Текст книги "Норвежская новелла XIX–XX веков"

Автор книги: Кнут Гамсун

Соавторы: Сигрид Унсет,Юнас Ли,Терье Стиген,Коре Холт,Артур Омре,Ангнар Мюкле,Александер Хьелланн,Кора Сандель,Ингер Хагеруп,Оскар Бротен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Он не успел уйти далеко. Из подворотни выбежала девушка, бросила ему в лицо пригоршню перца и сделала подсечку. Ослепленный перцем Флеминг упал на асфальт. Одним рывком девушка разорвала себе платье до пояса и упала сверху на Флеминга. Обезумев от боли, он катался по тротуару, пытаясь сбросить ее, но девушка вцепилась в него, как клещ. Он услышал, что она зовет на помощь, и различил будто сквозь туман сбегающихся со всех сторон людей.

Сильные руки подняли девушку и заставили Флеминга сесть.

– Чертов ниггер, – прошипел кто-то. – Когда вы оставите в покое наших женщин?

Флеминг открыл рот в тщетной попытке объясниться. Острый носок чьего-то ботинка угодил ему в шею, он упал и ударился головой об асфальт.

– Он хотел меня изнасиловать! – рыдала девушка.

Флеминг встал на колени и, защищаясь, поднял обе руки.

При этом он что-то кричал, но окружающие видели только его гримасы и слышали нечленораздельные звуки. На Флеминга сыпались удары, он уже перестал их чувствовать, но сознания не потерял. Наконец он лег на асфальт у ног своих мучителей, устремив на них остекленевшие глаза.

Вдруг его осенило, и разбитые губы скривились в истерической улыбке.

Он вспомнил вчерашний суд Линча, как негр строил гримасы, словно пытался им что-то сказать, но не мог.

«Они нас истребят! – сказал он сам себе. – Будут ловить по одному, переделывать в чернокожих и предоставлять нашим же расправляться с нами. Мы сами себя истребим!»

Когда двое подняли его и вынесли на мостовую, Роберт Флеминг начал смеяться. Это был дикий, безумный смех, так непохожий на человеческий, что палачи чуть не выпустили его.

Он продолжал смеяться, когда они привязывали его на длинной веревке к заднему бамперу.

На другой стороне улицы показался большой «бьюик».

Он не спеша проехал мимо.

Перевод Л. Жданова

Ане Борген

Телевизор

Это было просто удивительно. На праздничном обеде, который давала фирма, они заметили, что у всех их друзей лица квадратные.

У самих у них телевизора не было, и это повлекло за собой неприятное последствие: людям было не о чем с ними разговаривать, приходилось беседовать друг с другом.

После одного из таких неудавшихся вечеров они глянули на себя в зеркало и ужаснулись: длинные овальные лица и удивленно вытаращенные глаза. Они не на шутку встревожились и решили купить телевизор. Теперь можно было говорить с людьми о том, о чем говорили все.

В зеркало они теперь смотрелись редко.

Первый день был просто замечательный. Они чуть ли не бегом бежали домой из конторы с телепрограммой под мышкой. Программа была очень интересная, после обеда они уселись и принялись ее читать. Самые важные передачи отметили крестиками – нельзя же смотреть все подряд. Потом они поставили будильник на половину восьмого, но отдыхать, когда еще не переварен рождественский ужин, было ужасно тяжело. В половине восьмого они встали, посыпали блинчики корицей с сахарной пудрой и сварили кофе.

«Телевизионные мешочки» они тоже не забыли купить, высыпали содержимое в вазу – выглядело не очень аппетитно. Без десяти восемь нажали кнопку. Сначала – полная темнота, потом появился свет и зазвучала музыка. Красиво, ничего не скажешь, и даже с субтитрами на экране, можно понять, о чем идет речь.

Они закрыли двери веранды, потому что кричали птицы.

Закрыли окна, потому что визжал трамвай.

Опустили шторы на окнах, потому что солнце никак не хотело садиться и светило прямо на экран телевизора, мешало им смотреть программное обозрение.

