Текст книги "Мир приключений 1971 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Роберт Льюис Стивенсон,Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Александр Кулешов,Ариадна Громова,Борис Ляпунов,Ромэн Яров,Зиновий Юрьев,Валентин Иванов-Леонов,Владимир Фирсов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 57 страниц)

– Забавно, – сказал Шубин. – Кстати, Веруш, как ты думаешь, выйдет ли нормальный человек утром из дома без шапки, если на улице проливной дождь?

– В Древнем Египте?

– Нет, в современной Москве.

– Нормальный – нет. Но какое отношение…

– Обожди. Хорошо. А если он едет в такси в этот же дождливый день, где будет шапка?

– Очевидно, у него на голове.

– Ты умная женщина, и именно за это я тебя люблю. Ну, а если этот человек – водитель такси и целый день сидит за рулем в теплой машине, может ли он снять шапку?

– Сереженька, – жалобно взмолилась Вера, – мы же договорились: дома о делах – ни-ни.

– Последний раз, Веруш. Обещаю.

– Может, Сережа, может, – быстро сказал Голубев. – Я несколько раз видел, как они кладут фуражку на полочку под задним стеклом. Как я раньше не сообразил?

– Классическая фраза оперативного уполномоченного, – рассмеялся Шубин. – Значит, будем исходить из того, что посетитель Польских был шофером такси.

– Ну, всё, – пробормотала Вера, грустно улыбнулась и принялась собирать посуду, ставя ее в мойку. Она уже привыкла к этим, казалось, внезапным ассоциациям мужа и Голубева, неожиданным извержениям постоянно тлеющих где-то в глубинах их сознания мыслей, привыкла и примирилась, понимая, что их работа неизбежно захватывает их, может быть иногда и против их воли, и, отвлекаясь, они лишь отвлекаются от нее наполовину и никогда целиком.

Она пустила горячую воду, еще раз вздохнула и принялась мыть тарелки.

Хотела бы она другой работы для Сергея? Кто знает? Трудно сказать… Конечно, в другом месте он был бы наверняка не так занят и получал бы, может быть, побольше… Но он был бы тогда не он, потому что представить Сергея другим, не погруженным вечно в его дела, не чувствовать напряженную работу его мысли ей было трудно, как, например, представить его мелочным, скупым, педантичным… Бог с ним, если он всем этим живет и любит свою работу…

– В таком случае, – сказал Голубев, – не исключено, что эта твоя продавщица смогла бы узнать нашего гипотетического шофера. Для этого ей нужно всего-навсего прокатиться на всех пятнадцати тысячах московских такси, причем в две смены, так как на каждой машине работают два сменщика. Итого тридцать тысяч поездок. Считая по десять поездок в день, ей понадобится для этого всего-навсего три тысячи дней или около восьми лет.

– Точнее, восемь лет и два с лишним месяца.

– Месяцем больше, месяцем меньше, не будем торговаться. Но если говорить серьезно, придется пересмотреть кучу фотографий.

“Постой, постой, Боря… – подумал он. – Что-то у тебя сейчас мелькнуло в голове. Минуточку, минуточку…” Он вспомнил, как однажды приехал поздно вечером из Лобни, от приятеля, и у Савеловского вокзала увидел огромную очередь на такси. Он нерешительно раздумывал, пристроиться ли в ее хвост или идти на автобус, но человек, стоявший перед ним, словно прочел его мысли и сказал:

“Становитесь, становитесь, молодой человек, здесь рядом парк, и машины подходят быстро”.

– Сережа, – сказал он, – если я не ошибаюсь, рядом с этим Строевым переулком есть парк…

– Похоже, – задумчиво сказал Шубин, – очень похоже. Начнем с него.

ГЛАВА 7

День был осенний, дождливый, и перед воротами мойки таксомоторного парка вытянулась длинная очередь забрызганных грязью машин. Когда металлические двери со скрипом подымались вверх, очередная машина нетерпеливо срывалась с места и исчезала в низком здании. Казалось, ей хотелось побыстрее вымыться после рабочего дня и отдохнуть несколько часов, блаженно остывая всем своим металлическим телом.

