Текст книги "Мир приключений 1971 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Роберт Льюис Стивенсон,Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Александр Кулешов,Ариадна Громова,Борис Ляпунов,Ромэн Яров,Зиновий Юрьев,Валентин Иванов-Леонов,Владимир Фирсов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 57 страниц)

При этом предложении, которое опрокидывало все расчеты Хьюиша, из глаз его глянул дьявол, и Этуотер мгновенно что-то заподозрил. Он нахмурился, устремил задумчивый взгляд на стоящего перед ним замухрышку и начал быстро соображать, зачем ему понадобилось подкрадываться ближе. Еще секунда – и он приложил винтовку к плечу.

– Извольте разжать пальцы, шире, шире, растопырь пальцы, мерзавец, брось, что ты там держишь! – загремел Этуотер, когда уверенность его и гнев созрели одновременно.

И тут неукротимый Хьюиш решил бросить пузырек, а Этуотер почти в тот же самый момент спустил курок. Между двумя их движениями едва ли прошла секунда, но она оказалась решающей в пользу человека с винчестером: пузырек еще был в руке у Хьюиша, когда пуля раздробила и руку и пузырек. Жидкость выплеснулась на Хьюиша, какое-то мгновение несчастный терпел муки ада, визжа, как сумасшедший, затем вторая, более милосердная, пуля повергла его наземь мертвым

Все произошло молниеносно. Не успел Геррик обернуться, не успел Дэвис в ужасе вскрикнуть, как клерк уже лежал на песке, разбросав руки, дергаясь в конвульсиях.

Этуотер подбежал к трупу, нагнулся, разглядывая его, потом тронул пальцем каплю жидкости, и лицо его побелело и стало жестоким.

Дэвис так и не двинулся с места; он стоял, как пригвожденный к статуе, вцепившись в нее руками позади себя, наклонившись вперед.

Этуотер не спеша повернулся и прицелился в него.

– Дэвис! – крикнул он, и голос его зазвучал, как труба. – Даю вам шестьдесят секунд, чтобы уладить свои дела с богом!

Дэвис взглянул на него и как будто очнулся. Он и не думал о том, чтобы защищаться, он не потянулся за револьвером. С раздувающимися ноздрями он выпрямился, чтобы встретить смерть достойно.

– Сдается мне, не стоит его тревожить, – сказал он. – Если сообразить, зачем я сюда пожаловал, пожалуй, лучше будет просто закрыть лицо.

Этуотер выстрелил – жертва непроизвольно дернулась, и над самой головой Дэвиса возникла черная дыра, пятнающая белизну статуи. Страшная пауза, затем еще выстрел, удар и резкий визг пули о дерево. На этот раз капитан почувствовал, как пуля просвистела мимо щеки. Третий выстрел, и одно ухо у него окрасилось кровью. А из-за винтовки, точно краснокожий, скалился Этуотер.

Дэвис понял теперь, какую роль ему отвели в жестокой игре. Трижды его коснулась смерть, и ему предстояло испить чашу еще семь раз, прежде чем его отправят на тот свет. Он поднял руку.

– Стойте! – крикнул он. – Я беру ваши шестьдесят секунд!

– Отлично! – ответил Этуотер.

Капитан крепко, как ребенок, зажмурил глаза и поднял кверху руки смешным и в то же время трагическим жестом.

– Господи, Христа ради позаботься о моих ребятишках… – И, помолчав, с запинкой: – Христа ради, аминь…

Он открыл глаза и посмотрел прямо в дуло. Губы его задрожали.

– Только не мучайте меня долго! – умоляюще попросил он.

– И это вся ваша молитва? – спросил Этуотер, и голос его странно зазвенел.

– Пожалуй, что да, – сказал Дэвис.

– Да? – повторил Этуотер, ставя винтовку прикладом на песок. – Вы кончили? Вы свели счеты с богом? Ибо со мной вы уже свели. Идите и не грешите больше, многогрешный отец семейства. И помните: какое бы зло вы ни причинили другим, господь покарает за это сторицей ваших невинных младенцев.

Несчастный Дэвис, шатаясь, сделал несколько шагов вперед, упал на колени, взмахнул руками и рухнул в обмороке.

