Текст книги "Норвежская новелла XIX–XX веков"

Автор книги: Кнут Гамсун

Соавторы: Сигрид Унсет,Юнас Ли,Терье Стиген,Коре Холт,Артур Омре,Ангнар Мюкле,Александер Хьелланн,Кора Сандель,Ингер Хагеруп,Оскар Бротен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Терье Стиген

Подвиг

Клаус вместе с родителями живет на окраине города. Квартирка крохотная: две комнаты, да и те маленькие, но почему-то кажутся большими. Может быть, оттого, что папа и мама у Клауса тоже маленькие, их и не видно в квартире.

Клаус сам об этом не задумывался, пока однажды кто-то из его приятелей не сказал: «Ой, и тесно же у вас!» После ухода приятеля Клаус пошел и встал в дверях – проверить, так ли это. Да, может, квартира и вправду маловата, если смотреть на нее вот отсюда, от двери. И теперь он вспомнил, что однажды она уже казалась ему маленькой. Это было в тот день, когда пришел чужой человек, который должен был что-то делать с электричеством. Тогда квартира и показалась Клаусу тоже тесной.

Они жили на третьем этаже, и в одной из комнат был устроен так называемый фонарь. Бывало, в сумерках Клаус часто смотрел с улицы, как мама зажигает свет в этом фонаре. И тогда их квартира казалась ему большим гнездом на каком-то утесе, и он радовался, что войдет туда. Ведь там, в этих двух комнатах, где смешались свет и полумрак, было всегда спокойно и уютно. А мама и папа, которые обычно сидели рядом за маленьким столиком, склонив головы над газетой, были похожи на двух птиц. Особенно папа, у которого был прямой заостренный нос и почти совсем не было подбородка. «Вы как птицы», – сказал Клаус однажды вечером, когда уже зажгли маленькую лампу. И тогда они посмотрели друг на друга и улыбнулись, как будто зная какую-то тайну.

Хорошо было дома у Клауса: никто не повышал голоса, не кричал друг на друга, как бывает у других. Нет, здесь только сидели и разговаривали, лениво перебрасываясь словами, болтали о пустяках.

Так славно и уютно было, а когда по радио начинали передавать новости, то папа Клауса выключал его и говорил, зевая и потягиваясь от удовольствия: «Слава богу, что этот сундук можно выключить».

А потом они садились играть в хальму[28]28
  Игра наподобие шашек.


[Закрыть], папа и мама, и могли так просидеть за игрой весь вечер, не говоря ни слова; только занавески шуршали от ветра.

Клаус гордился тем, что папа называет радио сундуком, уж ничей другой папа так не говорил. «Этот сундук», – говорил папа, и они продолжали играть.

Каждое воскресенье они отправлялись на прогулку: большой Клаус и маленький Клаус[29]29
  Автор соотносит имена своих героев с именами героев сказки Андерсена «Большой Клаус и маленький Клаус».


[Закрыть]. А мама оставалась дома, ей больше нравилось хозяйничать, чем ходить гулять, да ведь у них, двух мужчин, было о чем поговорить. Разумеется, у них было о чем поговорить, но, может, она хочет пойти с ними, тогда – пожалуйста…

В субботу вечером они до блеска начищали к завтрашнему дню сапоги, а мама тоже заранее вынимала их праздничные костюмы. А потом они ложились спать и спали как убитые до утра. В гостиной стоял выключенный «сундук», и хальма лежала в прерванном положении, чаще всего – на ничьей, это было всего удобнее, хотя иногда папа позволял себе выиграть в несколько ходов. И все это было правильно.

Там, где они жили, часто дул сильный ветер. Дом стоял на самом краю котловины. «У-у-у», – выл за углом ветер, дул прямо в окна и поднимал занавески на целых полметра от пола.

В это воскресенье Клаус проснулся рано. Папа еще спал. На подушке был виден только его нос, похожий на клюв. Клаус стал тормошить его: «Вставай! Идем гулять!»

И когда они поели и зашнуровали свои прогулочные, на ранту, сапоги, для них уже был приготовлен пакет, но никто из мужчин не знал, что в нем было вкусного – это был мамин секрет. Вот так и выходило, будто мама тоже была с ними на прогулке.

