355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кнут Гамсун » Норвежская новелла XIX–XX веков » Текст книги (страница 13)
Норвежская новелла XIX–XX веков
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 02:45

Текст книги "Норвежская новелла XIX–XX веков"


Автор книги: Кнут Гамсун


Соавторы: Сигрид Унсет,Юнас Ли,Терье Стиген,Коре Холт,Артур Омре,Ангнар Мюкле,Александер Хьелланн,Кора Сандель,Ингер Хагеруп,Оскар Бротен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Кристиан Эльстер-младший
Горная долина

С гор спускался человек; шел он по самым крутым склонам, так как, боясь заблудиться, выбирал открытую, безлесную местность. Шел он долго, по солнечной стороне, день стоял жаркий, и человек устал. На каждом шагу ломило колени. Казалось, будто когда-то могучий оползень завалил здесь дорогу; но, видно, было это уже давным-давно, потому что с тех пор дорога успела покрыться травой, ягодными кочками и болотцами, поросшими ивняком. А на склонах гор лежали тяжелые валуны и рассказывали о тех далеких временах… Человек то шел спокойно по отлогому склону, то пускался бегом и оглядывался по сторонам. Солнце стояло низко, и красноватые его отсветы ложились на склоны и долину. Никогда прежде человек этот здесь не бывал и сомневался в том, что здесь вообще бывали люди. Три дня тому назад ушел он из селения, уложив в котомку небольшой запас хлеба и прочей снеди и взяв в руки короткий топорик с прямым топорищем; ему надо было отыскать коня. Наверху, в горах, он обнаружил конский след, пошел по следу, и он увел его далеко-далеко, в глубь гор. На другой день начался дождь, опустился туман, и человек забрел, верно, гораздо дальше, чем рассчитывал. На третий день он снова напал на конский след и пошел по этому следу, но теперь ему было уже все равно, куда он его приведет; копя нужно было найти во что бы то ни стало. И вот человек забрался в такие горные дебри, в которых никогда прежде не бывал и о которых никогда даже и не слыхивал. А под конец пришел сюда, где посреди пустынных гор лежала долина; и она словно ждала его… Он огляделся вокруг. Под ним расстилалось озеро – блестящее и ровное как зеркало. На молчаливой его глади, черной в тени отвесного горного склона, в тихой заводи кое-где расходились круги; там плавала недремлющая рыба. Это было длинное узкое озеро, которое тянулось на юг, и здесь, прямо внизу, врезалось в глубокую, уютную бухту. А из нее в другое озеро, тянувшееся на север, впадала небольшая речушка; вода ее казалась свинцовой в тени гор. Вокруг озера, у его ног простирались зеленые луговины; никогда прежде не приходилось ему видеть на лугах такой ослепительной зелени; здесь на равнинах, возле устья реки, трава казалась такой мягкой и нежной. Но прямо к озеру и с юга и с севера подступал сосновый бор, а за ним поднимались в горы поросшие березняком склоны, за которыми длинной синеющей чередой вставали высокие горные хребты.

Человек спустился вниз до самого последнего склона; здесь из земли выбивался родник, вокруг росла высокая трава; он лег на землю и стал пить, опустив лицо в воду; от холодной воды сразу освежилось его разгоряченное лицо. Медленными, усталыми шагами стал он спускаться к реке; потом остановился и огляделся. Как все вокруг отражалось в этом бесцветно-спокойном озере! Тишина казалась такой бесконечной, что становилось страшно; а там, на равнине, по другую сторону реки, пасся, поглядывая на него, конь.