Когда он опять пришел в себя, голова его лежала на руке Этуотера, а рядом стоял один из туземцев с ведром воды, из которого его недавний палач обмывал ему лицо. Капитан разом вспомнил об ужасных событиях, снова увидел мертвого Хьюиша, снова ему почудилось, что он шатается на краю провала в беспредельную вечность. Трясущимися руками он ухватился за человека, которого хотел убить, и закричал, как дитя, мучимое кошмарами:

– О-о, простит ли меня господь? О-о-о, что мне делать, чтобы спастись?

“Да, – подумал Этуотер, – вот истинно раскаявшийся”.

ГЛАВА 12
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

Очень ярким, жарким, красивым, очень ветреным днем, две недели спустя после описанных событий на острове и месяц спустя после того, как над этой историей о трех людях поднялся занавес, на берегу лагуны можно было видеть человека, который молился, стоя на коленях. Группа пальм отделяла его от деревни, и с того места, где он стоял, видно было лишь одно творение человеческих рук, нарушающее безлюдный простор, – “Фараллона”. Стоянка ее была перенесена: теперь она покачивалась на якоре милях в двух от берега, ближе к наветренной стороне, посредине лагуны.

Шумные пассаты неистовствовали по всему острову, ближайшие к берегу пальмы трещали и насвистывали при каждом сильном порыве. Те, что подальше, издавали низкий, басовый звук, подобный городскому гулу. И все же любой другой менее погруженный в себя человек услыхал бы еще доносившийся из деревни более резкий звук человеческого голоса, перекрывавший рев ветра.

В деревне кипела работа. Этуотер, обнаженный до пояса, принимал в ней самое деятельное участие, отдавал приказания пятерым канакам, подбадривал их. Судя по его оживленному голосу и по их более оживленным, чем обычно, стараниям, можно было заключить, что всю эту суматоху вызвало какое-то непредвиденное и радостное событие. К тому же на флагштоке развевался Юнион Джек.[27]27
  Флаг Британской империи.


[Закрыть]

Однако молящийся не слышал людских голосов и продолжал настойчиво, со рвением возносить молитву к богу. Голос его то возвышался, то падал, лицо то становилось просветленным, то искажалось выражением набожности и страха попеременно.

А тем временем, невидимо для его закрытых глаз, по направлению к далекой заброшенной “Фараллоне” продвигался ялик, на котором можно было разглядеть Геррика. Достигнув “Фараллоны”, он перебрался на судно, ненадолго заглянул в надстройку, оттуда перешел на бак и наконец исчез в главном люке. Куда бы он ни заходил, всюду появлялись хвосты дыма, и едва он успел спуститься обратно в ялик и оттолкнуться от борта, как из шхуны начало вырываться пламя. Шхуна весело пылала: керосина не пожалели да и бушующие пассаты раздували пожар. Оказавшись на середине обратного пути, Геррик оглянулся и увидел, что “Фараллона” по самые стеньги объята прыгающими языками огня; за яликом по лагуне гнались массивные клубы дыма.

По расчетам Геррика, через час вода должна была сомкнуться над краденым судном.

Случилось так, что пока ялик весьма проворно несся по ветру, а сам Геррик не отрывал взгляда от шхуны, следя за тем, как разгорается пожар, ялик занесло в залив к северу от пальмового мыса. И тут Геррик сразу заметил Дэвиса, погруженного в молитву. У него вырвалось восклицание. Испытывая досаду и в то же время посмеиваясь, он взялся за руль, повернул ялик к берегу и пристал футах в двадцати от Дэвиса, ничего не видевшего и не слышавшего.

Взяв фалинь в руку, Геррик вышел на берег, приблизился к молящемуся и встал около него. Но по-прежнему нескончаемо текла несвязная, многословная молитва. Невозможно было долго подслушивать мольбы, однако Геррик все-таки стоял и слушал со смешанным чувством жалости и насмешки. Но когда наконец начало встречаться его имя в соединении с хвалебными эпитетами, он не выдержал и положил руку капитану на плечо.

– Простите, что прерываю ваше увлекательное занятие, – сказал он, – я прошу вас взглянуть на “Фараллону”.

Капитан с трудом поднялся и, тяжело дыша, уставился на Геррика чуть ли не со страхом.

