355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кодзиро Сэридзава » Умереть в Париже. Избранные произведения » Текст книги (страница 29)
Умереть в Париже. Избранные произведения
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 00:04

Текст книги "Умереть в Париже. Избранные произведения"


Автор книги: Кодзиро Сэридзава



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Может быть, Вы помните – если пройти между белых стен складов для рыболовных снастей и выйти на задний двор, взгляду открывался обширный лотосовый пруд с огромной – в два обхвата – старой камелией на берегу, постоянно усыпанной ярко-красными соцветиями? (Множество раз я слышала в детстве от мамы, что она вставала пораньше – посмотреть, как раскрываются цветки лотоса, или о том, что на старой камелии вили гнёзда разные птицы.) Помните – на задний двор нас не пускали, но возле пруда за домом позволялось играть всем соседским ребятишкам и они всегда там собирались? С берега пруда там неподалёку было видно устье реки Н., и мы ещё всегда состязались в отгадывании по парусам названий рыбацких судов, возвращающихся в гавань из залива С. (По сей день всё это у меня перед глазами – белые паруса на закате отсвечивают алым, а вода речного устья отливает золотом, и по ней скользят рыбацкие шхуны.) Из откровения следовало, что Сладчайшая Роса будет пролита на лотосовые листья именно этого пруда – немудрено, что маме это показалось сомнительным.

На следующее утро отец затемно вместе с мамой вышел на задний двор. В глубине усадьбы было ещё темно, но, проходя между белых складских стен, можно было уже смутно различать предметы, словно оттуда и начинался рассвет. У обоих было такое ощущение, словно ноги сами несут их в том направлении. И тут они увидели золотое сияние, исходившее от одного из лотосовых листьев. Крупный лист этот, тихо покачивавшийся над водой у самого берега, невольно приковал к себе их взгляд. У основания этого массивного зелёного листа, словно жемчужина молочного цвета, дрожал сверкающий перл, отбрасывая вокруг матовый свет. Отец с мамой, утратив дар речи, в благоговейной молитве сложили перед собой ладони и некоторое время зачарованно не сводили глаз с чистого, как роса, перла.

Бог несомненно был рядом, на расстоянии вытянутой руки, осуществляя несбыточную и оттого печальную мечту никудышного отца. От переполнившего её ощущения безграничности милости Божией мама упала на колени и в земном поклоне вознесла хвалу Господу, прося прощения за отцово маловерие. Отец же, приняв росистую жемчужину на ладонь, высоко приподнял её и отправил в рот, а потом позвал маму:

– Ты тоже отведай.

Мама, подняв голову, удивлённо взглянула на него.

– Смелее, я чувствую, как всё тело наполнила Божественная сила! – весь сияя, поделился он своей радостью. Мама тотчас с готовностью посмотрела на лотосовый лист, на котором лежала уменьшившаяся жемчужина. Стоя на коленях, мама подтянула лист к берегу и осторожно скатила с него жемчужину в свой раскрытый рот. На языке, как рассказывала мама, сразу же возникло ощущение прохлады, а вкус был словно у сладкого и ароматного молока.

Родители тотчас поднялись и, склонив головы, по синтоистскому обычаю четырежды хлопнули в ладоши в знак благодарности. В этот миг утреннее солнце вспыхнуло в пруду, и листья лотоса потонули в сиянии…

Всё это я слышала от самих родителей. И отец, и мама рассказали мне эту историю по отдельности и только один раз. Лицо отца при этом светилось. Проглотив Сладчайшую Росу, он, по его словам, почувствовал во всём теле горение и избыток силы, а также радость от сознания, что в этот миг в нём рождается нечто, никогда прежде не испытанное…

Помню, что, слушая этот замечательный рассказ, я почувствовала на глазах слёзы. Родители, без сомнения, видели Бога и получили Сладчайшую Росу. Я твёрдо верю в это.