Человек лег на берегу, там, где земля была твердая и сухая, а трава – редкая, вытянулся во весь рост и стал смотреть в небо. Ему казалось, что у него кружится голова; и устал он, и есть хотелось; кровь тяжело стучала в жилах, а он лежал, ослепленный, не спуская глаз с неба. И тут он услыхал какой-то странный звук. На головокружительной высоте по всему небу разносился этот трепещущий звук от одной горной вершины к другой. Человек лежал, раскрыв рот, и прислушивался; это не птица, а бог весть что. Он так отчетливо слышал звук и с такой немыслимой высоты он доносился, что можно было испугаться; а был этот человек не робкого десятка. Но звук был все же какой-то загадочный. И, отзвучав, он не заглох, как всякий другой шум, он словно бы разлился надо всей долиной, этот отдаленный небесный гул…

Человек поднялся рывком. Теперь он слышал только шум реки. Здесь на берегу не было ничего странного, никаких звуков в воздухе, ничего пугающего, а лишь покой, вечерняя тишина, багровый закат и длинные тени. И все вокруг желало ему только добра – и озеро, и лес, и горы, и зеленые луга. А на том берегу, словно у себя дома, бродил конь. Человек уселся на берегу, радостно вздыхая время от времени, вытащил хлеб и стал есть. Хорошо здесь, где еще никогда не ступала нога человека!

Он перешел вброд реку, чтобы добраться туда, где пасся конь. Трава здесь была такая густая и сочная, и от нее шел такой приятный дух; да, хорошо здесь. Он стоял, взявшись рукой за конскую гриву, – рядом быстро и неслышно бежал ручеек; человек услыхал птичий голос – вдоль берега пролетела незнакомая птица. Взглянув на небо, такое высокое и бездонное, он снова услышал тот трепещущий звук…

Верхом переехал он обратно через реку и отыскал себе под камнем уютное местечко для ночлега. Разводя костер, он увидел, как первая тонкая струйка дыма стоймя поднялась ввысь; ее не шелохнуло ни единое дуновение ветерка. Это было знамение, добрый знак; человек как можно ближе придвинулся к огню и, наслаждаясь теплом, стал прислушиваться к шуму потока; шум реки то усиливался, то становился глуше, а порой слышался звук плескавшейся форели.

На долину с гор спустился холод, трава поседела от росы, а над заливчиками почти незаметно встал туман. Ночь казалась лишь бледными сумерками, на небе – ни звездочки. Лежа в полудреме, он услышал и тяжелые шаги в ночи, и мелкие шажки меж валунами вдоль реки, кто-то тихо разговаривал внизу возле самого устья, а стоило ему украдкой открыть глаза, как он видел длинные полосы на росе, будто кто-то прошел по траве. Да, так оно здесь и было, но ему желали только добра, это он чувствовал…

На другой день, стоя на склоне горы и глядя на светлую долину, искрившуюся под солнцем на легком ветру, он сказал самому себе: надо вернуться сюда и остаться здесь жить. Это была его земля. Никто не охотился здесь до него и не рыбачил, никто не топтал траву. Эхо в лесах ни разу не повторило удар топора.

Человек вернулся сюда и начал рубить избу. Она была совсем небольшая: от одной стены до другой можно было дотянуться руками. В окошке не было стекла, так что ему не грозило увидеть, как кто-то стоит за окном и заглядывает в избу. В последний раз, когда он перевалил через горы, он привел корову; для нее и для коня возвел он каменный хлев и заткнул как следует щели; домик был низенький, а внутри темно, как ночью; зато уютно…

Лето долго держалось в горах, с жарким дневным маревом, с ночной стужей; еду он находил повсюду – и рыбу и птицу; много раз попадались следы лосей и оленей; хищников видел он редко, да и то по большей части лисиц, да орлов, да ястребов, а еще таких, на которых и смотреть-то было незачем. Здесь все было как-то незыблемо, и хорошо, и тихо.

Но не успел он оглянуться, как нагрянула зима. Однажды утром все горы вокруг побелели, окутались тяжелой серой дымкой; земля лежала замерзшая и побледневшая, а все заливчики покрылись тонкой коркой льда. Днем повалил снег, побелевшее небо словно наседало на человека. Снег шел днем и ночью, а потом задул северный ветер, долину окутал серовато-бледный туман; снег шел не переставая. Когда приходилось отправляться по воду к роднику, человек проваливался по грудь в сугробы, выкарабкивался и прокладывал себе дорожку, которую снова засыпало снегом, прежде чем он успевал возвратиться.