Они шли, ведя друг друга за руку. Клаусу было только восемь лет, но ничего плохого в том, что он вел отца, не было. А еще папа словно становился выше ростом, когда они шли рядом. Издали же он выглядел ниже других взрослых – вроде большого мальчика, с прямыми узкими плечами и маленькими руками, торчащими из рукавов анорака[30]30
  Теплой спортивной куртки, обычно на меху.


[Закрыть].

Руки у папы были белые, но в красных и синих пятнышках; это оттого, что папа работал на складе и каждый день приходил домой с занозами во всех пальцах. У мамы были три иголки разной величины, которыми она, прокалив их, вынимала занозы. Она всегда делала это перед обедом, и Клаус терпеливо наблюдал, а затем складывал папины занозы в спичечный коробок, где их было уже больше семидесяти.

Однажды какой-то паренек крикнул ему вдогонку: «Заноза!» Ему было ровным счетом наплевать, что его так обозвали, но вдруг ужасная мысль, что тот парень сказал так про папу, заставила его вздрогнуть и остановиться. Потому что его папа был самый храбрый и справедливый человек на свете. И не потому, что мама однажды сказала так про него Клаусу, когда тот болел, а потому, что он на самом деле был такой.

В это воскресенье они, как и собирались, пошли на восток, к реке, и дальше вверх по течению. По пути им почти никто не попадался, во всяком случае – никто из знакомых, и Клаус был рад этому, потому что заметил, что, разговаривая с папой, люди почему-то старались встать так, чтобы смотреть на него сверху вниз. Иногда, когда им бывало нужно остановиться, он пытался затащить папу на какое-нибудь место повыше.

Было еще рано. В окнах люди потягивались, зевали спросонья и доброжелательно улыбались им вслед: «Вот идут Клаусы, и до чего же похожи друг на друга! Забавные, не правда ли?»

Сегодня тоже дул ветер. Ветер разыгрался вовсю здесь, в котловине, он надувал анораки обоих Клаусов так, что они походили на воздушные шары, большой и маленький, им приходилось наклоняться вперед, чтобы устоять на ногах; и тогда они улыбались друг другу, уверенные, что они составляют одно целое, и мама тоже, и их двухкомнатная квартира, и радио, и хальма и что ничего им не страшно, потому что втроем они непобедимы, творись что угодно на белом свете.

– Когда ты был мальчиком, ты много раз прыгал на лыжах с трамплина? – кричал Клаус изо всех сил, заглядывая сбоку в лицо отцу.

– Да уж, бывало.

– Далеко?

– Ну, на тридцать.

Дальше они шли в задушевном молчании. Вскоре дорога кончилась, они перелезли через изгородь и пошли по тропинке вниз, к реке. Тропинка шла мимо развалин каменного дома.

– Это здесь они стреляли в отца Калле? – Клаус знал, что здесь, он слышал об этом много раз, но не мог не спросить, потому что на прогулке было так заведено. Выходило, что папа как бы заставлял его спросить об этом, хотя папа его никогда ничего не заставлял.

– Да, сынок, это было здесь. Многим тогда досталось.

Помрачнев, они молча пошли дальше, и Клаус чувствовал, что и это тоже каким-то образом неразрывно связано с их квартирой, безмолвным радио, и хальмой, и папиными занозами. Он опять заглянул папе в лицо и увидел, как оно посуровело. Теплая дрожь прошла по телу Клауса, потому что он знал, что такие суровые лица были у всех, кто присутствовал тогда при этом.

Всю педелю шел дождь, и река вздулась. Он узнал об этом по шуму еще издали. Сегодня это был грозный и опасный шум. Этот шум заставил сердце Клауса сжаться от предчувствия беды. Он сжал папину руку и почувствовал, что вся она была исколота иголками.

Они шли по тропинке вдоль левого берега. Здесь, у речной поймы рос густой сырой лес, здесь было затишье, но все-таки им приходилось напрягать голос, чтобы перекричать шум реки. Большой Клаус шел впереди, проверяя, выдержит ли болотистая почва, иногда он останавливался, покачиваясь на какой-нибудь большой кочке, и, выпятив нижнюю губу, высокомерно кивал маленькому Клаусу.

