Текст книги "Мир приключений 1971 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Роберт Льюис Стивенсон,Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Александр Кулешов,Ариадна Громова,Борис Ляпунов,Ромэн Яров,Зиновий Юрьев,Валентин Иванов-Леонов,Владимир Фирсов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 57 страниц)

Ноги беглецов увязали в песке. Позади смутно виднелись двое. Вспыхивали в ночи огоньки выстрелов.

Охранники отставали. Генри уже решил, что им удалось уйти, когда Тома с воплем схватился за бедро.

– Кость цела, – сказал Генри, осмотрев рану. – Идти можешь?

– Конечно. Теперь убьют, если схватят.

Все глубже уходили они в пустыню. Где-то далеко в ночи были преследователи. Появились сухая трава, мелкие сухие кустики.

Наступило утро. Две крохотные фигурки упрямо шагали по необъятному царству песков. Тома опирался на руку Мкизе. Поднялось солнце. Пустыня сияла. Пустыня пила влагу из утомленных тел. Когда жара стала невыносимой, сели в тени большого камня. Тома просил воды. Генри дважды наполнял ему стакан. Сам выпил один.

Остаток дня отдыхали.

Проснулись к вечеру. Генри поднялся на песчаную дюну, осмотрелся. Кусты верблюжьей колючки. Редкие акации с плоскими красками. В лучах заката розовели белые солончаковые впадины. Вились роем надоедливые мушки мопани, лезли в нос, в глаза, искали влагу. Генри отмахивался от них веткой.

Но что это? На западе появились двое с собакой на поводке. Генри кинулся к товарищу.

Он с трудом поднял Майкла.

Тома шел прихрамывая: открылась рана. Майкл терял силы. Его знобило. Под утро он упал и не мог подняться.

Рассвело. Они находились на каменистой равнине среди отполированных ветрами невысоких острых пиков. Пустыня словно скалила каменные зубы. В этом похожем на луну мире, кроме них, были лишь враги, идущие за ними. Тома лежал обессиленный. Какая-то мысль точила его. Он пристально вглядывался в Мкизе, словно хотел рассмотреть его получше.

Легли спать. Вечером Мкизе открыл глаза и увидел, что Майкл пытается извлечь флягу с водой из рюкзака. Заметив движение Генри, Тома притворился спящим.

На следующую ночь, уходя от вновь появившихся преследователей, Мкизе, обливаясь потом, нес на себе впавшего в беспамятство Тома. Он спускался в долины, покрытые сухой золотистой травой. Забрел в окаменевший, поваленный тысячи лет назад лес. В одной из пещер в скалах обнаружил огромный каменный топор. Кто мог им пользоваться? Они встретили следы каких-то древних поселений. Но воды нигде не было.

На привале Тома начал бредить. Оп тяжело дышал и, видимо, умирал.

– Воды, дай воды, ты, красный, – сказал он едва слышно.

Генри удивился:

– Что ты говоришь, Тома?

– Дай воды, я ухожу. – Голос раненого был едва слышен. – К черту вас всех, и красных и европейцев. Зачем я ввязался…

– Так ты не…

– Не Майкл Тома.

– А кто же?

– Зачем тебе мое имя? Чтобы отомстить моей семье? – Я хочу знать, кто послал тебя.

– Дай пить, я ухожу.

Генри помедлил, потом налил немного воды. Тот, кто недавно называл себя Майклом Тома, выпил, вздохнул.

– Кто же послал?

– Разве сам не сообразил?

– Зачем ты пошел в пустыню со мной?

Человек долго молчал.

– Я должен был стать твоим другом и войти в ваше Общество свободы.

– Чтобы всех выдать?

– А зачем же еще? Будь все проклято!

– Это ты наблюдал за мной, когда я делал подкоп ночью?

– Конечно. Я бы убежал с тобой.

– А Майкл Тома? Он бы встретил тебя в Иоганнесбурге.

– Мертвый никого не встретит…

– Убили?

– Они, не я.

– Значит, Опперман тоже из секретной службы?

– Мы вместе. В лагере не знают.

Все было ясно. Генри нахмурился, вынул пистолет, сдвинул предохранитель.

Он встретил взгляд своего спутника, усталый, безразличный.

– Стреляй. Сюда. – Он показал себе в ухо. – Не хочу больше жить.

Он закрыл глаза, ожидая выстрела.

Генри не мог решиться. А зачем ему стрелять? Агент особого отдела и сам умрет. Но бросить его здесь тоже неприятно.

