Текст книги "Умереть в Париже. Избранные произведения"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Что станет с Германией? Поговаривают, что вот-вот произойдёт революция, но в действительности никто ничего не знает наверное. Побывавший в Англии преподаватель К. считает, что в Германии очень неспокойно. Он спрашивал меня, что мы собираемся делать в случае неблагоприятного развития событий. Но я почему-то уверена, что в ближайшее время ничего страшного не случится.

И всё же не могу ничего сказать наверное. Живущие у нас в доме беспокоятся, что в скором времени даже Гейдельберг, который до сих пор слыл тихим университетским городком, будет оккупирован. Франция делает всё, чтобы Германия не могла вновь встать на ноги. Но я не хочу, чтобы ты излишне волновался. Во-первых, со мной здесь брат, подом, у нас здесь много друзей, готовых в любую минуту прийти на помощь, да и в посольстве есть знакомые. Поэтому непосредственной угрозы для жизни вряд ли стоит бояться. Даже если что и случится, то, как говорит мой отец, это будет лекарством от моего излишнего легкомыслия. Как бы то ни было, я сюда приехала. И собираюсь оставаться здесь, пока это возможно. Переезд в другую страну сразу же сказался бы на наших с братом расходах на обучение, а мы не так свободны в средствах. Не знаю, что по этому поводу сказали бы ваши умники из министерства, но сейчас в Берлинском университете учатся четыре тысячи пятьсот иностранцев. Полагаю, поспешно бежать пока нет необходимости. Правда, у японцев и китайцев другой цвет кожи и форма лица, поэтому, если начнётся революция, степень опасности для нас высока, но с этим ничего не поделаешь. Не беспокойся! М.".

5

В мои намерения не входило писать в этой повести о любовных перипетиях. Я стремился выбрать из множества жизненных фактов лишь самые важные, чтобы описать то, как под воздействием реальной жизни формируются и развиваются мировоззрение, психология, чувствования конкретного мужчины. Коснувшись любви, я всего лишь хотел рассказать, как некий человек в молодости сумел сохранить чистоту своих помыслов благодаря тому, что страстно любил одну девушку.

Несколько дней назад меня посетила одна дама, которой я не видел более десяти лет. Эта пожилая женщина находилась в доверительных отношениях с семьёй М., и я в свои бедные студенческие годы пользовался её участием; прочитав эту повесть в журнале за прошлый месяц, она пришла с покаянием. Со слезами в голосе, чуть ли не хватая меня руками, она призналась, что в своё время оклеветала меня перед родителями М. и сделала всё, чтобы разлучить меня с их дочерью. Она многословно объяснила мне причину своего поступка, но суть была в том, что она, оказывается, радела о моём благополучии, поскольку считала, что, если я, стремившийся получить образование собственными силами, женюсь по любви на М., дочери богача, это негативно скажется на моём будущем. Удивительно, но она запускала руки в чужую судьбу исходя из лучших побуждений! В то время и у меня бывали подозрения, что меня оклеветала эта дама. Могу догадываться, что причиной тому были более утилитарные соображения. Однако, если начать писать обо всех этих перипетиях, пришлось бы посвятить один большой роман нашей с М. любви.

Эта дама в то время часто рассказывала мне о настроениях в семье М. и о её затруднительном там положении. Она убеждала меня, что забыть М. было бы с моей стороны лучшим подтверждением моей любви к ней. И нет сомнения, что её слова не самым лучшим образом сказывались на самочувствии незрелого юноши.

Я уже писал о том, что перед окончанием университета, когда я был в отчаянии от своих отношений с М., И., заменявший мне отца, предложил поговорить с её родителями, а я воспротивился. Несмотря на это, позже И., по-видимому, всё-таки прощупал настроения в семье М. и предупредил меня, что мне лучше смириться с отказом. Что мне оставалось делать? Я сказал, что смиряюсь. Мне было неловко перед людьми хныкать по поводу любви, и сам я остро чувствовал стыд от создавшейся ситуации, но и со стороны окружения М. на меня оказывалось жесточайшее давление, совершенно угнетавшее меня.