– Мистер Геррик, нельзя так пугать людей! Я и без того не в себе с той поры, как… – Он не окончил фразы. – Что вы сказали? Ах да, “Фараллона”. – И он апатично посмотрел вдаль.

– Да, – сказал Геррик, – вон как она полыхает! Можете сами догадаться, каковы новости.

– Наверно, “Тринити Холл”, – сказал капитан.

– Именно, – ответил Геррик, – замечена полчаса назад, быстро приближается.

– Ну и что, какое это имеет значение? – со вздохом вымолвил капитан.

– Ну полно, оставьте, это же чистая неблагодарность! – воскликнул Геррик.

– Может, и так, – задумчиво ответил капитан, – вам не понять, как я на это смотрю, только я с большей охотой остался бы тут, на острове. Я обрел здесь покой, покой в вере. Да, сдается мне, этот остров как раз под стать Джону Дэвису.

– Ну и вздор! – воскликнул Геррик. – Что с вами? Как раз, когда все оборачивается в вашу пользу: “Фараллона” уничтожена, команда пристроена, впереди счастливая жизнь для вашей семьи и для вас самого; вы, можно сказать, баловень Этуотера, его любимый раскаявшийся грешник!..

– Не надо, мистер Геррик, не говорите так, – мягко остановил его капитан, – вы же знаете: он между нами разницы не делает. Но почему, почему вы не хотите присоединиться к нам? Почему не прийти к Христу, и тогда все мы когда-нибудь встретимся в прекрасном царстве божием. Только одно и нужно– сказать: “Господи, я верю, помоги мне, неверующему!” И он примет вас в свои объятия. Уж я – то знаю. Я сам был грешником!

Ю.ДАВЫДОВ
ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ

Пировали до петухов. Вина, блюда, десерт – все превосходное, от Жоржа, лучшего ресторатора. Собрался, как говорится, “весь Кронштадт”. Устроители именин сияли.

Такое плавание, черт побери! Жалованье вчетверо против обычного. Желанная награда за число морских походов, желанный Георгиевский крест. А главное – честь и слава называться дальновояжным.

Поди-ка не запируй. Командир таровато одолжил три тысячи рубликов. Шампанское пенилось, как бурун. Тосты взвивались, как сигнальные флаги. Хохот взрывался, как прибой.

Короче, было весело.

Потом было смешно.

Очередной выпуск “Русского художественного листка” порхал в гостиных и лавках, в кофейнях и читальнях. И не только “весь Кронштадт”, но и “весь Петербург” смеялся. Смеялись над карикатурой: бывший моряк… в полицейском мундире. А подпись гласила: “Все части света обошел, лучше 2-й Адмиралтейской не нашел”.

Вначале было весело, потом смешно.

Но боже мой, какой мрак, какие невзгоды легли между этим “вначале” и этим “потом”!

Двадцать седьмой – это смерть и смерч, голод и скорбут,[28]28
  Цинга.


[Закрыть] подлость и мужество.

1

Есть несколько значений слова “транспорт”. Андрей Логгиныч Юнкер предпочитал карточное. В азартных играх “транспорт” – перемена ставки с одной карты на другую.

Юнкер играл в карты и в службу. Карточные “маневры” вел на зеленом сукне, служебные – в адмиральских передних. Андрей Логгиныч играл, а не отыгрывался, не служил, а выслуживался. Ему благоволил светлейший князь Меншиков, глава флота…

У слова “транспорт” есть и военное, морское значение: фрегат, назначенный для мирной перевозки грузов.

В 1840 году капитан-лейтенант Юнкер получил транспорт “Або”. Но и тут для господина Юнкера была перемена ставки. “Або” шел в кругосветное. А кругосветное сулило многое, ежели под многим понимать увеличенное денежное содержание и увесистый сундук со звонкой монетой на двухгодичные корабельные нужды…

Надо вам сказать, что снарядить корабль в дальний поход – работа ломовая, страдная. Все хлопоты Андрей Логгиныч любезно уступил подчиненным.

Сам же обретался на бережку. И не в Кронштадте, а в Санкт-Петербурге.