После бури наступили морозы и затишье. Однажды утром, когда он вышел из избы, все вокруг было бело-голубым; озеро, склоны гор и лес – ослепительно белые, а над ними безоблачное голубое небо, которое словно искрилось от холода. А по ночам подмораживало так, что в низеньком сосновом бору только треск шел, а звезды казались сплошным мерцанием. В то утро он нашел следы лосей у самой двери избушки; большое стадо перебралось через реку и прошло мимо него, а ночами он прислушивался к протяжному, заунывному вою волков на льду…

Какой долгой может быть зима! Бывали дни, когда северный ветер так крепчал, что человек не выходил за порог избушки; оставалось только одно – сидеть дома и бесцельно глядеть на огонь в очаге да прислушиваться… А прислушиваться было к чему, и он вовсе не был уже так уверен в том, что ему желают только добра. Но он не боялся. Хуже всего было то, что он запас слишком мало кормов скотине в каменной пристройке. Нет, зимовать еще раз он не останется. Людям здесь жить не годится. А те, здешние, мирно проживут и без него. В первый же день, лишь только можно будет проехать в горах, он снова отправится в селение. Он проиграл, и ничего позорного в том не было.

Зиме, казалось, никогда не будет конца. Он видел, что солнце стоит высоко в небе, стало быть, в селении уже весна и скоро настанет лето. А здесь озеро было покрыто льдом, но совсем непрочным и пропитанным водой, так что проехать по нему было пока невозможно. Стоило солнцу вытопить днем какую-нибудь проталину, как ночью ее снова засыпало снегом. Человек мог часами стоять в лучах заката и смотреть, а в воздухе веяло оттепелью, пахло порывами ветра, талым снегом и перегноем, дождливым небом. Вот и пришла весна! А на следующее утро вся долина снова была окутана снежной дымкой, в горах стоял сплошной протяжный вой. Теперь голод настиг и людей и животных. Нет, здесь он не останется, вскоре наступит последний его день в долине, а потом он тронется в путь.

Но тут грянула весна, и такая буйная, что ей невозможно было противиться. Лед растаял за два дня, а реки и ручьи так разлились, что их невозможно было перейти вброд. Однажды утром он увидел, что долина очистилась от снега и стала какой-то серой и жалкой, горы были по-прежнему белыми. Серые поля, серые, поросшие березняком склоны, ни травинки меж камнями. Но уже вечером, куда бы он ни бросил взгляд, все чуть-чуть позеленело. Но это не была еще настоящая зелень, а словно намек на нее; лишь легкий налет. Человек даже обессилел и обезумел от всего этого, и не успел он опомниться, как уже начал мастерить себе лодку. Ему надо было сделать сотни дел, вокруг него все буйно росло, так что он не знал, куда ему двинуться. И вдруг он вскочил и начал громко вопить и орать, а быть может, это вовсе и не он кричал, потому что вокруг него повсюду стоял крик и гомон. И вот настало наконец лето; вечер стоял светлый и холодный, но все равно это было лето. На ольхе появились мелкие листочки, березы благоухали, ручьи и реки больше не шумели, а лишь журчали, будто мурлыкали в тишине; молчаливая гладь озера словно вбирала в себя бледное, светлое небо. А над головой человека раздался этот звук, далекий, напряженный звук; человек не понимал, что это такое, но звук словно бы чего-то желал от него, И человек остался.

Следующая зима грянула так же внезапно, как и первая, и он поклялся, что она будет последней. Он давал такие клятвы каждую зиму. Но забывал их каждой весной. А под конец и вовсе забыл про них.

Каждую осень он стал ездить на коне в ближайшее селение и вьюком доставлять домой в долину припасы на зиму. Однажды летом он вставил в избушке стекла; это было не просто радостью для него, а настоящим праздником; темными ночами он видел, как оно, которое он прежде только слышал, приближалось вплотную к окну, он видел лицо, которое вовсе не было лицом, вернее – всего лишь глаза… И еще – теперь он гораздо явственнее, чем раньше, слышал, как на отвесном склоне ухал филин…

Однажды осенью, вернувшись из селения, он привез с собой женщину. Немало там ходило толков о том, как она ему досталась; говорили, что не добром. У нее, верно, были и свои причины покинуть селение. Но она никак не думала, что долина так далеко от людей и так безлюдна. Приехав, она сказала ему об этом в первый же вечер. Он поглядел на нее и ответил, что коли так, она может уехать обратно. Больше они ни разу этого не повторяла.