Некоторое время спустя И. спросил меня, не соглашусь ли я жениться на дочери его старинного приятеля. Я пребывал в таком отчаянии, что мне было всё равно, с кем связать свою жизнь, раз я не могу жениться на М. Я не понимал, что такой образ мыслей унижает женщин. Старинный друг И., о котором шла речь, когда-то был его однокашником по университету, а сейчас стал провинциальным предпринимателем. Он не отличался примерным поведением, доставляя много горестей своей жене и дочери. Дочь вместе с единокровным братом, сыном отца от любовницы, жила в доме поблизости от И., куда она перевезла из деревни свою бабушку. Брат учился в университете, она в английском колледже, а И. присматривал за ними. У отца было несколько любовниц, и его законная супруга взяла к себе на воспитание нескольких детей от них. Это делало несчастной жизнь дочери и извращало её характер. У меня, начитавшегося в юности романов Достоевского, подобная ситуация не могла не вызывать живейшее сочувствие и сострадание.

Я познакомился с девушкой и её братом. И., разумеется, сообщил своему другу о нашем разговоре, так что женитьба начала обретать вполне конкретные очертания. Но я по-прежнему любил М. Я чувствовал, что должен похоронить в своём сердце любовь к М., иначе мне и впрямь грозит навеки остаться холостяком. Перечитав письмо, которое М. прислала мне перед тем, как покинуть Японию, я устыдился своего малодушия. Я показал письмо И., заявил, что намерен ждать М., и попросил у него прощения за своё безволие. Одновременно я начистоту рассказал о М. девушке (назовём её А.) и её брату.

На что А. сказала:

– Ваши отношения с М. давно не секрет.

Её простой ответ меня удивил, но я почувствовал большую моральную ответственность перед А. Я решил в будущем стать её верным советчиком и наперсником и более ответственно, чем до сих пор, руководить её развитием. Наверное, это были наивные соображения, но они естественно проистекали из тогдашнего гуманистического умонастроения. Я не преминул сообщить М. в письме об А. М. написала, что до неё уже доходили слухи о моих отношениях с А., поэтому моё письмо её успокоило, и добавила, что мы должны приложить все усилия, чтобы сделать будущее А. счастливым.

А. училась в английском колледже, занятия там были сосредоточены на английском языке, и на получение более широкого образования времени совсем не оставалось, поэтому она высказала желание перевестись в Токийский женский университет. Я просил брата А. помочь ей осуществить своё желание. Сейчас я уже не знаю, может быть, следовало проявить бездушие и прекратить всякие отношения с И. и его протеже.

Ничего не скрывая, я обо всём написал М. Она ответила таким письмом:

"Я верю, что благодаря твоим усилиям проблемы этой юной особы будут должным образом разрешены. Молю Бога, чтобы её желания сбылись и она поступила в университет. Мне ужасно стыдно, что моё недостойное существование – причина её страданий. Но я прошу тебя, пока ты остаёшься рядом с ней, насколько это возможно, помогать ей своим советом, чтобы она смогла выйти на новую дорогу и отыскать верное направление для своего духовного развития. Я думаю о тебе, и мне хочется от всего сердца молить прощения у этой неизвестной мне особы и пожелать ей всяческого счастья. Из-за недостатка решительности мы невольно причинили ей страдание. Мне ужасно стыдно. Это чувство будет мучить меня до того дня, пока я не услышу, что она обрела счастье с кем бы то ни было. Мы никогда не встречались друг с другом и, возможно, никогда не встретимся, но как удивительно, как странно, что, несмотря на это, наши судьбы оказались связаны через тебя! Порой мне хочется обратиться к ней напрямую. Если бы я взяла её нежные руки, если бы рассказала ей обо всём, что сейчас чувствую, уверена, она бы меня прекрасно поняла. И вот я должна причинять ей страдания! Я, которая горит одним желанием – вымаливать любовь и прощение. Мне остаётся лишь вести с ней воображаемые беседы и усердно молиться о её благополучии. Я уверена, она меня поймёт.

Но мысль о родителях приводит меня в уныние. Напиши я сейчас о тебе папеньке, он только разгневается. Мы должны во всём доверять друг другу, тогда мы преодолеем все преграды. Мы уже раз не устояли и безропотно покорились враждебной судьбе, но впредь нам не следует уступать. Прошу тебя только об одном: отнестись по-человечески справедливо к этой юной особе, достойной всяческого сострадания".