В столице господин Юнкер не скучал. Я забыл сказать, что Андрей Логгиныч не только любил распечатать колоду, но и бутылку. Получив “Або”, он получил изрядные суммы. Конечно, казенные. Да ведь известно: казенное – страшно, подержал – и за пазуху.

В столице господин Юнкер пил вино. Его подчиненные в Кронштадте лили пот. Юнкер знал, кому довериться. Старший офицер лейтенант Бутаков? Потомственный моряк, хлебнувший соленой воды едва ль не с пеленок. У Бутакова ревностные помощники: Петр Бессарабский и Павел Шкот, Евгений Голицын и Николай Фредерике. Штурман Клет? Разумеется, черная кость, но в навигации смыслит достаточно. (Андрею Логгинычу не худо было б добавить, что “черная кость” смыслила в навигации куда больше его высокоблагородия.) Господин Юнкер знал, на кого положиться. И кутил напропалую.

В исходе августа “Або” изготовился к плаванию. Припасы для Камчатки наполнили трюмы.

Пришла пора вытянуться из гавани на рейд и при добром ветре поднять якорь.

Обычно капитанов дальнего плавания в такие дни одолевает печаль: прощай, родные берега, прощай, родные гнезда! А господин Юнкер и бровью не повел.

Тут, кстати, вспоминается мне один моряк. Он говаривал, что видел на своем веку лишь одного капитана дальнего плавания, “который взошел на палубу танцующей походкой и весело отдал первую команду”. Оказалось, пенитель океанов “оставлял позади лишь кучу долгов и грозивший ему судебный процесс”.

Андрей Логгиныч легкой стопою обошел транспорт – трехмачтовый, восемьсот тонн водоизмещения. Старший офицер сопровождал командира.

– Ничего не забыто? – осведомился господин Юнкер.

– Все по реестрам, – отвечал Бутаков. – Не забыто, Андрей Логгиныч.

“А рояль? А бочки с вином? – ухмыльнулся про себя господин Юнкер. – А все заказанное Страннолюбским?” Но вслух капитан-лейтенант ничего не сказал ни про рояль, ни про вино.

В пятый день сентября 1840 года военный транспорт “Або” оставил Кронштадт. День был вёдреный, ветер свежий.

2

“Або” строился в Финляндии. Финские сосны раскачивал балтийский ветер. Теперь он раскачивал сосны, принявшие вид фрегата.

Погода стояла погодливая. Море ходило ходуном. Но моряков не уходило, никто не страдал морской болезнью, и господин Юнкер мог бы полюбоваться ладным экипажем.

Однако господин Юнкер отлеживался в каюте. Санкт-петербургские развлечения взяли-таки много энергии. Андрей Логгиныч, как и прежде, надеялся на старшего офицера. Э, лейтенант Бутаков отлично справится со своими обязанностями. А сверх того и с обязанностями командира. Андрей Логгиныч не страдал избытком самолюбия. Он мельком думал, что скоро будет страдать от недостачи особого рода. Но покамест гнал мрачную мысль. Авось как-нибудь образуется.

Говорят, дружба испытывается пудом соли. Служба на море солона и без соли, у нее иные мерки. Уже за Толбухиным маяком, первым на вест от Кронштадта, Бутаков смекнул: Андрей Логгиныч – командир по штату, а он, Бутаков Алексей Иваныч, командир со штатом. На него, Бутакова, легла ответственность и за людей, и за корабль. За всех и за каждого.

Бутакову недавно исполнилось двадцать четыре. Полжизни носил он форменное платье: кадет, гардемарин, мичман, лейтенант. Черное море было купелью: отец-моряк брал сына в крейсерства. Балтика была практической школой: фрегаты, корвет, линейные корабли. Однако Черное и Балтика – лишь заводи Мирового океана. И теперь лейтенанта ждали гром и вихрь Атлантики, Индийского, потом – Великого или Тихого.

Алексей Бутаков рвался в дальние просторы. Но он не собирался командовать “Або”, а предполагал как можно лучше исполнять генеральные повеления капитана. Выходило иначе: ему, Бутакову, командовать генерально. В глубине души он все же надеялся, что господин Юнкер, отлежавшись в каюте, примет “бразды”.

