вас очень любит, мой милый. Так любит!
– Относительно свадьбы, мадам, – возразил Генрих, – я уже говорил вам. И сейчас, когда произошли столь трагические события...
– Но ведь отныне я ваша мать, мой мальчик, – перебила Екатерина. – Мы договорились. И вы как примерный сын обещали во всем слушаться меня.
– И все-таки я думаю, что наша свадьба...
– А вот и сама Марго! – воскликнула Екатерина. – Посмотри, девочка, кого я к тебе веду. Какой он красавец, умница, рыцарь! Ты должна проявить к нашему другу максимум внимания, дорогая. Он в таком смятенном состоянии духа, что даже заговорил об отсрочке свадьбы. Но я убедила Генриха, что произойди сейчас несчастье не с его матерью, а с твоей, ты бы не дрогнула. Правда, дорогая? А я бы с того света от всего сердца благословила ваш брак.
Прекрасное лицо принцессы залила краска. Приседая перед королем Наварры, Маргарита попыталась спрятать лицо.
– Я рада приветствовать ваше величество на земле Парижа, – произнесла она.
– А я удаляюсь, мои хорошие, – улыбнулась Екатерина. – Наедине вы скорей найдете общий язык, чем в присутствии отставшей от жизни старухи.
Выполнила ли Екатерина свою сложнейшую миссию? С одной стороны, ей требовалось сделать все возможное, чтобы отвести от себя подозрение в причастности к гибели Жанны. С другой – нельзя было и слишком настойчиво развенчивать сомнения Генриха. Но главное – настаивать и настаивать на свадьбе, чтобы он и оскорбленный, и из-за духа противоречия поступил наоборот. Получилось ли задуманное? Кажется, мальчик пошел по тому следу, по которому направила его она. Нюх у него тонкий, а фамильного чванства у этих Бурбонов хватало всегда.
Только бы не подпортил Карл. От него можно было ожидать любого коленца. Последние дни, со страхом ожидая приезда Генриха Наваррского, Карл не находил себе места. Неожиданная смерть Жанны д'Альбре нарушила его планы. Смерть перед самой свадьбой! Карл не мог поверить, что Екатерина причастна к смерти королевы. Всему есть предел! Или предела нету? Он не верил в столь глубокое вероломство матери и одновременно верил в него.
– Если Беарнец не приедет в Париж, – срывая голос, кричал Карл на мать и сестру, – или, приехав, откажется от свадьбы, так и знайте, вы обе мгновенно окажетесь в самом дальнем монастыре Франции!
Что теперь? Откажется Генрих от свадьбы или нет? И не случится ли действительно так, что вдовствующей королеве и в самом деле придется доживать свой век вместе с дочкой-принцессой где-нибудь в дальнем монастыре?
Короче говоря, Екатерина сыграла свою роль. И передала слово дочке. Справится ли со своей ролью Маргарита?
Одно из самых убедительных средств в хорошей игре – скромность и смущение. Маргариту чрезвычайно смутила встреча с Генрихом Наваррским. Когда мать привела к ней Наварру, Маргарита растерялась. Разговор у молодых людей с самого начала не заладился. Они спрашивали друг друга пустое – совсем как жених и невеста! Пока Генрих не буркнул:
– Марго, вы видели мою мать перед кончиной?
Напряженный взгляд уперся прямо в зрачки Генриха. Маргарита вдруг ни с того ни с сего пошла против разработанного матерью плана.
– Неужели вы ничего не поняли? – шепнула она. – Какая отсрочка свадьбы? Как вы сейчас можете думать о свадьбе? Вам нужно немедленно уехать.
– Вы меня пугаете? – удивился он.
– Я раскрываю вам подлинную суть вещей, – ответила она.
– А мне показалось, – улыбнулся Генрих, – что вы страстно любите меня и безмерно счастливы оттого, что мы наконец-то встретились.
– Побойтесь бога, – перекрестилась она.
– Почему я должен его бояться? Я не труслив. И потому остаюсь.
– Вы остаетесь?!
– Почему это так удивляет вас? Я приехал жениться. Я влюблен в вас с детства. Вы так очаровательны! Как я могу оставить вас? Чтобы вы достались кому-нибудь другому? Вроде Генриха Гиза. Я умру от ревности.
– Вы страшный человек, – потупилась Маргарита. – Вы понимаете, что произошло с вашей матерью?
– Я значительно страшней, чем вам кажется, – признался он. – Вы мне дали понять, что отступать некуда. Здесь могила самого дорогого для меня человека, и я остаюсь здесь,
– Тот, кто греется слишком близко к огню, Генрих, рискует обжечься.
– Но тот, кто не рискует, ничего не добивается. Вы меня вполне устраиваете, Марго. Вы и красивы, и умны.
– Главное, чтобы вы устраивали Карла. Этот брак нужен ему. Вы женитесь не на мне.
– Вы рано топаете на меня ножкой, дорогая, – улыбнулся Генрих. – Женщинам положено топать на мужей ножками после свадьбы. У вас все впереди.
– Я вас ненавижу!
– Не все ли равно, в каком качестве быть посмешищем? – пожал он плечом. – Только над отступающими и трусами смеются значительно громче. Видите, как мы мило признались друг другу в своих искренних чувствах. Думаю, что не многие влюбленные столь откровенно объясняются перед свадьбой. Ведите же меня к королю, дорогая. Я еще не имел чести быть представленным вашему брату.
И Генрих Наваррский подставил Маргарите согнутый локоть. Однако его невеста не заметила жеста Наварры. Разгневанная, с гордо поднятой головой, она направилась к кабинету короля.
А вечером Маргарита закатила матери истерику.
– Вы обещали мне, – кричала принцесса, – что он сам откажется от свадьбы! А он и не подумал!
– Что поделаешь, если он абсолютный мужлан, – с грустью констатировала королева. – Грубый и неотесанный деревенщина, у которого нет ни сердца, ни чувства собственного достоинства, ни фамильной гордости. Но ради счастья своей дочери я готова совершить невозможное. Я кое-что придумала еще. Гибель матери должна была разжечь в Наварре ненависть. Теперь мы попробуем его как следует напугать. Он все равно откажется от твоей руки, дочка. Я его заставлю это сделать!
III. ПОД ЗНАКОМ СОЗВЕЗДИЯ РАКА
В незапамятные времена папа Пий V, который носил тогда мирское имя Антонио Гислиери, был учеником булочника. Плохо замешанное тесто или не вовремя вытащенные из печи булочки вызывали у его учителя и хозяина профессиональное раздражение. И случалось, что пекарь употреблял деревянную скалку не по ее прямому назначению. Где ему было предвидеть, что из сопливого ученика со временем вырастет великий инквизитор!
В жизни везет тем, кто умеет смотреть вперед. Бедняга булочник этим даром не обладал. Он подчас ошибался даже в том, как станут раскупаться придуманные им новые булочки. Просчет с учеником обошелся булочнику значительно дороже всех выпеченных за двадцать лет изделий. Антонио Гислиери полной мерой расквитался со своим учителем, едва стал делать первые шаги в инквизиции.
– Булочник, – сказал он, подвесив своего учителя на дыбе и разведя под его голыми пятками горящие угли, – ты систематически подмешивал в тесто зелье, которое возбуждает в людях низменные страсти. И теперь ты умрешь.
– Я никогда ничего не подмешивал в тесто! – орал булочник. – Вы сами видели, что я ничего не подмешивал!
– Зря упрямишься, булочник, – огорчался Антонио. – Тебе придется во всем признаться.
В конце концов булочник, разумеется, признался. Он подробно рассказал, как на протяжении двадцати лет подсыпал в тесто порошки, которые способствовали возбуждению плоти.
Деяния папы римского Пия V, который прошел суровую школу инквизиции, необыкновенно возвысили его авторитет и укрепили могущество христианской церкви. Спорить с папой или хотя бы высказывать при нем собственное мнение граничило с самоубийством.
Понятно, какой переполох вызвало в Ватикане появление двух французов, посмевших оказать сопротивление папской охране. Да еще один из них кощунственно выкрикивал в адрес папы различные непристойные выражения.
– Мне трудно предположить, что вы столь отважный человек, – сказал папа Базилю, когда того усадили в пыточной камере в кресло следующего. – Отвага имеет свои пределы. Дальше идет глупость. Как вас зовут, молодой петух?
– Меня зовут маркиз де Бук, – ответил Базиль. – Я приехал к вам по поручению французского короля, который...
– А как зовут вас? – обратился папа к Жоффруа Валле.
– Жоффруа Валле, ваше святейшество, – ответил Жоффруа. – Я прошу вас проявить милосердие к моему юному другу, который наговорил в горячности того, о чем сейчас искренне сожалеет.
– Да ни капли я не сожалею! – возразил Базиль. – Все идет так, как надо.
– Не сожалеете? – удивленно спросил папа. – Чего же вы хотите?
– Сказать вам в глаза то, что я о вас думаю, ваше святейшество, – дерзко ответил Базиль. – Но сначала вы должны выслушать то, что передал вам мой король. И удовлетворить его просьбу.
– Больше ничего? – ласково поинтересовался папа.
– Больше ничего, – подтвердил Базиль. – Король Франции Карл Девятый просил передать вам, что вы останетесь довольны французскими католиками. Для изведения крамолы хороши все средства.
– Брависсимо! – воскликнул папа. – Как я должен это понимать?
– Вы должны, – сказал Базиль, – дать согласие на брак принцессы Маргариты с Генрихом Наваррским.
– Выходит, я что-то должен французскому королю, – грустно констатировал папа. – Чтобы он успешно извел у себя крамолу. В данном случае для изведения крамолы предлагается обручение католички с еретиком. И меня обязывают благословить сие непотребство. Что же последует дальше?
– Вероятно, новая война, – вставил со своего кресла Жоффруа Валле.
– Что? – глянул в его сторону папа. – Вот с вас-то мы, милейший, и начнем. А ваш дружок полюбуется и послушает. Вам никогда не приходилось испытывать, как из вас вытягивают жилы?
Легко хлопнув в ладоши, папа подал знак, и четверо подручных палача, освободив Жоффруа от кресла, стали его раздевать.
– Кровопивец! – закричал Базиль. – Ты не сделаешь этого!! Отпустите его! Вампир! Ты называешь себя наместником Христа на земле, но на самом деле замещаешь сатану!
– Откройте ему рот и вырвите то, чем он глаголет свои мерзкие непристойности, – вздохнул папа.
Казалось, уже ничто не могло спасти Базиля и Жоффруа Валле. Но в ту минуту, когда палач с клещами приблизился к креслу следующего, Базиль крикнул:
– Я родился под знаком созвездия Рака, папа!
И произошло чудо.
– Стойте! – поднял руку первосвященник.
Палачи замерли в том положении, в каком их застал суровый окрик.
– Чем вы можете доказать, что родились под знаком созвездия Рака? – мрачно спросил папа.
– Пусть меня освободят, – сказал Базиль. – Я приведу тебе доказательства.
Движение руки – и кресло следующего выпустило Базиля из своих объятий.
– Я долго ждал этой минуты, – проговорил Базиль, направляясь к возвышению, на котором восседал папа. – Наконец-то я имею возможность сказать тебе все, что о тебе думаю. Сказать и от себя и от моей матери, той безвинной женщины, которую ты подло замучил.
