Текст книги "Мир приключений 1971 г."

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Роберт Льюис Стивенсон,Сергей Абрамов,Александр Абрамов,Александр Кулешов,Ариадна Громова,Борис Ляпунов,Ромэн Яров,Зиновий Юрьев,Валентин Иванов-Леонов,Владимир Фирсов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 57 страниц)

Завел мотор и выехал за ворота.

Капитан Юнков аккуратно уложил в футляр фотоаппарат, с помощью которого запечатлел на нескольких снимках действия преступника (каковым Николай теперь числился уже с полным правом в заведенном на него деле), и, выйдя через другой выход, сел за руль не нового, ничем внешне не примечательного, серого “Москвича”.

Во всяком случае, никто бы не предположил, что “Москвич” этот без труда мог догнать любую “Волгу”, что из него капитан милиции Юнков может поддерживать связь с дежурным и с другими машинами, что под капотом спрятаны громкоговорители и сирена и что по им одним известным приметам инспекторы ГАИ сразу определят, что это за машина, и откроют ей “зеленую улицу”.

Николай вел свою трехтонку аккуратно – сейчас не время попадаться из-за пустяков. Погруженный в свои мысли, он не замечал следовавшего за ним на некотором расстоянии серого “Москвича”.

Головная боль усиливалась. Кроме того, Николай начал ощущать какую-то непонятную нервозность, какое-то странное напряжение.

Николай никогда не верил в предчувствия. Поэтому бороться с недугами он мог только доступными ему средствами, вернее, средством. Остановив свой грузовик в хорошо известном ему месте, он прошел проходным двором и, протолкавшись без очереди к пивному киоску, не отрываясь, осушил две кружки пива.

Убедившись, что “лекарство” не подействовало, Николай, проехав еще две улицы, забежал в магазин и, “скинувшись” с двумя какими-то пьянчужками, “принял” полагавшиеся на его долю 150 граммов. Как сообщил он позже следователю, ему “стало лучше, но не совсем”. Потом он сделал третью остановку и “принял” еще бутылку пива, из горлышка, прямо в магазине. Только тогда наконец он почувствовал себя “в полном порядке”. Из магазинов он, кроме того, захватывал бутылку про запас.

Капитан Юнков, терпеливо дожидавшийся в своем “Москвиче”, каждый раз фиксировал торчавшую из кармана бутылку. К сожалению, мысль о том, что Николай успевал “заправиться” прямо в магазине, ему не пришла в голову.

Теперь головная боль прошла окончательно – никакой тяжести Николай не ощущал. Наоборот, появилось чувство приятной легкости. Было ясно, что никаких опасностей для такого ловкого, смелого, хитрого и осторожного человека, как Николай, не существует и что осторожность, в общем-то, излишня, поскольку вряд ли кто посмеет его тронуть, а посмеет, так пожалеет, такое получит…

И тем приятнее виделись перспективы сегодняшнего дня. Куш он отхватит солидный – не то что на один, на десять “культпоходов” хватит…

Кроме того, Николай намеревался купить за двадцать пять рублей автоматический нож у Кривого и какие-то журналы с девицами, а еще галстук, который ночью, говорят, светится. Николай был франтом и, когда гулял, старался выглядеть столь же элегантным, сколь грязным и неопрятным он выглядел во время работы.

Приятные мысли легко проносились в голове. Николай, сам не замечая, слегка увеличил скорость; ухмыляясь, он прижимал своей могучей машиной какую-то автомобильную мелюзгу, толкавшуюся по бокам. В одном месте он проскочил автоматический светофор на желтый свет и беззвучно обругал погрозившего ему кулаком водителя встречной машины.

В своем сером “Москвиче” капитан Юнков хмурил брови. Оборот событий его не устраивал. В чем дело? Если так будет продолжаться, Николай, чего доброго, не доедет до места назначения, не встретится с тем или с теми, кому должен передать ворованные детали.

Машина Николая, проехав по Пресне, миновав мост, свернула на Беговую и, нырнув в вечно ремонтировавшийся туннель, выскочила с противоположной стороны.

Лихо повернув направо, чтобы выехать на Ленинградский проспект, Николай даже запел от удовольствия. Еще бы: голова не болит, впереди приличные деньги, в запасе еще детали, бизнес его функционирует прекрасно… И вообще все здорово! Надо только на минутку еще разок остановиться. До нормы как раз кружечки не хватает…

И вот тогда Николай услышал свисток и, оглянувшись, увидел инспектора ГАИ. Помахивая жезлом, он приказывал остановиться.

