Текст книги "Хозяйка маленького счастья, или Любимая для охотника (СИ)"

Автор книги: Кира Рамис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава 40

Первое утро в своем доме встретило Марину полнозвучным хором пробуждающегося леса. За высоким окном, выходящим на опушку, не просто щебетали, а звенели, переливаясь, первые дерзкие соловьиные трели. Им вторили певучие, будто вопросительные флейтовые свисты зарянок, а где-то в глубине ветвей старательно выводил свою незатейливую руладу пестрый зяблик. Сквозь приоткрытую форточку лился чистый, живительный воздух. Она потянулась, и тело отозвалось приятной, смутной усталостью.

– Спи, дорогая, любимая, – прошептал Егор, мягкие губы ласково коснулись ее щеки, виска, уголка губ. Он поправил одеяло, тёплая, надёжная ладонь на миг задержалась на ее плече. – Сегодня я сам приготовлю завтрак.

– Хорошо, – прошептала Марина, чувствуя, как по лицу разливается краска. Она прикрыла глаза, спрятав смущенную улыбку в складках полотняной подушки, которая чуть заметно пахла душицей.

Егор ушел, и комната наполнилась тишиной, которую лишь подчеркивало мягкое поскрипывание половиц из соседней комнаты. Спальня была просторной и светлой. Лучи восходящего солнца золотили краешек широкой кровати с резным изголовьем, ложились на дощатый пол и на массивный дубовый шкаф в углу. Уютный, прочный, он стоял в доме Егора в ожидании вещей хозяйки. Марина лежала, прислушиваясь к новому для себя утреннему покою, и сердце ее было переполнено счастьем.

Не прошло и десяти минут, как дверь тихо скрипнула и приоткрылась. В щель просунулась сначала голова Алевтины, а следом, стараясь быть незаметным, – Сени.

– Сестрица, как ты себя чувствуешь? – Аля, словно заговорщица, опустилась на колени у кровати и прошептала с серьезным видом.

– Всё хорошо, – улыбнулась ей Марина, откидывая прядь волос со лба. – А вы-то чего тут делаете?

– Так ведь нужно идти огород полоть, курочек покормить, – оживилась Аля. – Уверена, что Каринка еще спит. А в огороде, представляешь, сорняки опять полезли! Через недельку уже картошку окучивать придётся. И салат часть уже тянется – такой нежный, сочный. Как думаешь, продадим или с Кариной поделим и себе на стол возьмем?

Марина замерла на миг. Радостная суета детей столкнулась в ее мыслях с тихой пустотой, которую оставит после себя Карина. Как сказать им? Пока не надо. Пусть это утро останется безмятежным.

– Вы правы, деловитые вы мои, – ласково сказала сестра, садясь на кровати. – Пора вставать. Позавтракаем, и я с вами пойду, пока не жарко. В три пары рук мы с этими сорняками быстро управимся. А теперь бегите умываться да за стол, я скоро подойду.

Переодевшись в привычное, простое платье из прочной ткани, Марина подошла к шкафу. Свадебный наряд, еще хранивший в складках запах вчерашнего праздника и ночных трав, она аккуратно повесила на широкую вешалку. Рядом висели вещи мужа – добротные рубахи, прочный кафтан. Она с нежностью провела ладонью по грубой ткани и на душе стало тепло и спокойно. Марина улыбнулась этому тихому домашнему уюту и мягко закрыла резные створки.

– Марина, ты всё же встала? – в комнату заглянул Егор. В дверном проеме он казался еще более широкоплечим. – Дети разбудили?

Молодая жена, чувствуя новый прилив смущения и нежности, раскинула руки и подошла к нему, будто ища опоры и подтверждения, что все это не сон.

– Обнимашки, – прошептала она, прижимаясь щекой к широкой, родной груди, к ткани рубахи, пропахшей дровами и кашей. – Не смогла больше лежать. Да и в огород пора, я там столько всего посадила, ты удивишься.

– Тогда мне нужно тебя проводить, иначе как я увижу такую роскошь, – улыбнулся он, обнимая жену.

