Текст книги "Эта русская"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Ричард, милый, отвези меня, пожалуйста, домой.

– А ты разве не хочешь…

– Нет, милый, на сегодня хватит. Я должна сесть и подумать.

Не одной тебе есть о чем подумать, угрюмо проговорил он про себя, когда, выполнив ее просьбу, и сам отправился домой. Он встрял, впутался, вляпался, связал себя обязательствами, причем во что именно он встрял и т. д. – это только первый в бесконечном ряду вопросов, конца и края которым не предвидится. Прежде чем обратиться к любому из них, он должен ответить, почему не заявил с абсолютной и непререкаемой твердостью – никак не меньше, – что, по его мнению, стихи, прозвучавшие сегодня вечером, так же плохи, как и все стихи Анны Даниловой, какие ему довелось прочесть, и если и есть в этих новых стихах какое отличие, оно совершенно несущественно. Ричард пришел к выводу, что человек, который сумел бы себя заставить сказать это, пойти на это, был куда меньшим эгоистом, чем он сам, но подружиться с таким человеком он никогда не смог бы, даже если бы и захотел.

Нет, он, Ричард Вейси, не для того родился и не так воспитан, с какого конца ни посмотри. Наверное, попадаются люди, которые воспитаны именно так, но такие счастливчики большая редкость. Ну что ж, выходит, не он один вляпался. Это напоминало попытку утешиться мыслью, что смерть не так уж страшна, поскольку рано или поздно ожидает каждого.

Глава девятая

– Здравствуй, милочка. Послушай… как тебе эта книжка про Рим? Про Рим,милочка. Ну да, конечно, про Афины.Да, а когда, как ты думаешь? Ну ты должна же знать хотя бы примерно.Дело в том, что она мне нужна. Нет-нет, просто она мне нужна. Хорошо, хорошо, милочка, пока.

Корделия положила трубку – ее телефонный аппарат, если судить по виду, был сработан никак не позже пятидесятого года, тогда как Криспинов словно бы явился из двухтысячного, – и, сверкнув своей многоцветной прозрачной ручкой, вычеркнула один из пунктов на картонке. Покончив с этим, она минуту-другую посидела за письменным столом, хмурясь и шевеля губами. Потом, несколько раз подняв и опустив голову, словно разминая шею, она встала и отправилась вниз.

Ричард как раз собирал вещи, чтобы сбежать в институт, – собственно, ей повезло, что она его застала. Он поднял на нее глаза и улыбнулся, не то чтобы совсем безыскусной или непродуманной улыбкой, как заметили бы некоторые.

– Здравствуй, путик.

– Здравствуй… любимая.

– Э… знаешь, Анна как-ее-там, эта русская, она звонила всего несколько минут назад, хотела с тобой поговорить…

– А, видимо, это было еще до того, как я…

– …но потом, понимаешь ли, кто-то еще позвонил, и я не смогла сразу спуститься и сказать тебе прямо в ту же секундочку, но ведь она ужасно часто звонит, эта русская, вот я и подумала…