Шоферы, ожидавшие своей очереди, дремали за рулем, давая отдохнуть глазам, и лишь те, кто был помоложе, с любопытством следили за молодой женщиной в светлом синтетическом пальто, стоявшей у ворот и то и дело посматривавшей на часы.

– Добрый вечер. Давно меня ждете, Валентина? – спросил Шубин. – Я, кажется, не опоздал?

– Нет, что вы, Сергей Родионович, это я просто раньше времени пришла.

Они прошли в отдел кадров, расположились в небольшой комнатке, и худая, костлявая женщина в свитере, неодобрительно поджав губы, принесла и положила на стол стопку личных карточек.

– Ну-с, Валентина, с богом, – улыбнулся Шубин. – Смотрите на фото и главное – не пытайтесь обязательно найти кого-нибудь. А то вы девушка, видно, добрая, не захотите огорчить старичка…

– Это вы-то старичок, Сергей Родионович?

– Угу… Не захотите огорчать и обязательно укажете на какое-нибудь фото. Не нужно. Не подготавливайте себя к тому, что каждое следующее фото во что бы то ни стало должно быть фото именно того человека, которого мы ищем. Попадется – хорошо, не попадется – ничего не поделаешь. Придумаем что-нибудь еще…

С маленьких карточек на Валентину смотрели лица: нахмуренные и доверчивые, молодые и пожилые, симпатичные и неприятные.

И Валентина почему-то вдруг подумала, что за каждым из этих маленьких листков фотобумаги стоит чужая жизнь, которую она не знает и никогда не узнает; что мир огромен, и среди этого людского моря она, Валентина, лишь крошечная песчинка, знакомая лишь с несколькими другими песчинками, такими же крошечными, как и она. И навсегда останется такой песчинкой. Ей стало грустно, и она привычно мысленно сказала себе: “Опять за свое, дура! Поменьше настроений”.

Они просмотрели первую стопку, и женщина в свитере принесла вторую. Выглядела она по-прежнему недовольной и всем своим видом, казалось, говорила: “Что я вам, граждане, грузчик, что ли?”

Не повезло им и со второй, и с третьей порциями… Несколько раз Валентине казалось, что лицо похоже, но, присмотревшись, она со вздохом опускала карточку. Когда Валентина уже почти заканчивала четвертую стопку, она вдруг, не удержавшись, крикнула:

– Он! Нашли!

С фотографии смотрело лицо человека лет тридцати, с сильным, решительным подбородком, маленькими, недоверчиво смотрящими глазками.

– Точно он? – спросил Шубин.

– Точно, Сергей Родионович. У меня на лица память хорошая. Увижу раз – и через десять лет вспомню. Он, точно он… Ну вот, всё вы и закончили. – В голосе ее прозвучала легкая, еле уловимая грусть, и Шубин подумал, что ей, может быть, немножко жаль расставаться с чем-то для нее новым, непохожим на привычные будни.

– Ну что вы, – усмехнулся Шубин, – “закончили”! Еще и не начинали. И если это даже и тот человек с сухой головой, может вполне оказаться, что он вовсе и не тот, за кого мы его принимаем, вернее, хотим принять… Посмотрим-ка, кто он. Ага, Ворскунов Алексей Иванович, тридцать девятого года рождения, вот и адрес его…

– Все, Сергей Родионович? – Валентина поднялась и надела пальто.

– Господь с вами, Валентина! Разве от нас так скоро отделаешься? Придется нам поговорить с Ворскуновым Алексеем Ивановичем, познакомиться с ним. Да и вы должны убедиться, что он – это он. Что-нибудь придумаем, как это лучше сделать, и я вам позвоню. Хорошо?

– Хорошо, – сказала Валентина и улыбнулась.

– Ну вот и прекрасно. Спасибо вам преогромное за помощь. Мы ведь без вас ничего – пустота, фикция. Без вас и тысяч таких же добровольных помощников.

– Ну что вы… До свидания.

– Минуточку, Валентина. Меня уже давно мучает один вопрос, но никак не могу решиться спросить вас… Просто не знаю, что делать…

– А вы спросите.

– Скажите, Валентина… как делаются такие высокие прически, как у вас? Как они держатся?

Девушка фыркнула, подавившись смехом.

– А еще уголовный розыск называется. Это, Сергей Родионович, профессиональный секрет. Если мужчины будут все знать…

– Жаль, – вздохнул Шубин. – Но не мы, так следующее поколение мужчин обязательно раскроет эту жгучую тайну… Так я вам позвоню, Валентина.

?

С самого утра, с момента выезда на линию, когда диспетчер вместе с путевым листом сунул ему повестку, вызывавшую его в отделение ОРУД ГАИ, Алексей чувствовал легкое беспокойство. Вернее, это даже было не беспокойство. Беспокоиться было нечего: все сотни раз обдумано, взвешено, проверено. Было какое-то неприятное чувство неизвестности. Для чего вызывают? Дорожных происшествий у него не было, инспекторы ОРУДа его не останавливали. Скорее всего, ошибка какая-нибудь. И уж безусловно никак не мог быть связан ОРУД со Строевым переулком. Ладно, подумал он, нечего голову ломать, работать надо, план везти.

Но Алексей был человек, который по биологической, наверное, своей основе не переносил неопределенности, который любил во всем четкость, ясность, для которого все в жизни должно было быть раз и навсегда расставлено по определенным, постоянным местам. И поэтому все, что вносило в его жизнь элемент неясности, даже самой малой неясности, было ему неприятно, и весь он томился, жаждал каждой своей клеточкой возвращения привычного порядка.

Поэтому, работая этим утром, он то и дело посматривал на свои часы, удивляясь, что стрелки движутся так медленно. Несколько раз ему показалось, что часы на щитке вовсе остановились, остановились и часы на руке, и он поднимал руку к уху, чтобы лишь убедиться: тикают.

На стоянке на площади Восстания в машину сел чистенький розовенький старичок с красивой кожаной папочкой в руках.

“Профессор, наверное, – автоматически подумал Алексей, – денег, должно быть, гребет кучу. На чаевые сильно не раскошелится. Хорошо, если десять копеек накинет”. К пассажирам, дающим на чай сверх показаний счетчика, отношение у него было сложное. С одной стороны, он жаждал их, этих гривенников, двугривенных, а то и полтинников, с другой – чем больше ему давали, тем большее презрение испытывал он к этим людям, так легко расстававшимся с деньгами. Вообще испытывать презрение к людям было для него определенной привычкой, даже потребностью, ибо оно укрепляло в нем убеждение, что жить среди таких людей нужно именно так, как живет он: с умом, без всяких там глупых чувств.

Вчера, например, Монахов из их колонны всем рассказывал, аж слюни пускал от восторга, как вез какую-то старушку во Вторую Градскую больницу за сыном. Как выяснилось, старушка, на радостях, что сын выписывается, забыла деньги и страшно разволновалась, и как он, Монахов, сказал ей: “Ладно, мамаша, сын выздоровел – чего вас задерживать? Бог с ним, с полтинником”. Глупо. С одним – бог с ним, с другим– бог с ним, а сам где? Можно, конечно, поверить человеку, он же понимает, потом привезет, да еще, как правило, больше, чем должен был, но это “бог с ним”…

Старичок все время ему что-то говорил, и хотя обычно он охотно поддерживал разговоры с пассажирами: поговоришь вежливо – больше оставят, – сегодня он почему-то молчал.

Алексей остановил машину у здания Академии медицинских наук на Солянке и ждал, не выключая двигателя, пока пассажир пересчитывал на ладони монеты, выуженные из кармана толстого ратинового пальто. Так и есть, десять копеек. Профессор…

Пора было пробираться к отделению ОРУД ГАИ, и Алексей несколько раз отказывал пассажирам, пока не подобрал подходящего. Чего зря терять выручку? План есть план. И так, наверное, из-за этого вызова пятерки недосчитаешься…

Во дворе отделения стояла разбитая “Волга”. Передняя облицовка и фары были смяты и вдавлены, и перекошенная крышка капота приподнялась, словно автомобиль разинул рот в тягостном недоумении, не в состоянии до конца понять, что же все-таки с ним случилось.

Внутри в коридоре толпилась кучка людей, у всех в руках маленькие книжечки “Правил уличного движения”. “Пересдают нарушители… Лопухи!” – подумал Алексей и посмотрел на повестку, в какую комнату ему нужно было пройти. Он помнил, что указана была комната номер пять, но, как и всегда, он предпочитал лишний раз проверить, чтобы не ошибиться.

– Ну-ка скажи, друг, в каких случаях запрещается обгон? – проверяли друг друга в последний раз нарушители правил, вздыхали, нервно курили; полузакрыв глаза, что-то беззвучно шептали, повторяя незабываемую чеканную прозу “Правил”.

Теперь уже Алексей был абсолютно спокоен. И потому, что на стене висел стенд с фотографиями перевернувшихся машин, и потому, что слышал бормотание: “Обгон запрещается, когда…”, и потому, что все это не могло иметь к Строевому ровно никакого отношения.

– Разрешите? – спросил он, приоткрывая обитую дерматином дверь в комнату номер пять. – Тут у меня повестка…

– Фамилия? – деловито спросил невысокий майор, перелистывая какие-то бумаги.

“Орудовец, – торжествующе подумал Алексей. – Те, говорят, в форме не ходят”, – и почувствовал даже нечто вроде симпатии к этому человеку за столом.

– Ворскунов Алексей Иванович, – четко ответил Алексей, всем своим подтянутым видом и молодцеватостью показывая, что водитель он дисциплинированный и находится здесь по чистому недоразумению.

– Садитесь, товарищ Ворскунов, вот на этот стул, – сказал майор и внимательно посмотрел на Алексея, но не в глаза, а как бы слегка поверх, словно прическу его рассматривал, и Алексей машинально провел рукой по волосам.

– Это я смотрю, на улице холодно, около нуля, а вы с непокрытой головой. Простудиться можно, – наставительно сказал майор и улыбнулся.

– Фуражка в машине, – ответил Алексей. – Сидишь за баранкой целый день…

“Чудак, – усмехнулся про себя он. – Простудиться можно… Ишь ты, забота какая… А гонять человека без толку – это ничего”.

– Так, товарищ Ворскунов… Знаете, почему мы вас вызвали?

– Не знаю, товарищ майор. Голову ломаю.

– Так прямо и ломаете? Вы работаете на машине… – Майор назвал номер.

– Работаю.

– И не можете припомнить за последнее время ни одного нарушения правил уличного движения?

– Да нет, товарищ майор.

– Гм… И даже не помните, как… – майор скосил глаза на листок бумаги на столе, – восемнадцатого октября проехали у Никитских ворот на красный свет, создав аварийную обстановку, и не остановились по свистку инспектора?

Последние остатки сомнения улетучились у Алексея вместе с облегченным вздохом.

– Не могу помнить, товарищ майор, потому что в этот день не работал.

– Гм… Точно помните, что не работали?

“Еще бы, – подумал Алексей, – не помнить… Такое дело провернул. Но осторожнее надо на всякий случай. Лучше бы надо было сделать вид, что высчитываю дни недели. Ну ничего. Все нормально”.

– Точно. К теще за город ездил в этот день, точно помню.

– Ну что ж, проверить мы, конечно, проверим в парке. Может быть, напарник ваш был, может быть, и инспектор ошибся, не тот номер записал. Садитесь вон за стол, отодвиньте графин, чтобы он не мешал, и напишите объяснение. Мол, в этот день не работал. Порядок есть, порядок…

Алексей вышел на улицу. Мир снова был четок – свет и тень, без полутонов. Все было ясно, для всего было свое место – и для Строевого переулка, и для него самого.

Он вставил ключ в замок зажигания, повернул его. Мотор послушно забулькал. “Надо ехать, – подумал Алексей, – уж здесь-то пассажира не дождешься, всё шоферы”. Он развернулся и поехал на стоянку.

?

– Валентина! – позвал Шубин и подошел к двери, соединявшей комнату со смежной. – Идите сюда. У меня тут было несколько человек. Кто-нибудь из них вам знаком?

– Последний, Сергей Родионович.

– Я ведь и сам догадался, что он.

– Это когда вы про фуражку спросили? Я слышала.

– Угу.

– Теперь уже всё? – спросила Валентина.

– Надоели мы вам?

Валентина пожала плечами. Что она могла сказать ему? Как объяснить? Да что, собственно, объяснять? Дура дура и есть. Ей почему-то вдруг стало жалко себя. Другие живут, не думают, не забивают головы фантазиями. Живи, пока живется. Чем плох Колька, например? Прекрасный парень, веселый. И все-таки она знала, что не пойдет с ним сегодня в клуб, хотя он еще вчера звонил ей: взял билеты на какой-то заграничный фильм, о котором все у них говорили. Не пойдет и будет сидеть одна дома. И так ей и надо, дуре, которая в свои девятнадцать лет ничего не понимает в жизни и все ждет чего-то…

Она порывисто пожала протянутую Шубиным руку и быстро вышла.

“Хорошая девчушка, – подумал Шубин и вздохнул. – Чего вздохнул, майор? То-то же…”

Да, так как же все-таки проверить, не был ли этот Ворскунов узбеком? Крепкий мужчина, с выдержкой. Если, конечно, это он проделал операцию с бидоном. Ни капли волнения. Спокоен. Слишком уж спокоен. Обожди, не подгоняй впечатления под уже сложившуюся схему. Если водитель твердо знает, что не совершал никаких нарушений, что ему нервничать? Да и как нервничать? Ломать руки, заикаться, дергаться, рыдать? Но уж очень-то он быстро, не задумываясь, вспомнил, что восемнадцатого не работал. Если он – это он, то, конечно, должен твердо помнить день операции в Строевом. А если действительно был за городом? Надо проверить, причем узнать адрес этой тещи осторожненько, не спугивая Ворскунова. Голубев сделает. Надо ему позвонить. Если он уже на месте, пусть сразу и займется.

ГЛАВА 8

Голубев пересчитал подъезды. Кажется, здесь. Перед ним был длиннющий пятиэтажный дом, точный слепок с таких же домов, которыми были застроены эти кварталы.

Слава богу, нашел быстро. Когда-то был просто номер дома и улица. Теперь за каждым номером скрываются бесконечные корпуса с таинственными номерами, и, чтобы найти дом, нужно быть опытным следопытом.

На двух скамейках по обеим сторонам подъезда сидели несколько старушек, из тех, кто, несмотря на жизнь в большом городе, чудом сохранили какой-то уютный и так быстро исчезающий деревенский облик. Перед двумя стояли детские коляски с их пассажирами, укутанными в одеяла по самый нос от холодного и сырого октябрьского ветра.

Голубев театрально посмотрел на часы, так, чтобы это заметили старушки, вздохнул и сказал:

– Вы не будете возражать, если я посижу минут десять с вами? Свидание у меня с приятелем, да приехал, видите, раньше.

Маленькая старушка, в белом аккуратном платочке, с печеным озорным личиком, сказала:

– Посиди со старушками, у меня-то сегодня свиданий не предвидится.

Подруги ее громко засмеялись, и в одной из колясок испуганно завозился младенец.

– Вот мой кавалер, весь день при мне. – Старушка привычно качнула ногой коляску, и внук столь же привычно утих.

– Опора Советской власти, – улыбнулся Голубев.

– Это кто же?

– Бабушки наши. Сколько миллионов этих карапузов поднимают. Ордена им давать надо.

– Это точно. Слышь, Петровна, орден тебе дать надо.

Петровна, грузная старуха с отекшим желтоватым лицом, хмыкнула:

– Хоть бы спасибо сказали… Мало за день навозишься, так и вечером они хвост трубой и помчались: “Мама, ты уложи Виталика!”

– Ну, а что бы ты без Виталика своего делала? – спросила первая старушка. – Сама, что ли, на танцы ходила?

– Так ведь почти в каждой семье так, – сказал Голубев, – закон жизни. Возьмите, например, ваш подъезд. Много ли молодых без бабушек обходятся?