Дойдя до старой плотины, они пошли по ее каменной стене и остановились у самого края. Под ними разъяренно пенился бурлящий водоворот. Как обычно, папа встал на самый крайний камень, посмотрел на воду, а затем обернулся к Клаусу и, выпятив нижнюю губу, кивнул несколько раз, словно он полностью был согласен с грохочущим под ногами водопадом.

Потом они пошли дальше и некоторое время шли по узкой звериной тропе. Здесь в давние времена бродили медведи, рассказывал большой Клаус. Как раз здесь однажды нашли обглоданный труп лошади.

Радостный трепет пробежал по телу Клауса: значит, папа накануне прочитал ту книгу с рассказами о медведях.

Когда колокола зазвонили к заутрене, они уже пришли к очажку, около которого обычно отдыхали. Папа сложил очажок два года назад, это было, когда он в первый раз взял Клауса с собой так далеко.

Несколько раз они замечали, что их печкой пользовались чужие. Тогда папа с кривой усмешкой поправлял какой-нибудь камень, даже если он лежал правильно.

Иногда он точно так же криво улыбался, возвращаясь домой со склада, и тогда мама, проходя мимо, всегда гладила его по голове.

В этот раз никто не трогал их очага. Клаус увидел это еще издали и подумал, что хорошо, если бы к тому же папа успел вчера прочитать не один, а два рассказа про медведей, тогда уж не от чего было бы ему криво усмехаться.

Клаус стал собирать хворост, а папа мелко рубил его спортивным топориком. Потом он разжег огонь, объясняя Клаусу, как лучше это делать, – в точности как в прошлый раз. Тем временем Клаус вынул из мешка мамин секретный пакет.

Был веселый, ясный сентябрьский день. Над рекой взад и вперед летал дрозд, слышался звон колоколов далеко за лесом. Клаусу чудилось, будто что-то таинственное носится в воздухе. Но что? Ему казалось, что папу нельзя об этом спрашивать.

Тут он увидел, что по реке, под деревьями, нависшими над водой, что-то плывет. Большой Клаус обернулся на возглас сына и прищурился: он не очень-то хорошо видел на расстоянии.

– Это бадья! – кричал Клаус восторженно. – И в ней еще что-то!

Большой Клаус встал и взял топор.

– Да, так оно и есть, – пробормотал он, тяжело дыша, – какой-то мальчишка.

– Это маленькая девочка! – закричал Клаус, вскочив, – ее несет к порогу, папа!

Они побежали наискось к реке. Большой Клаус бежал впереди, размахивая топором и что-то выкрикивая на ходу. Пробежав по берегу, он оглянулся и снова побежал. А тем временем бадью несло все дальше. Теперь уже ясно можно было рассмотреть в бадье светлые развевающиеся волосы и большие, широко раскрытые глаза.

– Папа, – завизжал Клаус, – порог, мы должны задержать ее, там камни, ступай вброд!

– Да, вброд!

Не выпуская из рук топорика, Большой Клаус вошел в поток, вода доходила ему до середины бедра. Он шел, временами останавливаясь и раскачиваясь, как стебель камыша, а потом опять двигался вперед. Вскоре он уже был на большом камне. Но оттуда до другого камня было примерно два метра, а между камнями была черная глубина, и вода бешено бурлила.

– Прыгай, папа, прыгай! – Клаус сжал кулаки и кричал, задыхаясь. Бадья приближалась.

– Прыгай!

Но Большой Клаус не прыгал. Он переминался с ноги на ногу, как козленок, который боится сделать прыжок. Он все еще держал топор, вцепившись в него, как в перила. Бадью пригнало еще ближе.

– Папа! – маленький Клаус плакал, он уже больше не кричал, а умолял: – Папа, прыгай!

Но папа не прыгал. Он вертел головой то в одну, то и другую сторону, и Клаусу она казалась белой и очень маленькой, и не было ни глаз, ни рта, только нос, походивший на острый белый клюв.

Вот бадья проплыла мимо, они услышали, как кричала девочка, и Большой Клаус побрел обратно на берег. Они побежали изо всех сил вниз по реке посмотреть, что произойдет.