– Значит, мне придется перезвонить и узнать, чего она хотела, – проговорил Ричард, на сей раз безразличным, почти что беспечным тоном, и двинулся, стараясь ступать размеренно, к себе в кабинет. С тех пор как он познакомил Анну с Криспином, здесь, дома, произойти некоторые перемены, в том числе изменился Аннин официальный статус в глазах Корделии. Теперь она была уже не «эта Ричардова русская», которой уготована познавательно-развлекательная прогулка в «Хэрродз», долженствующая стать первой стадией ее изничтожения или, на худой конец, уничижения, но просто «русская» или «эта русская», – докучный, но малозначительный персонаж, сошедший со сцены, не успев даже на ней утвердиться. Когда Ричард в скупых словах рассказывал, что ездил с Анной к очередному влиятельному лицу, которое могло помочь в ее деле, или водил ее «перекусить» в какую-нибудь мизерную забегаловку, Корделия слушала молча, с гримасой почти неподдельного равнодушия. Сейчас, сообщая о звонке «этой русской», она именно это и изобразила на лице. Ричарду было не по себе. Раз-другой он подмечал у жены смятенное, встревоженное выражение, которое, если бы речь шла о человеке не столь непрошибаемо самоуверенном, говорило бы, что данный человек не знает, что теперь делать. А еще раз-другой он заметил, что она бросает на него взгляды, исполненные доселе невиданного неодобрения. Примерно столько же раз ему приходило в голову заняться с ней любовью, но всякий раз он вдруг обнаруживал, что думает о чем-то совершенно другом. Прямо тогда, или, может быть, позже, до него вдруг дошло, что другие супруги, по всей видимости, в минуты близости обмениваются очень важной информацией, не обязательно воплощенной в слова. Он не мог припомнить, чтобы что-нибудь подобное происходило между ним и Корделией. А сейчас ему совершенно явственно вспомнилось другое: он где-то читал, что во время войны, в оккупированной Франции, у лидера Сопротивления и шефа гестапо обнаружилась общая страсть – оперы Моцарта, и они стали регулярно встречаться, чтобы послушать граммофонные записи, пообещав друг другу взаимную безопасность и ни разу не нарушив обещания. Ричард и раньше находил, что эта история чем-то напоминает его отношения с Корделией. Кроме того, хотя теперь он ненавидел ее не так сильно и не так подолгу, как тогда, когда говорил на эту тему с Криспином, время от времени это все равно случалось.

В телефоне раздался голос, который, как он теперь уже усвоил, принадлежал профессору Леону, потом – Аннин. Ее речь звучала смазано и хмуро, что расстроило его на фоне Корделии, так сказать.

– Чем могу служить, – проговорила она довольно казенным тоном.

– Мне передали, что ты просила перезвонить, – ответил он.

– Что? Так ведь уже сколько времени прошло, тебя что, не было дома? Я прошу прощения, Ричард, я не сразу узнала твой голос. Ты простудился?

Он не мешкал с ответом, боясь, что она заведет речь о том, что англичане простужаются чаще других, как известно всякому, и ей в том числе.

– Нет, у меня все в порядке, а у тебя?

– Прекрасно. Спасибо, – Еще одна пауза. – Ммм… я, конечно, знаю, как ты занят…

Пока Ричард ждал, когда она перейдет к сути, из кухни донесся затяжной, оглушительный взрев музыки, оркестр в полном составе, с трубами и литаврами, гомон которого вскоре захлестнул взрыв аплодисментов, приправленный нестройными выкриками. Сперва шум разрастался – Корделия повернула не в ту сторону ручку громкости на своем допотопном приемнике, – потом резко умолк.

– Примерно через полчаса, – говорила Анна. – Но все-таки я очень бы хотела, чтобы ты тоже поехал.

– Поехал куда? Я боюсь, у меня не получится…

– Ваши лондонские телефонные линии, Ричард, никуда не годятся. Я говорила, что мистер Криспин Радецки собирается отвезти меня к очень важному человеку, имени которого я сегодня утром не разобрала, и примерно через полчаса он пришлет за мной машину, я хочу сказать, мистер Криспин Радецки пришлет за мной машину, и мы вместе поедем к этому важному человеку, что, конечно, крайне любезно со стороны мистера Криспина Радецки, только я…

– Анна, ты вполне можешь называть его просто Криспин.

– Могу? Хорошо, тогда и буду – в разговорах с тобой. Ну пожалуйста, ты не мог бы поехать с нами к этому важному человеку? Криспин… очень добр ко мне, но у меня почему-то плохо получается с ним разговаривать, я бы даже сказала, совсем не получается. Иногда я хочу у него что-то спросить, но либо теряюсь, либо мне начинает казаться, что мой вопрос – совершеннейшая глупость. Мммм… он столько знает такого, чего не знаю я.