– Иные и обходятся, – бойко зачастила старушка в белом платке. – Бабки-то еще не продаются, ни за наличные, ни в кредит. У кого есть, а у кого и нет.

– На нет и суда нет, – сказал Голубев. – Но в вашем подъезде…

– Да погоди ты с подъездом, заладил: подъезд да подъезд. Я тебе вот что скажу: ныне дитев воспитывать такое дело, что и неизвестно еще, кто кого воспитывает – ты его или оно, дите, тебя. Наш-то – восьмой месяц, а уже все понимает. Я думаю, потому что телевизор мы вместе смотрим…

“Пропало, – подумал Голубев, – теперь уже не остановить. Попытаться еще раз…”

– Я вижу, вы не просто бабушки, а бабушки-энтузиастки, но есть ведь, наверное, и такие, что не очень-то хотят помогать, – с надеждой сказал он, обращаясь к Петровне.

– Не все такие дуры, как мы, это точно, – вздохнула Петровна. – Вон у Ворскуновой-то Лизки из шестьдесят седьмой мать в месяц раз приедет, и то скажи ей спасибо.

– Так, наверное, она с другими детьми живет?

– Будет она жить, как же… Домик у ней свой за городом. Хороший, говорит, домик, только на шум жаловалась. Аэродром у них там, что ли. Говорит, прямо над крышей летают, видно даже, огоньки на крыльях мигают. По мне, самолет – он и есть самолет, а Прасковья, слышь, все марки знает. У нас, говорит, и “ИЛ” какой-то, номер не помню, не то пятьдесят два, не то шестьдесят два, и заграничные, американские… ба… бо… и другие всякие…

– “Боинг”, наверное? – подсказал Голубев.

– Точно, “боинг”, – кивнула старуха.

– Где же это такое? – спросил Голубев. – Аэропорт Шереметьево – это ясно, именно туда прибывают иностранные самолеты, но сколько же там в окрестностях деревушек и поселков?..

– Не скажу. Может, говорила она, где, а может, я и забыла. Склероз – это тебе не шутка. Чего не надо, всё помню, а что надо – ни за что в голову не идет.

– На что же она живет? В колхозе, наверное? – с надеждой спросил Голубев.

– Кто? Прасковья Дмитриевна-то? Прямо, в колхозе… Не такой она человек, чтобы в колхозе работать. В газетном каком-то поселке работает. Хвасталась все, что писатели с ней все очень уважительные. Врет, наверное.

– Пожалуй, не дождусь я его. – Голубев посмотрел на часы. – Надо ехать.

– Может быть, передать кому что?

– Да нет, спасибо, я позвоню. И спасибо вам большое за компанию. Было очень приятно посидеть с вами. До свиданья.

Старушки, словно по команде, посмотрели на него, ожидая, очевидно, прочесть на его лице насмешку, но, увидев, что он не шутит, благодарно кивнули.

?

Когда Голубев, обзвонив редакции почти десятка газет, нашел нужный дачный поселок в районе Шереметьевского аэродрома, пора было обедать, но он поехал сразу на Савеловский вокзал.

Электричка была в это время дня почти пуста, и Голубев сел у окна. С наружной его стороны косо стекали капельки дождя, и сквозь их тускло мерцавшую сетку видны были бесконечные кварталы Бескудникова. Город все рос и рос, протягивая щупальца новых районов во все стороны. Слава богу, уже сегодня, скажем, из Химок до Измайлова километров сорок, не меньше. В старое доброе время – целое путешествие на несколько дней. А сколько тратят люди времени, чтобы добраться до работы в Москве из того же Шереметьева…

Сколько сегодня найдется москвичей, которые знали бы звенящую тишину леса? Настоящего леса, без консервных банок под ногами, какофонии транзисторов и призывных воплей массовиков.

В прошлом году они с Шубиным поехали за грибами. Далеко, километров за восемьдесят от города. Долго плутали, пока, наконец, далеко в стороне от шоссе не нашли богом забытого леска. А когда уже в потемках вылезли из машины и осмотрелись, только ахнули: на опушке горело с десяток костров, и в их неясном, призрачном свете можно было различить столько же автобусов.