У них родился сын, которого они назвали Пер. Но крестили его, как положено, в церкви только год спустя, да и нельзя было поручиться, что родители Пера были венчаны. Мальчик рос высокий, плотный и широкоплечий, куда шире отца, да и сильнее его. Еще подростком ему доводилось поднимать ношу отца, а ноша была тяжелой. Отец с матерью, живя в горах, были не очень-то разговорчивы, но таким молчаливым, как Пер, не были даже камень и земля. Те, казалось, могли сердиться или улыбаться, смотря по погоде. А лицо Пера ничего не выражало, кроме молчания. Но здесь, в горах, он чувствовал себя как дома, он забирался гораздо дальше отца; он знал всю округу и считал ее своим владением.

Когда Перу было лет пятнадцать, в горную долину стали наезжать люди. В селении прошел слух, будто дичи и рыбы в горах видимо-невидимо, а выгоны богатые; так с какой стати должен владеть этим один человек? Правда, появлялись в долине немногие: то какой-нибудь охотник или рыбак, а то и человек, приводивший своих коней на горный выгон. Люди эти охотно делали привал у избушки возле устья реки и оставались там на ночевку. Если река разливалась, старик переправлял их через озеро. А Пер почти что и не смотрел на чужаков. Если появлялись люди, он тотчас же убирался, да и сидеть с ним в горнице тоже было мало радости: он молчал и глядел зверенышем.

Старики родители Пера отправились на тот свет однажды зимой в одну и ту же неделю. Отец вогнал себе в ногу топор, и она загноилась. От нее пошел дурной запах и всякая такая чертовщина. Старик лежал на лавке, слабо стонал и ругался. А порой затихал и только лежал и прислушивался, так что становилось жутко на душе. Дня через два после того, как он закрыл глаза, жена его угодила в полынью. Она так плохо видела! Можно сказать, ничего не видела вообще. Пер услыхал ее крик, выскочил из избушки, схватил мать и вытащил ее из полыньи. Но она так и не смогла согреться, а потом все кончилось. Пер сколотил два гроба и закопал родителей на каменистом островке. Намаялся он; но, верно, здесь только и должны были они лежать.

Немного погодя Пер поехал по озеру в селение за мукой, и тут на него напустился старый пастор. Неужто он допустит, чтобы родители его лежали в неосвященной земле, безо всякого надгробного слова? Неужто он хочет, чтобы они прямехонько попали в ад? Пер слушал разиня рот; когда люди обрушивали на него свое многословие и смотрели ему прямо в глаза, он был беззащитен. Он почувствовал себя совсем маленьким: видно, он поступил неразумно, раз господу богу это так уж важно. И в один прекрасный день, когда давно уже стояла зима, на двор пасторской усадьбы въехали низкие сани; и возница и конь были обессилены вконец, поездка была не из веселых. А от поклажи, которую Пер привез с собой, шел такой запах, что люди разбегались. Но Пер сказал пастору, что он дело свое сделал, а пастор пусть доделывает остальное, тогда уж, видно, господу богу не к чему будет придраться…

Ясным летним вечером несколько лет спустя Пер, стоя перед избушкой, мастерил подвесной шкафчик. Ему доставляла радость всякая такая работа; радовался он и глядя на то, что выходит из-под его ножа. Он резал по дереву, сам не зная что; но кое-кто из тех, что двигались ощупью и ковыляли вокруг избушки темными ночами, облеклись теперь в плоть и кровь. И тут Пер услыхал удары весел на реке; он стал слушать и смотреть; он и не знал, что у кого-то еще в округе, кроме него, есть лодка. Лодка причалила в заводи, из нее вылезли трое мужчин и поднялись к избушке. Пер смотрел на них во все глаза; он хотел войти в избушку и запереть дверь, но продолжал стоять. Он ясно видел: не к добру это, что они сюда приехали. Иначе они бы проехали дальше; двое были из селения, они принялись разбивать палатку у самого устья реки. Третий был нездешний, какой-то городской хлыщ, долговязый и тощий; поднявшись на берег, он поздоровался с Пером. У незнакомца было узкое безбородое лицо, холодные белесовато-голубые глаза, которые он никогда не отводил в сторону, и постоянная улыбка. Он стал показывать Перу какие-то камни и спрашивать, много ли таких камней видел Пер в горах. Пер лишь пожал плечами, повернулся и пошел в избушку; чужак остался стоять, по-прежнему улыбаясь.