Вы, конечно, будете утверждать, что, молясь в храме, отец просто задремал и увидел сон, а Роса Сладости – всего лишь утренняя роса, показавшаяся золотой из-за попавшего на неё солнечного луча. А всё потому, что Вы – жалкий позитивист и несчастный человек.

Недавно я была поражена, прочтя в одной из книг Ёсио житие святого Франциска.

Там есть всё – и этот необыкновенный рассказ родителей, и то, что я видела сама, живя с ними, и всё это описано как реальность. Если не верите, прочтите сами "Цветочки святого Франциска". И вот я подумала: коли жива вера, чудеса происходят совершенно естественно. Когда родители ради веры пожертвовали имуществом и всей своей жизнью, община Тэнри процветала и чудеса, подобные описанным в книге о святом Франциске, были среди верующих повседневным явлением, и я сама, конечно, не раз их наблюдала. Да и Вы должны были их видеть. Только вот исходили они от таких близких и заурядных людей, как отец и мама, а потому с презрением отвергались Вами как суеверие, в то время как легендам о христианских святых Вы доверяли – отчего же?

После принятия Сладчайшей Росы отец, невзирая на сопротивление родственников, не только отказался от имущества и опустился, так сказать, на дно, но решил стать посланником Божьим. Отыскав недужного, он вначале должен был помочь ему исцелиться, а затем и преобразиться духовно, тем самым "распространяя аромат" святого учения. Похоже, он просто не мог не делать это от избытка переполнявшей его радости. Отец обладал способностями Божьего посланца и прежде, но не решался духовно поддерживать людей и считал глупым шаманством попытки исцелять их "передачей Благодати". К тому же ему не позволяла прослыть заклинателем высокая репутация его семьи, которой гордились многие поколения.

Вы, должно быть, слыхали и о необыкновенном происшествии, случившемся при разрушении стоявшего возле дороги амбара, когда усадьбу распродавали по частям? Ведь случай этот давно уже стал легендой.

Поскольку к этому времени все имущественные вопросы уже были разрешены, прислуга уволилась, и остался один лишь Китидзо. Дедушка воспитывал его ещё мальцом, потом женил, и тот имел троих детей, а поселил его дед в номерах домовладельца Ямафути. Положив голову на стол в кухне, Китидзо безутешно плакал и твердил сквозь слёзы, что, раз главный дом пришёл в упадок, он не желает более жить в этом месте и теперь ему ничего другого не остаётся, как отправиться куда-нибудь в дальний портовый городок. Дедушка пожалел и взял его к себе в услужение.

В тот день, когда стали разбирать амбар, Китидзо заявил:

– В разрушении главного дома я вам не помощник! – и, наотрез отказавшись участвовать в работах, упрямо сидел у себя в квартире. С утра он основательно набрался сакэ, а днём его разбил паралич.

Отец узнал об этом только вечером, когда уже зажигали огни. Придя навестить больного, он обнаружил, что тот уже не дышит, врач оставил его, а близкие принялись обсуждать похороны. Странное желание вдруг охватило отца – ему страстно захотелось помочь этому несчастному. Уверенный, что больной уже мёртв, он, словно влекомый какой-то неведомой силой, нетвёрдыми шагами приблизился к распростёртому телу Китидзо и вознёс молитвы Богу.

Насколько мне известно, до этого случая отцу ни разу не доводилось исцелять больных. Но слова молитвы полились у него сами собой, и, бессознательными движениями освободив грудь лежащего, он "передал" ему Благодать, дыша на него и гладя всё его тело. (В детстве во время простуды или желудочного расстройства Вам, конечно, также "передавали" Благодать, так что Вы должны представлять себе, как это делается.) Окружающие – до них доходили слухи о странностях отца – молча, с тягостным чувством наблюдали происходящее.