Близость Копенгагена исцелила господина Юнкера. Капитан вышел на палубу приветливый, оживленный, нетерпеливо поглядывая на шпили и башни датской столицы. Едва якорь забрал, то есть зацепился за грунт, как командир велел спустить гичку и был таков.

Был он “таков” во все дни копенгагенской стоянки. Изволил поселиться в шикарной гостинице. Поразил бережливых датчан истинно барским размахом.

Собутыльников и партнеров хватало. Дым стоял коромыслом.

“Або” давно мог бы продолжить плавание, да капитан, видите ли, отговаривался каким-то неотложным делом. Бутаков с офицерами опасливо прикидывали, каково будет в дальнейшем: ведь кораблю надо запасаться водою и дровами в Портсмуте, в Кейптауне… А в Англии и на мысе Доброй Надежды тоже, поди, капитан – разудалая головушка – захочет потешиться вдосталь.

Увы, они не ошиблись. Так и повелось: команда несла нелегкую палубную службу, а командир “облегчал” корабельный денежный сундук.

Впрочем, моряки “Або” еще не догадывались, какие беды караулят их в Индийском океане.

3

Не буду описывать Атлантику и переход экватора, этот праздник Нептуна, описанный бессчетно. И не стану рассказывать об утренних и вечерних зорях в тропических широтах: нужны не слова – оратории.

Перо бежит, обгоняя “Або”, обгоняя пассатный ветер, цепляясь о прибрежные камни Южной Африки. Альбатросы провожают от мыса Доброй Надежды, от порта Кейптаун…

В тот год (восемьсот сорок первый) пасха пришлась на конец марта и застала наших моряков в Индийском океане. Пять недель они уж не видели ни клочка суши.

Пропели “Христос воскресе” и разговелись солониной. Светлое воскресенье было последним светлым днем экипажа “Або”.

В тот же вечер внезапная духота стеснила грудь. За полночь ветер рвал паруса, обретая ураганную силу. Вдруг все как провалилось в мягкую пропасть сажи. Ее внезапно распарывали – ослепительные молнии. Гром не был слышен, он тонул в грохоте океана. Стеньги трещали и рушились. Голубоватые огоньки хищно метались по изорванным вантам. Корабль развил чудовищную скорость. Он мчался сквозь смерч, вместе со смерчем. Гибель настигала его гигантскими валами. Валы катились по верхней палубе, крушили надстройки, ломали кованые железные шлюпбалки, срывали люки и захлестывали жилую палубу, где уж было по пояс.

“Або” попал в ад.

“Нельзя заставлять исполнить невозможное”, – говорили древние римляне. Экипаж выполнил невозможное: сохранил корабль. Выполнил, должно быть, потому, что понуждения не было и в помине. Отчаяние либо отнимает, либо удесятеряет мужество.

В пятом часу развиднелось.

Сложное, но четкое сооружение, подчиненное законам точных наук, трехмачтовый военный парусный корабль теперь казался воплощением хаоса. Парусиновые лохмы полоскались по ветру; бегучий такелаж походил на сотни гордиевых узлов; такелаж стоячий обратился в обломки. Всё, куда ни глянь, было искорежено, перевернуто, громоздилось как попало.

Теперь нужны были двужильность, стиснутые зубы, способность действовать, когда досуха исчерпаны силы физические и силы душевные…

Только бы устоять, не дрогнуть…

Но вот один дрогнул, сник. Этот был первым. Первым после бога, как издавна величали моряки полновластных хозяев кораблей – капитанов. Господин Юнкер, любимчик светлейшего князя, бесстрашный картежник и лихой бражник, Андрей Логгиныч Юнкер, его высокоблагородие, капитан-лейтенант, эполеты с “висюльками”, удалился, замкнулся, сокрылся ото всех и от всего. Будто дал обет молчания, принял послух.

Не знаю, что он там делал, в своей щегольской каюте. Не сомневаюсь в одном: он знал, что наделал! Денежный сундук разевал пасть. Звон золота и серебра давно – в Петербурге и Копенгагене, в Портсмуте и Кейптауне – слился со звоном бокалов, а шорох бумажных купюр – с шорохом игральных карт.