Они познакомились и с радиопрограммой. Все это было ужасно интересно, и кофе получился отменный. Блинчики тоже оказались вкусными, но без одной минуты восемь, к удивлению хозяйки, их уже не осталось, и она поспешила на кухню приготовить новые. Во время «Событий дня» животы у них уже вздулись и заболели, но программа была интересная. Прогноз погоды их тоже порадовал. Ради первого дня они посмотрели и поп-программу. Глядя на обезьян, они наклонились вперед, потому что спину ломило, а в животе скопились газы. Пока он смотрел на дикторшу, она принесла подушки и сказала, что дикторша – кривляка. Блинчики они уже уничтожили и принялись за «телевизионный мешочек». Ничего тут вкусного нет, решили они, съев все без остатка. Ночью, лежа в постели, они ощущали во рту странный привкус зубной пасты.

Но ведь такое бывает не каждый день.

Назавтра они отлично провели время в конторе, болтая с коллегами. Утром позвонила одна дама и обещала прийти к ним вечером в гости. Они переглянулись, скорчив гримасу, – в девять часов будут передавать детектив.

Когда гостья пришла, все уже было приготовлено – и подушки и еда. В половине девятого стали передавать отчет стортинга, а она болтала без умолку всякую чушь и не давала им слушать. Голос ее звучал все громче и громче, она ужасно побледнела и каждый раз, когда отпивала кофе, ставила чашку на блюдце с ужасным звоном.

– Не больна ли ты? – спросили они ее, но она ответила, что совершенно здорова. Правда, голова у нее болит. Это, верно, оттого, что она слишком много говорила. Нет, вряд ли оттого. Просто у телевизора такой резкий звук, что остается удивляться, как у них у самих голова не разболелась. Но ведь они тоже слушали передачи, а у них голова не заболела. Ей предложили взять аспирин в ванной.

– Он лежит в аптечке! – крикнули они ей вслед.

Они не знали, нашла ли гостья аспирин, но отсутствовала она долго, а вернулась уже в пальто.

– Ты уже уходишь? – спросили они, глядя на экран телевизора. Было ровно девять. «Черт бы тебя побрал», – думали они, провожая ее в прихожую и чуть не выталкивая за дверь.

– Звони нам! – воскликнули они возбужденно и помчались в комнату.

Они чуть не убили друг друга от злости, потому что в первые минуты невозможно было ничего понять.

– Вот зараза! – сказал он и попытался объяснить ей, как он понимает происходящее на экране. Она улыбнулась герою фильма и сказала, что программа прекрасная. Когда стали передавать вечерние новости, они вздохнули, потянулись и приглушили звук. Она собиралась уже ложиться в постель, как в дверях раздался звонок. Это трое друзей пришли посмотреть футбольный матч в половине одиннадцатого. Она пошла на кухню, приготовила бутерброды, вынула из холодильника пиво и чипсы. На диване места не хватило, она пододвинула плетеный стул, зацепила чулок и спустила петлю. Когда начался матч, тарелка с бутербродами была уже пустая, и она открыла мешочек с чипсами. Они просили ее сидеть тихо. Тогда она пошла на кухню, снова наполнила тарелку бутербродами и поставила перед ними.

– Садись давай, – сказали они. – Не хлопочи из-за нас.

Один из них улыбнулся ей.

Она села, и плетеное кресло разодрало второй чулок.

Она поставила кресло поближе к дивану, но они дрыгали ногами и ей пришлось отодвинуться назад.

Комментатор порол чушь, и они решили выключить звук, а вместо этого усилили громкость.

Ей захотелось спать, она сидела и клевала носом, а они в это время чувствовали себя прекрасно, развалясь на диване. Когда забили гол, она проснулась, принесла им еще пива и сигарет. Когда же игроки, наконец, напинались вволю, и судья ушел с поля, и пива больше не осталось, друзья удалились. Она убрала бутылки, почистила зубы и завалилась в постель. Он не заметил, что она так устала, и в четверть первого оплодотворил ее.

Два месяца спустя у нее была задержка месячных, и он велел ей уйти с работы.

Теперь он ходил в контору один.

По утрам она протирала окна, чистила серебро, мыла полы, потом ее рвало, потом она натирала телевизионный ящик тиковым маслом. Когда он приходил домой, она болтала с ним о жизни и о браке, о том, как она думала, что постель станет ей вторым небом.