На другое утро, когда Пер вышел из избушки, незнакомец был уже тут как тут; он улыбался, не сводил глаз с Пера, долго и быстро что-то говорил, а потом стал просить Пера быть проводником в горах. Острое лицо, взгляд, улыбка и быстрая речь одолели Пера, а пожалуй, больше всего речистость незнакомца… И не успел Пер опомниться, как сказал, что он, пожалуй, мог бы…

Однажды утром в самую жару незнакомец и Пер карабкались по крутым склонам. Пер старался изо всех сил, но спутник его ничуть не отставал. Он был вынослив, проворен, и всякий раз, когда Пер украдкой оглядывался, не сдал ли тот, он встречался со взглядом все тех же холодных глаз и все с той же улыбкой; чужак был неутомим, хотя прошел вдвое больше, чем Пер; нагибаясь, он что-то искал и то поднимался вверх, то спускался вниз, словом, не знал покоя. За день они добрались до высокого и отвесного склона, и тут чужак выдохся, сел на землю и, задрав голову, стал оглядываться вокруг.

Пер тоже осмотрелся. Глубоко внизу простиралось озеро, подернутое черно-синей рябью от порывистого ветра и белыми отблесками солнечного света. Там, на севере, тянулась река – тоненькая, маленькая полоска, и там, точно серый камень на земле, лежала его избушка. Вся долина словно кипела от жары, а высоко в небе, от одной горной вершины к другой, разносился, точно могучий рокот, звук, который мог поднять человека и унести его прочь, звук, от которого так саднило грудь, что дух захватывало.

А чужак кивал головой и улыбался.

– Да, здесь начнется жизнь! – сказал он как бы невзначай.

Пер посмотрел на него. И, не спуская глаз с незнакомца, вдруг почувствовал, что надо его прикончить, пока не поздно, зарыть в каменной осыпи и завалить тяжелым валуном. Спрашивать о нем, верно, будут не больше, чем о других заблудившихся в горах. Пер решил, что именно сейчас он должен это сделать; те ждали, что Пер это сделает, все те, кого нельзя было видеть при ярком свете дня, возложили на Пера эту обязанность. Он стоял, дрожа на жаре; он не страшился того, что собирался сделать, он искал только опоры для ног и чем бы ударить. Тогда чужак поднялся, подошел к Перу и, уставившись на него своими белесовато-голубыми глазами и улыбаясь своей неизменной улыбкой, повторил:

– Да, теперь тут будет жизнь!

И все мужество и вся сила изменили Перу. Он стоял, а поджилки у него тряслись; неуклюже и медленно последовал он за чужаком, который уже начал спускаться с горы.

И началась та самая «жизнь».

Пер заперся в избушке и совершенно убитый сидел там, глядя, как в долину приходят люди. Черные толпы переваливали через горы, другие приплывали на лодках по озеру. По крутым склонам, скрипя, съезжали телеги, люди ругались и кричали. Они гребли, гоня нагруженные доверху тяжелые, большие плоскодонные лодки. А всю зиму по льду шел один воз за другим.

Однажды, увидев, что пришельцы начали копать неподалеку от избушки, Пер вышел и миролюбиво сказал, что он здесь хозяин. Они ответили, что их это не касается, их поставили сюда копать, вот они и копают. Пер медленно повторил: он, дескать, хозяин этих мест – всех, – и он огляделся вокруг. Человек, заправлявший работами, загоготал и сказал; Пер, мол, думает, что хозяин здесь он; как бы не так, хозяин здесь государство. Вот государство и продало земли руднику, а рудник принадлежит англичанину. Так что бедняге Перу ни шиша не остается. И все засмеялись.