– Помилуй, Анна, конечно, он знает Англию лучше тебя, он ведь прожил здесь столько лет.

– Да? – В ее голосе зазвучали настороженные нотки. – А он давно живет в Англии?

– Может, даже родился здесь, – проговорил Ричард и добавил довольно бессвязно: – но он по нескольку раз в год ездит за границу.

– А-а. – Ее тон снова стал обыденным. – Тогда понятно, откуда он столько всего знает.

– Попробуй понять… много знать – это очень по-английски. Не говорить об этом вслух и, Боже сохрани, не хвастаться, но чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений. – Он тут же отбросил как бесперспективную мысль о том, чтобы объяснить Анне, что у Криспина свое, специфическое отношение ко всему английскому, к английским привычкам и английскому характеру. – Американцы не такие, – сказал он вместо этого.

– Ну, так ты поедешь с нами, правда, Ричард?

Он хотел было спросить, далеко ли это, но вовремя сообразил, что раз уж Криспин соблаговолил поехать туда лично, это не может быть очень далеко, а у него, по счастливому совпадению, свободное утро, если не считать собеседования с китайцем из Гонконга. А поскольку этот молодой человек, завязав с опиумом, подсел на ром, можно было достаточно твердо рассчитывать на его неявку, так что Ричард сказал, что будет готов, когда они позвонят и за ним заедут. Он уже хотел было повесить трубку, когда его поразила одна мысль, особенно пронзительная в силу своей запоздалости.

– Анна, последний вопрос: может, есть особая причина, по которой ты хочешь, чтобы я поехал с вами?

– Особая причина? – Голос ее мгновенно насторожился. – Какая может быть особая причина?

– Ну… может, ты хочешь, чтобы я был там на случай, если Криспин станет слишком много себе позволять?

– Я даже вообразить себе не могу, чтобы такой джентльмен, как мистер Радецки, позволил себе что-то лишнее, – На сей раз в ее тоне чувствовалась неподдельная озадаченность.

Уже не впервые за время общения с Анной Ричард напомнил себе, что разговорными и жаргонными русскими оборотами он владеет далеко не в совершенстве. Инстинкт заставил его искать убежища в высокопарности:

– Я просто хотел убедиться, не опасаешься ли ты, что Криспин станет донимать тебя непрошеными любезностями, если обстоятельства сложатся таким образом, что…

В трубке раздался громкий хохот.

– Какой же ты глупый. – Новый взрыв хохота. – Показать такому человеку, как Криспин, что в этом смысле ему ничего не светит, – пара пустяков. И ты наверняка это знал.

– Прости, я просто не подумал.

Потом он отправился докладывать Корделии, что за ним сейчас приедут. Она сосредоточенно выслушала, с застывшей полуулыбкой, сосредоточенно глядя на него и время от времени стреляя глазами по сторонам, словно он втолковывал ей, что сюда сейчас прилетит летающая тарелка (с русской поэтессой на борту). Большую часть оставшегося времени он без труда заполнил телефонным звонком в институт, где попросил, чтобы кто-то нашел еще кого-то, а тот постарался бы уговорить кого-то третьего сообщить китайскому пропойце, что если тот случайно собирался на сегодняшнюю встречу, то может спокойно выбросить эту мысль из головы.

Когда, перекрывая гул транспортного потока с улицы донесся звук дорогого автомобильного гудка. Ричард с острым чувством предвкушения выскочил из дому. Он сказал себе, что это путешествие, пусть и недолгое, будет путешествием на встречу с неведомым; о том, что обычно его путешествия оказываются очень даже предсказуемыми, можно было себе даже не говорить. Чернокожий шофер поднялся со своего места и обогнул автомобиль, чтобы принять егона борт. Анна следила за ними с заднего сиденья с пристальностью, внешне очень напоминающей то, какчуть раньше следила за ним Корделия. Впрочем, прежде чем он успел собраться с мыслями, она чмокнула его, хотя, надо признать, довольно сдержанно. Всю ее пристальность как ветром сдуло.