В ближайшем порту, в роскошном Сингапуре, никто задаром не поможет “Або”. Хочешь новые стеньги? Плати, сударь. Хочешь ремонта? Тряси мошной, сударь. Хочешь свежих припасов? Раскошеливайся, сударь.

Очевидно, старший лейтенант имел крупное объяснение с капитан-лейтенантом. Очевидно, в кают-компании вынесли ему приговор. О нет, никакого плаща и кинжала. Молчаливое презрение.

Но можно было презирать негодяя. Нельзя было избавиться от саднящего чувства своей причастности к растрате казенных денег. Пусть невольной, пусть легкомысленной. Проклятые три тысячи! Этот господин Юнкер рассчитал дьявольски. Три тысячи вылетели в трубу, гулял “весь Кронштадт”, шампанское пенилось, как бурун, тосты взлетали, как сигнальные флаги. О, конечно, лейтенанты и мичманы возвратят деньги. Однако лишь в отечестве. А сейчас, а нынче… И вот это обидное, досадное, гнетущее, оскорбительное сознание своей причастности к тем бедствиям, которые обрушивает на матросов уже не стихия.

Живи в Сингапуре русский консул, смотришь – и пособил бы. Увы, император Николай Павлыч не держал дипломатов в далеком Сингапуре. А до первого русского порта, до Петропавловска, оставалось… Черт подери, “оставалось” как до Луны, как до звезд!

Может быть, Никобары? Богатые лесом Никобарские острова – притонувшая горная цепь от берегов Суматры к берегам Бирмы… Никобарские и Андаманские острова, где пальмы, бананы и жемчуг… Никогда русский флаг не показывался у Никобар. Увидеть земли, не виданные соотечественниками, – в этом есть нечто заманчивое, отрадное. Да только не при таких печальных обстоятельствах.

4

Прошу, читатель, поближе. Вот “Памятная книжка” Алексея Иваныча Бутакова.

Итак:

“25-го апреля противный ветер, не пустивший нас засветло на Нанковрийский рейд, принудил встать на якорь около входа, против острова Корморта. На другой день, рано утром, послали шлюпку для промера входа и обозначения его вехами, а после полудня, при тихом ветре, снялись и начали лавировать к якорному месту.

Миновав низменный, покрытый пальмами остров Трункутти, мы вскоре очутились на превосходнейшем рейде, образуемом островами Нанковри и Кормортой. Оба острова покрыты пышными мангровыми деревьями, тиком, железным деревом и проч.; между ними возвышаются обремененные плодами кокосовые пальмы и панданусы.

Местами, между лесом, проглядывают лужайки прелестнейшей зелени, а на чистом песке взморья выстроены на легких сваях хижины дикарей.

Вода гладка, как зеркало; каждый мыс казался корзинкою с цветами; вдали, в бухточках, видны челноки дикарей, которые сидят в них на корточках, и на одном челноке стройный дикарь бронзового цвета прицеливался острогою в рыбу.

Лавируя, мы подходили близко к берегам, и, по-видимому, приход наш значительно встревожил дикарей. В одном селении на Корморте все жители уселись в кружок и, как кажется, держали между собою совет, как поступать в отношении пришельцев…

Вечером, часов около пяти, мы стали на якорь; дикари приехали и решились взойти. Один из них, имевший лакированную палку красного дерева с серебряным набалдашником, подал мне запачканную бумагу, на которой было написано по-английски, что датский резидент на Никобарских островах, какой-то г. Розен, назначил предъявителя бумаги, никобарского жителя по имени Тетуй, старшиною деревни Малага на острове Корморта.

Тетуй высокого роста, крепкого сложения, сутуловат, с плоским дурным лицом и совершенно черными от жевания бетеля зубами: физиономия его выражала недоверчивость и скрытность. Он говорил несколько по-английски.

Через полчаса наехало к нам множество лодок, в том числе некоторые со старшинами других деревень, назначенными также г. Розеном и вооруженными палками своего сана, как и Тетуй. Дикари привезли нам бананов, ананасов, кокосовых орехов.