Генри долго сидел рядом. Потом лег, задремал. Когда проснулся, человек был мертв.

Генри закопал тело, выпил остатки воды и пошел на юго-восток.

Около полудня он остановился. Жарко горело солнце над головой. В ложе ручья Мкизе сорвал травинку, пожевал. Горькая, сухая.

Из-под ног вывернулся долгоног, похожий на тушканчика. “Как он живет здесь? Рядом должна быть вода”. Но воды не было, долгоног месяцами не пил, довольствовался лишь тем, что содержали сухие растения.

Мкизе стал обследовать пустыню. Он увидел ящерицу, застывшую в неестественной позе. В жилах ее текла кровь, жидкость. Генри подобрался к ней, быстро протянул руку, но схватил раскаленный песок. На глазах ящерица закопалась, словно провалилась.

Генри заглядывал в норы. Он нашел существо, похожее на мышь. Животное впало в спячку. Оно было таким маленьким, жалким и противным, что Генри с отвращением отбросил его.

Слабость разливалась по всему телу. Жажда выжимала последние силы. Но Мкизе не останавливался.

Временами сознание покидало его. То он видел себя среди друзей. Аплани, Джим Тсала, Питер вновь были с ним. То снова он шел впереди отряда “Копья народа”, снова видел столб пламени, поднявшийся над взорванным динамитным заводом.

И опять вокруг была пустыня, сверкало беспощадное солнце в выцветшем, опаленном небе. А ноги все несли и несли его на юго-восток. Сколько времени он шел? Долго ли человек может жить без воды? Разные бывают люди. Он, Генри, выберется из песков. У него жена и дочь. Его ждут боевые друзья в Иоганнесбурге.

Мкизе сел отдохнуть. Вдали около высохшей акации на фоне заходящего за горизонт солнца появилась газель. Она подняла голову, настороженно запрядала ушами и вдруг умчалась. Кто спугнул ее? На горизонте двигались двое. Они! Преследователи шли, разглядывая следы, согнувшись, как ходят очень усталые люди. Один из них остановился, указал в сторону Генри и сдернул с плеча винтовку.

Надо же было ему сесть на открытом месте! Над головой зло взвизгнула пуля. Запоздало громыхнул выстрел. Мкизе побежал, спотыкаясь о кочки с пучками высохшей травы.

К утру он едва двигался. Страшно хотелось пить. Кружилась голова. В ушах гремел какой-то разговор. Генри не мог понять, где он находится…

Мкизе очнулся. Он ничком лежал на песке. Радостный крик вырвался из его груди. На расплавленном солнцем горизонте текла река, коричневая от ила. На берегу – зеленые кусты. Вода! Много воды, в которую можно погрузиться с головой, и пить, пить, пить. Мкизе поднялся и побежал. Но вскоре над речкой проступили очертания другой реки – перевернутое изображение первой. Мираж! Разочарованный Мкизе остановился, потом снова двинулся в путь. Преследователи где-то близко.

Почти умирающий от жажды и усталости, он набрел на глубокую, круглую, как чаша, впадину. Стоя на каменном барьере, окружающем долину, Генри с надеждой всматривался в дно. У обломка скалы ярко зеленело растение. Генри отвел глаза. Новый мираж? На ползучем зеленом стебле между листьями лежал желтый пузатый плод. Мкизе долго спускался в глубокую впадину и медленно, словно боясь вспугнуть видение, приблизился. Опустившись на колени, он перекусил черенок с жесткими волосиками, взял дыню в обе руки, стал отыскивать укромное, безопасное место, чтобы предаться пиршеству. По ту сторону впадины полукругом высились острые, вылизанные ветрами гранитные зубья. Там можно было спрятаться. Но от них его отделяло ровное дно крутой впадины. Поверхность песка была здесь какой-то странной: совершенно ровной, без единой складки. На таком песке будет виден каждый след.

Он обошел впадину по камням и добрался до острых гранитных зубьев. Мякоть дыни была желтой, горьковатой и полна сока. Мкизе съел половну, остальное завернул в бумагу.

Охранники где-то отстали. Да едва ли они идут за ним по такой жаре. Устроившись поудобнее, Генри заснул, чувствуя себя счастливым.

Проснулся он внезапно. Рядом звучали шаги. Мкизе быстро сел, прислушался. Охранники шагали по камням на той стороне круглой песчаной впадины. Двадцать шагов разделяли их.

– Тут он, – зло говорил молодой голос. – Тут запрятался.

– Черт с ним, – отвечал голос, сиплый от жажды. – Давай отдохнем.

– Он где-то рядом. Пока отдыхаешь, опять убежит. Сколько тащились из-за него по пустыне. Всю обойму всажу.

– Да брось. Что он тебе? Скажем: погиб.

– Нет! – не унимался молодой.

Генри слушал, не шевелясь. Надо добраться до дюн. Пусть потом ловят.

Он осторожно двинулся по песку. Потом остановился. На скулах его вспухли желваки. Зачем бежать и быть дичью, если можно стать охотником?

Пригибаясь, прячась за гранитными зубьями, неслышно, по-кошачьи, двинулся он к врагам.

Когда Генри вышел из-за выступа, пять шагов отделяли его от охранников. Охранники сидели на камнях, боком к нему. Один – молодой, с рыжей щетиной на щеках и обожженным носом – дремал, опустив голову. Другой – лысый, лет сорока – набивал табаком трубку. Винтовки лежали у них на коленях. Оба, как по команде, повернули головы и увидели подходящего африканца в мятом, запыленном костюме, с пистолетом в руке. Широко поставленные глаза его смотрели зорко и решительно.

Молодой охранник с проклятьем схватился за винтовку. Генри выстрелил. Пуля взметнула фонтанчик песка у ног тюремщика.

– Не двигаться! – В низком, с хрипотцой голосе не было колебания.

Молодой отдернул руки, словно оружие обожгло их. На курносом лице его была злоба. Какой-то беглый черный распоряжается им так, словно всю жизнь занимался этим.

– Встать! Руки на затылок… Ну! Спиной ко мне!

Генри снял с парня рюкзак. Там во фляге плескалась вода. Он вынул флягу, хлебнул из нее. Вода принадлежала ему. Он завоевал ее. Генри хотел было приложиться еще раз, но молодой охранник метнулся вдруг в сторону, побежал через ровное, выглаженное дно впадины. Старший, словно его толкнули, кинулся за ним. Пробежать два десятка шагов! Добраться до каменных зубьев! Но гладкая песчаная поверхность неожиданно и странно заколыхалась, словно желе. Песок зловеще скрипел, и ноги бегущих погружались в него все глубже и глубже

Генри поднял было пистолет, но остановился. Что-то необычное происходило с охранниками. Старший из них, испуганный непонятным явлением, попытался вернуться. Ноги его провалились уже выше колен. Он упал, и, встав, погрузился по пояс.

Молодой, отчаянно прыгая и судорожно вытаскивая ноги из песка, успел добраться до середины впадины. Потом сразу провалился по грудь. Вся впадина колыхалась, дышала. Что-то всхлипывало, урчало в ее утробе. Словно живое огромное существо шевелилось, приподымалось под ее поверхностью. Отчаянные рывки охранника лишь ухудшили его положение. Он погружался в пучину. Песок дошел ему до подбородка. Охранник вскинул голову и издал душераздирающий вопль. Песок заглушил этот вскрик жизни. Охранник исчез. Даже углубления не осталось в том месте, где только что находился человек.

Генри с удивлением и содроганием смотрел на эту смерть.

Лысый охранник завяз в пяти шагах от него и, сделав несколько резких бесполезных движений, чтобы выбраться, замер. Он погружался медленно и неотвратимо. Песок яростно шуршал вокруг него.

– Спаси! Брось мне что-нибудь, парень, брось! У меня двое детей.

Мкизе перебирал в уме, что бы предпринять.

– Я не сам пошел. Этот проклятый фашист Гофман! Помоги, товарищ.

Песок подбирался уже к его губам.

– Не ори так, держись! – Генри, торопясь, стал резать, рвать на полосы рюкзак, связывать их.

– О господи!.. – Охранник вытянул шею и раскрыл рот.

Генри бросил ему сделанную им веревку, но она оказалась коротка. Тогда он сорвал с себя рубаху, привязал ее к веревке. Песок засыпал рот жертвы. Охранник с кашлем выплюнул его.

– О-о-о!

– Хватай!

Левая рука человека судорожно вцепилась в упавшую рядом с ним рубаху. Правая была погребена. Генри тянул осторожно. Земля словно повисла на своей жертве, не выпускала ее.

– Я никогда не бил черных, – причитал охранник, – дети будут молиться за тебя.

– Молчи. И не думай, что я поверил тебе.

Охранник ступил на твердую землю. Песок сыпался с него. Он был красный от жары и напряжения.

Они стояли теперь один на один, два врага.

– Чертово месиво.

– Снимайте рюкзак! – приказал Мкизе. Он извлек консервы и флягу с водой.

– А я с чем пойду? – спросил охранник, смелея.

– Мне нужна вода.

– Я должен сдохнуть в этом пекле? Генри промолчал.

– Тогда я пойду с тобой… с вами, – сказал охранник.

– Ха!

– Вы посылаете меня на смерть.

Генри мрачновато усмехнулся.

– А вы бы хотели, чтобы я поступил с вами, как с братом?

– Меня послали. Я не сам.

Генри бросил под ноги охраннику одну из фляг.

– Уходите.

– Благодарю, товарищ.

– Уходите.

Генри провожал охранника взглядом, пока тот не исчез за каменной грядой…

Пятую ночь шел Мкизе на юго-восток. Он спускался в долины, обследовал углубления, тщетно стараясь найти источник. Стыло над головой низкое небо, сжимало в холодных объятиях пустыню. Из черных просторов Вселенной равнодушно смотрели на Генри звезды, вечные и не знающие тревог. Сколько дней осталось ему идти? И выберется ли он когда-нибудь отсюда? Мысль о дочери и Анне, ожидающих его в большом мире, взбадривала Мкизе.

Генри сел, задремал. Проснулся он на рассвете, отдохнувший и посвежевший. Ветерок, играя, крутил легкие облачка пыли. Над волнистой линией горизонта заря поднимала алый парус. Новое утро счастливо улыбалось земле. И, глядя на эту картину, Генри тоже улыбнулся – в первый раз за последние дни.

Он встал и, пошатываясь, снова пошел на юго-восток.

Горячий воздух сушил рот. Плавилось в огненных лучах тело. Ужасающая слабость давила Генри к земле. Иногда он, выбившись из сил, ложился на горячий песок. Обрывки мыслей возникали в мозгу и тут же исчезали. Но Мкизе упорно поднимался, и шел, и шел…

Желтый диск пустыни закачался перед его глазами. И вдруг, сияя и ослепляя, ринулся ему навстречу. Генри ощутил глухой удар падения, не почувствовав боли.

Он лежал на раскаленной земле, и она медленно вращалась, вставала вертикально, нависала над ним. Мкизе удивлялся, что не отрывается, не падает в провал неба.

Когда он пришел в себя, неподалеку слышался приглушенный разговор. Генри огляделся, осмотрел густой высохший кустарник. Никого. Люди затаились. Кто это? Полиция?

В кустарнике слышны крадущиеся шаги. Неизвестные двигались прямо на него. Мкизе медленно опустил руку в карман брюк. Увидел двоих светло-коричневых низкорослых мужчин в набедренных повязках. “Бушмены!” В руках бушменов – луки со стрелами. Они приблизились. Лица их были угрожающими. Генри вздохнул с облегчением. Все-таки это не полиция. Он знал, что стрелы их отравлены, и поднял раскрытые ладони – в знак мирных намерений. Бушмены – молодые парни – перебросились между собой несколькими словами, держа Генри под прицелом.

– Я друг, – сказал он на языке африкаанс.

– Ю доле,[44]44
  Ю доле (язык бушменов племени кунг) – чужой человек.


[Закрыть] – проговорил один из них с насечкой над переносицей.

– Твой – друг, другой – враг. Люди приходят в Калахари убивать бушмена, – сказал второй.

Генри миролюбиво улыбнулся:

– Я друг.

Один из них повернулся, что-то громко проговорил. В словах его были щелкающие звуки.

Появились несколько бушменов и бушменок с детьми, привязанными за спиной.

Молоденькая девушка, миловидная и веселая, с украшениями из белых плоских бус вокруг головы, смело подошла к Генри, сидевшему на земле. Узкие глаза ее щурились, лучились в улыбке.

– Тюрьма гулял? – спросила она на ломаном языке африкаанс и засмеялась.

– Почему тюрьма?

– Приезжал полис, искал тебя.

– Нет, я заблудился.

Бушмены понимающе улыбались, скалили в улыбке ровные зубы. Генри тоже улыбнулся. Бушмены о чем-то заговорили все сразу.

– Воды, – сказал Мкизе, обращаясь к девушке, которая не отходила от него и которую звали Пити.

– Вода ходи – ходи ногами. – Пити приветливо улыбнулась.

Тронулись в путь. Вскоре показались два дерева. Там была вода. Но бушмены обошли источник стороной и, сделав большой круг, попали в селение, состоявшее из нескольких шалашей. Оттуда Пити, взяв страусиное яйцо, помчалась за водой. К источнику с противоположной стороны ходили на водопой животные, и бушмены не хотели пользоваться их тропой, чтобы не отпугивать антилоп.

– Охотники думали сначала – ты больше мертвый, чем живой, – сказал старый Кану, оставшись с Генри.

Кану не был вождем. Просто Кану был старым и мудрым, и все признавали это. Он рассказал, что когда-то работал на ферме бура, но вернулся к своему народу. Год за годом, вольный, бродил он со своим племенем по Калахари, занимаясь охотой, питаясь травами и кореньями. Если долго не выпадало дождей, племя разбивалось, как сейчас, на мелкие группы, чтобы легче было прокормиться.

– Здесь луна хороший, а солнце плохой. Но зато нет злых людей.

– Когда власть перейдет к народу, мы не забудем о твоем племени, – сказал Генри. – Власть будет нашей.

В селение вернулось несколько женщин. Принесли в кожаных мешках ягоды, муравьиные яйца, дикий лук.

Генри уселся со всеми у костра. Бушмены были дружны между собой. Никто не претендовал на особое положение. Продуктами делились поровну. Генри тоже получил свою долю. Жареная саранча и дикий лук показались ему, голодному, очень вкусными.

Бушмены запели, аккомпанируя себе на пятиструнной арфе – гуаши. Песня напоминала то вой ветра, то шорох песка, то трубный призыв слонов. Певцы воодушевлялись все больше. Мужчины вскочили, стали танцевать танец охотника и газели, все ускоряя темп. Зрители дружелюбно принимали исполнение. Генри думал, как несправедливы те, кто считает их дикими. Братскому, человеческому отношению бушменов друг к другу могли бы позавидовать многие.

Видимо, эта дружба и дает им возможность выжить в таких суровых условиях.

Весь вечер Пити ходила около Генри, пудрилась, макая кусочек мягкой кожи в висевшую на шее пудреницу из панциря черепахи. (Пудра была приготовлена из семян душистых трав.)

Потом раздобыла для гостя кусок сушеного мяса, уселась рядом. Генри не совсем понимал ее ломаный африкаанс.

– Ты уйдешь от нас? – спрашивала она.

– Да, скоро.

– Почему ты торопишься? Разве тебе плохо у нас?

– Меня ждут там.

– Твоя женщина?

– И она тоже.

– И полиция… – Пити засмеялась. – А я всегда живу в Калахари, – сказала она грустно.

– Ты еще увидишь мир. Все изменится. Мы все изменим.

Пити пристально смотрела на него, силясь понять, что он сказал.

Ночью бушмены спали, укрывшись одеялами из шкур или забравшись в меховые мешки. Из-за высокой песчаной дюны выглядывала луна, удивленно разглядывала ветхие шалаши и маленьких людей. Лунный свет вспыхивал зеленым пламенем в глазах шакалов, бродивших вокруг лагеря. Где-то далеко раздался громовой утробный рев льва, и шакалы, вывшие на луну, сразу умолкли.

С племенем Генри прожил неделю, не переставая удивляться этим приветливым и доброжелательным людям, за которыми колонизаторы совсем еще недавно охотились, как за дикими зверями.

Генри окреп. И однажды утром он и несколько бушменов двинулись на юго-восток. Пити добывала для них коренья, собирала с деревьев чиви красные плоды. И раз даже принесла в деревянной чашке мед.

На третий день, когда солнце вскарабкалось по белесому небу почти в зенит, они увидели одинокую ферму. Пастух-африканец, опираясь на палку и стоя на одной ноге, пас стадо овец. Размахивал железными крыльями ветряной насос. В прямоугольнике искусственного бассейна голубело небо.

– Мы пришли, – сказал старый Кану.

Генри молча смотрел на пастуха, на землю, заселенную людьми. Он волновался, словно блудный сын, вернувшийся наконец домой.

– Мы пришли, – повторил Кану. – Здесь живут твои братья.

– Хвала тебе, бушмен. Хвала тебе, старик.

Маленькая Пити с грустью смотрела на гостя. Он явился из другого мира, и этот мир властно звал его к себе. Генри подошел к Пити, молча подержал ее руку в своей.

На дороге показался грузовик со скотом в кузове. За рулем сидел африканец. Ветер сносил в сторону плотный шлейф красной пыли. Генри остановил машину.

– Вид у тебя, парень, будто ты через Калахари шел, – сказал шофер неприветливо. – Ну, садись.

Генри уселся в кабину.

– Честно скажи: документы есть?

– Нет.

– Встретим патрулей на дороге – выскакивай…

Когда Генри выглянул из окна, Кану и его спутники вое еще стояли у дороги. Маленькая Пити, притихшая и грустная, смотрела на машину. Генри помахал рукой, но Пити не шевельнулась.

Генри стало грустно. За короткий срок он успел подружиться и с девушкой, и с Кану, и со всем маленьким племенем.

Машина прыгала по выбоинам. Откинувшись на спинку сиденья, Генри глядел вдаль. Плыла навстречу холмистая степь. Оставались позади фермы и прямоугольники земель, огороженные заборами.

Генри думал уже об Иоганнесбурге. Все дороги ведут домой. Там ждут его друзья, ждет Анна н ждут агенты секретной службы.

Нелегкая предстоит борьба. Но нет другого пути.

В.СЛУКИН, Е.КАРТАШЕВ
ПРИВЕТ СТАРИНЫ
Фантастическая шутка

Фил Олог любовно погладил прозрачную плитку, в которую были заключены тоненькие почерневшие пленочки – остатки когда-то бумажного листа. На них проступали едва заметные письмена древних.

Это была великолепная находка. Такой уже давно не знал мир. Тысячи бесценных литературных памятников пропали безвозвратно. Бумага не выдерживала времени. А древние не умели заключать свои рукописи и книги в твердые прозрачные оболочки. И тем более не умели лишать воздуха свои древлехранилища. Поэтому нет ничего удивительного, что до исследователей тридцать восьмого века дошли лишь отдельные печатные произведения начала двадцатых веков.

И вот недавно обнаружен этот экземпляр. Пусть сильно поврежденный, но все же великолепный. Правда, сразу прочесть и истолковать текст просто невозможно. Отчасти из-за повреждений, отчасти потому, что в нем встречались слова, почему-то не вошедшие ни в один словарь языков прошлого.

Но недаром Фил Олог был знатоком древних наречий и выдающимся исследователем старинных литератур. Он расшифровал и перевел на современный язык множество древних книг, памятников литературы.

Фил Олог пододвинул к себе плитку и начал рассматривать текст через нейтринный бинокуляр. Прежде всего он еще раз взглянул на чудесную миниатюру, несомненно напечатанную когда-то в красках. Теперь на миниатюре едва угадывались контуры предметов. Они очень напоминали изображения каких-то…

– Ну конечно, – сказал сам себе Фил Олог, – это могут быть только киберы. Страшно примитивные киберы. Ведь тогда, в двадцатых, началась их эра. Так что же еще могло волновать в то время древних, о чем они, древние, могли писать! Только о киберах!

Фил Олог обладал поразительной интуицией, и она не раз выручала его.

Нейтринный бинокуляр опустился там, где начиналась первая фраза. Фил Олог медленно вел объектив вдоль строк и рассуждал:

– Первое слово неполное “…ликий”. Конечно, это – многоликий, то есть многознающий, умеющий делать многие операции, попросту – универсальный. Правда, есть еще слово “великий”, но оно не подходит. Мания величия уже тогда отошла в прошлое. К тому же кибер, а речь несомненно идет о нем, не мог так заявлять о себе. Киберу любых времен это недоступно.

УМЫВАЛЬНИК… Слово незнакомое, но сразу ясно, что это сокращенное название кибера. Посмотрите, как оно близко по звучанию к названиям наших современных киберов, например, СКОВОРОДНИК – Самоконтролирующийся Воображаемо-Реальный Однотактный Исполнительный Кибер. Или вот, например, наше последнее достижение – ДУХОВКА – Думающий Хорошо Организованный Воображаемый Кибернетический Автомат.

Наши предки были, конечно, технически развитыми людьми, но в то время никаких воображаемых киберов еще не имели. И этот самый УМЫВАЛЬНИК мог быть очень простеньким Универсальным Мыслящим, пусть даже Высокоорганизованным, но по-прежнему Альфа-Нормированным и только Импульсным Кибером.

…ЗНАМЕНИТЫЙ. Да, этот кибер мог быть всемирно известной моделью – ничего удивительного.

О! Здесь что-то совсем зыбко и непонятно! Первая буква все-таки хорошо видится: М. Далее, кажется, – ОЙ. МОИ… Хм, обозначение собственности? Нет-нет. Дальше еще что-то. Ага! Д… О… ДОДЫР МОЙДОДЫР! Интересно! Учтите, это одно слово. Как приятно! Значит, древние уже в ту пору отбросили “МОЙ” как отдельное понятие и выражение собственности. Это меняет наши представления о них.

МОЙДОДЫР – по всей вероятности, имя или индекс УМЫВАЛЬНИКа. Слово имеет явно древнетюркское происхождение “ДОДЫР”? Ведь так и напрашивается “батыр”, то есть “богатырь”! Древние многое поэтизировали и, конечно, могли дать какой-нибудь первой или самой мошной модели такое красивое имя.

Пойдем дальше. Вот снова уже встречавшийся и теперь совершенно понятный термин УМЫВАЛЬНИК. Множественное число.

…НАЧАЛЬНИК – то есть руководитель. Это известно. Значит, МОЙДОДЫР – не простой кибер. Он контролирует действия других, менее универсальных киберов. Известный принцип единоначалия. Среди киберов он оправдывает себя и сейчас. Ага! Вот и еще подтверждение: …МОЧАЛОК КОМАНДИР.

…КОМАНДИР… возможны две версии для толкования этого архаизма. Либо слово происходит от “команда”, то есть “сигнал”, “призыв”, либо это синоним УМЫВАЛЬНИКа, углубляющий образ универсального робота и подчеркивающий его начальствующее положение. Тогда и расшифровка будет такой: Кибер Обще-Мыслящий Анализирующий Действия И Решения.

…МОЧАЛОК – От слова МОЧАЛКА. Оно расшифровывается… да-да, только так: Малый Омега-Четный Альтернативный Кибернетический Автомат. Эти МОЧАЛКИ, видимо, исполняли очень несложные команды УМЫВАЛЬНИКа.

Опять же это название перекликается с нашей ДУХОВКОЙ. И там и тут-Кибернетические Автоматы, но какая огромная пропасть между ними! Несколько веков непрерывного совершенствования. Надо будет подсказать техноисторикам тему возможного интереснейшего исследования: “От МОЧАЛОК к ДУХОВКАМ”…

Все. Часть листа совершенно отсутствует. Однако посмотрим следующие кусочки.

…МЕДНЫЙ ТАЗ… “Медный”, по-видимому, изготовленный из меди. Странно, даже смешно. Как далеко заходили пережитки бронзового века! Через тысячи лет после него – и все еще изделия из меди!

…ТАЗ… Это хорошо известное слово. ТАЗ – Транс-Аэро-Зонд. Летательный аппарат индивидуального пользования, являющийся прообразом современных пуаров. Однако ТАЗы никогда не делались из меди. Они появились в начале двадцать первого (кстати, надо отметить этот факт для будущей датировки произведения) и делались только из алюминия и титана. Медный ТАЗ – это так же нелепо, как… ну, скажем, каменный дом или пища животного происхождения. Возможно, в текст вкралась опечатка, и слово ТАЗ нужно читать как ВАЗ, то есть Высоковольтный Автоматический Замыкатель – непременная деталь первых киберов.

…КАРАБАРАС… Очень интересное слово. Оно ограничено знаками препинания так, как будто выражает эмоцию. Если это так, то древние молодцы! Они либо умели делать эмоциональных киберов, от чего отказались все последующие поколения, либо их киберы отдавали звуковую команду. Впрочем, древние много такого сделали, что и сейчас вызывает удивление. Но возьмемся за это самое КАРАБАРАС. По виду оно тоже из древнетюркского. Может быть, кибер имел программу, составленную на древнетюркском? Но не надо спешить!

Припоминается один великолепный старинный портрет физически развитого человека с огромной бородой – в те времена волосяному покрову придавали большое значение. Так вот, под портретом были напечатаны имя и фамилия этого почтенного и, судя по величине бороды, очень уважаемого человека: КАРАБАС БАРАБАС. Он мог быть одним из талантливых программистов или наладчиков первых кибернетических устройств. И в исключительно важных случаях регулировки киберы, возможно, вызывали именно его. Имя и фамилия при этом легко объединялись в одно слово.

Можно, наконец, объяснить этот возглас по-другому: КАРАБАРАС – просто очередная опечатка или ошибка наших милых предков. Это не что иное, как измененное КИБСРА-АС – КИБЕРнетическое Аналитико-Ассоциативное Существо. Через него и осуществлялось четкое и правильное управление УМЫВАЛЬНИКами и МОЧАЛКами. Точно так же, как сейчас ВЕНИКИ управляют ДУХОВКами и СКОВОРОДНИКами.

Вот еще один совсем отличный отрывок. Он прекрасно сохранился, а главное, хорошо передает ритмику.

…ЩЕТКИ-ЩЕТКИ… ЗАТРЕЩАЛИ… И ДАВАЙ… ТЕРЕТЬ… ПРИГОВАРИВАТЬ… МОЕМ-МОЕМ ТРУБОЧИСТА ЧИСТО-ЧИСТО…

Прелестно! Но и здесь нужно разобраться.

…ЩЕТКИ-ЩЕТКИ… Несомненно, это контактные щетки! Ой-ой-ой! Какая древность! Ведь щетки в свое время были у электродвигателей! Вот и еще один ключ к датировке произведения. Оно написано в период, когда безраздельно господствовали электромоторы с контактными щетками, которые, как все знают, создавали сильные радиопомехи. Отсюда и упоминание об этом: “ЗАТРЕЩАЛИ”. Контакт-электроустройства полностью исчезли где-то в начале двадцать первого столетия, уступив место бесконтактным аппаратам.

Двойное повторение “ЩЕТКИ-ЩЕТКИ” – великолепный прием, позволяющий исключить из литературного языка по-шные числительные. Две щетки, пять щеток – как это было бы убого!

…И ДАВАЙ ТЕРЕТЬ… Автор, видимо, напоминает нам о важном физическом процессе – трении. Без него трудно было бы достичь хорошего контакта. Не исключено, что творец произведения сам долго работал в области конструирования контакт-электроустройств.

…ПРИГОВАРИВАТЬ… Совершенно ясно, что ни одно устройство, как бы сложно оно ни было, кроме киберов, разумеется, разговаривать само по себе не могло. Абсурд. Тут какой-то хитрый литературный прием. И понять его смысл, к сожалению, видимо, невозможно. Ведь прошло восемнадцать веков. Как изменились нравы!

…МОЕМ-МОЕМ… Не от слова ли “мой”? Нет-нет, ведь установлено, что собственности уже не было. Тогда, может быть, от слова “МЫТЬ”? Вполне возможно. Но почему контактные щетки должны что-то мыть? Впрочем, кроме своей основной задачи, они могли выполнять и побочную. Комплекс, так сказать. Что ж, древних нельзя назвать глупыми – они кое-что понимали в максимальном использовании оборудования!

…ТРУБОЧИСТ… Очень просто: Тазер РУБиновый Особо ЧИСТый. Ведь, как известно, лазеры и мазеры в конце двадцатого века были полностью вытеснены тазерами.

…ЧИСТО-ЧИСТО… Наверное, этим подчеркнуто, что вредные примеси удалялись из рубина безукоризненно.

Итак, мы имеем следующее…

Фил Олог выключил бинокуляр и занес на записную ленту, непрерывно вылезающую из-под лацкана костюма, все расшифрованные слова и выражения. Он сделал два экземпляра записи. Один – для статьи в научный журнал… Другой отдал По Эту, своему соседу, для перевода.

Статья вышла в одном из номеров журнала “АРХИСЛОВО”. А перевод появился в сборнике “Всегалактический день технопоэзии” с комментариями Фил Олога.

Вот как выглядел перевод:

 
Это я, Универсальный
Альфа-Кибер Мойдодыр,
Я реально-моментальный,
Мое имя – “Богатырь”,
Самый главный УМЫВАЛЬНИК,
Малых Киберов начальник…
……………….
И, включивши медный ВАЗ,
Дал сигнал КИБЕРААС,
И, помехи создавая,
Терлись с треском, проявляя
Отрицательные свойства,
Контакт-электроустройства
Для очистки Рубиновых тазеров…
 

“Конечно, – писал ниже Фил Олог, – перевод не может донести всей сочности старинного текста, но он дает нам представление, может быть, об одном из первых произведений технопоэзии. Вот откуда могло пойти это процветающее ныне направление литературы. От седых рубежей двадцатого и двадцать первого! Многое между строчками говорит о том, что технопоэзия уже тогда преобладала над всем остальным.