Вскоре после того, как они двинулись в путь, Анна заговорила:

– Можно я задам тебе вопрос о взаимоотношениях в английском обществе? Что называется, в высших слоях?

– Постараюсь тебе ответить. Как ты догадываешься, сам я к ним не принадлежу.

– Конечно. – Она кивнула, пожалуй, немного более подчеркнуто, чем следовало бы. – Этот важный человек, о котором я тебе говорила, – его зовут сэр что-то там такое, или мистер, и Криспин говорит, что его жена – леди что-то там почти такое же. Но это ведь не значит, что они принадлежат квысшим слоям общества?

– Ну, само по себе не значит. Хотя одно другому не мешает. То есть, возможно, они и из высших слоев.

– Я так не думаю. Мне кажется, он смотрит на них свысока.

– Ну, у Криспина может быть на то причина, даже не одна.

– По-моему, он и на меня смотрит свысока.

– Вот в этом я сомневаюсь. Ты уж не обижайся, но мне кажется, ты очень многого не поймешь в Англии, если и дальше будешь рассуждать о классах, и высших слоях общества, и о всякой такой ерунде. Здесь люди движутся вверх и вниз, вперед и назад по социальной лестнице, не обращая на это особого внимания, не прикладывая особых усилий и не особо расстраиваясь, если не удалось вскарабкаться повыше, – это не как вступление в партию в России, если я правильно это себе представляю. Если хочешь найти страну с четким классовым делением, помимо твоей собственной, возьми США, хотя там это называется по-другому. Или Францию. Здесь то, к какому человек принадлежит классу, интересует остальных ничуть не больше, чем, скажем, то, что он имеет привычку начесывать длинные пряди на макушку, чтобы прикрыть лысину. Даже, пожалуй, меньше. И уж всяко гораздо меньше, чем, например, то, что у него на чердаке игрушечная железная дорога. Вот иностранцы нас очень интересуют. Англичане только и делают что перемывают им косточки.

Анна кивнула, без особой уверенности:

– А тебе иностранцы нравятся?

– Мне лично – да. А вот насчет англичан вообще я бы не сказал. В любом случае, сколько я знаю, между мной и Криспином нет никаких преград. По крайней мере этого толка.

Ричард заметил, что радостное чувство предвкушения, которое переполняло его, когда он выходил из дома, почти совсем выдохлось. Он украдкой скосил глаза на Анну. На ней была пунцовая юбка экзотического покроя, если ее вообще кто-то кроил, поношенный джемпер примерно того же цвета и бордельного фасона туфельки, не старые, но почти развалившиеся, отдаленно перекликающиеся тоном со всем остальным. Общий вид получался, безусловно, иноземный, однако не вызывающий особого интереса, не говоря уж о сочувствии. Вдобавок к неказистости одеяния, от нее пахло духами, и хотя это явно были духи, а не что-то еще, ему эта возможность расширить опыт в области парфюмерных изысков не доставила ни малейшей радости – какие-нибудь «Nuits d'Ulan-Bator», [5]5
  Улан-баторские ночи (фр.).


[Закрыть]подумал он, лучше не уточнять. Она сидела подавшись вперед на синих подушках и выглядела напряженной, почти настороженной, словно сомневалась, хочется ли ей ехать туда, куда ее везут. Заговорив, она не повернула к нему головы.

– Криспин – один из твоих самых близких друзей?

– Да, насколько у меня вообще могут быть близкие друзья.

Сделав паузу, но не дождавшись продолжения, она добавила:

– Знаешь, его жена пьет, как совдеповская баба в старые времена, причем каждый день.

– Как совдеповская баба в старые времена? – переспросил он, чтобы выиграть время.

– Так что лыка не вяжет.

– А почему в старые времена?

– Ну, сейчас с выпивкой плохо, поди достань когда надо и сколько надо, я имею в виду в России. Даже самогонку. Раньше ее было хоть залейся, по крайней мере мой папа так говорит.