Пер снова вошел в избушку. Он сел спиной к окошку, чтобы ничего не видеть. Но тем больше он прислушивался, а прислушиваясь, оборачивался и смотрел. Такая мука просто допекала его; он раскачивался из стороны в сторону, а время от времени поднимался и, совершенно разъяренный, чуть не бросался вперед, чтобы сокрушить все на своем пути, а потом, съежившись, снова усаживался на свое место.

Весь день раздавались в горах глухие взрывы.

Тогда ему захотелось уехать. В один прекрасный день он отправился на запад, далеко в горы. Там нашел он себе участок близ озера и решил строиться. Но через несколько дней вернулся назад. В горах было пустынно, голо и холодно, ни зеленых лугов, ни блестящей водной глади. Ему во что бы то ни стало захотелось вернуться домой – в избушку, к реке, к лесу, к лугам; когда-нибудь все равно с этим чертовым рудником будет покончено. Те ведь могут выгнать строителей.

Но конца не было видно. Люди все прибывали и прибывали. Вырастали новые, воздвигнутые наспех дома. Дома непрочные, в трещинах. А между ними приютилась избушка Пера; она глубоко вросла в землю, недвижная, и прочная, будто лес и камень. Внизу же, на берегу речушки, рабочие выстроили плавильную печь, уродливую и отпугивающую; и была она поставлена так, что Пер уже не мог видеть реку из дверей избушки; он слышал только, как печалилась вода.

Мало-помалу в долине наладился какой-то порядок. Главное теперь была работа, которая шла своим чередом. Повсюду стояли дома, несколько человек жили теперь там, где раньше был один Пер. На склоне расположилась выкрашенная в белый цвет контора – единственное здесь здание, покрытое краской, а посреди поля выстроили тяжеловесный длинный барак, уродливый и громоздкий; там устраивались танцы и собрания. Целую неделю рабочие неутомимо трудились в шахтах и у плавильной печи, а субботними вечерами танцевали и устраивали драки в барачном зале, в воскресенье же отсыпались после попойки.

Пер не мог со всем этим бороться. Все это наступало на него со всех сторон, и ему оставалось одно: либо приспособиться к новым порядкам, либо погибнуть. Общий язык со всеми прочими обитателями долины Пер нашел, когда рабочие стали собираться вместе и устраивать драки; тут-то они с ним и познакомились. Однажды вечером несколько рабочих взяли его лодку и бредень. Пер погнался за ними и настиг их на самой глубине озера; им ело удалось выбраться на берег. Пер вытащил лодку из воды, забрал свой бредень и хотел пойти в избушку. Но тут на него налетели рабочие, а было их немало; неужто они не проучат этого деревенщину?! Однако они и представить себе не могли, что бывают такие силачи на свете; и будь рабочих еще больше, Пер все равно бы выстоял. Под конец он схватил здоровенный лом и задал им жару. Но и ему наставили синяков. Что проку было дольше враждовать! И мало-помалу Пер вошел в новую жизнь и стал работать вместе со всеми, но не на руднике, не в шахтах; он до этой руды и пальцем ни разу не дотронулся. Он стал столяром, и его прозвали Пер-столяр. Чудно даже, как эта столярная работа захватила его. Сам директор приметил Пера; он раздобыл ему верстак, токарный станок и инструмент – такие, что он и мечтать о них не мог. Пер был прирожденный столяр, он мог смастерить табуретку, всего-навсего маленькую табуретку. Но стоило кому-нибудь сесть на нее, как человек этот тотчас же понимал, что она должна быть именно такой, а не другой. Именно так должна была табуретка стоять на полу, так подходить ко всей горнице и именно так удобно и должно было на ней сидеть. Пер сделал шкаф для директора, целую зиму потратил он на этот шкаф, вырезая по дереву. Шкаф был не чета тому подвесному шкафчику, который он сработал для себя; в этом шкафе как бы воплотилась вся долина, весь рудник.