И вот, ко всеобщему изумлению, когда отец, закончив "передачу", хлопнул в ладоши, не подававший ни малейших признаков жизни Китидзо вдруг издал протяжный звук, похожий на стон. Услышав этот стон, некоторые в страхе бросились вон, другие, подскочив к телу, стали напряжённо всматриваться в него. В тесной комнате всё вдруг смешалось, отец же с каким-то отупелым видом неподвижно сидел возле Китидзо, уставившись на его лицо. Наконец сквозь восковую бледность этого лица стали проступать краски жизни, веки его дрогнули и глаза раскрылись.

– О Господи, Ты помог! – выдохнул отец и, словно только теперь осознав, что произошло, сам испуганный и смущённый, торопливо, будто спасался бегством, сунул ноги в гэта и отправился домой вдоль берега реки.

Расположенные по берегу склады сетей нашего дома почти полностью уже были разрушены, а старые сосна и железное дерево, всегда служившие ориентиром для заходивших из устья реки рыбаков, лежали спиленными, так что можно было споткнуться о них. При входе во двор видно было, что всё внутри разорено, а руины амбаров в тусклом лунном свете казались скелетом старинного дома со славной многовековой историей.

Отец со смешанным чувством печали и радости вошёл в служившую храмом комнату в восемь дзё и в земном поклоне вознёс благодарность Богу… Приблизительно через час после этого невероятные слухи о воскресшем Китидзо и об оказанной ему отцом помощи дошли и до мамы. Она сразу же прибежала в дом Китидзо, а потом повсюду искала отца, и когда, уже отчаявшись в поисках, заглянула в храм, увидела его в той же позе – склонённым перед алтарём.

– Так Китидзо спасён! – обратилась она к нему со слезами радости в голосе. Отец при этих словах, вздрогнув, поднял голову и выговорил, запинаясь от растерянности:

– Это… не я, я… ничего не знаю, это Господь его спас!

Вид его при этом потряс маму до глубины души, и это мгновение определило её дальнейшую участь. Она приняла решение следовать за мужем по тернистому пути Основательницы учения и, отказавшись от себя, стать посланником Божьим. От своего тогдашнего решения она не отступила ни разу в жизни.

Про воскрешение Китидзо Вы, скорее всего, слышали от него самого, ведь до недавнего времени он был ещё крепок и прекрасно разговаривал. Свидетели этого происшествия живы и по сей день и при случае всякий раз вспоминают разные подробности.

Однако и этот случай с Китидзо не так уж невероятен, да и в последующей долгой благочестивой жизни родителей с ними несчётное количество раз происходило нечто похожее, свидетелями чего неоднократно становились мы сами. Просто полная власть Бога над им же дарованным телом представляется настолько естественной, что мне не хочется считать исцеление чудом. Нынче и врачи прекрасно лечат болезни, к тому же, коль скоро из-за исцелений сама вера кое-кому представляется злом, я более не рискну связывать рассказ о религиозной жизни родителей с темой целительства.

И всё же стоит ли так легко отметать, полагая суеверием, ту любовь и тот дух правды, с которыми отец и мать пытались спасать больных, от которых все отвернулись? Разве это не вызывает гордость и уважение?

Например, когда мы жили при маленьком храме на краю грязной улочки городка А., из предгорий каждый вечер к маме приходил прокажённый. Был это довольно беспечный крестьянин-одиночка лет сорока. Выбрав момент, когда все прихожане уже уходили, он обычно ждал в тени под карнизом храма, подвязав голову полотенцем. Лицо и ноги у него были покрыты струпьями, и с первого взгляда было видно, что он болен проказой.

Мама каждый вечер выходила во двор и приглашала этого крестьянина в храм. Вознеся мольбы Богу, она тщательно удаляла нагноения и совершала "передачу" Благодати, растирая его кожу обеими ладонями, на поражённые же участки накладывала освящённые листы бумаги.

Мама скрывала это от меня, но однажды вечером, вернувшись со службы, я, спустя примерно час, пошла в храм ей навстречу и там наткнулась на сцену лечения. В страхе я остановилась поодаль и так увидела всё.