– Твой папа что, любит пропустить рюмочку-другую?

– Вот именно, рюмочку-другую. Два его старших брата умерли от цирроза печени, не дожив и до сорока. Если посмотреть в прошлое, обнаружится, что типичное русское застолье заканчивалось тем, что все валились под стол, стар и млад, церковники и миряне, мужчины и женщины, – даже тогда хоть в чем-то существовало социальное равенство. – Голос ее как-то сник, и Ричард подумал, а не приложилась ли и она к бутылке, чтобы собраться с духом перед поездкой, Анна же продолжала: – Так вот, Криспинова жена, он зовет ее Фредди, именно так и пьет.

– Не может быть, – инстинктивно воспротивился Ричард, не сразу вспомнив, что шофер вряд ли силен в разговорном русском.

– Ты, наверное, не видел ее поздно вечером.

– В общем, не припомню.

– Однако со мной она очень мила. Почему она столько пьет, не знаешь?

– Действительно, она же не русская. Я об этом как-то не думал.

Анна нахмурилась:

– Но ведь вы с Криспином наверняка про это говорили.

– Он никогда даже не заикался. Мы не обсуждаем такие вещи, по крайней мере не в таком ключе. Знаешь, мне кажется, чтобы пить, не нужно никаких особых причин. Просто пьешь – и все тут. Хотя, конечно, если спросить человека, почему он пьет, любой, даже твоя совдеповская баба, обязательно отыщет какую-нибудь вескую причину.

– А вот тебя, мне кажется, никакая причина не заставила бы спиться.

Это было слишком похоже на комплимент, или на неудачную потугу на комплимент, и Ричард инстинктивно принялся отнекиваться:

– Я, видишь ли, просто не пробовал пить помногу. Пока не пробовал, но кто знает. А ты?

– Только изредка, но уж тогда… я тебя не обидела?

– О чем ты, конечно же нет. А почему ты спрашиваешь?

– По-моему, ты пытаешься уйти от ответа.

– Это потому, что я англичанин. Но даже англичане иногда называют вещи своими именами, в том числе и очень важные вещи. Вот тебе пример. Важная вещь состоит в том, что мы сейчас здесь вместе.

Ее отклик не оставил ни малейших сомнений в том, что и для нее существуют вещи куда важнее, чем классовое деление и отношение к алкоголю, – по крайней мере, в данный момент. Довольно скоро их объятие достигло той стадии, к которой шофер вполне мог бы проявить недвусмысленный интерес. В отличие от других известных Ричарду особ, она ощутила это или нечто подобное.

– Тебя не пугает, что я русская?

– Что? По-моему, это замечательно. Особенно в моем случае.

– Ну, то есть тебя не пугает, что мы все время будем говорить по-русски?

– Ну, ты ведь пока не говоришь по-английски.

– Бакингем пэлис, роял нейви, стифф аппа лип, нот крикет, [6]6
  Букингемский дворец, Королевский флот, так держать, так нечестно (англ.).


[Закрыть]– с ужасным произношением прокаркала Анна. – Но я вот что хотела сказать тебе по-русски, – продолжала она на этом самом языке и куда более благозвучно: – Прости, что я так неловко вела себя поначалу. Это я от волнения.

– Я даже не заметил.

– И по телефону тоже. Я боялась, что ты передумал относительно меня или относительно нас с тобой. Ты понимаешь, о чем я? Забудь это, пожалуйста. Забудь, да не все. Бедняга Фредди и правда спивается, причем не от хорошей жизни.

– Вряд ли мне удастся забыть. То, что она спивается. Но пока лучше забуду.