Мы пригласили их к себе в гости, потчевали их водкой, которую христианские миссионеры выучили их уважать, и мы скоро сделались совершенными приятелями…

На другое утро после нашего прихода, мы с Б.[29]29
  Буквой “Б” автор обозначил лейтенанта П.Н.Бессарабского. Ровесник и однокашник Бутакова, Петр Николаевич впоследствии года три служил адъютантом знаменитого нашего мореходца Ф.Ф.Беллинсгаузена. А затем совершил еще одно кругосветное плавание, командуя транспортом “Двина”.


[Закрыть] съехали на берег, вооружившись для предосторожности пистолетами и взяв с собою запас ситцевых платков, ножей и разных безделиц для подарков диким. Мы входили в их шалаши, были везде встречаемы с радушием и угощаемы бананами, сахарным и кокосовым молоком.

Хижины их построены на взморье на легких сваях; они конусообразные, бамбуковые стропилы оплетены снаружи камышом. Пол настлан из тонких тиковых досок, а вход, куда надобно взлезть по бамбуковой лестнице, завешивается циновкою. Вместо окон проделаны небольшие отверстия, которые в случае нужды тоже закрываются; вообще внутри довольно темно.

На взморье, против середины деревни, воткнуты две огромные бамбуковые тростины и между ними – деревянный столб, на верху которого грубо вырезано человеческое лицо. Не знаю, кого должен был изображать этот идол.

Женщин мы вовсе не видали; на все наши расспросы мы получали один ответ: что они далеко, за три дня пути отсюда.

В деревне довольно много домашних птиц и откормленных кокосовыми орехами свиней, которые составляют главное богатство жителей. На них они выменивают у заходящих сюда европейцев и малайцев табак, водку, полотно, ожерелья и проч.

В соседнем селении, находящемся в нескольких десятках шагов оттуда, мы нашли какого-то датчанина, который живет здесь около 8 месяцев. Вредное влияние климата сделало из него совершенный скелет.

Датчанин рассказывал, что он был капитаном на купеческой шхуне, разбившейся у здешних берегов, и что, захворав, он не был в состоянии отправиться отсюда со своими людьми, уехавшими на барказе.

Имя датчанина – Гальс. По-видимому, он не тот, за кого себя выдает. Он изъясняется по-английски без всякой примеси иностранного выговора; по образу его выражений и суждениям видно, что он получил порядочное воспитание. Он хорошо знает медицину.

По некоторым вырвавшимся у него фразам должно полагать, что он англичанин. Но кто он такой, зачем н каким образом попал сюда и почему не просился уйти с нами, этого мы не могли узнать.

“Таинственный незнакомец” объяснил нам причину, почему дикари спрятали от нас женщин.

Месяца за два до нашего прихода было здесь английское китоловное судно и стояло на якоре в небольшой бухточке. Матросов спустили на берег, и они, выпивши порядочно, принялись охотиться за свиньями и дворовыми птицами жителей. Наконец, настреляв достаточный запас живности, они начали охотиться за женами и дочерьми островитян.

Непросвещенным дикарям все это весьма не понравилось, а в особенности последнее. Не умея смотреть на такие вещи хладнокровно, они решились отомстить. На другой день они собрались в большом числе на английское судно и поданному сигналу бросились на людей, убили и ранили многих и принялись грабить судно.

Капитан и уцелевшие матросы кинулись в шлюпку и на сильной гребле выехали в море.

К их счастью, проходило в то время английское купеческое судно, шедшее в Пуло Пенанг, что у входа в Малаккский пролив. В Пуло Пенанге они, как водится, свалили всю вину на дикарей, приписали нападение алчности дикарей и умолчали о своих собственных поступках.

Губернатор Пуло Пенанга немедленно отрядил находившийся там военный бриг для наказания дерзких, осмелившихся вступиться за своих жен и собственность против сынов великой Владычицы морей.

Бриг пришел в Нанковри и, не говоря худого слова, открыл огонь по селению, выжег и разрушил жилища дикарей, отобрал у них вещи, награбленные с китоловного судна, а самое судно привел в Пуло Пенанг.

Вот причина, по которой несчастные дикари спрятали от нас “повод к войне”.

Датчанин (или англичанин?) рассказал нам, что климат Никобарских островов чрезвычайно вреден для европейцев и даже для туземцев, чему мы видели многие примеры и в чем нам самим пришлось впоследствии убедиться многими горестными опытами.