Мужчина со слезами на глазах несколько раз поклонился и мне, а потом ушёл.

Мама чистой водой протирала татами, на которых он стоял. Наверное, Вы поспешите осудить её за невежество: ведь это ужасно, что она не производила дезинфекцию, не так ли? Но в конце концов желание исцелять людей предполагает готовность по собственной воле принимать их болезни и взваливать на себя их беды, а потому такое понятие, как дезинфекция, просто отсутствовало в маминых представлениях.

Если ты не обладаешь духом истины, чтобы быть способным взять на себя несчастье ближнего, то нечего и браться за столь дерзостное предприятие, как спасение этого ближнего.

Тот прокажённый приходил к нам больше полугода, когда же он перестал у нас показываться, мама, кажется, сама стала ежевечерне навещать его дом в предгорьях. А вылечился ли он до конца или нет – не в этом ведь дело. Даже если крестьянина не удалось исцелить от проказы, душа его, несомненно, получила поддержку. Верующий всегда способен найти утешение, была бы только духовная помощь. Именно благодаря истине в сердце родители могли с благодарностью помышлять о жизни на дне и о принятии на себя чужих несчастий, лечить множество людей и тысячами привести их к вере, обновив их дух. И как бы Вы ни порицали родителей, Вы и сами, конечно же, ищете эту истинность сердца и хотели бы обладать ею.

А иначе что означает для Вас творчество? Тогда Вы – просто ремесленник, играющий буквами, и сочинения Ваши бессильны не то что возвысить человеческий дух, но даже привести его в волнение. Вы, которому вот уж десять лет главной опорой в жизни служат абстрактные письменные знаки, кажется, должны были бы без лишних пояснений оценить духовную высоту бескорыстия родителей, посвятивших жизнь вздорной, по мнению иных, вере и добровольно отказавшихся от собственности.

На седьмой год после того, как мама лишилась глаза, родителей назначили в правление собора М.

Как Вам, вероятно, известно, собор М. – грандиозное, похожее на замок строение, неизменно привлекающее внимание пассажиров на железнодорожной линии Токайдо. Попасть в правление этого собора, вне всякого сомнения, было почётно и для верующего в учение Тэнри означало заметное повышение в иерархии.

Похоже, это должно было стать наградой за тяжкие проповеднические труды в городке А., однако особой радости со стороны родителей я не заметила – скорее это было им в тягость. Мне тогда уже было около двадцати, и я прекрасно понимала состояние родителей, особенно мамы.

Преодолев слёзы и гнев близких, они избрали жизнь в нестяжании вовсе не ради славы или карьеры, пусть и духовной. Это нужно сказать со всей определённостью. Если бы родители стремились к почёту и продвижению на общественном поприще, то они не стали бы отвергать свою принадлежность к старинной провинциальной знати, что давало им куда больше оснований для самоуважения и признания со стороны окружающих. Более того, долгая жизнь в благочестии научила их тому, сколь тяжела истинная вера, когда, нищенствуя телом и душой, нужно сохранять дух благодарности и служения. Мама говорила обо всём этом, тревожась, не приведёт ли их переход в собор М. к оскудению веры, и предостерегая в этом отца. Но поскольку таково было указание вышестоящей организации, они безропотно подчинились ему.

В то время в Тэнри активно велось строительство храмов во славу Божию. В этом, по-видимому, сказывалось и влияние политики центрального руководства, считавшего возведение Алтаря Сладчайшей Росы высшей целью верующих, но и в низовых организациях, похоже, придавали большое значение храмовой архитектуре, так что даже слово "строительство", символизирующее в пророческих письменах духовное преображение, трактовали буквально в смысле постройки храмовых зданий.

Среди рядовых прихожан также наблюдалось стремление выразить свой религиозный пыл в строительстве храмов.