Они сидели, держась за руки, положение для Ричарда необычное. В вихре обуревавших его чувств нашлось место для радости по поводу того, что среди присутствующих нет Корделии. Кроме очевидных причин, у радости были еще и дополнительные: она бы обязательно отпустила какое-нибудь тщательно подобранное замечание, в данном случае, скорее всего, насчет иссушенного наукой ученого, откликающегося на неартикулированный призыв первобытного божества, замечание, несносное именно из-за своей несносности, а не по сути. Мужей ее подруг, но не самих подруг (Гарри Добса, не Пэт), возможно, этот пассаж поверг бы в удивление – до того момента, как они не вспомнили бы, что Корделия, в конце концов, Ричардова жена.

Последний беглый осмотр верхней части шоферского тыла дал успокоительно-отрицательный результат, хотя, строго говоря, загривок, немало способный поведать о любом другом шофере, в его случае не мог даже измениться цветом. Криспин, или, возможно, какой-нибудь его агент, знал, как выбирать шоферов. Ричард чувствовал, что, сидя рядом с Анной, просто излучает человеколюбие. Он редко позволял такому с собой случиться, поэтому не стал себя сдерживать.

В надлежащий момент великий муж, изъятый из своего чертога не призывным гудком, а скорее каким-то астральным или ультразвуковым сигналом, выступил им навстречу. На Криспине Радецки, Королевском Советнике, Привилегированном Члене Коллегии Адвокатов, был неброско-великолепный костюм в серых тонах, дополненный неожиданной темной рубашкой и более светлым галстуком, изукрашенным научно-фантастическими растениями. Ричард разложил все по полочкам: костюм должен внушить важному человеку мысль о внушительности, значимости, богатстве и пр. самого Криспина, тогда как рубашка и галстук должны подчеркнуть, какая он необыкновенно разносторонняя и художественная натура. Ричарду даже показалось, что для усиления последней темы волосы Криспина подросли с последней встречи примерно на сантиметр. Тут он, Ричард, пресек эти размышления, смиренно решив про себя, что любые выводы, достаточно очевидные для его понимания, непременно окажутся ложными. Еще он понял, что по-прежнему сжимает Аннину ладонь, и они одновременно отдернули руки.

– Салют, салют, – проговорил Криспин в своей язвительной, псевдоармейской манере, машисто усаживаясь на переднее сиденье, – впрочем, не настолько машисто, чтобы лишить их возможности полюбоваться его великолепной выправкой, если им вздумается. – Доброе утро, Анна, – усилил он звук, когда закрылись все дверцы, и круто повернулся к ним всем корпусом. – Надеюсь, вы хорошо спали, – продолжал он громко и отчетливо, кивая головой и улыбаясь, чтобы лишний раз показать, что в его словах нет ни тени презрения или национализма.

– Спасибо, – по-английски ответила Анна.

– Не за что. – Криспин одобрительно кивнул и после короткой паузы обратился к Ричарду, сидевшему прямо за ним: – Боюсь, путь не очень близкий.

– К кому именно мы едем?

– Всего-навсего к старине Стивену.

– К тому самому Стивену…

– Подобный тип скорее повесится, чем станет жить где-либо, кроме Хэмпстеда. Чтобы все думали, что его семейство обреталось там со времен Тюдоров, знаешь, в каком-нибудь дурацком замке с бойницами, рвами и прочей белибердой. Что касается меня, я, честно признаться, не хотел бы жить нигде, кроме как здесь или поблизости. Знаешь, чем дольше я смотрю на Лондон, тем сильнее убеждаюсь, что в нем существуют два совершенно разных вида человеческих существ – те, кому место к северу от Парка, и те, кому место к югу, и с места они не сойдут. Кстати, развивая ту же тему, – продолжал он в том же стиле штабной столовой, – я заметил, что вы с нашей гостьей сильно привязались друг к другу. Я надеюсь, что ты станешь действовать с должной осмотрительностью, при том что это, разумеется, абсолютно не мое дело.

– Разумеется, – от всей души согласился Ричард. – Ну еще бы. – Он чувствовал, что Анна прислушивается к их разговору, хотя вряд ли ей удается уловить его смысл, разве что вычленить отдельные слова, вроде «Лондона» или «парка». Тем же добропорядочным тоном oн добавил: – Надеюсь, все это не так очевидно, как следует из твоих слов.