– Тьфу, черт возьми! – сказал самому себе Пер, когда шкаф был готов.

Он даже плюнул на сбою работу, но шкаф все равно был хорош. Раз шкаф был готов, Пер взял его и понес легко и свободно к директору в дом.

– Теперь поставь куда захочешь, – сказал он и ушел.

Только двоим самым дюжим рабочим с рудника оказалось под силу поставить шкаф к стене.

Пер снова встретил чужака, который в то лето искал руду. Пер ходил очень взволнованный: покажется ли ему и теперь, что чужака надо прикончить? Но встретил он бледного и сгорбленного, невзрачного человека с угасшими глазами, бедолагу, который был на побегушках, всем мешал и занимал из милости небольшую должность в конторе. Это он нашел руду и пустил в эксплуатацию рудник, но потом явился англичанин и выжил его: ведь чужак был куда слабее. Пер поглядел на него, и ему стало жалко чужака; прикончить его теперь было бы все равно что прикончить любого другого человека; Пер утратил теперь к нему всякий интерес.

Да, то была жизнь, это верно! И хотя Пер больше молчал и никогда не болтал лишнего со всем этим отребьем, которое сейчас, точно нелюди, кишмя кишевшие в горах, заполонило всю округу, он все же по-своему принимал участие в новой жизни: справлял свою работу да глядел и слушал, что и как. Зимой столько народу ездило по льду, что вереницы саней тянулись, бывало, на все озеро. А летом в долину наезжали верхом в гости важные господа, среди них – старик пастор, рослый и сильный; съезжая по крутым склонам, он пел своим могучим голосом; это был веселый человек, влюбленный в горы. И тогда в директорском доме все ходило ходуном, хозяева и гости пили, пели и орали, а светлыми ночами выходили на площадь, и тем ничего больше не оставалось, как только бродить словно привидения взад и вперед. В танцевальном зале было ничуть не тише, там рабочие тоже кричали, плясали и дрались, а в те немногие послеобеденные часы в воскресенье, когда пастор должен был отправлять службу в зале, им тяжело было удержаться на ногах и не заснуть. Пастор же стоял бледный, с каплями нота на лбу и бессвязно бормотал слова господни.

Да, то была жизнь!

Однажды тихой и теплой летней ночью, когда Пер вышел из избушки забросить бредень, он шел по равнине близ устья реки. Была пора цветения клевера, и сладкий запах поднимался с лугов; у истока реки, неподалеку от избушки, сидели какой-то парень с девушкой; когда Пер подошел, они поднялись и продолжали стоять молча и неподвижно. Сначала Пер увидел девушку и остановился; шум реки все нарастал, а над плавильной печью полыхало пламя. Пер взял девушку за руку, парень хотел было преградить ему путь, но Пер оттолкнул его плечом и увел девушку с собой. Оглядываясь на парня, она все же пошла за Пером.

Они прожили вместе несколько лет, у них родилось двое детей, мальчик и девочка. Однажды, когда пастор был на руднике, он позвал к себе Пера и спросил, не пора ли ему обвенчаться. Пер пробормотал: здесь, в горах, они, мол, привыкли жить по-своему; но тут пастор вскочил, и когда на Пера обрушился целый град непонятных ему слов, он не мог дольше сопротивляться.

И тогда Пер-столяр женился.

Прошло еще несколько лет. Поселок из лачуг и плавильная печь продолжали стоять; с годами они не становились красивее, а работа шла своим чередом. Идя на веслах по реке, можно было видеть высоко в горах все новые и новые глубокие черные скважины; число шахт все росло. Вдоль озера вырастали небольшие хутора; заводить дворы имело смысл: и масло, и молоко, и сыр легко было продать. Требовалось так мало средств, чтобы построиться в здешних горах, а жили все за счет рудника.