– Точно, – лицо Марины вдруг омрачилось легкой тревогой. – Там взошли очень редкие культуры. А что, если потом урожай украдут? Я не про соседей, они люди честные… Но места тут глухие, проезжие могут позариться. Дом-то будет пустовать… – посматривая на дверь, боясь, что дети услышат, она понизила голос.

Егор нахмурил лоб, обдумывая.

– А мы там временно поселим Грома, он умный пёс, я прикажу охранять, он будет там вдоволь бегать, никто не позарится. Всё равно будем приходить каждый день, еду приносить, сорняки полоть, поливать.

– Это ты хорошо придумал, – выдохнула Марина, и тревога отступила, сменившись благодарностью. В его словах была та же надежная прочность, что и в стенах этого дома.

После плотного, вкусного завтрака – от него в избе стоял душистый запах рассыпчатой каши на топленом масле, – вся семья, теперь уже вчетвером, двинулась в путь. Впереди бежал грозный на вид, но преданный Гром, виляя хвостом и оборачиваясь, будто проверяя, все ли идут. Они шли вдоль деревни, к старому, но такому родному дому, оставляя позади порог, за которым началась их общая жизнь.

Мимо проходившие соседи, улыбались и поздравляли молодожёнов, кто-то кидал весёлые шутки, кто-то просто желал счастья.

– На счастье, молодые! Долгих лет да крепкого дома! – кричали одни.

– Смотри, Егор, жену-красавицу в работу сразу загоняешь! Ой, сбежит! – поддразнивали другие, и смех звучал добродушно.

Марина, краснела и кивала в ответ, здороваясь. Казалось, сама деревня благословляла их новый союз.

Но эта благодать рассеялась, едва они подошли к старому дому. Марина первой вошла в открытую настежь калитку, и ее сердце болезненно сжалось. Двор, обычно оживленный квохтаньем и суетой, был пуст и непривычно тих. Дверь в дом зияла темным провалом.

– Так, постойте тут, я проверю, – Егор мягко отстранил жену, обходя семью живым щитом, и шагнул в дом. Его широкая спина скрылась в полумраке, а через мгновение он уже вышел обратно. Лицо его было непроницаемым, но в глазах читалось холодное недоумение. – Никого. Вещей нет. Совсем. Даже посуды не осталось.

– Эй, соседушка, опоздали вы, – у калитки стояла женщина, что жила напротив. – Карина, стоило петухам пропеть, развила бурную деятельность, позвала соседок, сказала, что ей страшно будет жить одной в доме, и пока не вернётся Виктор, она уедет к родителям. Заплатила каждой по медяку, что бы мы помогли ей собрать все вещи и погрузить в нанятую телегу. Вот примерно полчаса назад и уехала. Вы чуть-чуть разминулись. А курочек… – женщина развела руками, – тех и вовсе мигом раскупили. Зачем продала – уму непостижимо. Марина, ты чего побледнела, словно полотно? Вернется она, поживет у родителей, соскучится и назад. Мебель-то жалко бросать.

– Спасибо, – прошептала девушка и ринулась к сараю. Её страшные опасения оправдались. Запасов не было. – «Теперь Карина знает, что у меня был свой сахар, тушёнка и масло».

Марину больше всего страшило то, что Карина может кому-нибудь показать пластиковые бутылки из-под пятилитрового подсолнечного масла.

«Чего я боюсь? – попыталась она урезонить себя, прислонившись лбом к прохладному косяку. – Пусть показывает хоть кому. Кто поверит, что это мое? Сочтут за бред или диковинную подделку».

Но в глубине души шевелилась червячком иная мысль:

«А если не станет показывать, а начнет шантажировать? Каринка не дура. Она попробовала ту тушенку… Поняла, что мука у меня непростая…»

– Марина, ты чего замерла, родная, – Егор приобнял жену за плечи.

– Мне нужно будет с тобой поговорить, Егор, – она посмотрела в родные глаза мужа и немного успокоилась. Он лишь крепче обнял ее и кивнул. Не сейчас. Здесь не место.

– Как это так? Куриц продала, вот ведь Карина, – взмахнула руками Аля, заглядывая в курятник. – Такие хорошие курицы были, так хорошо неслись. Мы бы за ними присмотрели. Вот же беда… Теперь придётся покупать яйца.