Бадью погнало еще дальше вниз, к водопаду. Она перевернулась несколько раз, и в ту же минуту они услышали позади себя крик, фигура в сером метнулась мимо них, выкрикивая какое-то имя. Они побежали за ней.

Когда они шли к дому, церковные часы пробили девять раз, последний удар долго еще звучал над лесом.

Клаус шел позади папы, он шел, твердо ступая, сжав кулаки и не сводя глаз с каблуков папиных сапог, которые то поднимались, то опускались, то поднимались, то опускались.

Они с трудом тащились по болотной низине, тяжело выбираясь вверх на дорогу.

«Она ведь не утонула, – снова и снова твердил себе Клаус, – она ведь не утонула, папа спас ее, он вытащил ее из воды, когда ее понесло к водопаду».

Маленький Клаус все шел и шел, они уже миновали развалины каменного дома, и тогда он отвернулся. «Она ведь не утонула», – снова сказал он сам себе и заплакал беззвучно и неудержимо. Папа продолжал идти, и каблуки его стучали при каждом шаге.

– Как вы рано! – воскликнула мама, когда они открыли дверь.

Никто из них ей не ответил, но она не заметила этого, поглощенная своими хлопотами на кухне.

Клаус остановился на пороге, его маленькое птичье личико с острым носом было бледно, он кривовато ухмылялся, и можно было предположить, что позднее эта ухмылка повзрослеет и станет настоящей кривой усмешкой. «Здесь в самом деле тесновато, – подумал он, стоя на пороге, – квартира, конечно, мала, если смотреть на нее от двери».

Перевод Б. Винер

Финн Бьёрнсет

Харакири

Словарь иностранных слов дает пояснение, что харакири – это способ самоубийства, при котором вспарывают себе живот.

Сразу же, как только он появился у нас в магазине, мы обратили на него внимание. По двум причинам. Он принес нам хорошие и сравнительно редкие книги: первое издание «Воителей в Хельгеланде» и «Фру Ингер из Эстрота» в кожаных переплетах, под которыми прекрасно сохранились оригинальные обложки. Наш хозяин так обрадовался, что с трудом скрыл свою радость от покупки. А кроме того, у этого посетителя имя было странное – Владимир Ингенман[31]31
  Ингенман – никто (норв.).


[Закрыть]. Когда мы все рассматривали его подпись в конторской книге, фрекен Несс заявила, что это описка. Определенно его зовут Ингерман.

Но нет, прямым каллиграфическим почерком было четко выведено – Ингенман.

Хозяин предположил, что это имя выдуманное. Такие экземпляры бывают только у знатоков.

– А может, они достались ему по наследству, – возразила фрекен Несс. – Ни один коллекционер не станет продавать такие книги, если уж он их заполучил.

– Нет, разве что сядет на мель, – сказал хозяин.

Но было совершенно невероятно, чтобы Владимир Ингенман сидел на мели. Одет он был хорошо и со вкусом, очки у него в золотой оправе, под мышкой дорогая сафьяновая папка. Говорил он негромко, как говорят интеллигентные люди, пожалуй, чуточку рассеянно, но к этому мы привыкли, встречаясь с библиофилами. Он не сделал никаких замечаний, услышав назначенную цепу. Обычно людям, ничего не смыслящим в книгах, трудно удержаться от улыбки, когда они получают хорошую цену за товар, ценности которого не понимают. Зато они частенько устраивают скандал, когда им, по их мнению, недоплатили. А книги-то совсем заурядные.

Прошло несколько дней, и господин Ингенман пришел снова. Мы продали его книги одному заядлому библиофилу, который пришел в восторг от прекрасных экземпляров.

В этот раз господин Ингенман принес два тома «Названий норвежских хуторов» Рюга. Хозяин напустил на себя равнодушный вид и, глядя куда-то в сторону, рассеянно так спрашивает:

– А что, у вас есть полный комплект?

– Да, конечно, – ответил Ингенман. – Вам хочется получить все тома?

– Дело в том, – объяснил хозяин, – что мы можем заплатить подороже, если покупаем все издание целиком.

Господин Ингенман задумался, а потом говорит:

– Ну что ж, завтра вы получите остальные, но за эти два я хочу получить сейчас же.

– Если угодно, – предложил хозяин, – мы назначим цену сразу за все издание, половину вы получите сейчас, а вторую – завтра.

– Спасибо, – ответил Ингенман. – Меня это очень устраивает.

– Вы думаете, он придет? – спросила фрекен Несс после его ухода.

– Как же не придет? – ответил хозяин. – Разве вы не понимаете, что в этом человеке за версту видны порядочность и благородство. Хоть ползком, да приползет. А я просто хотел увериться, что он не отнесет Рюга другим.

Мы были очень заинтересованы в том, чтобы получить «Названия норвежских хуторов» полностью. Одна исландская библиотека давно уже просила нас найти это издание. Для нас это был не только вопрос престижа, но и просто выгодная сделка: библиотека обещала расплатиться долларами. Господин Владимир Ингенман явился на следующий день на такси. Я выскочил помочь ему, и мы в два захода перетащили книги. Это были превосходно сохранившиеся тома в старинных переплетах, без всяких надписей или экслибрисов на титульных листах. Словом, то, о чем мечтают библиофилы и самые привередливые библиотеки.

Он получил деньги и расписался: Владимир Ингенман. Сомнений не оставалось: этот человек хотел, чтобы его звали именно так; у нас в магазине продолжали говорить об этом необычном случае. Господин Ингенман отличался от людей, которые обычно продают книги. Чаще всего их приносят студенты или бедные художники и литераторы, бедные вдовы-пенсионерки, а иногда и библиофилы, если им удалось достать экземпляр получше и от дубликата нужно было избавиться. Но, как я уже сказал, главным образом бедняки.

Господин Ингенман в деньгах не нуждался, это по всему было видно, не столько по одежде, не столько по очкам в золотой оправе, сколько по всему его облику. Каждое его движение было спокойным и уверенным. Ничего странного, что он заходит всегда в служебные часы. По всей вероятности, у него собственное дело и он сам себе хозяин, а если и служит где-то, то, вероятно, поблизости и заходит к нам в перерыв. Да, он молчалив, даже необычно как-то неразговорчив, а с другой стороны, о чем ему с нами разговаривать? Наверное, мы просто привыкли к тому, что люди, приходя продавать книги, любят поболтать, надеясь этим прикрыть смущение.

– А может, он пьет? – предположила фрекен Несс.

Тут мы с хозяином просто расхохотались. Уж алкоголиков-то мы у нас в лавке навидались. Не беда, поживет еще на свете – и научится разбираться в посетителях.

Но таинственный господин, Владимир Ингенман, вскоре появился опять. Покупать его книги было просто удовольствием, он собирал только первоклассные. Однажды хозяин осторожно поинтересовался, а не потерял ли господин Ингенман интерес к книгам, или ему некуда их ставить?

На это господин Ингенман вообще не ответил. Пропустил мимо ушей, хотя и спросили его очень тактично. Он расписался в книге, поблагодарил и ушел. Нам было неловко.

– По-моему, здесь что-то нечисто, – заметил хозяин. – Ну, да это не наша забота. Главное, что книги хорошие приносит.

Теперь я начал думать, что Ингенман, по всей вероятности, получил книги по наследству, но тут эта кроха фрекен Несс и говорит:

– А я думаю, он на все махнул рукой.

Женщины вечно находят романтическое в самом обычном и повседневном. На что же это он мах пул рукой, на книги, что ли?

– О нет, – медленно ответила фрекен Несс, – на все, на всю свою жизнь.

Да, фрекен Несс зелена еще, конечно. Но это со временем пройдет. Ясно, во всяком случае, что Ингенман – порядочный человек из хорошей семьи, и не будь он таким страстным библиофилом, был бы очень богат.

Однажды он принес стихи Жеральди о любви «Toi et Moi»[32]32
  Ты и я (франц.).