Первого сентября того самого года, когда Арисима совершил самоубийство на любовной почве, в Канто произошло страшное землетрясение^[64]. Моя работа о сельскохозяйственных профсоюзах, незадолго перед тем завершённая, ставшая результатом почти двух с половиной лет исследований, сгорела в секторе на третьем этаже министерства вместе с множеством других материалов. Это был мой первый труд, и позже я сильно сожалел о нём, но тогда я пребывал в таком замешательстве, как если бы произошла революция, мне было не до потерянной в огне работы.

Я не буду здесь описывать то, что происходило в день землетрясения. Дня через два-три по дороге, идущей от Дзаймоку в Мэгуро, из центра столицы за её пределы нескончаемыми потоками потянулись беженцы, безмолвно несущие в руках маленькие узелки со своим скарбом. Распространялись дикие слухи, так что люди средь бела дня ходили, вооружённые мечами. Ночью жители соседних домов, собравшись, организовывали отряды самообороны и устанавливали дозоры. Для того чтобы успеть спастись бегством в случае нападения со стороны корейцев, устраивали коллективные укрытия и заранее готовили вещи, которые следовало взять с собой. После главного толчка ещё какое-то время продолжало довольно сильно трясти, поэтому дни и ночи проходили в тревоге.

Разумеется, транспорт прекратил работу, газеты не выходили, а радио в то время ещё не было, поэтому грохот рушащихся в огне зданий в Ситамати издали принимали за шум страшной атаки. Из уст в уста передавались невероятные вещи, которые принимались на веру. Говорили, что Императорский университет подвергся нападению и сожжён, что в верховьях реки Тамагавы высадился отряд корейцев и сейчас там идёт ожесточённое сражение. Говорили, что в колодцы бросают яд… Люди потеряли голову и верили в возможность любого бедствия.

Шагая от Адзабу, я попытался пройти к министерству, но, взглянув с вершины холма Иикура, увидел перед собой, насколько хватало взгляда, лишь выжженную пустыню. Я пошёл к министерству, ступая по пеплу дымящихся головешек, но в том месте, где раньше стояло здание министерства, сейчас громоздилась груда разбитых кирпичей. На жарком солнце блестела деревянная дощечка, сообщающая, что сбор сотрудников – в резиденции министра. Я прошёл к берегу в Цукидзи. Сделал несколько шагов и сразу наткнулся на ров, в котором плавало лицом вверх несколько трупов. От выжженного Цукидзи до моря, казалось, рукой подать, но Цукисиму окутывал тонкий дым, делая её похожей на маленький сожжённый островок.

Вероятно, дом М. тоже сгорел, но сумели ли спастись её родители? Стоит жара, поэтому вполне возможно, что они ещё не вернулись из загородной усадьбы. Хорошо, если так, ведь мадам С. крайне слаба, окажись она случаем на Цукисиме, ей бы никто не смог прийти на помощь. Знай об этом живущая в Берлине М., как бы она сейчас страдала!

Мне совершенно искренне захотелось помолиться за здоровье родителей М. Если бы они погибли в огне, я бы чувствовал себя проклятым на вечные времена. Мне захотелось отправиться на Цукисиму, но парома не было, казалось, что наступил конец света. Я пошёл в сторону Симбаси. Вспомнил о "чайном домике" госпожи Ю., но вокруг лежали сплошь руины и пожарища, трудно было понять, где укрываются погорельцы. Однако по тому, что И., живя в своём доме в Адзабу, не высказывал никакого беспокойства, я сделал вывод, что госпожи Ю. в Симбаси не было.

Я направился в сторону резиденции министра, расположенной в районе Кудан, но сколько ни шёл, вокруг всё было уничтожено огнём, так что у меня даже начало закрадываться сомнение, не происходит ли всё это со мной в кошмарном сне. Каким бы сильным ни было землетрясение, невозможно было поверить, что Токио до такой степени пострадает от пожаров.

Когда я добрался до резиденции министра, было уже три часа. Получив указание, что делать в последующие дни, я сразу отправился обратно домой, но я шёл пешком, поэтому, если бы ночь застигла меня в пути, моя жизнь была бы в опасности. Много позже мне выдали удостоверение, подтверждающее, что я государственный служащий, и я ходил, всегда имея его при себе, поскольку даже днём часто случалось попадать в неприятные ситуации. Вскоре исчез очищенный рис, пришлось довольствоваться неочищенным.

С осени мы начали ходить на службу в контору, находившуюся в здании промышленных профсоюзов в Иидабаси. Каждый раз, добираясь до места, я дивился масштабам причинённого ущерба. В то же время я не мог не замечать то огромное влияние, которое землетрясение оказало на нашу психику.

Когда контору перевели во временную постройку, расположенную в Отэмати, Токио уже начал понемногу возрождаться. Закон об урегулировании арендных конфликтов прошёл через парламент, и наша работа вошла в более спокойное русло. В погожие дни во время обеденного перерыва мы с Танабэ и Сакатой частенько, перескочив через ров, гуляли в парке Хибия. В парке во временных бараках жили погорельцы, из пруда были выловлены все карпы, дорожки заросли травой. Прогуливаясь, мы беседовали о японской политике. Это были печальные времена, когда мы мечтали, что, если бы состоялись всеобщие выборы^[65], деятельность политических партий стала более открытой и ближе к идеалу.

В то время я стал серьёзно задумываться о том, чтобы уехать за границу. Не только потому, что мне хотелось повидать М. Вероятно, стремление посвятить свою жизнь на благо общества было поколеблено землетрясением, быть может, я начал разочаровываться в людях, обнаруживших свою бешеную жестокость и необузданность, как бы там ни было, я остро почувствовал, что должен жить не ради других, а для себя самого. Я пришёл к убеждению, что должен сотворить сокровище в своей собственной душе, должен почитать себя как Бога, служить себе и любить себя. Я захотел бежать из дичающей на глазах Японии, вжиться в чужую культурную среду и, сосредоточив все помыслы на своём духовном развитии, приобщиться к достижениям различных цивилизаций. Но, глядя на людей, живущих в бараках, я ощущал, сколь эгоистично это моё желание, и не решался поделиться им даже с друзьями. К тому же у меня не было возможности просто так взять и укатить за границу.

Ныне не могу без улыбки вспоминать, как быстро во мне созрела идея жить ради самого себя; начал я с того, что, заметив, насколько слаб физически, с бухты-барахты решил заняться теннисом. Посовещавшись в министерстве с Танакой Нагасигэ и другими сослуживцами, я организовал теннисный клуб. Мы сняли корт в сельскохозяйственном университете, и по субботам и воскресеньям, без разделения на чины и должности, наслаждались игрой. Я всегда был настолько отягощён жизненными невзгодами, что не находил времени заниматься своим физическим развитием, но главное, с младых ногтей впитав в себя идею Бога, я полагал, что попирать своё тело и означает – совершенствовать свой дух. Когда я впервые заметил свою физическую слабость, было уже слишком поздно, но я возомнил, что смогу закалить тело, сделав из него символ своего духа, и начал заниматься теннисом. Несмотря на весь мой первоначальный энтузиазм, я не добился больших успехов и не смог восстановить свои физические силы…

6

Весной следующего года, когда ещё стояли холода, как-то вечером после ужина ко мне в Адзабу неожиданно нанёс визит начальник отдела Исигуро. Он был в тёплом пальто, держал в руке большой чёрный портфель, поэтому с первого взгляда было понятно, что он зашёл, возвращаясь из министерства.

Цель его визита была в следующем. После прохождения закона об урегулировании арендных конфликтов была принята новая система ведомственного подчинения государственных учреждений, но поскольку в нашем министерстве подразделение, занимающееся арендой, имело особый статус, по его мнению, было нецелесообразно, чтобы я был произведён в чин, оставаясь в моём нынешнем качестве. Если я собираюсь всю жизнь быть административным чиновником, мне не следует постоянно заниматься одной только арендой. Я должен подумать о том, чтобы как можно быстрее перейти на какую-либо административную должность. Вот вкратце ради чего он пришёл.

– Именно сейчас необходимо решить, пойдёшь ты по научной части или посвятишь себя административной деятельности.

То же самое он мне говорил при нашей первой встрече. Тогда смысл его слов ускользнул от моего внимания. Но после трёх лет чиновничьей службы я прекрасно понимал, что он имеет в виду. Одновременно со мной на службу в министерство поступили тринадцать человек, и сейчас они с нетерпением ожидали производства в чин. В прошедшем бюджетном году все наши сверстники, отработавшие два с половиной года на мелких должностях, были произведены в чин, а ещё раньше чин получили все, имевшие двухлетний стаж, и только из нас, отслуживших вот уже почти три года, ни один не был произведён в чин. Мои товарищи по работе часто высказывали по этому поводу неудовольствие. Быть произведённым в чин значило взойти на первую ступень той автоматически идущей вверх лестницы, о которой я уже говорил выше, и это считалось первым оправданием поступления на государственную службу. Для того чтобы получить чин, должна была открыться вакансия на место, определённое системой ведомственного подчинения, но в нашем подразделении вакансий не было, поэтому мы должны были томиться ожиданием в "прихожей" под лестницей.