– Мы можем купить несушек, земля в сторону деревни моя, если хотите, и огород там разобьём, места хватит, всё вплоть до первого деревенского дома принадлежит мне. Выкупил за недорого, – предложил Егор.

– Ух ты! Марина, а может, и уточек заведём? Мы с Сеней их на речку будем гонять, – предложила девочка. Её улыбка была так заразительна, что Марина улыбнулась в ответ.

Пока две сестры и брат боролись с сорняками, Егор взялся за хозяйство: подтянул сорванные петли на двери, врезал новый крепкий замок, а потом долго и обстоятельно «беседовал» с Громом, обходя с ним каждый уголок участка. Псу временно отвели место у сарая, оставив старенькую дверь открытой, прицепив его цепь к длинной, туго натянутой проволоке вдоль забора. Хитрость была проста: для вида – надежно, но стоит Грому всерьез рвануться – и цепь освободится, давая псу полную волю.

– Вот тут ценные красные, острые перцы, – Марина подвела мужа к маленьким всходам. – Гром не потопчет?

– Нет, я с ним провел беседу. Он умный, всё учтёт, – заверил Егор.

Дни полетели за днями. Марина растворялась в заботах: полола, сеяла, ухаживала за новыми ростками, каждый вечер, возвращаясь под надежную сень охотничьего дома. Но тяжелый груз секрета, усугубленный кражей Карины, не давал покоя. Слова застревали в горле каждый раз, когда она ловила на себе открытый, доверчивый взгляд мужа.

Пока в одну прекрасную ночь не попала в свой подвал.

– Что это такое? – раздался рядом голос, и девушка поняла, что держит за руку Егора.

Глава 41

– Егорушка, не удивляйся… То есть удивляйся, но делай это быстро! – голос Марины, обычно такой мягкий, прозвучал с непривычной стальной ноткой, она выпустила руку мужа, заставшего в немом изумлении и быстро побежала к скоплению странных, ярких сумок в углу. – Я не волшебница, мы не воруем, всё это – мои личные запасы! Егор! – прикрикнула она. – Быстрее, через десять минут мы вернёмся в спальню. Набирай.

Она металась, как птица в клетке, хватая с полок невиданные сокровища: прозрачные бутыли с золотистой жидкостью, плотные мешки, маленькие цветные банки с немыслимыми рисунками.

– Осторожнее со стеклом, – через десять минут, Марина сидела на сундуке, на её коленях лежали: сахар, мука, масло.

Егор же стоял рядом, обвешанный набитыми до отказа сумками, как елка игрушками и держал жену за руку.

– На всякий случай, – прошептала она, и в её голосе впервые прорвалась беззащитная дрожь. – Вдруг… вдруг я уйду одна.

В следующее мгновение они свалились в мягкое ложе их собственной спальни.

– Столько удалось захватить! – вырвалось у Марины с горьковатым торжеством, пока Егор складывал тяжелые мешки на пол. Она рискнула взглянуть на мужа. Он молчал. Молчал так, что в тишине комнаты стал слышен только бешеный стук её сердца.

Пришлось рассказать о себе всё.

Исповедь лилась долго, сбивчиво, обрывочными картинами другого мира: машин, заменяющих коней, голубых экранов, хранящих знания, и бесконечных полок магазинов, ломящихся от еды. Егор слушал, не перебивая. Лишь иногда его темная бровь резко взлетала к волосам, а в уголках губ залегала глубокая складка – не осуждения, а предельного напряжения мысли, пытающейся вместить невместимое.

– Ты… ты мне веришь, Егор? – наконец осмелилась она спросить, через несколько минут мучительной тишины, поднимая на него глаза, полные от слез.

Ответ последовал не сразу. Егор переживал шок иного, глубинного порядка. Никакая встреча в лесу – ни с разъяренным секачом, ни с крадущимся в сумерках волком – не сотрясала так основ его мира. Страх и изумление сплелись в нём в тугой, ледяной узел. Он стоял на краю бездны, заглядывал в чужую вселенную, и эта вселенная смотрела на него глазами его любимой женщины. Это был страх иного рода – не за тело, а за душу. Будто почва под ногами, которую Егор считал единственной и нерушимой, вдруг оказалась тонким льдом над пропастью. И от того, что скажет сейчас эта женщина, зависело, рухнет ли весь его мир.