Когда они лежали вместе, она смотрела на световую рекламу на высотных зданиях напротив и думала: «Вот оно, мое второе небо». При этом она не чувствовала горечи, просто лежала и думала, глядя на световую рекламу высотного дома: «Это и есть мое второе небо». Иногда они ходили ужинать в ресторан, чтобы ей побыть немного на людях, и пили вино. В ресторане стоял телевизор на возвышении, так, чтобы все могли его видеть, и люди сидели, как в поезде. Но чаще всего они сидели дома, у нее всегда были дела – мыла посуду, стряпала. Когда он просыпался вечером, то всегда с удовольствием сидел у телевизора, если была передача.

А передачи были каждый вечер.

Иногда она думала: «Что бы мы стали делать без телевизора?» Может быть, и он думал то же самое, но никогда об этом не говорил.

Днем она сидела на диване, шила детские распашонки и удивлялась своим мыслям. Раньше она никогда не думала так много, верно это все из-за беременности, говорят в это время в голову приходят всякие странные мысли. Не то чтобы эти мысли были очень странные, просто они приходили как-то внезапно, и ей все отчетливо представлялось наяву. Один раз она сидела на диване с распашонкой и вдруг, неожиданно для себя сказала вслух:

– Я лечу так низко, так низко, что чувствую тебя под крыльями.

Она и сама не знала, почему сказала это, но самое странное, что эти слова засели у нее в голове, как заученное наизусть стихотворение. Вначале она не стеснялась, говорила вслух все, что взбредет в голову, ведь в доме никого не было. Но в один прекрасный день она почувствовала на себе чей-то взгляд и опустила шторы на окнах. Но лучше ей от этого не стало, она сидела на диване и не могла понять, что с ней происходит. Не сознавая сама, что делает, она принесла из ванной полотенце и накрыла им телеэкран. Когда она снова уселась, полотенце соскользнуло на пол, но ей не хотелось опять вставать. Все это, верно, из-за беременности. Она уставилась прямо на экран, он был тусклый и весь в пятнах. Тогда она взяла тряпку, протерла экран и снова села. Потом ее муж пришел с работы и отправился прогуляться. Когда он вернулся, она не заметила его и сказала вслух: «Все мужчины – чудаки хвостатые. Сидят себе в „Бломе“ с красными рожами, обделывают свои делишки и смотрят нам за декольте и еще ниже. У них только одно на уме. Но какие бы они ни были – маленькие, высокие, толстые, тонкие, все они смотрят нам за декольте и еще ниже. А что они собой представляют? Какие-нибудь конторские шефы со школьным образованием, без знания английского и без секретаря. Они начинали с пустыми руками, а теперь приобрели за наш счет дом, дачу и толстое брюхо. В записных книжках у них наши портреты в голом виде, а в обеденный перерыв они затаскивают нас в ванную. Мужчина рожден женщиной и не должен забывать это всю свою жизнь».

Он в ужасе уставился на нее и сказал, что ей нельзя так долго сидеть у телевизора.

– Они стоят на руках и падают в грязь.

Тут он попросил ее немедленно лечь в постель.

Так проходили дни, а когда он возвращался вечером после прогулки, то спрашивал ее, не скучала ли она, смотрела ли телевизор. Она не знала, что ответить, потому что не помнила, была ли передача, но ей непременно хотелось уверить его, что ей было весело. Она придумывала всякие интересные передачи, которые он с недоумением сверял с печатной телепрограммой. Получалось это у нее ловко, но все же ему не верилось, что ей не было скучно. Он больше не решался совершать вечерние прогулки, а сидел с ней на диване перед телевизором. И так продолжалось несколько недель. Потом они болтали о телепередачах. Звонили друзья и тоже болтали о телепередачах.