Но вдруг среди рабочих поползли какие-то диковинные слухи. А однажды в конце недели им заплатили только половину жалованья. На следующей неделе рабочим сказали, чтобы они немного подождали. Потом вместо денег им выдали муку, какую-то серую, смешанную с червями муку. Однажды утром пошла молва, что кто-то из рабочих, большей частью из молодежи, скрылся, несколько домов опустело. А в один прекрасный день уехал и директор; говорили, что ему надо ненадолго отправиться в Англию за деньгами, а рабочие по всем делам пусть обращаются в контору. Но не успел директор уехать, как пронесся слух, что он вообще не вернется. Об этом рассказал Перу тот чужак; теперь взгляд его совершенно потух, а на губах то и дело вспыхивала глуповатая улыбка…

Рассказывали разное – что истощились запасы руды, что слишком дорого обходится дело, что слишком далеко возить руду, что деньги кончились. Однажды утром среди рабочих словно вспыхнул пожар; ночью кто-то учинил в конторе кражу со взломом, исчезли касса с наличными деньгами, все конторские книги и бумаги. Той же ночью двое рабочих-шведов исчезли, будто сквозь землю провалились; их следы обнаружили лишь вдоль болота. Неужели их засосала трясина вместе с кассой и всем прочим?!

Работа стала. И не возобновлялась. В один прекрасный день уехали все конторские. Пер стоял и смотрел, как они отправлялись в путь, а с ними и тот самый чужак: он шел и шатался, будто пьяный. Но он не был пьян. Просто он был человек конченый. Увидев Пера, он улыбнулся больной и глупой улыбкой и пробормотал:

– Да, тут настала жизнь!

Перу было его жалко.

Постепенно, по мере того как проходило лето, уезжали рабочие. Сначала все поденщики и холостяки, они исчезали быстро, только их и видели. За ними потянулся кое-кто из женатых, оставив в долине жен и детей. Потом отправились те, что постарше, они захватили с собой и семьи. А под конец огромной толпой ушли и остальные – старики, больные, женщины с детьми, которых бросили мужья; все они отправились в селение, чтобы получить пособие по бедности.

Кое-кто остался зимовать в долине, правда – немногие, те, что были тяжелы на подъем и хотели повременить, поглядеть, чем все это кончится. Но выдержали они только одну зиму, в первый же день, как только вскрылось озеро, они тронулись в путь.

Дольше всех держались хозяева небольших дворов на берегу озера. Но рудника больше не существовало, продавать масло, молоко и сыр стало некому. И после того как два года подряд был недород из-за проливных дождей летом и ранних заморозков осенью, хозяева махнули рукой на свои усадьбы. Кое-кто уехал в Америку, кое-кто перебрался обратно в селение; а домики так и остались стоять, зарастая кустарником, пока совсем не разрушились…

Так прошло несколько лет. Пер жил в своей избушке с женой и с двумя детьми; мальчику вскоре должно было исполниться пятнадцать, девочке – тринадцать. Он видел, как оседают и рушатся лачуги возле устья реки. Стало быть, вот к чему все это шло! Скоро здесь стало совсем безлюдно и свободно, как прежде. Он ходил и прислушивался, скоро ли в долине станет совсем тихо. Однажды он подошел к жене и спросил: может, она тоже уберется прочь, ведь и она вроде всех этих – городская франтиха. Пер говорил таким тоном, что жена тотчас же бросила работу и начала собирать в дорогу вещи да съестное. Забрала она с собой и девочку.

– С тех пор как стало так тихо, девочке здесь не нравится, – сказала жена.

Пер презрительно глядел им вслед; да, здесь теперь стало слишком тихо для баб.

Пер остался в долине вдвоем с сыном. Мальчик вырос долговязый, худой и разболтанный, с карими блестящими, беспокойными глазами; он был похож, на мать. Был он ленив и не годился ни на какую работу; по полдня мог он стоять на берегу, не отрывая глаз от озера. Однажды утром он сказал, что уезжает – хочет, мол, в Америку. У Пера потемнело в глазах, но он не произнес ни слова. В тот день, когда сын отправился в путь, Пер долго стоял на склоне, глядя ему вслед, погода была тихая, лодка оставляла длинные голубые полосы на сверкающей глади воды. Сын греб так быстро, словно спасался от смерти бегством. Пер вошел в избушку, сел и выглянул в окно, но оно не выходило на озеро.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю