Текст книги "Невеста Короля Воронов (СИ)"
Автор книги: Константин Фрес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Глава 23. Королевское благословение
Бьянка была в отчаянии, бросаясь в Тайные Врата. Несмотря на заливистый хохот, на бесшабашный полет, на издевки над Барбарохом – она боялась, до темноты в глазах боялась смерти и боли. Но слепящий свет, где собирался скрыться Король, манил ее, и Бьянка подумала – а отчего бы не там? Почему ее смерть должна быть обязательно отвратительна, страшна и грязна, отчего она не может быть ослепительна и прекрасна до сумасшествия?
И Бьянка нырнула туда, рыдая от горя и страха, и желая в тоске попасть туда же, где сейчас пребывает ее сестра, Лукреция.
«Смерть примирит нас, – думала Бьянка, растворяясь в ослепительной белизне. – И в далекой стране за чертой я не буду одинока…»
Но вот странная вещь!
Свет, ослепляющий ее, начал тускнуть, пропадать, и очень скоро Бьянка обнаружила, что летит свободно в темнеющем вечернем небе, и впереди виднеются какие-то постройки, крепостная стена и темные провалы окон на стенах замка… Замка коршунов, несомненно! Только у них дома грубые и тяжелые, окна – словно вырубленные топором квадраты.
Барбарох, кажется, упал в обморок, не вынеся ужаса полета и испугавшись света. Бьянка прислушивалась к тишине в своем разуме и усмехалась. И этот ничтожный человек пугал ее чем-то?! Этот рыхлый, никчемный любитель помучить, который на поверку оказался отчаянным трусом, который не мог перенести и намека на страдания – верно оттого, что слишком хорошо знал, какую боль можно причинить, – который напугался бы и занозы, загнанной под ноготь, осмелился стать Двуглавым?! В глубине души Бьянка надеялась, что он тут же и помер, но тяжесть на сердце и темнота в путающихся мыслях говорили ей обратное – Барбарох был жив…
Но сейчас ей не хотелось думать о Барбарохе и гадать о том, что с ним произошло. Бьянку больше беспокоило то, отчего ее вынесло именно сюда, в земли Коршунов, когда она молила о вечном покое и о близком человеке в посмертии. Недолго думая, она взлетела на подоконник окна, которое маячило перед нею, и скакнула в комнату.
Отсеченные Бражником перья обратились в кружевную оборку, которая волочилась за Бьянкой, туфельки ее, испачканные в королевском саду, все еще были мокры и оставляли на полу темные следы, но сомнений быть не могло: она перенеслась за многие земли, за леса и моря, и оказалась в землях у Коршунов, а не в посмертии.
В посмертии не нужны дома. В посмертии на грубых столах не стоят угощения и крепкое вино – Коршуны предпочитают пить очень горький алкоголь, от которого перехватывает дыхание и сразу слабеют руки и ноги. В посмертии не разжигают каминов, чтобы согреться, не кутаются в меха, сидя близко к огню, и не тянут дрожащих ладоней к пляшущим языкам пламени…
– Лукреция!? – удивленная, воскликнула Бьянка, приглядевшись к человеку, скорчившемуся в неудобном кресле с высокой спинкой у камина. – Это… ты?!
Лукреция не ответила; она лишь обернулась к сестре и посмотрела на нее таким взглядом, что Бьянка отшатнулась. Глаза Лукреции были пустыми, словно замерзшими, подернутыми льдом.
– Ты жива?! – потрясенная, произнесла Бьянка, шагнув ближе к сестре. Та не ответила, отвернулась к огню и потерла ладони, словно ей все еще было зябко. – Ты спаслась, о, святые крылья! Королева не убила тебя, какое счастье! Но… Отчего ты молчишь? И что ты делаешь тут, у Коршунов?..
Бьянка оглянулась, словно до нее только что дошло, где она и радость ее поутихла.
– Этот же самый вопрос я могу задать и тебе, – зло ответила Лукреция, ухмыляясь и кутая плечи в меха. – Что ты тут делаешь? И как добралась сюда так быстро?
– Я, – Бьянка замешкалась на мгновение, но потом подавила свой страх и сомнения, и ответила прямо и честно. – Ты же знаешь, я одержима. Я ношу в своем разуме чужака, и он…
– Он Двуглавый, – тусклым, безжизненным голосом подвела итог Лукреция, все так же глядя замороженными глазами в огонь. – Точнее, вы оба и есть Двуглавый. Я знаю это, я это сразу поняла. И что же?
– Я хотела убить себя, – со стыдом отозвалась Бьянка. – Я кинулась в свет. В Тайные Врата. Он, тот, второй, что живет в моем разуме – он заставлял меня делать ужасные вещи… убивать… предавать… я не хочу всего этого, я избрала смерть! Ты себе не представляешь, как это страшно и мерзко – то, чего он хотел от меня…
– А я наоборот, – глухо ответила Лукреция, снова с ненавистью глянув на Бьянку. – Я убью любого, предам и обману, лишь бы выторговать у смерти еще хоть час, хоть миг. Поэтому я тут.
– Что?.. – осеклась Бьянка, отступив на шаг от сестры, которая своим остекленевшими глазами пугала ее все больше.
– Я умерла, Бьянка, – просто и страшно ответила Лукреция, глядя на сестру строго, не мигая, словно Бьянка была в чем-то виновата пере нею. – Королева вышибла из меня жизнь, как пыль из старого платья, – Лукреция снова усмехнулась, видимо, в деталях припоминая свою бесславную кончину, когда страшная металлическая раскаленная коса расстегнула ее платье, превратив красивые ткани, ленты и кружева в пыль, разодрала ее грудь и выпустила изумленную душу. – Коршун, что забрал меня с собой, дал мне второй шанс, вернул мне жизнь. Магическое сердце; оно холодное, словно ледяное. Но это ничего; скоро его магия овладеет мной, я умру окончательно и стану кем-то совсем иным. А за это, – Лукреция усмехнулась, – за возможность жить дальше, я служу Коршунам. Я выполню любой их приказ. Расскажу, например, что Врата открывались, а это значит, что Король сейчас полетел с благословением, и он скоро будет очень уязвим. Мы его поймаем и заставим отдать нам все королевство. Все, все до крошки, до последней золотой крупинки – все я отдам Коршунам. И тебя я отдам им – твой подселенец ведь молчит сейчас? – Лукреция снова хохотнула, цинично и страшно. – А без него ты всего лишь трусливая, глупая, никчемная девчонка…
Бьянка смотрела во все глаза – и не верила тому, что видела и слышала.
– Ты готова предать Короля?! – потрясенная, прошептала она. – Но ведь ты любила его! Вспомни – ты его любила, и погибла из-за этого! Как можешь ты желать теперь ему падения? Как ты можешь отдать его на растерзание Коршунам!?..
– Я и сейчас люблю его, – ответила Лукреция. – И я возьму его, – она снова посмотрела на Бьянку, но сейчас в ее глазах танцевали языки пламени. – Я возьму его самого, без короны. Она мне не нужна – только он. За свою службу я упрошу Коршунов, они отдадут его мне.
Все это Лукреция твердила ужасно бесцветным, бесстрастным голосом, словно в полусне, и Бьянка задохнулась, словно липкий ночной кошмар разворачивался перед ее взором.
– Ты одержимая! – произнесла она. – Святые крылья, да ты безумная!
– Да, – ответила Лукреция. – Я безумна. Я болею им. И поэтому Король должен стать моим. Только моим. Мой Влад…
– Он не твой! – ощущая лютую злость, накрывающую ее с головой, прорычала Бьянка. В голове ее вихрем пронеслось множество мыслей, о том, что упрямство Лукреции – это ничто иное, как скрытое сожаление о потерянной жизни и попытка доказать, что все было не зря, не зря… – Ты же знаешь, его невозможно заставить! Он все решает для себя сам, и никогда не покоряется, никогда он не согласится любить тебя и не откажется от той, что ему дорога!
– Если у него будет новое, холодное сердце, как у меня, – торжественно ответила Лукреция, – то он уже не будет любить свою Королеву. Мы будем с ним одинаковы – создания, оживленные хрустальными сердцами, – и у него не останется выбора. Он пробудет Вороном очень недолго; затем он забудет как летать.
– Ты чокнутое чудовище! – закричала Бьянка. – Это же значит, что его нужно будет убить!
– Я готова сделать это сама, – торжественно произнесла Лукреция, и Бьянка с криком отпрыгнула к окну. Белые крылья уже забили по ветру, но крепкая сеть опутала их, и Белую одним рывком вынули из холодного осеннего воздуха и втащили снова в жарко натопленную комнату.
Бьянка хрипло каркала и билась, опутанная прочными шелковыми сетями, а поймавший ее Коршун, изуродованный королевской косой, лишь посмеивался, придавив ногой в тяжелом сапоге белые крылья.
– Глупый Король, – прошепелявил Коршун, утирая разбитый рот. – Его болтливые бабы и погубят…Так она сказала – он отправился раздавать благословение?
– Да, – тихо и покорно ответила Лукреция, рассматривая пойманную сестру, запутавшуюся в сетях.
Она встала с кресла незаметно и прошла к своему господину неслышно, как призрак и теперь стояла тихо и безвольно, словно сцена пленения Бьянки, родной сестры, даже теперь бьющейся, борющейся за свою жизнь, не трогала ее мертвого сердца.
– И ты все еще хочешь его? – презрительно хохотнул Коршун, кривя разбитые губы. – После того, что с тобой сделала его женушка?
– Да, – так же покорно и тихо, безжизненно ответила Лукреция. – Я буду хотеть его всегда.
– Какое мертвенное постоянство! – издевательски расхохотался Коршун. – Но мне оно нравится, не переживай. Я не зря принес тебя сюда; теперь вижу – не зря. Если мы сумеем поймать Короля… мы сможем оспорить его трон без войны. Но тебе придется поработать, пока сама ты все еще Ворон, – коршун бесцеремонно и гадко, похотливо ухватил Лукрецию за живот. – Тебе надо будет родить ребенка. Королевского ребенка.
Мертвые глаза Лукреции ярко сверкнули, снова приобрели живое выражение, налились слезами, и тут же мертвенно погасли, потеряли всякое выражение.
– Вы же слышали, – ровным голосом ответила она, – что это невозможно. Он не возьмет меня; он оттолкнет меня.
– Да он и не нужен, глупая курица, – рявкнул Коршун. – У тебя что, и мозги смерзлись? Зачем Король полетел к своим войскам?
– Раздавать благословение, – ответила Лукреция.
– Королевское благословение, – ответил Коршун. – Так, словно все его солдаты – его дети. Но это лишь солдаты. А если меж ними затешешься ты, и если ты будешь беременна, то он благословит и тебя – и твоего ребенка. Он будет наречен королевским наследником, признан, как его дитя, поняла? Мы захватим его, а ты, брюхатая, сможешь претендовать на трон как мать наследника! Ну, поняла?
– Но где же, – отчасти удивленно ответила Лукреция, – где же я возьму того, кто…
– На фронте мало солдат? – резко бросил ей Коршун. – Мне все равно, под кого ты ляжешь, да только когда Король явится раздавать королевский дар, ты должна быть в положении! Он будет дарить его не глядя. Он же не думает, что среди его вояк затешется брюхатая шлюха. Потом явишься к Королеве, и пусть попробует она не потесниться! Я снова нанесу ей оскорбление, и никакие Свидетели ей не помогут!
Услышав это, Бьянка закричала и забилась под его ногой, но Коршун лишь сильнее прижал ее ногой, наслаждаясь ее мучениями и унижением.
– А эту казнить сегодня же, – резко бросил он. – У меня бабы не болтают лишнего…
Истрепанную, избитую, в разорванном и испачканном платье Бьянку столкнули в подземелье, и тяжелые двери за ней с лязгом захлопнулись. Неловко прихрамывая, девушка поднялась на ноги, но лишь затем, чтобы палачи подхватили ее под руки и потащили к месту казни.
У Коршунов это решалось быстро и без сантиментов; это Вороны осложняли такие дела излишне долгими разбирательствами, судами и выбиванием признаний. Суд Коршунов был быстр; это поняла Бьянка, с содроганием увидев окровавленную деревянную плаху, разлохмаченную топором, словно плашку мясника, на которой тот ежедневно рубит свиные и телячьи туши.
Глаза несчастной Бьянки расширились от ужаса при виде этих жутких свидетельств смерти, она заверещала, извиваясь в крепких руках удерживающих ее палачей – огромных, потных, обнаженных по пояс, но с красными колпаками на головах. Их животная грубость делала их еще больше похожими на мясников, и Бьянка просто едва не задохнулась когда воображение нарисовало ей страшную по сути своей картину – то, как ее обезглавленное тело повиснет на крюке…
– Ну что, – вкрадчиво поинтересовался кстати очнувшийся Барбарох, – умереть хотела? Думала, это просто? Раз – и все? Ты, молодая и красивая, лежишь мертвая, и вокруг тебя цветы и поклонники? Нет уж, дорогая; после всего, что с тобой произойдет, ты будешь похожа на комок окровавленных рваных тряпок, только и всего.
– Я не хочу, – выдохнула Бьянка. – Этого быть не может…
– Но я могу помочь, – вкрадчиво продолжал Барбарох. Привычная обстановка, инструменты пыток не пугали его, и он, в отличие от Бьянки, впервые оказавшейся в таком мрачном месте, сохранил трезвый рассудок. – Если, конечно, ты согласишься и дашь мне право воспользоваться твоей магией… Но ты же не хотела пачкать руки в крови?
– Да, не хотела, – словно завороженная видом чудовищных инструментов, пробормотала Бьянка. – И сейчас не хочу…
– А придется, – так же гаденько продолжал Барбарох. – Тебе придется упереться руками в плаху, чтобы удобнее положить на нее голову, а плаха-то вся в крови. А если топор соскользнет, и сначала отрубит тебе пальчик? Или сразу все? А если не сразу перерубит шею?
Бьянку кинули на холодный грязный пол, словно она уже была мертва. Ни у кого даже мысли не возникало о том, что она вдруг вздумает начать сопротивляться, и она расширенными от ужаса глазами наблюдала за неспешными, такими будничными и вместе с тем жуткими приготовлениями.
– Ну, что? – так же спокойно продолжал Барбарох, словно это не ему сейчас угрожает гибель – вместе с Бьянкой. – Ты все же позволишь мне немножко попортить твое белоснежное платье и испачкать твои чистенькие – хоть сейчас в святые! – ручки?
Огромный палач, раскрутив точило, деловито правил топор, и Бьянка со стоном уронила взлохмаченную голову на руки:
– Хорошо, – глухо ответила она. – Делай, что считаешь нужным… бери мою магию…
– Не надо слез, и раскаяний не надо, – с пренебрежением протянул Барбарох, язвительно посмеиваясь. – Это же враги. Это Коршуны. Король выдал бы нам медаль, если б узнал… гхм, впрочем, ладно.
Палач меж тем, опробовав лезвие на остроту, кивнул своему помощнику, и тот подхватил Бьянку, высказал ей заклятье жертвы. Оно опутывает крепче самых крепких веревок, Бьянка с ужасом поняла, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, и грубые руки ката швыряют ее лицом в деревянное крошево, и ее губы против ее воли выкрикнули резкое, как карканье ворона, заклятье.
– Паршивцы, – шипел обозленный Барбарох, от заклятий которого немудреное и грубое заклинание Коршунов расползлось по швам, освобождая руки и ноги Бьянки. – Сосунки, жалкие твари! Недоноски, ничтожества…
От толчка нежной ручки Бьянки помощник палача кубарем покатился по полу, переломав, пожалуй, все кости в своем огромном теле. Лишившись союзника, палач точивший топор, яростно взревел, размахнулся своим тяжким оружием, ударил что есть сил, так, что все тело его заходило ходуном, и… всю его дикую, неукротимую мощь, всю массу его литых мускулов и страшный, остро отточенный топор удержал всего лишь один пальчик Бьянки. Все тело палача – мышцы, кости, – заходило ходуном, словно он со всего разбегу ударился в каменную стену, а Бьянка даже не дрогнула, удерживая эту тушу. Недобро, с пугающим птичьим любопытством, чуть склоняя голову на бок и поглядывая на врага то одним, то другим глазком, который всем телом налегал на топор, девушка кончиком указательного пальца упиралась в лезвие и с ухмылкой наблюдала, как огромное орудие палача балансирует, стараясь рассечь ее кожу.
– Научить тебя тонкому искусству палачества? – произнесла девушка страшным хриплым голосом, и палач испуганно затряс головой, соглашаясь. – Жаль, знания тебе не пригодятся, ведь помнить ты будешь их от силы пару минут…
Белой тенью девушка скользнула в сторону, убирая палец из-под топора. Раздался высокий и чистый звук освобожденной от чар стали, и палач вместе с топором рухнул на пол, словно огромная тяжесть придавила его к полу. Бьянка с чарующей улыбкой все так же бесшумно скользнула к нему, склонилась над ним, ухватив за волосы и без труда подняла его огромное тело вверх. От чар, наложенных Двуглавым, палач, кажется, переломал обе руки, стараясь зарубить странную девушку; упав, он разбил себе лицо. Двуглавый с усмешкой глянул в бессмысленные глаза коршуна, ловчее перехватил голову палача, словно хотел удавить его, зажав его горло в локтевом суставе, и наступил на поясницу ката. Один резкий рывок – и палач с переломанным в двух местах хребтом безмолвно повалился на пол.
Девушка молча перешагнула через мертвого врага, облизывая губы так сладострастно, словно только что съела самое вкусное лакомство.
– Пора выбираться отсюда, – промурлыкала девушка все тем же пугающим голосом. – Немого магии Коршунов нам не повредит, надеюсь, они будут гостеприимны и милы…
– Ради всего святого, – шепнула Бьянка, содрогаясь. Она все еще слышала хрип умирающего, чувствовала его агонию под своими руками. – Пусть это будет не так страшно и отвратительно…
Барбарох снова расхохотался, надсадно кашляя. Он всегда кашлял так, пробыв долгое время в подземелье и досыта напившись сладковатым запахом крови.
– Нет уж, принцесса, – ответил он отчасти неприязненно. – Теперь я рулю. Не хочешь в ближайшее время познакомиться с топором или, скажем, с кошкой, которую запускают в кишки – помолчи и смирись со всем, что я буду делать.
– Святые крылья!..
– Да, лучше помолись, крошка. За всех тех, кого сегодня коснется мое Карающее Слово, – сквозь зубы процедил Барбарох, уверенно приближаясь к тяжелым дверям, жутким, окованным шипованным толстым железом. Такими их сделали нарочно, чтоб жертвы, даже если вырвутся из лап палачей, не смогли выбить их плечом, не раздробив свое тело о хищный острый металл.
Барбарох смел их одним словом, легким жестом, зло прошептав заклятье палачей, с помощью которого те отпирали все запоры. Он нарочно добавил магии чуть больше, чтоб двери сорвало с петель, и штукатурка мелким серым крошевом посыпалась на пол.
– Почувствуйте мою силу, жалкие неудачники, – шептал Барбарох, напрочь позабыв, что он пользуется сейчас силой Бьянки.
Не даром Двуглавый считался самым страшным злом для королевства Воронов; в очень краткий срок злобное создание с душой Королевского Мучителя Барбароха и с силой Высшей из Рода Воронов выбралось из пыточных подземелий, ориентируясь в пропахшей дурными смертями тишине уверенно и бесстрашно. На пути ему встретилось всего пять или шесть Коршунов – и каждый и них после прикосновения ее пальчика упал к ногам спешащей наверх красавицы пустой тонкой оболочкой, словно та высосала своим прикосновением из больших и сильных мужчин всю кровь, все мясо, все силы.
Шепча заклятия, которых Барбарох знал очень много, Двуглавый выбрался из подземелья. Королевский Мучитель торжествовал; ему казалось, что его звездный час наступил. Именно к этому он, Барбарох, шел всю жизнь! Именно этого испытания ждал!
Он крушил налево и направо двери, мебель, разлетающуюся в щепки, разрывал магией тела людей и расходовал магии столько, сколько до того не израсходовал за всю свою жизнь. Казалось, по замку гуляет смерч, и жестокость, с какой он наноси разрушения, граничит с безумием. Барбарох словно долго хотел послушать чужую боль – и он дождался этого мига.
– Довольно, довольно! – кричала испуганная Бьянка, перед чьими глазами мелькали окровавленные переломанные тела и чьи руки наполнялись чуждой магией так, что ломило плечи. Но Барбарох словно не слышал ее; он будто впал в безумие, и теперь Бьянка рыдала от ужаса и бессилия.
– Ну?! – шептал Барбарох. – Где же этот Коршун, где этот великий воин, выстоявший против Королевы? Я вытрясу из него душу, я его так изуродую, что наказание от нее покажется ему нежным поцелуем!
– Нет! – верещала Бьянка, бьющаяся в истерике. – Я не хочу этого видеть!
– Не хочешь? – пыхтел Барбарох, с ненавистью раздирающий пустую оболочку, оставшуюся от Коршуна. – Не хочешь?! А хочешь ли ты, чтоб с тобой так поступили?
– Давай улетим! – молила Бьянка. – Зачем эти смерти, зачем это ужас!?
* * *
– Это враги! – кровожадно выкрикнул Барбарох. Ноги тонкого, изнеженного тела Бьянки плохо его держали, переполняющая его чужая магия клонила к полу, словно тяжкий груз, словно камни, и Барбарох понял, что взлететь с этим грузом им будет тяжело, если вообще возможно. Но его жажда убивать и мучить была сильнее гласа разума. К тому же магия, огромная магия, которую он вытряхивал своим заклятьями из Коршунов, огромная сила, о которой он всегда мечтал, но которой он не обладал никогда – она пьянила его, сводила с ума! У своих жертв он тоже отнимал магию; высасывал все до капли, вытягивал все ее ростки из изломанных, искалеченных тел, и покорно отдавал все Королю! Опускал в хранилище, защелкивал замки и хотел выть, кататься по полу, биться, как одержимый, когда понимал, что все то могущество, что он подержал в руках, ему не будет принадлежать никогда!
Теперь же все, что он добыл, не надо отдавать никому! Не надо бояться осуждения и кары от Короля – нужно всего ничего, такая малость: унести магию с собой, суметь утащить ее, убраться отсюда прочь, оставив за собой кровавый след!
Барбарох с содроганием понимал, что взял слишком много даже для Высшего Ворона; испуганная Бьянка едва могла сдерживать могущество, разрывающее ее тело. Но остановиться, бросить хоть каплю, расплескать драгоценный дар, до которого он добрался, Барбарох не мог. Каждый встречный, каждый человек, возникающий у него на пути, представлялся ему уже не живым человеком, а сосудом, наполненным драгоценным напитком, и что за беда, что они наполнены по разному?! Кувшин или маленькая кружка дара – сгодится все. Ах, какая жалость, какая же это жалость, что он так поздно понял ценность Королевы, Пустого Сосуда! Вот кто мог бы поднять несоизмеримо больше! Капля к капле, Барбарох сливал все, все собирал, и ему казалось, что он не был никогда сильнее и счастливее. Но Бьянка так не считала; она чувствовала, что ей не поднять на крыльях столь тяжкую ношу, и разумнее было бы тотчас, как только они вылезли из подвала, убежать, скрыться, но Барбарох желал убивать и отнимать дар еще и еще, и Белая поняла, что скоро его неуемная жадность приведет к тому, что и руки будет поднять невозможно.
– Это те, кого убивают за одно их существование за то, что они своими смрадными глотками наполняют воздух неистребимой вонью, тухлятиной!.. – орал Барбарох, чувствуя смятение в душе Бьянки и пытаясь ее хоть как-то заставить действовать с ним сообща.
– Неправда, – раздался насмешливый голос, и искалеченный Королевой Коршун-посол выступил из тени. – Коршуны питаются только свежей добычей. Она еще трепещет в когтях, она еще свежа и тепла, когда Коршун проглатывает ее сердце…
Он не боялся Двуглавого; ноги его, обутые в остроносые, с загнутыми носками сапоги ступали уверенно и твердо, каблуки, окованные железом, звонко цокали, и каждый шаг болезненным звуком впечатывался в слух Двуглавого и испуганным эхом многократно повторялся, катаясь по каменному узкому коридору и полупустому залу.
– Какая ты необычная, смелая девушка, – вкрадчиво произнес Коршун, хотя его разбитые губы с трудом произносили слова внятно, и Бьянка почти не поняла, что он говорит. Она уловила смысл его речи интуитивно – и замерла, не понимая, почему он не нападает.
«Пусти меня! – рвался, бесновался Барбарох, протягивая свои призрачные руки к голове Коршуна. – Я раздеру его на множество мелких кусочков, я!..»
«Уймись, – холодно прервала его Бьянка. – Куда тебе веси переговоры. Мясник не ровня Королю; руби свои туши и не пытайся вмешаться, когда говорят Высшие».
– И как славно, – продолжил Коршун, подходя ближе, на очень опасное расстояние – призрачные руки озверевшего, почуявшего крови Барбароха летали у него перед носом, пытаясь дотянуться до горла. – Как это славно, что ты нашла способ выбраться оттуда…
Слово «оттуда» прозвучало как-то особенно зловеще, так, что мороз пробежал по коже девушки.
– Откуда это – оттуда? – спросила Бьянка надменно, притворяясь, что тоже ничуть не напугана. – Я всего лишь поднялась по паре десятков ступеней. Это не так трудно, уверяю вас. В доме моего отца лестниц превеликое множество. Помню, летом я только и делала, что бегала вверх и вниз по этим лестницам; из танцевального зала в столовую, знаете ли…
Коршун засмеялся, замотав головой, словно изумляясь каким-то своим мыслям.
– Для тебя это все равно, что подняться по лестнице? – произнес он. В его голосе было недоверие и восхищение. Темные глаза его пытливо вглядывались в белоснежное лицо Бьянки. – Кто ты? Даже Высший из Воронов не может сделать это. Даже Король Воронов – с трудом. А ты сделала. Как тебе это удалось?
– Куда ты столкнул меня, Коршун? – прошептала Бьянка в страхе. Ей показалось, что пол под ее ногами задрожал и разверзся, и она снова летит вниз, вниз, вниз. Но это было лишь обманчивое ощущение, Бьянка, подавив приступ паники и головокружения, взяла себя в руки и снова глянула на Коршуна, теперь уже зло. – Что это за место было?
– Кузница Магии, – угодливо ответил Коршун, с интересом наблюдая – Колодец Времени. У нас нет такого милостивого Короля, – Коршун хохотнул, – чтобы раздавать благословение налево и направо. Каждый Коршун черпает магии столько, сколько сможет унести, из Колодца. А добываем мы ее из всех, кого бросаем казнить. Чик – и нет головы, и кровь стекает в общий источник вместе с магией. Твоя магия должна была пролиться точно так же, как и у сотен других жертв и потом напитать нас. Но ты, кажется, убила палачей – дело почти невозможное! Они ведь бессмертны. А потом ты вернулась сюда. Вышла в мир живых. Как тебе это удалось? Все, кто был послан тебя остановить, погибли. Кто ты, дорогая? Я еще не видел такого чуда, а живу я не так уж мало.
Бьянка припомнила тех людей, что разорвал Барбарох; разумеется, они встретились ей не случайно!
– Долго я была там? – тихо произнесла Бьянка, всматриваясь в лицо Коршуна.
Раны, нанесенные ему Королевой, зажили, но не побелели еще; в волосах не стало больше седых прядей, а суровое некрасивое лицо не покрылось морщинами, и все же что-то изменилось в Коршуне, что-то неуловимое, но важное, отчего Бьянка тотчас поняла – она пробыла в подземелье не несколько часов, а намного больше.
– Несколько месяцев, полагаю, – угодливо подсказал Коршун, спрятав рук за спину и покачиваясь на носках сапог. – Пару-тройку. Может, чуть больше.
Бьянка замерла, прислушиваясь к окружающему ее миру; что там, за стенами замка, как изменился мир? Живо ли еще королевство Воронов, или за эти два месяца Коршуны растерзали его, приведя свой подлый план в исполнение? Исчезли ли двор, Король, его замок? Погибла ли знать? Исчезло ли само место, что Бьянка занимала? Она все еще Высшая из Воронов – или уже никчемная, одинокая нищенка, чью родню истребили в жестокой войне, а дом разграбили жестокие завоеватели? Ей есть куда вернуться или же она всего лишь яркий кусочек рассыпавшейся мозаики, которая растерялась, побилась, и из нее уже не составишь прежней картины? Бьянка ощутила страшную, гнетущую пустоту и тишину, и еще одиночество, чудовищное, гнетущее, такое, какое ощущает тот, кто все потерял. Она была еще жива, но ей казалось что жизнь ее уже кончена.
Этот испуг, невинное замешательство не укрылись от Коршуна, и Бьянке показалось, что он стал еще более хищным и омерзительным.
– Ну, так что, дорогая, – вкрадчиво произнес Коршун, разглядывая перепачканное лицо Бьянки, – может, ответишь, кто ты, и… согласишься быть моим агентом?
Этот невинный вопрос встряхнул разум Бьянки, осколки разбитого мира перестали тревожно звенеть в ее голове, и она усмехнулась не менее опасно и цинично чем сам Коршун. Агентом! Значит, война Воронами еще не проиграна. Значит, Король еще жив, не захвачен Коршунами, и план их не приведен в исполнение! Интересно, почему? Что помешало? Бьянка почувствовала себя увереннее, земля перестала уходить у нее из-под ног и страх отступил.
– Я Двуглавый, – преступным хриплым голосом ответила она, подражая голосу Барбароха. – Ужас королевства Воронов, а теперь и твоего тоже.
– А, вот оно что! – проговорил Коршун. – Слияние Сил и Умения! Глупые Вороны! Они всего боятся, даже собственной тени, и такое редкое и сильное существо тоже объявили монстром и пригрозили немедленной расправой! Нет, Коршуны не такие; наша инквизиция не хватает всех без разбору и не уничтожает то, что может принести пользу. Мы не боимся магии так, как боятся ее Вороны. Так что, ты подумала? Будешь служить мне?
– Тебе? – насмешливо и отчасти брезгливо ответила Бьянка, смерив Коршуна взглядом. – Я, Высшая из Воронов? Я, Двуглавый, истребитель твоего двора – тебе, Коршуну, служить?!
Бьянка непочтительно расхохоталась. Коршун ходил около нее кругами, но тронуть не смел. У него тряслись от жадности руки – Двуглавый вытащил очень много магии из тайного хранилища, больше, чем кто-либо еще, – Коршун очень хотел бы завладеть ее силой, но прикоснуться боялся, вспоминая судьбы тех, кто отправился усмирять разбушевавшуюся Белую из Рода Воронов вниз, в Кузницу Магии.
– Но у тебя нет иного выбора, – так же мягко и вкрадчиво продолжил свои уговоры Коршун. – Тебе некуда возвращаться.
– Еще скажи, – насмешливо протянула Бьянка, – что ты выиграл в этой войне! Что Король мой пал!
И она снова звонко расхохоталась, увидев замаячившую за спиной Коршуна фигурку женщины, обнимающей огромный живот.
Да, Бьянка нашла в себе силы смеяться, несмотря на ужас и боль, настигшие ее с появлением Лукреции.
Это была уже совсем не ее сестра. Бледная оболочка, образ – но не Лукреция. Последние капли жизни покидали ее, глаза сделались почти полностью мутны и неподвижны, движения – суетливы, а на лице застыло покорно-виноватое выражение, так несвойственное отчаянной Лукреции. Единственное, что все еще поддерживало в ней жизнь и магию Воронов, так это беременность. Кто знает, под сколькими солдатами Лукреция побывала, прежде чем ей удалось зачать, и как знать, чей это вообще ребенок – породистого Ворона-офицера или низшего Ворона-солдата, согласившегося воевать за жалование и миску еды, – да только над ее головой, паря в воздухе, поблескивала золотая королевская корона. Не ее, но того, кто в ней. Королевское благословение. Бьянка смотрела на нее с жалостью, но понимала, что ничего уже не исправить и не вернуть, и слезы лить вовсе не время.
«Нужно быть твердой и смелой! – подумала Бьянка. – Я – Высшая из Рода Воронов, и даже если весь свет рассыплется на куски, я должна оставаться ею и уйти, если потребуется, с честью! Не бояться; не бояться!»
Но легко сказать, и очень трудно следовать своим таким нужным и правильным словам, когда враг так опасен и так близко от тебя. Бьянка дрожала от страха, но всеми силами старалась сохранить достоинство.