И вдруг все это кончилось. В один прекрасный день после телевизионных новостей смотреть было нечего. Они легли спать, решив, что завтра будет лучше. На следующий день он пришел домой из конторы, пообедал, поспал немного, потом они поболтали, и тут наступило время смотреть телепередачи. Было ровно шесть часов. Они посмотрели детскую программу, молодежный фильм для девушек и юношей, прослушали музыку к дневным новостям и вечерней передаче. Все это время она вязала ползунок, и он получился чуть ли не в полтора метра длиной. Они выключили телевизор, и он сказал, что лицо у нее стало квадратное. Она посмотрела на себя в зеркало и сказала, что это, верно, от избытка воды в организме. Ей показалось, что у него лицо тоже четырехугольное, но она ему ничего не сказала, ведь ему не предстояло рожать ребенка. На следующее утро он позвонил в контору и сказал, что останется дома, потому что жене плохо. На самом деле ей не было плохо, она стирала и сушила белье, а потом села рядом с ним на диван. Хотела было потянуться за ползунком, да не смогла, руки ее остались лежать на диване рядом с его руками, и оба они уставились на экран телевизора.

– Мне показалось, что кто-то уставился на нас в окно, – сказал он.

– Совершенно верно, – обрадовалась она. – Я тоже заметила. И утром так было. А несколько раз кто-то даже дышал на стекло.

Он потрогал ладонью ее лоб.

– Тебя лихорадит, друг мой, ложись-ка лучше в постель.

Она пошла в спальню и оставила его одного.

Он, сидя на диване, вдруг заметил, что весь экран в каких-то пятнах, принес тряпку и хорошенько протер, лотом он уселся с книгой и взглянул на часы, до новостей дня оставалось еще несколько часов. И тут он увидел, что телевизор стоит так высоко, что наполовину закрывает дорогую картину на стене, – как он этого раньше не заметил! Тут же он увидел, что штатив телевизора стоит на колесиках. Он снял телевизор – и тяжелый же, черт возьми! – и попробовал отвинтить колеса, но они были привинчены намертво. Он принес пилу, тщательно измерил расстояние, отпилил все четыре колесика и по кусочку каждой ножки, подмел пол и поставил телевизор на место. Теперь было удобнее смотреть с дивана и телевизионный ящик ничего не заслонял. Через несколько секунд на экране опять появилось белое пятно. Как он ни бился, пятно не исчезало. «Несчастная, – подумал он о жене, – каково ей целый день сидеть дома с этим чудовищем».

– Проклятый телевизор, – сказал он сквозь зубы. – Проклятый телевизор. – А потом стал кричать все громче и громче: – Проклятый телевизор! – Потом он рассмеялся, встал с дивана, подошел к телевизору. «Только бы не разбудить ее», – подумал он и нажал кнопку, сам не зная зачем, может быть для того, чтобы посмотреть, появится ли сетка. Но сетки не было. «Странно», – сказал он про себя, как будто знал, когда должна появиться сетка. В телевизоре шипело и трещало, в синем тумане кружились огненные мухи. Он вдруг заметил, что стоит далеко от телевизора, который казался зловещим – вот-вот взорвется, и подошел, чтобы выключить его, ведь сетки все равно не было. Но он все-таки повернул ручку кругом, по всем каналам, вспомнил, что кто-то ловил Нидерланды, во всяком случае так ему рассказывали. При каждом повороте раздавался треск – то громкий, то тихий, и микроскопические фигурки то наплывали вперед, то удалялись. Когда он захотел поставить ручку на исходное положение, у него ничего не получилось, даже когда он решил применить силу. Не получалось, и все. Ему стало душно от волн низкой и высокой частоты. Низкочастотные были почти не слышны, зато другие отбрасывали его к дивану. Ему нужно было бы выключить телевизор, но это никак не удавалось, да к тому же он боялся разбудить жену. Он подошел к телевизору, думая, что она, может быть, проснется и увидит его, и выключил звук.

Почему он совсем не выключил телевизор, он сам не знал.

Измученный, словно накричавшись до изнеможения, он тяжело дышал.

Но, собственно, особых причин задыхаться у него не было, и он успокоился.

Хотя звук и был выключен, некий сверхзвук все еще сидел у него в голове, и когда он приближался к телевизору, его снова начинало трясти. Он ходил взад и вперед от дивана и обратно, а деревянный ящик телевизора то расширялся, то сжимался, эластичный и тоже запыхавшийся.

Он нажал кнопку, но жена не проснулась. Тогда он отправился за покупками. В магазине люди говорили о новом многосерийном телефильме, первую серию которого должны были показывать в тот вечер. Говорили, что фильм будет продолжаться чуть ли не до середины лета, и потому, мол, необходимо купить портативный телевизор, чтобы брать его с собой в кемпинг. По дороге домой он думал, что нужно изучить как следует программу на лето, до того как они поедут в свою летнюю хибару, – ведь там у них, кроме транзистора, ничего нет. Когда он вернулся, она уже почти проснулась и заявила спросонья, что вечером начинается многосерийный фильм, который будут показывать все лето, и потому, мол, им необходимо купить портативный телевизор. Она снова заснула, а он пошел на кухню готовить ужин. Он думал о летнем домишке, о транзисторе, о птицах, о деревьях у крыльца. И тут он пошел в комнату и крикнул: «Проклятый телевизор!» так громко, что разбудил ее. Потом он изо всех сил ударил ногой по экрану, и тот взорвался. Когда она вошла в комнату, он как-то смешно протянул к ней руки, словно ему было не дотянуться до нее, – ведь одна нога у него была в телевизоре.

– Не волнуйся, – сказала она испуганно. – Ведь он тебя не съест.

Перевод Н. Ширяевой

Эспен Ховардсхолм

Какие новости?

Так не пойдет!

Так не пойдет!

В этом нужно разобраться!

Не говори ерунды!

Водолей в короткой набедренной повязке похож на египтянина или молодого индейца. В руках у него два глиняных кувшина, из них льется вода, вода стекает в реку.

«Будущее порой тебя тревожит. Живи, как жил. Удача сопутствует тебе».

Водолей, полуотвернувшись, смотрит вниз; под его руками струится, течет река.

«Как только у тебя есть деньги, покупаешь что-то давно облюбованное. Пускай ты начал неделю усталым, не обращай внимания, работай. Усталость пройдет».

Водолей сидит на корточках, из кувшина все льется вода.

«Держись того, что прочно. Ничего не меняй, не обдумав хорошенько. Твое счастливое число содержит цифры 3, 7, 9».

Глаза Водолея продолговаты, как у египтянина или индейца, он смотрит не в глаза тебе, а мимо, на воду.

Водолей предсказывает будущее.

Два с половиной квартала. Тридцать восемь парадных. Двести двенадцать фамилий. В конверте, засунутом под тугие лямки, – два извещения для подписчиков об окончании подписки и три новых абонемента – всего двести двенадцать. На багажнике две сумки с газетами – по сто шесть в каждой. Серый рассвет справа и слева – пустые тротуары. Руль чуть влажен, легкий, почти незаметный налет росы лежит на нем, добирается даже до сухих, белых, свежих газетных листков.

Позвякивая ключами, открыть сонные парадные. Еще все тихо за высокими дверьми дома номер один по улице Кинго, на углу улицы Вальдемара Тране; из почтовых щелей, замочных скважин, застекленных дверей – ни звука. Там еще спят. Оттого, что там спят, а он уже на ногах, ему каждое утро кажется, что он обогнал их; зачем их обгонять, он и сам хорошенько не знает, но по крайней мере эти утренние часы принадлежат ему одному. Вот он поднимается по лестнице, шагает через ступеньку, через одну, не больше, чтобы не запыхаться, а то скоро выдохнешься. Обратно легче, он скатывается, крепко держась за перила; тяжелые сумки тянут вниз.

Когда он доходит до угла улицы, выигрыш во времени уже сократился.

Какие новости? Хорошие? Плохие?

В каждой газете – сорок восемь страниц размером 42х59 сантиметров, бумага тонкая. На каждой странице – восемь колонок, заполненных новостями, фотографиями, статьями, сообщениями, объявлениями. Газета, засунутая в щель для почты, падает с легким стуком – от этого стука кто-то проснется, потом заснет снова, а может быть, и встанет.

Открывая свежую газету, все знают, что где-нибудь в мире, может быть, случилось что-то важное, о чем они еще не слышали.

Мало кто рассчитывает найти в газете действительно важные новости, и все же каждый тянется за газетой, как только она падает в почтовую щель.

Газета – собственность акционерного общества.

Водолей чуть заметно поворачивает голову и какое-то мгновенье смотрит прямо на тебя. Снова отводит взгляд. Он говорит, не разжимая губ, лицо бесстрастно, глаза глядят на бегущую воду. «Пора последовать доброму совету, – говорит он. – Может быть, найти нового друга? Правда, чем больше друзей, тем больше забот. Смело берись за дело! Сам выбирай себе друзей!»

Водолей берет твою руку, крепко держит ее холодными пальцами, изучает линии на ладони. Линия сердца изгибается дугой, линия жизни пересекает линию судьбы.

Линия счастья пересекается с линией жизни под острым углом.

Водолей читает по твоей ладони, на ней много неведомого тебе.

За дверями живут: на четвертом этаже – «Ванген», «Клара Кнудсен» и «Фр. А. Кристоферсен». На третьем этаже – «С. Фоссе», «И. Холтебак» и «Хенрик Шихова». На втором этаже – «Валентин Левли», «Шелюст», «Эв. и К. Карлсен», «Эйв. Турсен». На первом этаже – «О. Серли», «Багге» и «Тр. Нурен».

Если О. Серли включает транзистор, раздается тот же голос, что и в квартире Клары Кнудсен. Если Тр. Нурен зажигает свет в передней, лампочка в шестьдесят ватт светит точно так же, как и у Хенрика Шиховы. Когда И. Холтебак открывает холодную воду, вода течет из той же трубы, что и в квартире Багге, а Фр. А. Кристоферсен беспокойно ворочается в постели оттого, что шумит водопровод. При звоне будильника в квартире Шелюст просыпается кошка Эв. Карлсен. Когда Ванген выливает в унитаз горшок, спущенная вода смешивается с мыльной пеной после бритья Эйв. Турсена. Во дворе воркуют голуби, принадлежащие Багге, младенец Клары Кнудсен, уставясь в потолок, сосет угол одеяла. Фр. А. Кристоферсен в шлепанцах и пижаме торопится в уборную раньше Е. Кристоферсен, которая в халате и с бигуди на голове накрывает на стол. В квартире Шелюст держат канарейку. Хенрик Шихова не спеша бреется, пар туманит зеркало. Когда включена плита и быстро закипает чай, Валентин Левли расправляет на столе газету. И. Холтебак подходит к Н. Холтебак и шлепает ее по заду. Дочку Багге зовут Эйдис, сидя у зеркала, она наводит красоту. У. Ванген моет посуду, В. Ванген завтракает, П. Ванген еще не встал, Р. Ванген читает газету. Кошка Эв. Карлсен крадется на лестницу и долго стоит, слушает, как поет канарейка в квартире Шелюст. Младенец из квартиры Клары Кнудсен сосет грудь Клары Кнудсен, а Тр. Нурен надевает на руку часы, он уже почти готов.

Рассыльного зовут Эйвин Лиан. Если он не до конца пропихивает газету в щель, Фоссе уже готов подхватить ее за дверью. Остальные еще не встали. У них в запасе несколько часов сна. Эйвин никогда не видел, что все они делают, проснувшись. Просто он любит представлять себе это, бегая вверх и вниз по лестницам, мимо их зеленых дверей с матовыми стеклами, которые отличаются лишь цветом занавесок. У дома номер три-це он встречает свою коллегу, которая обслуживает тот же участок, только разносит другую газету.

Он кивает ей. Как всегда.

Какие новости? Хорошие? Плохие? Год?

Год двухтысячный – это веха, избранная условно, она отмеряет время, отделяющее нас от бунтовщика, родившегося около «нулевого» года в Галилее, на Ближнем Востоке. Бьерн Ларсен, начальник экспедиции министерства финансов, вместе с группой специалистов занят тем, как будет выглядеть страна к двухтысячному году. Бьерн Ларсен, начальник экспедиции, руководит правительственными учреждениями по планированию, отделом Зодиака; он работает на будущее.

Бьерн Ларсен и его сотрудники – из министерств, из управления водного хозяйства, союза судовладельцев, концерна «Норшк Хидро», Христианийского металлического завода, из семи научно-исследовательских институтов, находящихся в ведении Государственного совета научных изысканий и Центрального статистического бюро – собрались обсудить четыре возможности политического развития Норвегии. Все четыре основаны на том, что будет продолжаться линия развития пятидесятых – шестидесятых годов. Как полагает Бьерн Ларсен, в двухтысячном году каждый пятидесятый норвежец будет занят в сельском хозяйстве, лесоводстве или рыболовстве; каждый четвертый будет занят в торговле; девять из десяти норвежцев будут жить в городах, рабочая неделя составит половину нынешней, и каждый из нас будет в среднем зарабатывать в год двести тысяч крон.

Однако Бьерн Ларсен предостерегает: «История учит, что возможны непредвиденные изменения, и это очень осложняет прогнозы на будущее».

В пять утра на улице Иледаль орут чайки – море их теперь не устраивает, на суше жизнь сытнее. Во дворе воркуют голуби Багге. Белая кошка крадется к мусорным бакам. В подъезде дома двенадцать на доске четыре объявления: «Управляющий принимает ежедневно с 10–11.30, тел. 37–95–15»; «В понедельник, 9. VIII – горох. Среда, 11. VIII – пироги с рыбой и морковная подлива. Пятница, 13. VIII – копченые колбаски»; «Богослужение – первый четверг каждого месяца, церковь на улице Иледаль, пастор Бьерн Альве. Начало в 18 часов»; «Птиц кормить запрещается. Отдел здравоохранения. Ветконтроль». Дом номер двенадцать – дом муниципальный: пять этажей, лифт, в каждом этаже девять комнат, металлические номера на дверях, сменные дощечки для фамилий и два пустых места в списке квартиросъемщиков; здесь жильцы временные. В таких домах обитатели разговорчивы, заслышав шаги в коридоре, они часто открывают дверь и сами берут газету. «Что так рано поднялись?» – спрашивает Эйвин. И они улыбаются ему, как ребенку.

П. Лекен живет в номере одиннадцать. У него есть дочка, в которую Эйвин влюблен. Как-то в пятницу вечером, когда он пришел за недельной платой за газету, она открыла ему дверь в белом халате и с полотенцем вокруг головы. Но в остальные пятницы П. Лекен открывает дверь сам, и он всегда пьян.

Валентин Левли сам в молодости разносил газеты. «Теперешние-то газеты потяжелее», – говорит Валентин Левли и сует Эйвину завернутую в бумажку крону.

Мина Хагге живет в номере двенадцать. У нее сын моряк, и она заманивает Эйвина к себе подачками. Интересно, что сталось со старой рассыльной, как же ее звали, она еще работала здесь столько лет, прекрасный была человек, и, кстати, может, Эйвин купит «Морской бюллетень», где перечислены все суда, чтобы знать, в какой точке земного шара сейчас ее сынок – то ли в Джакарте, то ли в Рангуне, а может, пересекает Индийский океан. На кухонной стенке у Мины Хагге висит календарь с голыми девицами, таких Эйвин еще не видел у старушек. Каждый раз он невольно смотрит на календарь: может, раньше ему показалось? Но нет, все правильно: в августе – девица блондинка, в июле – была девица брюнетка. «Это календарь сына», – говорит наконец Мина Хагге, и Эйвину становится неловко, теперь ему приходится покупать ей «Морской бюллетень» каждую неделю.

Водолей – одиннадцатый знак Зодиака, наблюдается ночью на юге, недалеко от небесного экватора, по плечам – две яркие звездочки, Альфа и Бета, а слева от них маленький треугольник обозначает кувшин, из которого льется вода. Люди в древности установили созвездия Зодиака, расположенные по эклиптике, и связали их со сменой времен года в долине Нила.

Созвездия Зодиака издавна используют для предсказаний, перед тем как принять важное решение: Водолей, по египетским поверьям, обозначает разлив Нила, греки видели в этом созвездии Девкалиона, пережившего потоп, новейшая астрология толкует Водолей как самоотречение, удачу в супружестве, зарождение новой жизни.

Звезды в созвездии Водолея связаны с планетой Уран, седьмой от Солнца, божеством неожиданных перемен, новых встреч и всего чуждого. Оно неустанно расточает свои духовные силы на предвидения того, что принесет будущий и все грядущие годы. Знак Водолея – две волнистые параллельные линии. Водолей наблюдается в период между двадцатым января и восьмым февраля, появляется следом за созвездием Овна, предшествует созвездию Рыбы.

Водолей сулит революцию.

Революцию, у нас-то?

Когда Эйвин Лиан катит обратно, обхватив липкими от свежей типографской краски пальцами руль, а с багажника свисают пустые сумки, двести двенадцать человек сидят по своим кухням, держа в одной руке чашку кофе, а в другой – газету, которую он им только что доставил. Они читают, пережевывая, и жуют, читая, иногда запивая глотком кофе. Они читают про очаровательную улыбку убийцы: убийца улыбается, заняв две полосы, и они верят. Они читают о холеных руках вора: вор подмигивает им, заняв две полосы, и они верят. Они читают про то, как элегантен костюм поджигателя, – поджигатель глядит на них в упор, заняв две полосы, и они верят. Еще ни один человек не сказал: «Эта газета лжет».

Прочитав газету наполовину, они складывают ее, засовывают в портфель или в сумку и отправляются к автобусной остановке. Иногда газету суют под столик в передней, к старым газетам, откуда недели через две ее вместе с остальными снесут в подвал. На одних газетах будут чистить рыбу, в другие завернут мусор. Одни газеты попадут в рот младенцу, из других сделают стельки для ботинок. На какие-нибудь газеты попадет масляная краска, когда в доме ремонт. Но почти все газеты в конце концов сжигаются, то ли в маленьких кафельных печках, то ли в огромных печах, или же их спрессуют и отправят в барабаны, чтобы сделать из них новую бумагу. У нас в Норвегии газета доставляется потребителю дважды в день, и в подвалах крупных типографий в тугих рулонах хранятся километры белой бумаги, ожидая, пока огромные вилы поднимут их и вставят в машины, откуда они выйдут, тесно усеянные мелкими черными значками, пахнущими типографской краской, от которой чернеют пальцы.

Эти значки лгут. Они лгут так давно, что уже никто этого не замечает.

Эти значки вещают. Они предсказывают наше будущее.

Значки эти принадлежат здешним хозяевам страны. Они отражают будущее своих хозяев.

Эти хозяева – поджигатели.

Они говорят: «Мир».

Подразумевают: «Война».

Они говорят: «Не надо перемен».

Подразумевают: «Жги!»

Водолей двигается мелкими рывками, в животе у него электрический моторчик, на запястьях – контакты, в голове – информационное устройство, во рту – батарейка. Он смотрит искоса вниз, на воду: вода льется из кувшинов совсем как настоящая. Он может стоять, ходить, сидеть, есть, думать, говорить. Если в отверстие на лбу опустить монетку, он выдаст предсказание будущего.

С давних пор Водолей – отражение души; он движется порывисто, иногда поднимает глаза и смотрит прямо на тебя. Он красив, он похож на индейца или молодого египтянина, он берет твою руку своей прохладной рукой и гадает.

Вот набор его предсказаний:

«То, что есть, останется».

«То, что было, продолжится».

«Тот, кто решает, тот и будет решать».

«Забудь все, что знаешь. Не тревожься ни о чем».

«Удача сопутствует тебе».

Год двухтысячный – это веха, взятая условно. В печати время от времени появляются рассуждения о том, каким будет мир к этому году. Рассуждения эти очень красивы. Будущее – это красота, прогресс, изобилие. Это будущее без грязи, угнетения, войны. Рассуждения эти примечательны почти сверхъестественной слепотой; брось монетку в лоб футуролога, и транзистор, спрятанный у него во рту, предскажет тебе прекрасное будущее. В этих футурологах есть что-то не от мира сего. В сравнении с нашим сегодняшним днем кажется, что их прекрасные видения взяты из какого-нибудь фильма, американского мюзикла или оперетки, вроде тех, которые транслировались из Берлина в солдатские казармы в 1944 году, после поражения на Восточном фронте.