– Верю, – наконец выдохнул Егор, и голос его звучал глухо. – Своими глазами видел. – Он нахмурился, и эта гримаса была не гневом, а болью. В голову, острая и неумолимая, пришла мысль, от которой кровь стыла в жилах: «А что, если эта дверь между мирами откроется снова? И закроется, забрав жену навсегда?»

– Ты злишься? – робко спросила Марина, неправильно истолковав его мрачное выражение. – Я так боялась сказать… Но так хотела.

– Не злюсь, любимая, – он потянул её к себе, прижал к груди так крепко, будто силой мог удержать в этом времени, в этой реальности. – Боюсь, – прошептал он прямо в её волосы, и это признание стоило ему большего мужества, чем прыжок на медведя. – Боюсь, что в один день ты исчезнешь, как сон. И останется от тебя только тишина да эта… пустота в сердце.

– Этого не будет! Никогда! – она вырвалась из объятий, и в её руке, сжатой в кулак, блеснул металл кулона. – Если хочешь, я выброшу его! Раздавлю в порошок! Чтобы ты спал спокойно!

– Нет, нет, нет, – замотал головой Егор. Он схватил её сжатую в кулак руку, но не чтобы отнять, а, чтобы прикрыть её своими ладонями, согреть. – Никогда не предлагай такого. Это – память. Часть твоей души. Единственная ниточка, что связывает тебя с твоим прошлым, с твоей бабушкой. – Он заглянул в любимые глаза, и в его взгляде бушевала буря: ревность к неизвестному миру, ужас потери и безграничная, побеждающая всё нежность. – Я не отниму у тебя твоё. Я только прошу… Пообещай, что, если дверь откроется снова, ты возьмешь меня с собой. В любой мир. Лишь бы не отпускать твоей руки.

Слёзы, которые Марина сдерживала всё это время, потекли по щекам. Она не смогла выговорить ни слова, лишь прижалась мокрым лицом к его шее, кивая в такт стуку его сердца.

– Спасибо, Егор, – нежный поцелуй коснулся его шеи. – Не зря я поверила своему сердцу.

Она сжала кулон, готовая на всё, но он сказал «нет». И в этом отказе от лёгкого пути, в этой готовности жить с её тайной, Марина увидела подлинную силу. Не сила кулака или приказа, а сила духа. Более слабый, более мелкий человек потребовал бы разрушить связь, из страха и желания обладать. Егор же был готов принять всю её вселенную, со всеми её чудесами и угрозами. Он не цеплялся – он предлагал идти рядом.

Найти мужчину, который защитит – уже удача. Найти того, кто поймёт и примет твою самую безумную тайну – редкое чудо. Но он был и тем, и другим сразу. Таким, какого не было и не могло быть ни в её прошлом мире, ни в этом. Он был единственным и неповторимым. Её.

Глава 42

Егор оказался не просто умным – он был деятельным. Не прошло и недели, как охотник, с присущей ему осмотрительностью, нашёл надёжного скупщика в городе – человека, который задавал мало вопросов и платил чистым золотом не только за диковинно белый сахар, но и за муку тончайшего помола, и за масло в тёмных стеклянных бутылях, в которые Егор перелил подсолнечное масло. Всю странную упаковку – шуршащие мешки, яркие этикетки – Марина с Егором сожгли поздно ночью в уличной печи, наблюдая, как причудливый пластик коробится и плавится, уступая место надёжному, знакомому пеплу.

– Это всё твоё, – вернувшись из города, произнёс охотник, положив на стол перед Мариной небольшой, но увесистый кожаный мешочек. Золотые монеты мягко звякнули.