Исигуро не мог равнодушно смотреть, как я вот уже три года жду в "прихожей", но не в его силах было создать в департаменте управления сельским хозяйством место по моей специализации, поэтому он решил получить для меня назначение в каком-либо другом департаменте и пришёл узнать моё мнение. Исигуро независимо ни от чего любил своих подчинённых и не жалел ради них своих усилий. Вот что он мне сказал тогда:

– Считаю, что тебе следует как можно быстрее получить назначение в другом департаменте, и пока ты будешь исполнять обязанности там, глядишь, и у нас откроется вакансия, тогда ты сможешь вернуться и работать в соответствии со своим желанием.

По правде говоря, если бы я хотел стать учёным, мне надо было оставаться в университете. Я поступил в департамент управления сельским хозяйством отнюдь не для того, чтобы делать научную карьеру, я выбрал работу в министерстве, чтобы стать административным чиновником. Поэтому у меня не было другого пути, как положиться на опыт заслуживающего доверия старшего коллеги. Но это не значит, что сам я собирался спешить с получением назначения: я предпочитал оставаться мелким чиновником, дожидаясь, пока в департаменте управления сельским хозяйством образуется вакансия. На следующий день на службе я посетил Оцуку, хлопотавшего за меня во время моего перевода в отдел аграрной политики, передал ему слова Исигуро и спросил его согласия относительно моего возможного перехода в другой департамент. В то время Оцука возглавлял в департаменте торговли отдел рынка, осуществлявший надзор за биржей. Я и ему высказал своё желание оставаться на одном месте и совершенствоваться в одном деле, даже если это будет мне стоить чиновничьей карьеры. Но Оцука, от удивления едва не забравшись своим крохотным тельцем на огромный стол, сказал мне строго:

– Посмотри на меня! Я только и делаю, что мотаюсь по министерству из отдела в отдел. Но куда бы меня ни посылали, я везде добросовестно выполняю порученную мне работу. В этом доблесть чиновника!.. А между тем замечаешь, что благодаря твоей службе выигрывает множество людей, да и сам ты не остаёшься внакладе. Для того чтобы, подобно Исигуро, получить возможность заниматься одним делом, надо иметь такие же мощные тылы, как у него. Но ты вообще-то особый случай, у тебя два высших образования, сельскохозяйственное и юридическое…

К тому времени и я уже знал, что Исигуро "имеет тылы", и в конце концов вынужден был согласиться перейти в другой департамент. Вскоре мне стало известно, что Исигуро дал неофициальное указание назначить меня на должность секретаря в отдел управления животноводством в департаменте животноводства.

– Здесь ты будешь ведать главным образом контролем за скачками. Мир скачек имеет давние традиции, на первых порах тебе придётся трудновато, но, если подойдёшь к делу серьёзно и по справедливости, непреодолимых проблем быть не должно.

Приблизительно это сказал мне Исигуро на прощание, до самого конца относясь ко мне с большой симпатией.

Вскоре по министерству был объявлен приказ о назначении меня на должность секретаря, и мне было велено перейти на службу в департамент животноводства. Среди своих однокурсников я первый получил назначение, выражаясь по-спортивному – вырвался вперёд, в связи с чем удостоился от своих товарищей по службе поздравлений и зависти. Но честно говоря, сам я отнёсся к произошедшему безучастно и никакой особой гордости по этому поводу не испытывал. Я был признателен Исигуро, поскольку моё назначение состоялось исключительно благодаря его любезности.