В продолжение шести месяцев здесь непрестанные дожди. От сырости, при жаркой тропической атмосфере, в густых лесах гниют листья и валежник, сильные испарения поднимаются от земли и висят над лесами густыми белыми облаками.

Европейцы не могут прожить здесь более двух лет. На Никобарских островах в 1758 году австрийцы пытались основать колонию, а потом, в более близкие нам времена, несколько раз датчане, считающие эти острова своими.

Но колонисты умирали, а уцелевшие рады были найти возможность убраться восвояси с жалкими остатками вконец расстроенного здоровья. Последняя датская колония, состоявшая из миссионеров, коих главою был г. Розен, уничтожилась несколько лет назад.

Географическое положение островов, превосходные рейды, изобилие строевого леса и разного рода дорогоценимых в Европе деревьев – все это вместе благоприятствует основанию здесь обширной колонии, которая бы не замедлила процвести, если б не было одного неприятного препятствия – злокачественного климата…

В пять часов следующего утра я отправился с людьми на работу в лес на остров Нанковри. Вода была малая, и шлюпка не могла подойти к берегу на значительное расстояние. Надобно было вылезти и пройти вброд по коралловой отмели сажень около ста, а потом по вязкой тине, смешанной с ракушками, в которой растет какая-то колючая трава.

Опасение лишиться сапог, только затруднявших путешествие, ибо ноги уходили в тину выше колен, заставляло идти босиком; но зато немилосердные ракушки и трава не оставили почти живого места на ногах.

Потом мы очутились в прелестнейшей мангровой аллее. Ее корни покрываются водою во время приливов, так что тогда уж можно пристать на шлюпке к самому берегу. Но так как наше путешествие происходило в отлив, нам пришлось шагать по типе, заплетаться ногами и путаться в стелющихся по земле и под тиною корнях, длиннющих водорослях или спотыкаться о пеньки.

Словом, неприятнее и утомительнее этого перехода от шлюпки до берега я не припомню ничего в жизни. Наконец, усыпав путь свой проклятиями, мы подошли к берегу усталые, измученные, покрытые толстым слоем грязи, с израненными в кровь ногами.

Очистясь от нее по возможности, мы принялись делать просеки для протаскивания к берегу срубленных для рангоута деревьев.

Русские топоры весело застучали по тропическим деревьям, и русские песни огласили впервые девственные леса, которых таинственное безмолвие прерывалось только нестройными криками попугаев и птиц знойного экваториального климата.

Какое обширное поприще исследований открылось бы здесь естествоиспытателю! Каждое растение, каждый куст говорили бы его мысли и открывали бы его умственным взорам новые истины, объяснили бы ему тайну нескольких искомых в великой задаче познания природы. А я бродил по здешним чудным лесам, как невежда, и горько сожалел о своем невежестве в ботанике. Я чувствовал себя окруженным чудесами растительного царства и смотрел на них, не понимая ничего. Может быть, я попирал ногами экземпляры растений, которых отыскание обрадовало бы натуралиста больше всяких сокровищ!..

Обед прибыл к нам с транспорта во время полной воды. Погода разгулялась. Вид с возвышенного берега, на котором матросы соорудили из ветвей самый поэтический шалаш, был очарователен. Все грязное и неприятное для глаз – тина, пни, корни – покрылось водою; видны были только красивые деревья и роскошная аллея с прохладными ярко-зелеными сводами.

После обеда и кратковременного отдыха мы снова принялись за работу, кончившуюся около заката солнца. К тому времени вода опять убыла, и нам в другой раз пришлось спотыкаться и проклинать морские травы и кораллы. Когда стемнело, я удивлен был множеством искр, беспрестанно мелькавших перед глазами: то были светящиеся мошки и мухи, которых иногда заносит даже на рейд.

Дикари посещали нас часто. Мы обменивались подарками и щедро потчевали своих гостей. Никобарцы – превосходные пловцы и рыбаки. Я никогда не думал, чтоб человек мог так легко и скоро плавать, так далеко и быстро нырять, и все это без малейшего усилия, шутя.

Единственное оружие их – копья; луков и стрел я не видел. Дикари показывали нам опыты своего искусства метать копье: ни один не промахнулся по кокосовому дереву на расстоянии около тридцати шагов.