[Закрыть] в плотном сафьяновом переплете с золотым тиснением и золотыми виньетками по углам. Это было прекрасное нумерованное издание для библиофилов. Отпечатанная на дорогой голландской бумаге, изящно и со вкусом оформленная книга, как это умеют делать, когда захотят, одни французы. На титульном листе господин Ингенман соскоблил какое-то посвящение, и это, конечно, снижало ценность книги.

– Лучше бы вы доверили это нам, – вздохнул шеф, – у нас есть специальное средство для удаления чернил, никаких следов не остается.

Господин Ингенман ответил, что ему об этом известно, но книга попала к нему уже в таком виде. Тут как раз я посмотрел ему в лицо, и мне показалось, что сказал он это с каким-то странным выражением.

Мне поручили исправить дело. Я поднес страницу к свету и без труда прочел, что там было написано: «Моей дорогой женушке от…» Подпись была неразборчива, но дата видна четко: «Париж. Май…»

Всего три года назад. Я старательно пускал в ход средства для удаления чернил и промокашку, и надпись вскоре исчезла. Сам не знаю почему, но мне не хотелось приплетать сюда романтические догадки фрекен Несс. Когда она поинтересовалась, что же там было написано, я ответил, что написано было что-то по-французски, а что – об этом не имею ни малейшего представления.

Шло время, и господин Ингенман по-прежнему нас не забывал. Кончилось тем, что он стал бывать у нас чуть ли не каждый день. Судя по всему, это зависело от того, сколько он выручал за принесенные книги. Нет, он никогда не приносил барахла, но не бывает же, чтобы человек, всю жизнь собиравший книги, приносил только то, что нам нужно. Вкусы покупателей и вкусы коллекционеров расходятся, а в лавках цена зависит от спроса.

Такие книги, как словарь Фритцнера или «Литературная энциклопедия» Халворсена – настоящие находки, и, продав их, господин Ингенман исчезал каждый раз на неделю. Но когда он принес несколько маленьких, изящных эльзевиров, мы даже не смогли выплатить ему настоящую цену. Хозяин посоветовал ему обратиться к букинистам Дании или Швеции, но господин Ингенман отдал нам книги по нашей цене.

Да, так вот об этих редких изданиях шестнадцатого века. Судьба их сложилась неожиданно. Я был в магазине один, когда на них нашелся покупатель.

Было еще рано, народу не было. Я стоял и смотрел в окно.

К нашему магазину подкатил элегантный открытый автомобиль, и из него выпорхнула не менее элегантная дама. Она протянула руку мужчине, который сидел за рулем, он поцеловал ее. Затем он закурил и приготовился ждать. Дама помедлила перед дверью, затем решительно вошла в магазин. В лавке, заставленной книгами, она немного растерялась и смутилась. Словно она поторопилась зайти сюда, не подумав, что ей нужно. Вряд ли она разбиралась в книгах, потому что с какой-то детской непосредственностью и очень простодушно спросила: «А у вас есть какие-нибудь первые издания?»

Я показал ей нужную полку и спросил, не имеет ли она в виду каких-либо определенных авторов. Да, конечно, но ей хочется посмотреть самой.

Некоторое время она смотрела на книги, водя пальчиком по корешкам. Вынет томик, глянет на него и поставит на полку. Наконец она указала на один из корешков:

– А что, это очень редкая?

Я вытащил томик, чтобы посмотреть, что это такое, и заверил ее, что это и впрямь редкость: первый сборник стихов Вергеланна.

– Нет, – возразила дама, – я имею в виду переплет. Он очень редкий? Часто бывают такие переплеты?

Этот переплет был сделан на заказ. Кстати сказать, излюбленный переплет Ингенмана. Я охотно объяснил даме, что далеко не всякий коллекционер может позволить себе так роскошно переплетать книги.

– Вот как, – проговорила она с задумчивым видом.

Предмет, о котором мы беседовали, был ей мало знаком, это было очевидно, однако, от этого она казалась еще очаровательней. Наконец, собравшись с духом, она спросила:

– А нет ли у вас чего-нибудь вроде эльза… эльзевира?

– Эльзевира? На ваше счастье, мы только что полумили три книги классиков в этом издании. Такое бывает не часто, раз в несколько лет. Конечно, я сейчас же с величайшим удовольствием покажу эти книги.

