Текст книги "Мир приключений 1971 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Роберт Льюис Стивенсон,Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Александр Кулешов,Ариадна Громова,Борис Ляпунов,Ромэн Яров,Зиновий Юрьев,Валентин Иванов-Леонов,Владимир Фирсов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 57 страниц)

ГЛАВА 5

Голубев с отвращением посмотрел на горку окурков, переполнявших пепельницу, и поморщился.

– Сколько мы с тобой курим, Сережа, кошмар какой-то. Надо что-то делать, а то, я чувствую, у меня из ушей дым начинает идти. Давай попробуем ограничивать себя. Ну, скажем, по десять штук в день, а?

– И смотреть все время на часы? – усмехнулся Шубин. – Надо переходить на трубку, вот что. С ней возни больше– значит, меньше останется…

– …времени на работу.

– Ей-богу, я серьезно. Трубка – раз, кисет с табаком – два, прочищалка – три. И вообще по статистике трубка – наименее вредная штука. Не сравнить с сигаретами или папиросами. Ведь с сигаретами черт знает до чего доходишь. Я вот, когда мы с этими двумя беседовали, хотел закурить. Достал сигаретку, хочу взять ее в рот, а там уже другая дымится. Автоматизм.

– Трубка – это прекрасно. Но учти, что трубкой баловались наши коллеги – товарищ Холмс Шерлок и комиссар полиции товарищ Мегрэ из произведений Сименона. Так что с трубками во рту мы сами напрашиваемся на сравнение… Бросать надо.

– И работу эту тоже бросать надо. Вот устроюсь бакенщиком на глухую речушку. Тишина, волны плещут о берег суровый. А я, мудрый и с длинной седой бородой, сижу в лодке, думаю о смысле жизни и…

– …курю трубку.

– Циник ты, Боря, не даешь человеку в лодке посидеть…

– …покурить спокойно…

Шубин медленно снял пиджак, аккуратно повесил на спинку стула и подтянул рукава белой рубашки.

– Бить будете, гражданин майор? – деловито спросил Голубев.

– Прозорлив, собака! – восхищенно сказал Шубин. – Что значит хорошая голова.

– А как же соцзаконность?

– Ради такого можно и нарушить разок. Суд меня поймет.

Шубин сделал выпад вперед, делая вид, что хочет провести один из приемов самбо, но Голубев ловко увернулся.

– Ай-ай-ай, вот вам нынешняя молодежь… – горестно покачал головой Шубин. – Я же его обучал самбо, и он же уворачивается. Нехорошо. Дай сигаретку, Боря.

– Пожалуйста, отравляйтесь на здоровье.

Они сидели молча, курили. Можно было дурачиться сколько угодно, можно было говорить обо всем на свете, но мысли были уже прочно заняты делом о бидоне, как они успели окрестить его. Этот процесс обдумывания, сопоставления, поисков логических неувязок, перебора вариантов шел автоматически, и остановить его теперь было уже невозможно. Дело уже въелось в них. И подобно тому, как писатель в работе над книгой не может не думать о ней, так и они не могли отключиться, даже если бы и хотели. Но они и не хотели отключаться. Это была их работа, их профессия, тяжелая и изматывающая, но дающая вместе с тем ощущение постоянного творчества, бросающая каждый раз всё новые и новые вызовы их проницательности, уму, настойчивости, знаниям. И тот, кого этот вызов не возбуждает, – тому в уголовном розыске делать нечего. И пусть бывают в жизни каждого оперативного работника моменты, когда, измочаленный и разочарованный, он в сотый раз поклянется себе немедленно бросить свое неблагодарное ремесло, он знает, что никогда этого не сделает, потому что любит его и не мыслит себе без него жизни.

Голубев посмотрел на часы:

– Уж полночь близится…

– Пошли, – решительно сказал Шубин и достал из шкафа пальто.

Дождь прошел, и над садом “Эрмитаж” висел яркий, словно надраенный “Пемоксолем”, рог луны. Улица была пустынной, лишь парень и девушка стояли у тротуара и с надеждой поднимали руки при виде такси. Но те не останавливались – должно быть, торопились в парк – и исчезали, подмигнув зеленым глазком.

– Ну-с, капитан Голубев, – сказал Шубин, ежась на зябком октябрьском ветерке и с удовольствием вдыхая холодный, пахнущий поздней осенью воздух, – что мы имеем на сегодняшний день, точнее, ночь?

– Мы имеем двух узбеков, которых не имеем и которые скорее всего такие же узбеки, как мы с тобой кафры или бушмены. Почерк профессиональный. И место и время – под вечер – выбраны со знанием дела. Имеем алюминиевый бидон с двумя замочками, имеем двоих потерпевших и нераскрытое преступление.

– Поразительно, – пробормотал Шубин восхищенно, – какой могучий интеллект, какое умение охватить орлиным взором всю картину! Голубев, я снимаю перед вами шляпу.

– Спасибо, Шубин, но вы можете простудиться… Но серьезно, Сережа, кроме бидона, нет ни единой зацепки.

– Посмотрим правде в глаза, – задумчиво сказал Шубин. – Если ни Вяхирев, ни Польских не являются соучастниками преступления, тогда наши шансы практически равны нулю, помноженному на бесконечность, или, если угодно, корню квадратному из минус единицы. Режиссер, конечно, наводчиком быть не может. Он полегчал ровно на четыре тысячи рублей, причем, по-видимому, не врет, поскольку сам показал свою сберкнижку. Второй, Польских, потерял, если действительно потерял, ровно в пять раз меньше, причем утверждает, что взял деньги дома. Завтра мы это попытаемся проверить. Кроме того, место свидания определил Польских, а не Вяхирев.

– Но место вполне резонное, почти рядом с его магазином и недалеко от квартиры, – возразил Голубев.

– Это верно, – согласился Шубин. – Мало того, по-видимому, Вяхирев действительно просил его помочь достать дубленку и действительно Польских обещал ему это сделать. Смотри, как все естественно и натурально. Я бы сказал, продуманно.

– Если быть уверенным, что он соучастник.

– А я и не уверен. Я ведь не бегу к прокурору за ордером на арест. Я просто перебираю дебютные варианты.

– Но ведь они друзья как будто. Знакомы несколько лет…

– Звучит банально, но в иной дружбе столько замысловатой психологии, что покойник Фрейд развел бы руками. От одного вида этого Вяхирева молоко может скиснуть. И все же, видимо, дружба с ним льстила Польских. Режиссер, мир искусства, кино…

– Ты хочешь сказать, что теперь, когда Вяхирев уже не тот, кем был раньше, Польских мог…

– Черт его знает, что он мог, что не мог, – вздохнул Шубин. – Я знаю одно: или надо исходить из того, что Польских соучастник и наводчик, или мы с таким же успехом можем искать прошлогодний снег.

– Насчет снега это вы тонко заметили, товарищ майор, – вздохнул Голубев.

– Ладно, ты давай завтра с утра попробуй выяснить, действительно ли Польских приходил домой за деньгами. И разузнай насчет его знакомств, а я займусь магазином. Посмотрим к тому же, что там с отпечатками пальцев на бидоне.

– Есть, Сережа. Ну, я побежал, вон мой троллейбус. Спокойной ночи.

Голубев кинулся к стоявшему троллейбусу, вскочил на подножку и помахал рукой Шубину. Дверь со злобным шипением захлопнулась, машина разочарованно вздохнула, с места набрала скорость.

Они никогда не говорили о своих чувствах друг к другу и были бы, наверное, крайне смущены, если бы им пришлось это сделать. Но Шубин знал, что даже думать о Голубеве было ему как-то приятно, и уверенность, что завтра он снова увидит его длинное, худое лицо с маленькими, умными глазами, тоже была приятна. Они стали друзьями почти с первого дня знакомства, когда Голубев с обезоруживающим любопытством спросил:

“А правда, товарищ капитан (тогда Шубин еще был капитаном, а Голубев, пришедший в его группу, – старшим лейтенантом), что вы учились на физико-математическом?”

Странно, однако, складывается у человека судьба, – от скольких только случайностей она не зависит! На мгновение Шубину показалось, что все это как-то нереально и странно: он, Сережка, и вдруг майор милиции. Дома спит, подогнув, как обычно, ножки к самому подбородку, сын Мишка, Вера, наверное, ждет его, борясь со сном при помощи английской грамматики. Да, право, он ли это? Тот ли Серега, которого сам председатель колхоза Александр Федорович только вчера призвал пред свои очи и спросил:

“Правда, ты на областной, как ее… олимпиаде по математике второе место занял?”

“Правда”, – смутился почему-то Сережа.

Председатель, кряхтя, вылез из-за заваленного бумажками стола, с минуту смотрел на Сережу каким-то отсутствующим взглядом, потом неловко погладил его по голове и пробормотал:

“Ну давай, давай, мужичок, старайся…”

Потом мать объяснила, что оба сына председателя, погибшие на войне, имели, говорят, способность к математике… Да, но и ему, Сергею, не пришлось стать математиком. Сколько случайностей, просто удивительно…

Он демобилизовался и возвращался из части к себе на Ярославщину. Сначала нужно оглядеться, а потом уже и решать, что и как дальше.

Он сидел на отполированной до блеска бессчетными телами скамейке в зале для транзитных пассажиров Ярославского вокзала в Москве и ждал поезда. Впервые за три года службы он никуда не торопился, не боялся просрочить увольнительную, ни перед кем не отчитывался. И это ощущение полной свободы, неподотчетности, какой-то расшнурованности было непривычно и даже стесняло его. Наверное, так чувствует себя лошадь, с которой в один прекрасный день вдруг снимают хомут, хлопают по крупу и говорят: отдыхай.

Напротив, через проход, здоровенный подвыпивший парень приставал к девушке. Девушка испуганно отодвигалась, но рядом с ней, опустив голову на грудь, спала, подрагивая, пожилая женщина.

– Значит, образованная, – ухмылялся парень, наваливаясь на девушку плечом.

Та не отвечала, лишь крепче прижимала к себе авоську, раздувшуюся от трех батонов и множества кульков, словно искала в ней защиту.

– Значит, образованная, говоришь, – с тупой обидой повторял парень. – Уж и дотронуться нельзя.

Он попытался ее обнять, положив руку на плечо, но девушка вскочила.

– Брезгуешь, значит, – злобно выдохнул парень и дернул соседку за руку.

Она упала на скамейку и, должно быть, ударилась головой о высокую спинку, потому что на глазах у нее выступили слезы.

Сергей не решал, ввязываться ему или не ввязываться. Он вдруг сообразил, что стоит почему-то прямо перед парнем, сжав кулаки, а тот презрительно-оценивающим взглядом меряет его невысокую фигуру.

– Ну-ка, брысь отседова, – не зло, даже с некоторым состраданием сказал парень.

– Оставь девушку, – весь дрожа от ненависти к этой тупой злобной морде, к этому воплощению наглой издевающейся силы и бесстыдства, прошипел Сергей.

– Ишь ты, – радостно изумился парень и встал. Он был на полголовы выше Сергея и весил, наверное, килограммов на тридцать больше. – Сознательный, значит…

Он выбросил вперед правую руку, целясь в лицо Сергея, но бесчисленные часы занятий самбо, автоматизм, намертво вошедший в Сергея за эти годы в парашютно-десантных частях, сделали свое дело. Он резко уклонился от удара и одновременно сделал подсечку. Парень очутился на полу. Заплакал проснувшийся ребенок, спавшая женщина испуганно замигала со сна, девушка не спускала с Сергея широко открытых глаз.

– Самбист? – деловито спросил кто-то Сергея из-за спины. Он обернулся. Старшина милиции подмигнул ему и добавил: – Помоги-ка его проводить…

– Так-так, – потер руки в комнате милиции немолодой старший лейтенант и отпил глоток чая из стакана в подстаканнике. – Выходит, демобилизованный; выходит, самбист; выходит, едешь домой. Так-так. Образование?

– Десять классов.

– Картина ясна, – сказал старший лейтенант и решительно отодвинул от себя стакан в подстаканнике. – Никуда ты не уедешь.

– Почему? – испугался Сергей.

– Да потому, что ты будешь служить в милиции.

– Что-о?

– А то, – рассмеялся старший лейтенант, – не прощу себе, если выпущу из рук такого парня. Понял?

– Так точно! – автоматически выпалил Сергей. То ли все было слишком неожиданно, то ли он еще не пришел в себя от волнения, то ли рефлекс повиновения, выработанный за годы в армии, сыграл свою роль, но решал уже все старший лейтенант.

– Садись, попьем чайку, поговорим…

Через неделю, съездив домой, Сергей уже был милиционером. Звания своего нового он не стеснялся, потому что подсознательно всегда видел себя между той девушкой с испуганными глазами и здоровенным верзилой в облачке сладковатого перегара. Но оставалось какое-то чувство предательства и перед Анной Павловной, его старой учительницей, и перед собой, и перед математикой. Он набрал кучу учебников и почти все свободное время занимался.

…Билет на вступительных экзаменах по математике в МГУ он тащил при одном экзаменаторе, а пока дожидался своей очереди отвечать, пришел другой, худощавый человек лет сорока—сорока пяти, в очках с толстыми стеклами. Оглядев экзаменующихся и заметив милицейскую форму, он подошел к Сергею и шепотом спросил:

– Кого вы ждете, товарищ?

– Как – кого? – удивился Сергей. – Очереди своей.

– Какой очереди? – переспросил экзаменатор и громко хрустнул суставами пальцев.

– Экзамен сдавать.

– А где же ваши записки? – спросил человек, посмотрев на чистый стол перед Сергеем.

– А я… – смутился Сергей, – так…

– Что “так”?

– В уме.

Экзаменатор не спеша снял очки, подслеповато помигал, причем глаза его оказались совсем не такими, какими были за толстыми стеклами, а добрее и беспомощнее, протер очки носовым платком и сказал:

– Молодой человек, вы, часом, не смеетесь надо мной?

– Да что вы! – Сергей никак не мог понять, что именно так поразило этого человека. Анна Павловна, правда, говорила ему, что он здорово держит все в уме, но этот московский профессор…

– Отвечайте, и немедленно! – взвизгнул человек. – К доске!

Все еще недоумевая, Сергей начал отвечать. Экзаменатор сидел молча, глядя прямо ему в глаза.

– Ну-с, а если так? – спросил профессор и изменил условия задачи.

– Тогда так, – сказал Сергей и снова начал отвечать.

Говорить ему было легко, потому что мысленно он видел перед собой огромный чертеж и ему нужно было лишь как бы читать раскрытую страницу.

– Как вас зовут? – почему-то шепотом спросил профессор, очевидно забыв, что перед ним лежал экзаменационный листок Сергея.

– Сержант Шубин Сергей Родионович.

– Надо запомнить, – снова прошептал экзаменатор и вдруг тонко выкрикнул: – Позвольте поздравить вас, сержант Шубин Сергей Родионович! Вы… вы даже не понимаете…

…Старший лейтенант все понял, пожал ему руку, усадил перед собой и заставил раза три пересказывать сцену на экзамене. Потом сказал:

– Ну, с богом, Шубин, учись. Но нас не забывай, в случае чего – прямо ко мне. – Он вздохнул. – Значит, учиться?

– Учиться, товарищ старший лейтенант.

В конце первого семестра Шубин узнал, что умер его отчим, мать больна и не может работать в колхозе.

“Но как-нибудь мы с Колей перебьемся, ты не волнуйся, учись, сынок”, – сообщала мать. Письмо было написано детским почерком брата на листке в косую линейку, вырванном из тетради.

Отговаривали Сергея всем факультетом. Но нужно было помогать матери и брату, и он слишком хорошо знал, что значат слова “как-нибудь перебьемся”.

Как-нибудь они, конечно, перебьются, но он не мог не видеть постоянно в своем воображении маленького брата и мать, терпеливо и безропотно ждущих, пока он сможет помочь им. А сможет ли вообще мать дождаться? Еще четыре года назад врач в районной больнице сказал, что почки у нее никуда не годятся, и отчим страшно разволновался, а она лишь пожала плечами и сказала: “Бабы – они живучие”.

Так он оказался в школе милиции, откуда мог посылать домой почти всю свою довольно высокую стипендию.

Иногда, конечно, бывает жаль, что так все получилось. Но теперь, пожалуй, он не променял бы свою профессию ни на какую другую в мире, даже если иногда и хочется плюнуть на все.

…Он поднялся пешком на пятый этаж – лифт, как всегда, не работал – и тихонько открыл дверь. Вера еще не спала. Она сидела на кухне и проверяла тетрадки.

– Опять? – вздохнула она и смешно сморщила нос.

– Опять, – тяжко вздохнул Сергей.

– Дело?

– Оно. Поесть-то милиционеру дали бы, гражданочка.

– Пищеблок закрыт на учет. Яичницу будешь?

– Давай. Что нового?

– Мишка двойку получил. За домашнее задание. Задали написать десять палочек, десять крючочков и сколько хочешь ноликов. Он написал нолик и объяснил учительнице: “Вы, говорит, сказали, сколько хочешь ноликов. А я хотел только один”.

– Логично, – сказал Сергей. – А мог бы и не написать ни одного. Тоже вошло бы в категорию “сколько хочешь”. У человека научный склад ума, ничего не поделаешь.

– Я ему за научный склад ума уже выдала.

– Вот так губят будущих Галуа и Лобачевских, не говоря уже об Эйнштейнах. Смех смехом, но он же не понимает, за что ему поставили двойку, а раз не понимает, смысла в ней не густо.

– Ну, побыл бы ты учителем… Ешь яичницу.

Сергей ел, разговаривал, но в этом участвовала лишь малая часть его сознания. Большая была занята сценой, которая несколько часов назад разыгралась на улице Правды напротив Строевого переулка.

ГЛАВА 6

Шубин посмотрел на часы – без пяти одиннадцать. Польских должен быть уже в Торге. Там сегодня совещание. Ровно в одиннадцать.

Шубин вошел в магазин, огляделся, направился к продавщице кондитерского отдела – у нее одной не было в этот момент покупателей.

– Девушка, а “Мишки” есть у вас?

– Нет, – равнодушно сказала продавщица. – Все, что есть, – на прилавке.

– А бывают они? Мне совершенно необходимо найти сто пятьдесят граммов медведей.

Продавщица фыркнула и с любопытством посмотрела на Шубина.

– Разве что в лесу… – ответила она в тон.

– Спасибо большое, – серьезно сказал Сергей. – Вы не скажете в таком случае, как добраться до ближайшего леса?

Девушка рассмеялась. Глаза ее с густо накрашенными ресницами округлились и стали совсем детскими.

“Симпатичная девчушка, – подумал Шубин, – играет, наверное, роль многоопытной дамы, много пережившей и повидавшей, уже успевшей разочароваться в жизни, а на самом деле воробушек… Попробуем с ней”.

– А еще лучше, если бы вы согласились проводить меня. Я один боюсь ходить в лес.

Глаза у продавщицы сразу поскучнели, и лицо сложилось в презрительную гримасу.

– Много вас, всех не проводишь.

“Ишь ты, колючка, – улыбнулся про себя Шубин. – Впрочем, девчонка привлекательная, и за день, наверное, ей таких шуточек приходится выслушивать немало”.

– Вы меня неправильно поняли…

– Понять нетрудно, – отрезала продавщица и демонстративно отвернулась.

– Не сердитесь. Вы не скажете мне, как найти вашего директора?

– Жаловаться будете? Идите, он это любит. Только попозже. Павел Антонович изволили-с недавно отбыть в Торг собственной персоной.

“Гм, интересно. Девчонка его не любит. И грамотная. Наверное, с десятилеткой. Что ж, тогда рискнем”.

– И опять вы меня неправильно поняли. Я вовсе не собирался на вас жаловаться. Я хотел задать ему несколько вопросов. И может быть, вы сумеете помочь нам.

– На-ам? – удивленно протянула девушка. – Что значит “вам”?

– Московскому уголовному розыску, – тихо сказал Шубин.

– Так бы и говорили, – почему-то рассердилась продавщица, – а то – медведи… Сейчас попрошу подменить меня…

– Не нужно. У вас ведь перерыв есть?

– Есть.

– Вот тогда и встретимся. В скверике за углом вас устроит?

– Устроит, – кивнула продавщица, с плохо замаскированным любопытством рассматривая Шубина.

– Простите, как вас зовут?

– Валентина.

– И пожалуйста, Валентина, никому не говорите в магазине о нашем свидании. Хорошо?

– Что я, маленькая?

– Что вы, что вы, – улыбнулся Шубин, – вы совсем не маленькая…

…На ней были модные сапожки и светлое, почти белое, синтетическое пальто с шалевым воротником. Светло-рыжие волосы были уложены в высокую прическу.

“Как они у них держатся? – подумал Шубин, глядя на ее быстро шагавшую через сквер фигурку. – Вставляют они внутрь что-нибудь, что ли?”

– Садитесь, Валентина. И позвольте представиться: Шубин Сергей Родионович.

– Очень приятно, – чинно кивнула Валентина.

Она слегка волновалась и сидела на самом краю скамейки, напряженно выпрямив спину.

– Первый вопрос такой. Вы вчера работали?

– Да.

– Примерно от пяти до пяти сорока – пяти пятидесяти были вы в магазине?

– А где же я еще могу быть в это время?

– Прекрасно. А не был ли, случайно, в это время в магазине директор?

– Павел Антонович? Да… часов около пяти он пришел в магазин, с полчаса, может быть побольше, пробыл у себя в кабинете, а потом ушел.

– А откуда вы знаете, что он был в кабинете?

– А где же ему было быть? Он еще выглянул, позвал Екатерину Сергеевну, кассиршу.

– Зачем?

Валентина пожала плечами.

– А долго у него пробыла кассирша?

– Он ее позвал, потом она вышла, снова вернулась в кассу и еще раз ходила к нему.

“Гм… Раз Польских был только в магазине, он мог взять деньги в кассе, рассчитывая тут же вернуть их”, – подумал Шубин и почувствовал легкое удовлетворение. Директор – весь воплощенное стремление помочь, услужить – не понравился ему. “Значит, по крайней мере в отношении денег, он, скорее всего, врет. Деньги в кассу, конечно, возвращены, и с кассиршей этой, пожалуй, лучше пока не беседовать. Все равно будет отрицать да и директору доложит…”

– Ну хорошо, Валентина. И еще вопрос. Постарайтесь вспомнить, ходили ли к Павлу Антоновичу какие-нибудь его приятели? Может быть, вы заметили? Глаз у вас зоркий…

– Да нет, у него этой привычки нет… Да что у нас в магазине особенного? Видите, “Мишек” и тех нет. – Она улыбнулась и искоса посмотрела на Шубина.

– И все-таки, может быть, кто-то к нему приходил, кого вы заметили? Например, узбек средних лет, с бородой?

– Нет, Сергей Родионович.

– Ну что ж… На нет и суда нет.

– Постойте… Вот только на днях заходил к нему один человек… Хмурый такой, брюнет, среднего роста, широкоплечий, лет так тридцати…

– А почему вы его запомнили?

– А потому, что весь день дождь сильный был, а он вошел без шапки, а волосы сухие. Я и подумала автоматически, что, наверное, прямо из машины вылез. Подумала и поглядела в окно. А там и правда машина стоит. И потом, мне показалось, что где-то я его уже видела.

– А какая машина, вы не заметили?

– Нет, с моего места штучный окно загораживает, у них там всегда ящики из-под бутылок стоят.

– Но машину вы все-таки заметили?

– Крышу только. Красная… Вернее сказать, оранжевая.

“Скорей всего, такси, – подумал Шубин, – у них довольно много машин с оранжевой крышей…”

– А почему вы уверены, что это был не просто покупатель?

– Какой же покупатель, если он к прилавку и не подходил, а прямо к Павлу Антоновичу, да еще не спрашивая, как к нему пройти.

– А как был одет этот человек, если вы заметили?

– Обыкновенно… В куртке… Кажется, без галстука.

– А вы не помните, в какой именно день приходил этот человек?

– Нет, точно не помню.

– Ладно, это установить не трудно: вспомним, когда весь день шел дождь. И последний вопрос. Как вы относитесь к вашем директору, что он за человек?

Валентина пожала плечами.

– Как отношусь? Да никак. Директор и директор. Вообще-то в магазине порядок… ничего не скажешь.

– И все-таки мне показалось, Валентина, что вы его не очень жалуете…

– Да нет, все нормально, Сергей Родионович.

– Спасибо вам большое, Валентина.

– Да что вы, не за что.

– И как договорились, в магазине ни слова.

– Я ж вам сказала…

?

Шубин подошел к окну кабинета, схваченному решеткой, невидяще уставился во двор, побарабанил пальцами по подоконнику.

Голубев сидел за столом, подперев подбородок ладонью.

– Значит, кроме того, что Польских соврал относительно денег – он же уверял, что взял их дома, – пока что мы ничего не выяснили, – сказал он.

– И еще у нас есть человек с сухой головой во время дождя, – не поворачиваясь, добавил Шубин.

– Я бы предпочел, чтобы у него была мокрая голова в сухую погоду. Тогда все было бы просто: проверить все души, ванны и краны в Москве и установить, кто именно мыл в этот день голову.

– Боря, – сказал Шубин, – я заметил, что твои потуги на остроумие особенно настойчивы, когда у тебя нет идей. Поэтому ты обычно такой веселый человек.

– Спасибо, шеф. Неизвестно еще, что лучше: много идей и мало остроумия или наоборот.

– Еще хуже, когда нет ни идей, ни остроумия.

– Сережа, твоя самокритика разрывает мне сердце. И поэтому я тебе скажу вот что: давай в качестве рабочей гипотезы действительно исходить из того, что этот посетитель Польских, среднего роста и с широкими плечами, вполне мог быть узбеком в операции “бидон”. Тем более, что по описанию потерпевших главный узбек был тоже среднего роста и довольно широкоплечий. Возраст пока что принимать во внимание не будем, как и его реденькую бородку. Давай дальше исходить из того, что он заезжал к Польских на машине, причем, очевидно, на такси.

– Все может быть…

– И давай исходить из того, что он должен был хорошо знать этот переулочек, знать, что там сносят дома, знать, когда там кончают работать…

– Все это он мог узнать от Польских. Он же работает недалеко оттуда.

– Это в том случае, если идея всей операции принадлежит Польских. А если это идея узбека? И сценарист он, а не Польских? Тогда именно он должен был хорошо знать этот переулок, выбрать его. “Кукольник” – из уголовных профессий одна из наиболее квалифицированных. И, как всякий хороший специалист, вряд ли он положился бы на неопытного наводчика в выборе места для работы.

– Допустим, Боря, ты прав. Что это нам дает?

– А то, Сергей, что человек с сухой головой либо живет где-то там, либо работает. Это всего лишь шаткая гипотеза, но, пока нет лучших, бросать ее, по-моему, не стоит. Есть хоть что-то, над чем работать.

– Исчезающе малая величина, стремящаяся к нулю.

– Хватит тебе постоянно бить меня нулями.

– Я им мщу, нулям. Мишка двойку вчера получил за нолик.

– Бедный ребенок. Семь лет – и такой жестокий удар судьбы… Ох, хох-хох, грехи наши тяжкие…

Голубев достал из ящика бутылку коньяка, встал из-за стола, неслышно подошел к Шубину, все еще стоявшему лицом к окну, приставил бутылку к его спине и громко скомандовал:

– Хенде хох, русс, сдавайс!

Шубин поднял над головой руки:

– Гитлер капут! Проигрыш?

– Так точно, товарищ майор. Пострадал за родное “Динамо”.

– Армянский?

– Так точно, три звездочки.

– Это хорошо, – мечтательно вздохнул Шубин.

– Тш-ш, товарищ майор, кто-нибудь услышит – решит, алкоголик в МУРе.

– Ничего, скажем, следственный эксперимент. А что ты сейчас собирался делать?

– Да ничего особенного…

– Может быть, поедем ко мне? Сейчас позвоню Вере. Он набрал номер и сказал в трубку:

– Верочка, ты не волнуйся, но у меня очень неприятные новости. Понимаешь, Борис случайно нашел у себя в столе бутылку коньяка…

– Идиот, – добродушно сказала Вера. – Приезжайте, – и положила трубку.

– Не женись, Боря, – грустно сказал Шубин, надевая пальто.

– Стараюсь, товарищ майор.

…Миша еще не спал, с криком выскочил в коридор в одной пижамке и прыгнул на шею Голубеву.

– В отца ты, Мишуля, интуиция у тебя. Чувствуешь, что у меня в кармане. Вот тебе шоколадка за двойку.

Вера грозно нахмурилась сквозь улыбку:

– Ты с ума сошел! Вырабатываешь у ребенка положительный условный рефлекс на двойки.

– Эх-хе-хе, а на что еще детям друзья дома? Воспитывают родители, а портят дяди. Как ты считаешь, Майкл?

– Это ты юмор говоришь.

– Правильно, Майкл, молодец.

– Спать, – решительно скомандовала Вера. – Попрощайся по-английски и бегом в кровать, уже половина девятого.

– Гуд найт, – сказал мальчик и в сердцах добавил: – Вырасту – сроду спать не буду ложиться.

Они уселись за стол на кухне, и Голубев торжественно достал из кармана бутылку.

– Нун гут, загте дер бауэр, – удовлетворенно сказал он.

В школе на уроках немецкого они долго читали один и тот же рассказ про крестьянина, и запомнившаяся фраза употреблялась ими на все случаи жизни.

В прошлом году на стадионе в Лужниках Голубев заметил со своего места Стасика Феофанова, с которым не виделся с окончания школы. Стасик, солидный и слегка полысевший, смотрел на разминавшихся перед началом матча футболистов и разговаривал с соседом.

Голубев сложил руки рупором и крикнул:

“Нун гут, загте дер бауэр!”

Стасик на мгновение оцепенел, потом подпрыгнул, словно прямо под ним взорвалась петарда.

Он увидел Голубева в трех рядах от себя, взмахнул руками, расплылся в блаженнейшей улыбке, в которой, казалось, участвовала даже его лысина, и заорал:

“Нун гут, загте дер бауэр!”

Соседи, забыв про игроков, с удивлением смотрели на двух людей, колотивших друг друга по спинам жирными, раздувшимися портфелями и выкрикивавшими:

“Нун гут!..”

“Загте дер бауэр!..”

– Вполне согласен с твоим бауэром, – кивнул Шубин. – Действительно, гут. Пододвигайте ваши стаканы, леди и джентльмены.

– Дикари вы все-таки, – улыбнулась Вера, подставляя тем не менее стакан. – Коньяк – и в стаканы. Коньяк полагается пить по капельке, скорее даже нюхать его, согревая в руке бокал, чтобы лучше почувствовать аромат.

– Это точно, – охотно согласился Голубев. – “Да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными глазами…” А.Блок. Указываю автора во избежание обвинений в плагиате.

– Для плагиаторства нужно быть культурным человеком, – наставительно сказал Шубин. – Итак, мои маленькие бедные друзья… Вера, ты мне друг? Ты меня уважаешь? То-то же… Итак, за культуру!

Они выпили, закусили, и Голубев подумал, что жизнь все-таки хороша, и сидеть вот так у Сережи и Веры, трепаться, ощущать тепло коньяка и этой милой пары – это все-таки здорово. И вечно мы недовольны, вечно мы куда-то торопимся, вечно нас разъедает какая-то неудовлетворенность, и годы идут, черт бы их побрал, и не замечаем мы, не умеем оценить радости, не подверженной преходящей моде и преходящим заботам, не умеем отличать настоящее от всякой чуши…

– Боря, я тебе невесту нашла, – сказала Вера.

– Не могу, Верунчик, начальство не разрешает жениться.

– Это кто же? Уж не…

– Он. Твой супружник.

– Эгоист. Еще бы! Самому такая жена досталась, что и сниться ему не могла.

– Это точно, – прерывисто вздохнул Шубин, – не дай бог увидеть такую во сне.

– Ах так? – вспыхнула Вера. – Шубин, к барьеру! Стреляться с трех шагов!

Это была их старая игра, много раз повторяемая и, как это бывает в дружных семьях, ставшая от этого особенно милой.

Вера встала напротив мужа, вытянула вперед правую руку и прищурилась, словно целилась. Тот тоже принял позу дуэлянта.

– Считайте, капитан, – властно сказала Вера.

– Стрелять на счете три. Считаю: раз, два, три!

– Паф! – сказали дуэлянты и упали друг другу в объятия.

– Нун гут, загте дер бауэр, – пропел Голубев. – Нальем по второй, пока вы еще не укокошили друг друга.

– Ну так как, знакомить тебя с невестой? Молоденькая, красивенькая, умненькая…

– Знаем мы этих молоденьких, – сказал Шубин, пережевывая котлету. – Нынешнее поколение…

– Это точно, Родионыч. Вот давеча, лет эдак с полсотни с гаком назад, еще перед ерманской войной, – задумчиво сказал Голубев, – молодежь была…

– А все-таки удивительно, – заметила Вера, – как всегда ругают молодежь. Я где-то читала, что одна американская газета напечатала цитату, в которой говорилось… Я точно не помню, но примерно что-то в этом роде: “Что творится с нынешними молодыми людьми! Никогда еще на людской памяти не было поколения, которое бы так не уважало старших, которое бы так не издевалось над их традициями и устоями…” Ну и так далее. И газета попросила читателей догадаться, кто и когда это сказал. А потом сообщила, что это дословный перевод из одного древнеегипетского папируса…