– Наше, Егорушка, – поправила молодая жена, и её взгляд, тёплый и безгранично нежный, сказал гораздо больше слов. С каждым днём, проведённым под одной крышей, семя её чувств, согретое заботой мужа и политое его спокойной силой, набиралось жизненных соков. Оно больше не пряталось в глубине души, оно смело распускалось пышным, душистым цветком любви, чьи лепестки были сотканы из доверия, а сердцевина сияла безмятежным счастьем. – Возьми эти деньги, найми людей. Нужно вскопать и вспахать землю возле нашего дома и на дальнем поле. Все семена, что ты захватил с полок, посадим. Если успеть сейчас, к осени будем с собственным урожаем. И зимой нам не придётся беспокоиться о еде.

Егор лишь кивнул, уже мысленно прикидывая, кого из деревенских позвать. Его согласие было не в словах, а в этом твёрдом, деловом кивке – мол, понял, сделаю.

Он помолчал, собираясь с мыслями, и его следующая фраза повисла в воздухе, меняя атмосферу.

– Я сегодня в городе… Карину видел.

Марина, ставившая на полку глиняную миску, вздрогнула так, что посуда едва не выскользнула из рук. Девушка медленно обернулась.

– Она… она тебе что-то сказала? – голос её стал тише.

– Нет. Сделала вид, что не узнаёт. Выходила она… из дома свахи.

– Свахи? Ты уверен?

– Над воротами вывеска висит. «Судьбы свожу, сердца мирю». Видел её не раз, – отозвался Егор.

На следующий день Егор, не теряя времени, нашёл в деревне крепких мужиков, согласных за хорошую плату, взяться за целину. Работа закипела с самого утра: сначала сохой и лопатами поднимали дёрн, разбивая многолетнюю, спрессованную корнями корку. Потом, взявшись за тяжёлые деревянные бороны с железными зубьями, мужчины начали рыхлить землю, выворачивая на свет пласты чёрной, жирной почвы, разбивая комья, готовя мягкую, послушную постель для будущих семян. Звонкий стук железа о камни, глухой шум переворачиваемой земли и негромкая брань-прибаутка наполнили окрестность деловитым гулом.

Именно в этот момент, когда солнце уже поднялось выше леса, к воротам подошёл староста. Лицо его было не праздничным, а собранным и суровым. Он снял шапку, помял её в руках.

– Егор, Марина… Надо поговорить. О Викторе. Вести пришли. Нехорошие.

Девушка быстро окинула взглядом двор, дети были за забором, увлечённо наблюдали за чужой работой.

– Никифор Петрович, – тихо, но твёрдо попросила она. – Не здесь. И… только не при детях. Я сама с ними поговорить должна.

Староста понимающе кивнул и проследовал в дом к Егору. А Марина, собрав всю свою волю в кулак, подозвала к себе Сеню и Алевтину, усадила их на тёплое бревно у забора, подальше от мужских разговоров.

– Детки, слушайте меня внимательно, – начала она, беря их маленькие, уже немного шершавые от весенней работы ладони в свои. – Пришёл староста с бумагами, где нашего брата признали погибшим. Но он упал в реку, а значит…

Аля широко открыла глаза, а Сеня насупился, готовый к худшему.

– Но это значит только одно, – продолжила Марина, и в её голосе зазвучала непоколебимая, тёплая уверенность, в которую она сама отчаянно хотела верить. – Это значит, он жив. Потому что, если бы случилась беда… его бы нашли. А раз не нашли, значит, есть большой шанс, что его выловили раненого и скоро он вернётся. Солдаты так часто возвращаются, годами о них вести нет, а потом приходят. Живые.

Она смотрела в детские глаза, передавая свою веру как единственную правду.

– Вы должны верить в это. Так же сильно, как я верю. И не плакать. Слёзы, они как туман, путь домой закрывают. А мы для брата – маяк. Наш дом, наш огород, наша память о нём. Он обязательно найдёт дорогу к своему маяку. Обещаете мне верить?

Алевтина, заворожённая словами сестры, первой кивнула, сжимая её пальцы. Потом, не так решительно, но так же честно, кивнул и Сеня. В их глазах не было слёз – была сосредоточенная, детская серьёзность и та хрупкая, но крепкая надежда, которую умеет дарить только взрослый, который сам не сдаётся. Марина обняла их, прижав к себе, и в этом объятии была клятва: пока они верят, и она будет держаться. Ради них. Ради этого дома. Ради будущего, которое они вместе пишут.

Время, подхваченное хороводом дел, покатилось вперёд неумолимым потоком. Дни, наполненные хлопотами, сменяли друг друга, сплетаясь в недели, а те, в первый полновесный месяц их общей семейной жизни. И вот наступил июнь, вступивший в свои права долгими, тёплыми днями и короткими, светлыми ночами.

Земля, обласканная солнцем и политая потом, щедро отплатила за заботу. Огород у старого дома Соколовых, который Марина когда-то засеяла с такой тревожной надеждой, теперь походил на пёстрый, благоухающий лоскутный ковёр. Почти треть его площади занимала картошка – ровные, окученные гребни с уже потемневшей, сочной ботвой обещали осенью щедрый урожай «второго хлеба». Рядом, на аккуратных грядах, раскинули широкие листья баклажаны, подёрнутые сизым, бархатистым налётом.

Сладкие перцы, ещё зелёные и твёрдые, только начинали наливаться соком. Чуть поодаль стройными рядами тянулись к солнцу пушистые метёлки моркови и густая щётка свёклы с бордовыми прожилками на черешках. Между ними, как весёлые гномики, выглядывали из земли яркие, румяные бока редиски.

Целый угол был отдан зелени: кудрявая петрушка соседствовала с нежным укропом, ажурные розетки салата разных оттенков – от нежно-салатового до тёмно-бордового – образовывали причудливый орнамент. В самом сыром местечке у колодца буйно разрослась мята, наполняя воздух холодноватым, свежим ароматом.

По шпалерам, сооружённым ещё Виктором, вились цепкие усики гороха и бобов, уже украшенные первыми цветками. Огурцы, распустив крупные, шершавые листья, готовились завить свои плети, а рядом томаты, подвязанные к кольям, набирали силу, обещая вскоре увешаться зелёными, а потом и алыми гроздьями. У дальнего забора раскинули свои могучие лапы тыквы и кабачки, затеняя землю и сохраняя в ней влагу.

У самой калитки, у забора, будто зелёные сабельные наконечники на копьях часовых, выстроились первые стручки горького перца. Они были ещё твёрдыми и зелёными, но уже налитыми соком, лишь у самого основания, у некоторых стручков начинал проступать робкий желтоватый румянец, обещая жгучую спелость.

На новом участке возле дома Егора, на плодородной земле, кипела иная, не менее богатая жизнь. Здесь не было места хлебам, каждый клочок земли Егор и Марина отвели под щедрые, урожайные огородные культуры. Обширные посадки картофеля, высаженного чуть позже, но уже дружно взошедшего, чередовались с грядами лука, чеснока и моркови. Отдельные участки, укрытые соломой, хранили влагу для сочной свёклы и репы.

В самом солнечном, защищённом месте красовались рядки с баклажанами и перцами, а рядом, подвязанные к прочным шпалерам, тянулись вверх плети фасоли. Не забыла Марина и о бахчевых: в углу участка, на тёплой гряде, приживались рассадные кустики будущих арбузов и дынь – смелый эксперимент для этих мест, на который её вдохновили семена из «того» мира.

Возле самого крыльца, на небольшой, но тщательно ухоженной клумбе, поселились неприхотливые, но яркие цветы: бархатцы, настурции и ромашки – первая, робкая попытка Марины привнести в свою новую жизнь не только пользу, но и красоту.

А в поле, что засеял ещё Виктор, теперь зеленела молодая нива. Рожь и ячмень, взошедшие густым ковром, уже хорошо раскустились и пошли в рост. Под солнцем они налились силой и отливали то светлой, то тёмной зеленью. До колошения было ещё далеко, но поле выглядело ухоженным и здоровым. Присматривал за ним, по договорённости с Егором, деревенский бедняк Филипп, у которого не было своей земли. За небольшую плату он бережно полол и оберегал всходы, видя в этой работе свой заработок и смысл. Так, это поле, последний труд Виктора, стало теперь общим делом, которое кормило две семьи и давало надежду на сытую зиму.