В те времена, когда мы в городке А. довольствовались сооружением в виде крытой тёсом землянки, верующие из областей Осю и Босю однажды принесли в картонной коробке из-под мандаринов двадцать тысяч йен наличными, выразив пожелание построить новое здание. До этого случая тема нового храма неоднократно поднималась в разговорах, но, поскольку мама всякий раз возражала, всё ограничивалось перестилкой крыши или татами. Поэтому прихожане в конце концов даже начертили подробный проект здания с главным святилищем, храмом в честь Основательницы учения, приёмным покоем и т. д. и, собрав пожертвования на строительство, потребовали от отца с мамой строить новый храм.

Отец радовался строительству, видя в нём конкретный результат долгой жизни в вере, но мама воспринимала его как весьма прискорбное искушение.

Возведение прекрасного храма, где предусмотрены даже приёмная и жилые помещения, таило в себе опасность: ведь это должно было изменить весь прежний наш жизненный уклад и превратить нас в некие уменьшенные копии настоятеля Хонгандзи. "Моя вера велит мне до конца дней терпеть нужду в лачуге подобно Основательнице учения", – всегда говорила мама, решительно отказываясь от строительства. Она действительно считала, что войти в ряды клерикальной аристократии после того, как ради единства в вере с простым народом мы отказались от фамильной усадьбы, означало бы для нас религиозное самоубийство. Похоже, она интуитивно ощущала, что роскошные храмы и святилища не имеют ничего общего с верой, а потому и после назначения в собор М. поселилась не в том грандиозном замковом строении, а в крестьянском доме всего из трёх комнат, наподобие того, в котором мы жили в городке А. Оттуда она перевезла с собой все приспособления для переработки бумаги и продолжала зарабатывать средства к существованию этим способом.

Отец делался всё более горячим ревнителем веры и был всецело занят проповедью, отчего почти не бывал дома. Между тем детей в семье прибавлялось и расходы на жизнь росли, а от собора М. не поступало ни сэна в поддержку, так что даже теперь мне кажется чудом, что маме при этом удавалось как-то сводить концы с концами.

Хотя в те времена всё было дешёвым, но десятеро детей не могут расти, круглый год ходя нагишом и питаясь одним воздухом. Каким бы верующим ты ни был, как воспитаешь их, не одев и не накормив?

К счастью, хотя собор М. был городским, поблизости от него находилось село, так что удалось, арендовав небольшое поле, выращивать на нём овощи, да и я из необходимости заработать хоть немного наличности устроилась рабочей в городской компании по обработке льна. Если рассказать Вам о том, в какой мы тогда жили бедности, Вы просто не поверите, да это Вам, думаю, и неинтересно. Хочу только привести один пример материнской любви к нам – среди этой нищеты и Сэйити-сан, и Цурудзо-сан всё же поступили в среднюю школу.

Тогда в Тэнри принято было говорить: "Ученья-премудрости подождут", поскольку считалось, что наука препятствует вере, и даже на учёбу в средней школе смотрели как на некое отступничество, однако мама, пренебрегая протестами многих верующих, заявила, что таково желание детей.

Конечно, Сэйити-сан с братом стеснялись перед школьными товарищами своей нищеты, но мама готова была переломиться пополам, лишь бы вовремя вносить ежемесячную плату за их учёбу.

Сэйити-сан, окончив общеобразовательную среднюю школу, поехал в Токио и там с помощью добрых людей поступил в Первый лицей, а дома вместо него в среднюю школу пошёл Кадзуо-сан.

Когда и Цурудзо-сан после средней школы, также при поддержке покровителей, стал учиться дальше, его место в школе занял Горо-сан, и так далее. Таким образом, воспитывая девятерых мальчиков, мама должна была долгие годы посылать по двое из них в среднюю школу и буквально выбивалась из сил, добывая для этого деньги. А поскольку даже при самом усердном труде по переработке бумаги средств на обучение не заработаешь, ей, насколько я знаю, поневоле приходилось занимать деньги у родственников и знакомых.