Быть может, с моей стороны это было опрометчиво, но до сей поры я понятия не имел, что в обязанности министерства сельского хозяйства и торговли входит надзор за скачками. Во-первых, потому, что мне трудно было увязать скачки и японскую промышленность, но ещё и потому, что надзор и управление над скачками были переданы из департамента коневодства совсем недавно. Начальник департамента животноводства г-н Кисима также пришёл из департамента коневодства. Мягкий до слабости, он встретил меня улыбаясь:

– Так уж повелось, что в мире скачек крутится много людей, которые никак не могут избавиться от застарелых дурных привычек. По неопытности ты можешь порой оказаться в довольно неприятных ситуациях, но в случае затруднений обращайся ко мне, старику, и не отчаивайся… Кроме того, в ведении нашего отдела помимо скачек находятся животноводческие кооперативы и общее управление животноводством. Ты молод, поэтому жду от тебя и тут активного участия. Это нам, старикам, уже пора на покой!..

Штат в отделе был небольшой. Надо мной стоял только начальник отдела, но он был человек мягкий и, поскольку его только что перевели из департамента коневодства, застенчивый, атмосфера в отделе была спокойной. Никакой подковёрной борьбы между выпускниками сельскохозяйственного и юридического факультетов здесь не велось. Я смог облегчённо вздохнуть и сразу же с воодушевлением и свежим рвением погрузился в новую работу. Подумать, мне не было тогда и тридцати! В этом возрасте человеку ещё не свойственно относиться к помыслам и поступкам людей с симпатией и снисхождением, все другие чувства заслоняет рвение к работе и жажда справедливости. Получив место секретаря, место, обладающее определёнными властными полномочиями и ответственностью, я оказался, на сторонний взгляд, в весьма шатком положении. Впрочем, к выгодам новой должности следует отнести то, что теперь, в отличие от того времени, когда я прозябал в более низком ранге, у меня был не только огромный стол, затянутый зелёным сукном, но и отменно удобное кресло. Возможно, во многом благодаря дивному очарованию этого кресла тот, кто садился за стол, покрытый зелёным сукном, чувствовал значительность своего положения и мог исполнять свои обязанности.

Прежде всего я постарался составить для себя общее представление о том, в чём состоит работа в отделе животноводства. Затем определил важность каждого направления. Поскольку сотрудников в отделе было немного, я постарался изучить характер каждого из них. Досконально выяснил, кто за какой участок работы отвечает. На это потребовалось не так уж много времени. Все сотрудники отдела были столь молоды и неопытны, что на них нельзя было положиться. Но благодаря их молодости я мог требовать от них выполнения служебных обязанностей, оставаясь с ними в непринуждённых, дружеских отношениях. Недавно переведённые из департамента коневодства, все они отличались прямотой, прилежанием и увлечённостью своим делом, напоминая по духу военных той поры.

Работа включала конные скачки и обычные обязанности по управлению животноводством. Обязанности, связанные со скачками, состояли в надзоре за одиннадцатью санкционированными скачками по всей стране. Среди обычных обязанностей по управлению животноводством были, как я понял, и такие, которые требовали специального изучения, а именно животноводческие кооперативы и страхование животноводства.

Надзор за скачками был весьма хлопотным делом. Надо было в день проведения скачек являться на ипподром, следить за тем, чтобы не было злоупотреблений со стороны конных клубов – организаторов забегов; ещё до того, как объявлялся забег, контролировать организацию старта, а по окончании – инспектировать финансовую отчётность. В день скачек, направляясь на ипподром, я брал с собой специалиста, разбирающегося в технике скачек, но после каждого забега надо было ещё и проследить, чтобы не оказалось недостачи между размером выручки от продажи билетов тотализатора и возвратной суммой, а также внимательно наблюдать, не допущены ли злоупотребления в ходе самого забега, например, гандикап или фальстарт, нет ли ошибок в судействе. Но главная проблема была в том, что силами двух-трёх человек каждый день производить подобного рода инспекцию было невозможно, поэтому в большинстве случаев оставалось лишь занять специально отведённое для инспектора место, наблюдать за скачками и молиться, чтобы не случилось какого-нибудь несчастного случая.

Ипподром в Мэгуро, ипподром в Нэгиси, ипподром в Фукусиме, ипподром в Ниигате… Я объезжал их в порядке очерёдности с инспекцией, наблюдал с отведённого мне наверху места за скачками, поднимался и опускался по лестнице, проходя мимо буйных зрителей, лица которых были искажены нервным напряжением и жадностью, и старался забыть, что стал чиновником для того, чтобы помогать бедным людям. Если бы не вспыхнувшее во мне после землетрясения желание жить ради себя самого, я бы вряд ли смог вынести мои новые служебные обязанности.

В конечном итоге надзор за скачками сводился к строгой проверке бухгалтерского учёта конных клубов, и первое время я пытался во всём полагаться на начальника отдела. Однако вскоре я понял, что, когда являешься на ипподром с инспекцией в суматошный день скачек, нет никакой возможности наведываться в кассу, проверять бухгалтерскую отчётность и в то же время стараться проконтролировать со своего места сами бега. Необходимо осуществлять постоянный контроль за деятельностью конных клубов, требуя обеспечить безупречное проведение скачек. Если же клубы упорствуют в своих злоупотреблениях, заботясь лишь о личной наживе, принимать суровые меры. К примеру, на ипподроме в Нэгиси, где среди руководителей клуба много иностранцев, скачки проходят относительно спокойно, в установленном порядке, так что и прочие возможно довести до такого же уровня… Короче, я быстро втянулся в работу, связанную со скачками.

Подтверждением этому, может быть и не слишком серьёзным, может служить то, что я начал заниматься верховой ездой, получив возможность впервые познакомиться с лошадьми. В отличие от тенниса, в верховой езде партнёр – животное, поэтому с точки зрения физических нагрузок мне было довольно тяжело, но я взялся за дело всерьёз. Каждый день перед началом работы я заходил в манеж при министерстве двора и в течение часа-двух упражнялся в верховой езде. Я забыл, каким образом мне удалось достать разрешение на занятия в этом манеже, расположенном в Томару, но точно помню, что я имел пропуск и посещал манеж каждое утро. Конюх, видя мою неопытность, старался мне помочь и из множества лошадей предоставлял мне каждый раз одну и ту же смирную кобылу, которая вскоре меня запомнила и при моём приближении к стойлу приветствовала меня ржанием. Манеж, выстланный внутри мягким песком, располагался в просторном, как стадион, здании. Он был крытым, поэтому упражняться можно было и в дождь, и в солнце. Обычно мои упражнения ограничивались тем, что я объезжал аллюром вокруг манежа, но в центре имелись и снаряды для упражнений с препятствиями. Случалось мне упражняться в верховой езде одновременно со знатными особами. Несколько раз я падал с лошади, разбивал очки, но, к счастью, увечий не получил.

Я слишком мало занимался верховой ездой, чтобы изучить повадки лошадей, но, поскольку в мои служебные обязанности входил надзор за скачками, испачкаться песком манежа было для меня своего рода подготовкой к предстоящему рабочему дню. Вот почему я каждое утро отправлялся в манеж, намного чаще, чем это требовалось для физической тренировки. По-моему, не применяя к себе самому кнут, я бы не мог с таким рвением отдаваться своим новым обязанностям.

Я старался добросовестно исполнять всё, что мне поручали, но вскоре у меня начали возникать вопросы. Насколько правильно, в смысле их расположения, отобраны одиннадцать мест для официально санкционированных скачек – Саппоро, Хакодатэ, Ниигата, Фукусима, Токио, Накаяма, Нэгиси, Осака, Ёдо, Огура и Миядзаки? Как раз в это время активизировалась кампания за учреждение официальных скачек в Хиросиме и Нагое. И в самом деле, если учитывать заявленную в законе о скачках цель – пропагандировать коневодство и содействовать увеличению поголовья породистых лошадей, расположение Хиросимы и Нагой казалось наиболее удачным. Зачем вообще ограничивать число ипподромов одиннадцатью? Но коль скоро такое ограничение принято, следует с большей тщательностью подойти к выбору их расположения. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять: размещение ипподромов в Хиросиме и Нагое было бы целесообразно как в интересах проживающего в этих районах населения, так и для использования их в качестве промежуточных пунктов в тех случаях, когда лошадей из района Канто посылали на забеги в Кансай и на Кюсю, и наоборот. Одиннадцать ипподромов были определены исходя из реальной истории скачек, но также принимая во внимание необходимость держать под контролем азартные наклонности людей и ограничить вредное влияние игры на тотализаторе. В результате, поскольку закон не допускал строительство новых ипподромов помимо одиннадцати существующих, началась кампания за перенесение в Нагою и Хиросиму ставших по новому закону финансово убыточных ипподромов, таких, как в Миядзаки или Ниигате. Не обошлось тут без вмешательства политиканов и дельцов, ищущих выгодных концессий, что только усугубляло ситуацию.