Николай мгновенно вспотел. Он сразу понял, что находится на грани краха всех своих надежд. Инспектор без труда определит, что Николай пьян. Заберет. Машину осмотрят. Обнаружат ворованные детали. Свяжутся с автобазой. Начнется следствие. Вскроются старые дела. И все. И хороший срок обеспечен. Прощай дружки, рестораны, вечерники, девушки и галстуки!

И все из-за дурацкого случая. Из-за мелкого нарушения. Да и нарушения-то нет! Что он нарушил? Что? Скорость не превысил, и не мог – поворот, рядность тоже соблюдал, машина из гаража, чистая, все в порядке, не сигналил. Ну в чем нарушение? Чего он придрался, этот инспектор! Чего ему надо? Лекцию прочесть или план по штрафам недовыполнил? А у него, у Николая, вся жизнь насмарку, все к черту полетит. Столько работал, старался, эти детали снимая! Столько страху натерпелся, нервов потратил! Столько времени все шито-крыто, все с рук сходило! Сторож однажды чуть не накрыл – удрал; клиент попался, донести хотел – уговорил; мастер застал на месте – вывернулся. А тут на тебе! Когда такое дело, такие возможности, когда все трудности, казалось, позади… Из-за какого-то придиры, бездельника все погибнет! Вот подлец! Ну что ему надо? Стоял бы себе со своей палкой, ворон ловил. Так нет, именно к нему, к Николаю, пристал! И главное, ни за что.

Мысли с невероятной быстротой неслись в голове Николая, лютая, жаркая ненависть охватывала его.

Механически он остановил машину. Не в силах шевельнуться, ненавидящим взглядом смотрел на медленно приближавшегося к нему инспектора.

Проехав мимо и выехав на Ленинградский проспект, капитан Юнков остановил своего “Москвича” и озабоченно наблюдал за Николаем и инспектором. Вот черт, еще заберет его! И пропала нить. Начнется дело, ищи потом свищи Николаевых клиентов. А инспектор тем временем вплотную приблизился к трехтонке Николая. Это был высокий, широкоплечий парень, лейтенант. Его решительное, волевое лицо не обещало нарушителю ничего хорошего.

Нарушитель? “А в чем, кстати, заключалось нарушение?” – подумал Юнков. Поразмыслив, он пришел к выводу, что никакого нарушения правил Николай не совершил. Тогда почему его остановил инспектор? Может быть, случайно? Ошибся, а теперь неудобно идти на попятную? Но уж очень он уверенно направляется к машине.

Юнков помрачнел, он начинал догадываться…

ЛЕНА И НИКИТИН

В тот день встреча Лены и Никитина была назначена на семь часов у Белорусского вокзала. Они последнее время – а все-то время их знакомства измерялось неделями – встречались почти ежедневно. Здесь под мостом толпились продавцы цветов – “законные” и дикие, с ведрами, кадушками, корзинами. Полыхали в полумраке перехода желтые золотые шары, бордовые гвоздики, белые, розовые астры, кремовые розы…

Никитин выбирал два—три красивых цветка, и, куда бы они ни шли потом, Лена бережно несла их с собой, а вечером дома ставила в вазу.

Лена всегда опаздывала, и вес попытки Никитина приучить ее к аккуратности оказывались тщетны.

– Ну хочешь, я брошусь под машину, – в отчаянии восклицала Лена, – или под поезд? Или навсегда откажусь от мороженого, или ущипну декана за нос? Только скажи! Все сделаю, а точной быть – не получается! Знаешь, я теперь к тебе на свидание накануне выхожу. И вот все равно опаздываю!

– “Накануне”… – ворчал Никитин. – Выходи за неделю…

В конце концов он придумал хитрый прием – стал сам опаздывать на свидания, хотя это и противоречило всем его привычкам. Но прием себя не оправдал – Лена все равно приходила позже.

Проведя первые пять минут встречи в упреках и оправданиях, они, взявшись за руки, отправлялись в любимый “Космос”, в кино, на концерт, в театр или в гости. И хотя вкусы у них были весьма разные, даже во многом противоположные, шли с удовольствием – ведь, в конце концов, они были вместе.

Происходил, как выражалась Лена, процесс “взаимного обогащения”. Например, Лена заразила Никитина своей любовью к цирку, а он ее – к спортивным соревнованиям.

Сначала Лена сопротивлялась.

– Не могу понять! Ну, выходят два человека на ковер, пыхтят, сопят, швыряют друг друга, тратят кучу энергии… Зачем? Да еще ты говоришь, что каждый день теряют два—три часа на тренировки. Это же уйма времени!

– Во-первых, – солидно возражал Никитин, – я не говорил “тратят время”. Они от тренировок получают удовольствие. Они благодаря этому “потраченному” времени становятся здоровыми, сильными, атлетичными. Ты вот, например, сколько времени проводишь каждое утро перед зеркалом? А? То-то! Тратишь время. Зачем? Чтобы выглядеть красивой – “от того удовольствие и торжество в чувствах получая”. Во-вторых, кто сопит и пыхтит? Ты, может быть, когда контрольную пишешь, а у самбистов я что-то не замечал. И вообще, по-твоему, самодеятельные певцы, танцоры, актеры, художники, фотографы, композиторы, все, кто пишет для себя и друзей, а не для журналов и издательств стихи, все, кто вообще “тратит время”, совершенствуясь в чем-то, не связанном с его непосредственной профессией, делают это зря?

– Нет, ну я не говорю… Но… В общем…

Однако такая аргументация звучала малоубедительно, и Лена замолкала.

В конце концов она увлеклась самбо, азартно вопила на соревнованиях, толкала Никитина в бок, охала или в сердцах восклицала: “Шляпа! Дистрофик!”

Друзей у них было много, и в гости они ходили часто. Но тут наметилось явное размежевание. Несмотря на свою примечательную красоту и все признаки любви к Никитину, которую она не скрывала, его товарищам Лена не нравилась.

Разумеется, они были приветливы, галантны, гостеприимны, но Никитин чувствовал, что это делается ради него.

Не многие из его даже самых близких друзей могли позволить себе в столь интимной области полную откровенность. Дима Сурков, например, инженер, занимавшийся у одного с Никитиным тренера.

– Видишь ли, – говорил он раздумчиво, стараясь подбирать выражения помягче, – не настоящая она какая-то. Не обижайся, Валька. Тебе, в конце концов, судить. Но, с другой стороны, ты не можешь судить в этом деле объективно. Со стороны видней.

– Но ведь она же… – горячился Никитин.

– Знаю, влюблена. По всему видно. Бесспорно. Но как бы тебе сказать? Мне кажется, что вот так она могла бы любить еще сто человек. Нет, не одновременно, последовательно. Ну, понимаешь, вот есть женщина, которая любит самозабвенно именно тебя. Ни до тебя, ни после никого так уже не полюбит, да если б тебя и не было, никого бы так не любила. По-другому – слабей, спокойней, меньше. А Лена твоя, она любит вообще так, любого, кого любит, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Не было б тебя, она так же отчаянно была бы влюблена в другого. Исчезнешь ты – следующего, а за ним следующего будет так любить. Да и до тебя…

– Но она же девчонка…

– Э, нет! В чувствах она зрелый человек, поверь мне. Просто она вообще такая. И в двадцать пять, и в тридцать, и в сорок будет такой же. Ну, легкомысленная она, что ли. Или это другое. Вот она постановила для себя, что влюблена, и шлюзы открылись. Потом решит, что влюблена в другого, – повторится то же. Таких, как ты, она, наверное, еще не встречала, но ведь встретит. Подобные ей быстро забывают.

Дима Сурков во многом был прав, но в одном он ошибался – Лене никогда не суждено было забыть Никитина…

Иногда Никитин мечтал. Прохаживаясь с жезлом в руке вдоль широкой асфальтовой магистрали, по которой уже прохладный ветерок то и дело прометал начинавшие желтеть листья, он мечтал. Это не мешало ему зорко следить за машинами, останавливать нарушителей – вообще выполнять свои прямые служебные обязанности. Отнюдь.

Просто в какие-то спокойные минуты он представлял, что они с Леной вместе. Он избегал находить этому понятию более точное определение – просто вместе. В основном он мечтал о том, что Лена станет другой – она будет серьезной, с чувством ответственности; будет увлечена своей профессией педагога, к каковой ныне она относится крайне иронически, хотя и учится в педагогическом вузе; будет любить его, Никитина, не восторженной любовью, а глубокой, спокойной, “солидной”. Никитин досадливо обрывал свои мечты, когда над головой его любимой начинал светиться нимб. А вообще здорово, если б она стала такой, какой он хотел! Но, наверное, само ничто не приходит, надо над этим работать, воспитывать ее, разумеется, незаметно, чтобы она и не догадывалась…

– Девчонки, он меня перевоспитывает, – увлеченно повествовала Лена своим внимательно слушавшим подругам, – ведет душеспасительные беседы.

– А ты? – вопрошала Нина.

– Поддаюсь! Всецело. Скоро запишусь в секцию самбо– буду вас швырять через стол. Хочешь, сейчас?

Лена набрасывалась на подруг, начинались визг, возня, пока все трое в изнеможении не падали на диван, растрепанные и тяжело дышащие.

– Нет, вы только подумайте, – продолжала Лена, отдышавшись, – он, например, не понимает, зачем я учусь в педагогическом, если не собираюсь учить детишек! Я объясняю – язык хочу знать, а там куда-нибудь в интересное место. “В какое?” – спрашивает. А я откуда знаю? Я сама не знаю. Ты вот, Валя, знаешь?

Валя презрительно пожала плечами:

– Я-то знаю. Я, между прочим, это еще в седьмом классе знала. Пойду в школу. Поработаю несколько лет; если смогу, буду в институте преподавать.

– А я, если возьмут, – в аспирантуру, – вставила Нина. – Я и тему уже придумала…

– Да ладно… – Лена махнула рукой. – Вы же образцово-показательные. Вас на выставку надо, в музей, а я буду гидом – указкой в вас тыкать и объяснять на заграничных языках: “Вот идеальные бывшие школьницы, позже образцовые студентки, ныне показательные учительницы…”

Она помолчала.

– А вот он всегда знает, что хочет. И уж он, будьте покойны, своего добьется. Он еще генералом станет…

– А ты генеральшей… – подхватила Нина.

– Нет, – сказала Лена с неожиданной грустью, – не буду я генеральшей. Он найдет лучше, настоящую, не такую балаболку, как я… – Но тут же она вскочила, закружилась по комнате, запела: – “Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом, стану я точно генералом, если капрала переживу!..”

– Да брось ты! – Валя растрогалась. – Все у вас будет хорошо. Между прочим, если он дослужится только до капитана, тоже ничего страшного, будешь капитаншей.

Лена иногда спрашивала себя, по-настоящему ли она любит Никитина. Дело в том, она это твердо знала, истинная любовь беспричинна и необъяснима. Когда человек любит по-настоящему, он не может ответить, почему он может любить урода, глупца, подлеца. Подчас даже знать это, и все равно любить.

А вот она отлично знала, за что любит Никитина. Она просто по полочкам могла разместить все эти причины. Никитин умный, решительный, волевой, романтичный. Герой. Он сильный, ловкий, атлетически сложен и красив, он самбист и снайпер, спортсмен и офицер. Супермен. Когда они идут рядом, девчонки засматриваются на него, а на нее бросают завистливые взгляды.

Но однажды где-то в кино, в ожидании сеанса, они, случайно заглянув в старую газету, увидели постановление Президиума Верховного Совета о награждении лейтенанта милиции из далекого города. Последним словом в постановлении было “посмертно”. Никитин помрачнел, но ничего не сказал. А Лена вдруг задумалась. Она себе представила, что вместо фамилии того далекого лейтенанта стоит фамилия Никитин. Ей стало страшно-она вцепилась в его руку с такой силой, словно они должны были расстаться навсегда. Она внезапно представила себе, что он больше не позвонит, не придет на свидание, вообще исчезнет из ее жизни. И не только из ее.

Вот тогда она поняла, что любит по-настоящему. Она замучила Никитина нелепыми вопросами: не палят ли нарушители движения в инспекторов из пистолетов, не опасно ли ездить на большой скорости на мотоцикле, вооружен ли он, когда ходит в штатском, особенно ночью, и т. д.

Никитин смеялся, шутил, но Лена смотрела на него укоризненным взором, и ему становилось неловко.

Впрочем, долго грустить и тревожиться Лена не умела. Ее увлекала какая-нибудь очередная идея – веселая, забавная: то готовилась свадьба подруги, то возникала мысль кого-то разыграть, то выяснялось, что где-то, чуть не в подмосковном поселке, устраивается бал-маскарад и она во что бы то ни стало хотела попасть туда, да еще с Никитиным.

– Тебе просто, – рассуждала она, – ты наденешь форму. Никто не поверит, что лейтенант милиции придет на такое мероприятие. А я переоденусь пьяницей – ты вроде бы меня задержал! А? Здорово?

– Гениально! – кисло улыбался Никитин. – В результате нас обоих задерживают дружинники и отправляют на психиатрическую экспертизу.

– Никакой фантазии в тебе нет, – сокрушалась Лена. – Трезвяк, сюрреалист…

– А ты знаешь, что это такое? – коварно вопрошал Никитин, но Лена спешила переменить тему разговора.

В последнее их свидание у Лены с Никитиным произошел волнующий для нее разговор. Пожалуй, это был первый разговор, откровенно затронувший их отношения.

Дело в том, что “безумная любовь” являлась темой бесед Лены с подругами или внутренних монологов молодых людей. Друг другу они еще об этом не говорили, хоть слова здесь, вообще-то говоря, не требовались. Когда парень и девушка проводят все свободное время вместе, смотрят друг на друга сияющими глазами, целуются в кино и на прощанье в подъезде– как изволите называть такие отношения? Шапочным знакомством?

А тут, сидя в сквере на скупом в тот год сентябрьском солнышке, они рассуждали о жизни. Как-то незаметно разговор перешел к планам на будущее. У Никитина все было ясно: его жизненная программа была начерчена твердо и точно – надо было ее выполнить. Во-первых, он решил закончить второй институт – юридический. Уже занимался, готовился, но считал, что поступать в этом году рано, а на будущий – обязательно. На вечерний или заочный – еще не решено; это зависело от начальства, как позволит служба. К тому времени, когда он кончит институт, Никитин будет капитаном. Имея такой стаж работы, два высших образования и звание капитана, Никитин рассчитывал серьезно заняться следовательской работой. Он уже сейчас читал много книг по криминалистике, ходил в НТО, надоедая там сотрудникам бесконечными вопросами, присутствовал при допросах, смотрел дела.

Далее (Никитин загибал второй палец), далее он станет мастером по мотоспорту, а возможно, и по борьбе самбо. И, кто знает, вполне может быть – по стрельбе. Трижды мастер спорта, да еще по столь разным видам, – “это красиво”, как любит выражаться Лена. И наконец (загибается третий палец), он займется языком – сейчас без языка не то что до Киева, до соседней улицы не дойдешь.

– В-четвертых, – Никитин загнул еще один палец, – в-четвертых, но не в последних, буду устраивать личную жизнь. Сейчас я ведь у родителей. Там сестры, одна замужем. Тесновато. Начальник управления сказал: “Как женишься, дадим комнату”. Так что дело за малым – надо жениться.

И он прямо посмотрел Лене в глаза, то ли серьезно, то ли, как всегда, насмешливо. Она тотчас опустила свои.

Потому что одно дело говорить о замужней жизни с подругами, играть в мечты и совсем другое, когда мечты без пяти минут становятся явью.

Вот ему все ясно, он все знает наперед, не сомневается, видит цель и идет к ней настойчиво, уверенно.

А она? Ну, кончит институт, ну, поработает с делегациями (желательно, на кинофестивалях, а не на выставках полиграфических машин) – а дальше? Чего она хочет? К чему стремится? К какой близкой или далекой цели?

Может быть, она вообще хочет быть лишь женой? Вот если б ей предложили стать супругой уважаемого академика, генерала и при этом ничего не делать. Устроило бы это ее? Наверное, нет. Наверное, она бы тосковала по делу, хоть и не представляет какому, по коллективу, по товарищам, связанным с ней общими рабочими интересами, общими делами…

Но все это так неясно, так расплывчато…

Лена злилась порой на себя. Скоро институт кончит, а до сих пор “не определилась”, плывет себе по течению без ясной цели.

Ну, а Никитин? В конце концов, дело делом, но ведь здесь любовь. Она его любит. Какая же девушка не мечтает стать женой любимого человека? Так нет, и здесь все словно в какой-то игре: маленькие играют во взрослых. А какая же игра, если вот он, рядом, почти все сказано и надо говорить самой?

Лена в панике искала какие-то иные темы разговора, прятала глаза.

А потом дома плакала и называла себя дурой.

Но в тот день, когда, как всегда опаздывая, она мчалась к месту свидания, к Белорусскому вокзалу, она решила, что все скажет сама. Вот возьмет и скажет.

Ну почему она не умеет не опаздывать? Прямо рок какой-то! Пока спустится в метро, дождется поезда, доедет… О господи, хоть бы такси! Но такси шли в сторону центра, а с этими их дурацкими правилами, пока развернется, целый час потеряешь!

В эту минуту Лена увидела зеленый огонек, приближавшийся к ресторану “Баку”. Она быстро огляделась– милиционера в поле зрения не было. Прижав локтем сумочку, Лена стремглав помчалась через улицу Горького, отчаянно размахивая рукой приближающемуся такси…