– Нет, что ты. Вовсе нет. Разве что Ханни догадался. – Криспин указал на шофера, потом бойко глянул на часы и уставился в окно. – Впрочем, должен сознаться, меня одолевает вульгарное любопытство.

– Может, дело не только в нем?

– Очень может быть. Если так, прошу прощения. Впрочем, несколько минут назад мы вспомнили очень подходящий к случаю афоризм: «И с места они не сойдут». Не то чтобы совсем не сойдут, а «с места», конечно, понятие относительное, не стоит воспринимать все так уж буквально. Да и вообще теперь уже поздно об этом говорить, верно?

– Напротив, я бы сказал, еще слишком рано взывать к моей осмотрительности.

– Вот как? Лучше раньше, чем никогда, приятель.

– Опять ты со своими присловьями. Я, кажется, перестаю понимать, о чем вообще идет речь.

– Я, пожалуй, тоже. Но что касается моих присловий, уместно будет вспомнить еще одно: будь внимателен и чуток ко всем, особенно к самому себе. Если я завел этот разговор раньше срока, приношу свои самые искренние извинения.

Ричард то ли почувствовал себя дураком, то ли рассердился на Криспина, то ли и то и другое сразу. Он сделал паузу и продолжал:

– Так это Стивен…

– Я так полагаю, ты знаешь старину как-его-там, ну этого, знаменитого писателя?

– Кого-кого?

– Ну, знаменитогописателя, пишет по большей части романы, раньше жил в Америке, теперь перебрался сюда, накропал великую эпопею, говорят, отказался от Нобелевской премии несколько лет назад, желчный старый пень, ну ты его точнознаешь, – а, вспомнил, Котолынов.

Криспин так исковеркал в произношении это действительно знаменитое имя, что Анна ни за что не поняла бы, о чем идет речь, даже если бы слушала.

– Да, конечно, – проговорил Ричард. – Ну, то есть я-то его знаю, я с ним даже встречался, но он меня вряд ли вспомнит.

– А как тебе кажется, ты достаточно с ним знаком, чтобы завтра отвезти наш степной цветочек к нему в Беркшир?

– Зачем, чтобы заручиться его поддержкой? Да он с ней даже разговаривать не станет. Он никогда и близко не подпускал…

– Станет как миленький. С ним уже договорились. В пятницу утром. Тебе подходит?

– Не уверен. А ты не можешь с ней поехать?

– Я, видишь ли, занят.Кроме того дела, которое поручил тебе степной цветочек и в котором ты ни черта не смыслишь, у меня есть и другие.

– Да что ты говоришь! – фыркнул Ричард, причем, учитывая все привходящие обстоятельства, у него это получилось довольно ловко, – У меня, как тебе известно, тоже есть другие дела.

– Я в этом не сомневаюсь, ваше благородие доктор Вейси. Разница состоит в том, что, если ты пропустишь какое-нибудь дело, результатом будет всего-навсего непоправимый урон для науки, а вот если что-нибудь пропущу я, последствия будут действительно ощутимыми. Tы думаешь, я шучу, но я не шучу. Короче говоря, в пятницу у меня встреча по поводу лошади, причем дело посерьезней, чем просто поставить на нее пятерку.

– Ты ей уже сказал, что она должна туда ехать вернее, спросил, поедет ли она?

– Нет, я подумал, у тебя лучше получится. Оставил тебе простор для маневра. Советую позвонить ему и подтвердить.

Прочие вопросы могли и подождать. Ричарду вдруг пришло в голову, что после своего сюсюкающего приветствия Криспин ни разу не посмотрел на Анну, даже когда говорил о ней, и что он сам ну разве что бросил на нее взгляд. Теперь он повернулся к ней и начал скороговоркой, словно пытаясь наверстать упущенное:

– Прости, то, что я сказал по телефону по поводу – как я там выразился? – особой причины, было страшной глупостью.

На сей раз проблем с пониманием не возникло.

– Ну что ты, не извиняйся. Это вполне естественно и даже лестно. Если бы у нас было побольше времени, я бы тебе рассказала, что сей милейший джентльмен дал мне понять, что я ему нравлюсь, но предпринимать он ничего не собирается.

– Как? Как он тебе об этом сказал?

– Разумеется, не словами. Чтобы такое сказать, как тебе известно, слова совершенно не обязательны. Он позаботился, чтобы я это поняла.

Когда Ричард учился в школе, – там, в дальнем левом углу карты, – у них было принято, если тебе со всеми основаниями доказали, что ты болван и простофиля, отвечать специальным чмокающим звуком, громким придыханием между зубами и губами. Сейчас ему очень захотелось произвести этот самый звук, однако, принимая во внимание ситуацию, он ограничился тем, что принял покаянный вид и пробормотал нечто невнятное.

Анна все поняла.

– У него и дома забот хватает, – проговорила она.

– Ты имеешь в виду пьянство…

– Мне очень интересно смотреть в окно на ваш замечательный город.

Машина уже катила через верхние подступы к Хэмпстеду, и Ричард решил на время выбросить эту мысль из головы. На ее место тут же явилась другая. Он дождался, когда Криспин станет переворачивать очередную страницу того, что со стороны казалось гранками «Путеводителя по ресторанам» на следующий год, и выпалил:

– Так это, значит, старина Стивен…

– У меня тут был совершенно загадочный телефонный звонок, вчера, кажется, – проговорил Криспин, обводя красным что-то на лежащей перед ним странице. – От соотечественника нашей, э-э, юной розы снегов, который и тебя знает. Сколько я понял, ты договорился встретиться с ним в каком-то там баре и не явился.

– О Господи, я совсем о нем забыл. Забыл записать.

– На тебя не похоже. Он спрашивал, не заболел ли ты часом, а я ответил, сколько я знаю, нет, и тогда он сказал, что свяжется с тобой. Он довольно долго рассуждал про телефонные номера, но в конце концов повесил трубку, не сообщив своего собственного. Как я уже сказал, это на тебя не похоже – так вот продинамить человека.

– Я просто о нем забыл.

– Недурная тактика, когда речь идет о соотечественниках юной розы снегов. Готов поспорить, у старины Зигмунда где-нибудь да написано про подсознательное подавление неприятных мыслей. Кстати говоря, соотечественник-таки представился, но я не разобрал его имени. Тем не менее что-то о нем я записал. Правда, не могу вспомнить что. Потом скажу по телефону.

С этими словами Криспин решительно перевернул страницу, а Ричард, перейдя на русский, пустился в многословные рассуждения об исторических и, в особенности, о литературных достопримечательностях Хэмпстеда. Несколько минут он посвятил Китсу, прежде чем сообразил, что Анна никогда о нем не слышала. Он огорчился было, но потом мысленно прикинул, сколько взятых наобум англичан слышали об этом поэте. По крайней мере, это отбило у него всякую охоту распространяться о сэре Уолтере Безанте и Рабиндранате Тагоре.

Шофер, которого, по всей видимости, как следует натаскали, уверенно катил через все перекрестки, вверх по Холли-Хиллу, потом через лабиринт мелких улиц и площадей, утыканных миловидными домиками, вдоль подножия небольшого возвышения. Автомобиль остановился возле одного из наиболее миловидных домиков, а Ричард так и не успел выяснить, едут ли они к тому самому старине Стивену, к которому, он полагает, они едут. Он был совершенно уверен, как будто все это было проговорено вслух, что Криспин считает его сущим молокососом, раз он не сумел выудить необходимую информацию с первой же попытки, хотя, впрочем, и сейчас еще было не поздно. Однако он взглянул на Анну и вместо этого стал рассказывать ей про Кенвуд-хаус. У него были все основания предполагать, что она знает, что такое картина, и даже, возможно, слышала имя Рембрандта.