Пора было подниматься, скоро Шереметьево. Он вышел из электрички, поежился, поднял воротник плаща, перешел железнодорожные пути, спросил, как дойти до дач газетного поселка. Заборчики и изгороди так напитались осенними дождями, что казались черными. Вот и водонапорная башня, за ней надо свернуть направо.

Улочка была небольшая, уютная; с одной стороны за дачками хмуро темнел лес. Первый же прохожий, которого он встретил, тут же показал ему на небольшой домик с покосившейся телевизионной антенной на крыше.

– Прасковья Дмитриевна? Серикова? Да вон, третий слева.

Калитка была полуоткрыта, и Голубев вошел, встреченный ленивым лаем небольшой дворняги с грязной светлой шерстью. Собака тут же спряталась в свою конуру, следя за Голубевым хитрыми желтоватыми глазами. Ярости в них не было. Казалось, наоборот, она была благодарна посетителю за маленькое развлечение. Из двери в крошечной застекленной веранде выглянула средних лет женщина в кирзовых сапогах и телогрейке.

– Цыц, Капот! – крикнула она собаке, и та, очевидно обрадовавшись, что ее освобождают от неприятных обязанностей, тут же замолкла.

– Здравствуйте. Прасковья Дмитриевна? – спросил Голубев, обходя лужи на дорожке.

– Ну, я, – сказала женщина.

– Мне рекомендовали к вам обратиться. Я бы хотел снять комнатку на зиму, оставить здесь лыжи и приезжать раза два в неделю покататься. А то иначе и не соберешься…

– Кто рекомендовал? – подозрительно спросила женщина.

– Да какая-то женщина. Я спросил, она говорит – идите к Прасковье Дмитриевне, она одна, может, и сдаст.

– В платке, что ли, носатая?

– Как будто, – неопределенно сказал Голубев.

– Она, Клавка, – удовлетворенно сказала женщина. – Она и летом всех ко мне присылает. У самой-то в доме как сельдей в бочке: сама, мать ее, мужик и детей целый взвод. Им не то что сдавать, самим бы чего снять.

– А вам не скучно одной? – спросил Голубев, входя вслед за хозяйкой на верандочку.

– А чего мне скучать? Я и работаю, истопницей там вот, – женщина кивнула в сторону дач на противоположной стороне улицы, – и телевизор у меня есть…

– Но все-таки одна все время…

– Почему одна? – обиделась хозяйка. – У меня дочка замужем. В Москве с мужем живут. Приезжают иногда.

– То-то, я смотрю, мужская тут у вас рука видна, все починено…

– Гм… мужская рука… Как же, его, Алексея-то, допросишься…

– Неужели же мужчина и не поможет по хозяйству? Наверное, каждую неделю приезжают?

– “Каждую неделю”… Еще летом туда-сюда, а осенью сроду не приедут. Месяца полтора, почитай, не были. Да мне-то без них и спокойнее.

“Соврал, – обрадовался Голубев. – Не был тут Ворскунов восемнадцатого числа. Для чего нужно было ему врать Шубину, если… Конечно, ему и в голову не приходило, что могут проверить. ОРУД ГАИ… “Простая ошибка: то ли это был напарник, то ли инспектор номер перепутал”. И все-таки соврал”.

– Ну, может, заболел кто-нибудь из них, сами бы съездили в город, проведали, – с невольной благодарностью за полученную информацию сказал Голубев.

– Да ну их, у самой здоровье еле в теле. Уж на что тут воздух очень прекрасный, и то сплю плохо, бессонница мучает, на снотворном держусь… А много вас тут будет с лыжами-то?

– Человека три.

– И не знаю даже…

– Ну ладно, Прасковья Дмитриевна, вы подумайте, а я через несколько деньков заеду. Пока что не на лыжах, а на лодках кататься можно. Время еще есть. До свидания.

– До свидания.

Дворняжка обиженно посмотрела на него. Очевидно, в отличие от хозяйки, ей хотелось бы, чтобы гость пробыл подольше.