Просить в долг у тех, с кем сама же разорвала отношения, – верх унижения и весьма тягостная необходимость; ей припомнили её безрассудство двадцатилетней давности, за которое она теперь и расплачивается. Мама стерпела всё это с опущенной головой.

И в соборе некоторые порицали родителей за излишнюю заботу об образовании детей, считая, что в этом сказывается недостаток веры, на что мама решительно отвечала: вера и знания просто не могут не сочетаться в гармонии.

Глядя вслед очередному сыну, который после завершения средней школы покидал родимое гнездо для учёбы в Токио, она радовалась, что с Божьей помощью и при поддержке добрых людей они могут продолжать учение, и всем сердцем ждала их приезда на каникулы. Особенно летом она ждала, что дети соберутся, – ведь у нас и море рядом. Все татами в нашем трёхкомнатном домике к этому времени снимались для изгнания из них блох, а мне было строго-настрого приказано специально не срывать – приберечь в огороде – кукурузу и дыни. В день, когда хотя бы один из братьев должен был вернуться домой, мама на шум каждого токийского поезда выбегала к железнодорожному переезду, смеша этим отца.

Но братья, начиная с Сэйити, всё реже приезжали на родину и всё меньше дней проводили здесь. Мама оправдывала их тем, что у нас тесно, негде даже выспаться, так что какой же это отдых, однако ей, наверное, было грустно. Часто она, заслышав на переезде у храма звук идущего в сторону Токио поезда, на котором обычно уезжали сыновья, откладывала рамку для бумаги и сидела неподвижно, словно мысленно следуя за этим звуком.

Может, она опасалась, что, разрывая пуповину, связывавшую их с домом, дети отдалялись и от веры? И вправду, приезжавшие из Токио юноши даже не наведывались в храм, будто позабыв об утренних и вечерних службах, и без слов, всем своим видом демонстрировали высокомерно-снисходительное отношение к вере родителей. Мне было тяжело это видеть, и я пыталась усовестить их, однако мама всегда одёргивала меня:

– Веру нельзя навязывать, предоставим всё воле Божией.

Окончив школу, ни Сэйити, ни один из младших братьев не стали проповедниками, а все выбрали профессии по нраву, поставив родителей перед фактом, и таким же образом подыскали себе жён. Мама радовалась за них, пряча своё одиночество, но ни разу не пыталась навестить их семьи.

Теперь я часто размышляю о том, что помешало ей это сделать. Возможно, она стеснялась невесток, но, думается, ей приходилось бороться и с собой. Когда восемь её мальчиков, покинув дом, оставили и веру, ей, видимо, было очень неловко перед прихожанами. Однажды она даже призналась мне:

– Наверное, где-то в маминой душе остались ещё семена тяги к мирским наслаждениям. Они прорастают – вот дети и жаждут светской карьеры.

А когда Ситиро, не слишком расположенный к учёбе, после завершения продвинутого курса начальной школы не пошёл в среднюю и начал служить в молодёжной группе нашего прихода, она была так счастлива, что появился духовный наследник!

Но и Ситиро через два года службы в храме тайно сдал экзамены в железнодорожное училище и уехал в Токио.

Отступление от веры всех сыновей даже маму привело в уныние, и она не колеблясь оставила свой тридцатилетний пыльный промысел по переработке бумаги.

Хорошо хоть я смогла обрадовать родителей, выйдя замуж за члена правления собора.

В то время я – единственный плод, не укатившийся далеко от родительского древа, – считала своей миссией заботиться об отце и маме; воспользовавшись тем, что мама уже не занята больше переработкой бумаги, мой муж по моей просьбе настоятельно уговаривал родителей переехать в наш дом, однако они не захотели бросить свою лачугу.