Я принес книги, она жадно схватила их, но даже не открывала.

– Я беру их, – сказала она, – сколько они стоят?

Я назвал цену, осторожно выговаривая сумму, чтобы не очень напугать ее. Но разве поймешь женщин? Она, кажется, удивилась, не удержалась, чтобы не заметить:.

– А я думала, они гораздо дороже.

Вообще-то они и стоят куда дороже, но сейчас у нас не такой рынок, чтобы брать настоящую цену, – тогда на них ничего не заработаешь. Я чувствовал, что обязан ей это сказать, потому что всем нам было не по себе оттого, что мы недоплатили Ингенману за эти издания.

– Наверное, в Париже такие книги дороже, правда? – спросила дама.

– Вполне возможно. Там ведь спрос совсем другой, там много так называемых библиофилов, людей – собирателей книг, ну вот и цены там растут.

Но дама интересовалась книгами гораздо больше, чем я вначале подумал, она не унималась:

– А бывают такие, которые продают свои книги?

– Продают? Ну да, случается и такое. Чаще всего, когда у них появляются дубликаты, но иногда и из-за денег продают – когда нет другого выхода.

– А разве не бывает, что они теряют интерес к книгам? – возразила дама.

– Теряют интерес? Нет, о таком я не слыхивал. Кто охвачен страстью собирать книги, тот пропащий человек.

– Да, в этом вы правы, – согласилась покупательница, – для них больше ничего не существует.

Тут вошел мужчина, ждавший ее в автомобиле. Точнее говоря, он приоткрыл дверь и спросил:

– Ты скоро?

– Да-да, извини, еще минутку, осталось только заплатить.

Я посмотрел на мужчину, и мне почудилось в нем что-то знакомое. Не то чтобы я его знал, но такие лица видишь иногда в газетах, то ли актер, то ли еще кто-нибудь в этом роде. Он явно терял терпение, и дама поторопилась расплатиться и уйти.

Да, так вот о Владимире Ингенмане. Больше почти нечего добавить, разве что он неважно выглядел в последние разы, когда заходил к нам. Дело не в том, как он одевался, – одет он был с прежней тщательностью. Разве что он слишком рано начал ходить без пальто. Дело шло к весне, становилось все теплее и теплее, но бывало, что с моря дул резкий ветер. И очки у него были те же, в золотой оправе, и та же папка под мышкой, не в том было дело, главное – глаза. Взгляд у них стал какой-то невидящий, они часто моргали и влажнели за стеклами очков. Да и черты его лица постепенно становились менее выразительными.

Как-то хозяин завел разговор о том, что мы, если продаются большие собрания, обычно покупаем книги чохом. Мы высылаем оценщика на дом, назначаем предварительную цену, и если стороны согласны, посылаем свою машину за книгами. Так гораздо проще и для нас и для клиента. Время – деньги, а нам выгоден быстрый оборот.

Но господин Ингенман не воспользовался этим предложением. Ему хотелось поступать по-своему – приходить к нам изо дня в день и по крупицам продавать то, чему посвятил всю свою жизнь; так оно и продолжалось.

Я помню, как он пришел к нам последний раз. Он подошел прямо к хозяину и спросил, не может ли тот поговорить с ним наедине. Они прошли в крохотный кабинетик, но хозяин тут же вернулся, подошел к кассе, подмигнул нам, вынул две ассигнации и возвратился с ними в кабинет.

Вскоре Владимир Ингенман ушел из магазина. Он прошел к двери, ни на кого не глядя. Он попросил хозяина дать ему задаток, потому что ему срочно понадобились наличные деньги, но, к сожалению, он не успел зайти домой за книгами, которые собирается продать.

– По-вашему, он придет снова? – спросила фрекен Несс.

– Не знаю, – пожал плечами хозяин. – Рискнем. Во всяком случае, он уже принес нам немалый доход. Не станем отказывать ему в этом маленьком одолжении.

– В тот раз вы говорили по-другому, – заметила фрекен Несс.

– По-другому? А что же я тогда говорил?

– Вы сказали, что этот человек – воплощенная порядочность.

– Так то было полгода назад, – возразил хозяин.

Перевод О. Комаровой