Мама вся высохла и стала совсем маленькой, её некогда такое красивое лицо почти сплошь покрылось морщинами, так что даже пустая правая глазница уже не так его портила. При этом она не прекращала работать в поле. Единственной отрадой для неё теперь стало, ранней весной нарвав в поле побегов с чайных кустов, затем под руководством людей знающих разминать листочки руками, чтобы потом отправить чай живущим в районе Токио сыновьям ещё до поступления в продажу свежего сбора, а также посылать им осенью мешки батата "сацумаимо".

Если же её просили навестить больного, она, обувшись в низкие кома-гэта, готова была идти к нему пешком хоть ри[94], хоть два ри. Похоже, среди верующих она пользовалась огромным уважением, и многие больные издалека приходили к ней с просьбами, предпочитая её самым знаменитым проповедникам за её способности целительства. Как-то я прямо спросила её, как она увещевает больных и чем им помогает? Она отвечала с улыбкой:

– Мудрёные истории о Божественном мне непонятны, и поэтому я просто молюсь Богу, чтобы он передал мне грехи и мирскую пыль больного. Когда делаешься такой старушкой, как я, то и Бог, верно, тебя жалеет и помогает больному.

Даже из этих маминых слов ясно, насколько у неё было развито чувство юмора.

Я и теперь не могу без гнева вспоминать о том времени, когда Вы впервые опубликовали книгу прозы с критикой Тэнри. Гнев и растерянность тогда испытали всё, начиная с председателя правления, а отцу пришлось даже подать руководству заявление об отставке. Вы в это время были далеко и пребывали в счастливом неведении…

До этого случая родители редко делились слухами о Вас, и я почти ничего не знала о Вашем существовании. Конечно, очень рано расставшись с Вами, мама не могла утешиться только тем, что у неё много других детей, но, по-видимому, поручив Вас Богу, она больше не беспокоилась о Вашей судьбе.

Узнав о Вашем сочинении, я была поражена и прибежала домой, воображая, как, должно быть, убивается мама. Однако она, неторопливо налив мне зелёного чая, напротив, стала утешать меня, говоря:

– Мы и сами в юности приняли веру вопреки воле родителей, а теперь наш черёд выслушивать порицания. Я не считаю судьбу чем-то мудрёным и загадочным. Обыкновенное дело, по-моему. К тому же я не выполнила по отношению к этому сыну своего родительского долга… Наверняка он переживал страдания, о которых мы ничего не знаем. Видимо, рос с мыслью о том, что все они связаны с нашей верой… Это просто несчастное стечение обстоятельств, так что не стоит поднимать шум. Плата за прошлое.

Однажды утром, приблизительно через неделю после этого, по пути домой с утренней службы в храме мама сказала мне так просто, словно речь шла о погоде:

– Прочитала эту книгу. Ничего особенно удивительного он там не пишет. Его просто огорчает то, что, хотя вера должна поддерживать человека, его герой-проповедник использует верующих, заставляя их поддерживать себя самого, и в результате становится маленькой копией настоятеля храма Хонгандзи.

Спокойно попрощавшись с мамой и возвратившись домой, я вдруг поняла всю серьёзность сказанного ею и в тревоге поспешила к родителям. Ведь если бы мама высказала подобные мысли в храме, это, несомненно, привело бы к скандалу. Оказалось, что мама, вернувшись со службы и даже не позавтракав, пошла в поле пропалывать батат.

– Пожалуйста, не говори больше никому то, что сказала недавно, иначе тебя неправильно поймут. Хорошо? – обратилась я к ней.

– Ладно. Это всё уже в прошлом… В этом году батат уродился, внуки в Токио будут рады…

Мама, словно не замечая моей тревоги, увлечённо заговорила о батате и прочем. До боли ясно понимая её настроение, я также решила про себя, что эпизод с Вашей книгой исчерпан.

Но вскоре был опубликован ещё один Ваш роман с критикой учения Тэнри, и, словно вновь раздутое из тлеющих углей пламя, споры вокруг родителей вспыхнули с удвоенной силой.

Вы представьте себе хорошенько их тогдашнюю ситуацию. На отца с мамой обрушилось и холодное осуждение за грех приобщения детей к науке, и злорадное презрение: как могут они наставлять чужих детей, не сумев наставить на путь истины собственных?! Да другие на их месте не смогли бы долее оставаться в храме и глядеть в глаза прихожанам! Отец с мамой осунулись на глазах и выглядели подавленными.

О, как я тогда возненавидела Вас, называя негодным сыном! Но мама и на этот раз непривычно резко оборвала меня:

– Долг верующего в том, чтобы прежде, чем гневаться на другого, строго посмотреть на себя самого. Он в самом деле не прав, но в том, что он пишет, есть доля истины.

– Но он не должен был самодовольно учинять публичную критику учения! Ведь это похоже на сознательную враждебность!..

Я даже расплакалась от возмущения.

– Критика – его специальность.

Помню, я посмотрела на маму с изумлением.

Я подумала: не оттого ли она защищает Вас, что, потеряв ещё в младенчестве, любит Вас больше, чем остальных детей, хотя никогда и не говорила об этом? Про себя я сердито решила: не желаю более ничего про Вас знать! Но, видя, в какое ужасное положение попали бедные родители и как им одиноко, я испытывала тайную горечь и злилась на Вас.

К счастью, полгода спустя маме разрешили участие в церемонии по изготовлению амулетов, и для родителей наконец-то проглянул луч солнца. Пятно бесчестия с их репутации было полностью снято, и в храме они могли высоко держать голову при встрече с прихожанами. В детстве, при расстройстве желудка или других бедах, Вам наверняка тоже давали амулеты, так вот именно о таких и идёт речь. Для их изготовления избирается самая благочестивая прихожанка, и это высшая честь для верующей, наибольшее моральное поощрение со стороны руководства общины, признание того, что сия избранница достойна, исполнившись Божественного духа, совершить таинство.

Родители радовались этому как незаслуженной милости и со слезами славили Господа. А потом мама одна отправилась в храм. В её отсутствие мы с отцом денно и нощно молились Богу о благополучном исполнении её служения.

Чтобы изготовить амулеты, с помощью которых множество верующих сможет забыть о муках недуга, нужно, наверное, возвыситься до божественной чистоты. Последнее, я была уверена, не составляет труда для мамы, и за это я не беспокоилась. Меня тревожило, сможет ли она благополучно завершить порученную ей великую миссию.

Через месяц она закончила служение и с радостью возвратилась домой.

Мы стали дотошно расспрашивать её, как всё было, но она отвечала только, что это не заслуженная ею Благодать, а от подробного рассказа явно уклонилась.

– В зале служения, похожей на великолепный дворец, я никак не могла обрести Божественной высоты духа… Видно, надо ещё много работать над своей душою в этой лачуге, помогая страждущим… Но поскольку день моего телесного переселения[95]близок, чтобы вполне очистить свой дух, мне придётся перерождаться ещё раза два-три.

После этих шутливых слов она сразу же отправилась работать в поле.

Надеясь поподробнее расспросить её, что именно она имела в виду, я всё ждала удобного случая, но два месяца спустя без особой болезни мама почила вечным сном. Вес её в час кончины не достигал и девяти канов[96], словно она всю себя раздала в служении…

Г-н ***,

Дописав письмо до этой строчки, я случайно взглянула на стол Ёсио и увидела там раскрытую посредине книгу. В глаза мне бросилось подчёркнутое красным карандашом место:

"Нынешняя дождливая, тягостная зима будет возмещена прекрасным летом. И муки эти также будут искуплены. И эти действия тоже не были напрасны, и в моих трудах есть некая польза. Во всём, я думаю, обязательно есть какой-то смысл. Человек по сути своей религиозен, однако, когда вера его облекается в отчётливые слова и системы, я уже перестаю понимать её".


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю