Текст книги "Порядочный хаосит (СИ)"

Автор книги: Киная Форми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Лексина

Лес наполняет радостным, огненным, прыгучим. Шумящие ели, журчащие ручьи, из-под ног – ворохи запахов. Свежесть и теплота; бег – радость. Искать цель – радость.

Длинный ветер говорит далёкие вести; остановиться, прислушаться. Шумят горные реки, молодая поросль на старом пожарище. Ощущение цели!

Бежать слушая; внимательная быстрота. Он здесь был. И ещё.

Старое движение; волны накладываются друг на друга, отражаясь. Шли звери, стояло много людей – цель и другие. Кровь, много крови; зверь ранен. Порох, железо, но не им. Новое – что – да, движущийся Хаос; это убивало зверя. Жестоко.

На спине шерсть встала дыбом.

Цель; и с ним другой, рядом. Оба были напуганы. Человек умирал от железа, рана в живот. Цель убегала.

Внимательно! Здесь!

Белое и красное, смешаны и разделены. Ветер? Нет? Внутри земли. Да. Что это? Что это? Сменить форму.

Да. Это внизу. Оба они уходили вниз. Тайный ход? Безопасное место? Медленное движение, осторожные шаги – вперёд, ещё немного; здесь? Ноги быстро уходят в землю. Подавить тревогу. Земля раскрывается, спрыгнуть вниз.

Здесь странно; запах порядка давит и крутит. След плотный, тяжёлый. Коснусь пальцами стены, зажгу свет. Странно, хочется понять, остановиться, исследовать. Верность задаче. Для изучения нет времени.

Вперёд. Движущийся порядок, неуклюжий противник. Смена формы.

Тяжёлый воздух. Проскользнуть мимо. Здесь: другой был ранен. Да? Нет? Знакомый запах. Кровь и хаос, голова тяжелеет. Вперёд. Спать нельзя. Опасное – быстро. Страшное – тихо. Движение: сейчас. Трое: цель, Алый, Хаос.

Линен

Место действия – Западный Яратир, Почерма

Закрывая глаза, Линен видит, что вокруг – пустыня с чёрным песком, без конца и края. В чёрном небе полыхает алое, безжалостное солнце.

Он обнажён, и идёт босиком по острому железному песку, который впивается в его подошвы.

На его плечах – белая каменная плита, под тяжестью которой сгибается его спина, и ступни ног проваливаются в железную пустыню. Шаг за шагом, оставляя за собой кровавые отпечатки, он продвигается вперёд.

Перед ним, позади него, рядом с ним – другие: мужчины и женщины, старые и молодые, все – с белыми плитами на плечах. Каждый несёт свою плиту, без жалоб и стонов, напрягая своё тело для общей цели..

Глаза каждого устремлены вперёд: там, посередине чёрной железной пустыни, под мутным, грязным небом стоит белоснежная башня, вворачивающаяся в небо, как рог нарвала, и от её одинокой, хрупкой красоты Линену хочется плакать. А боль от того, что он видит недостроенные ярусы и обломанную, незавершённую верхушку, разрывает ему сердце.

Но то, что он несёт плиту, которая станет её частью, наполняет его неизмеримым, невозможным счастьем.

Здесь обычное созерцание, рекомендованное для посвящённых в Невозможный план, переходит в особое созерцание Линена, открытое им самим.

С одной стороны, он всё ещё видит себя, несущим плиту к башне.

А с другой стороны, понимает, что башня – это видимость. Фикция, концепция ума, аттрактор эмоций для тысяч фанатичных сторонников Невозможного плана. Которых, на самом деле, тоже не существует – они такая же выдумка, как и Башня.

И Линен теперь чувствует, что башня – это и есть он сам. Исполинский «Я», стоящий посреди темноты, создаваемый всеми, кто идёт к нему по этой пустыне – и создавший их всех.

Он сосредотачивает свой ум, и движения людей ускоряются. Они шагают быстрее, подходят к нему-Башне, поднимаются по спиральной лестнице, укладывают свои плиты на ожидающие их места и превращаются в пыль.

Он сосредотачивается сильнее, и в пустыне появляются ещё фигурки; десятки новых последователей Невозможного Плана. Линен открывает им своё сердце и зовёт их – скорее! Придите ко мне, любите меня, отдайте мне всю силу, что у вас есть, потому что вы – это и есть Я.

И глаза идущих в темноте загораются любовью.

Линен выдыхает, и открывает глаза.

Он сидит за простым деревянным столом, на котором в идеальном порядке разложены бумаги: донесения, характеристики, отчёты, указания. Протягивает руку повелительным жестом к чернильнице с перьевой ручкой – и она сперва начинает дрожать, а затем – вырывается из чернильницы и, оставляя на белом листе россыпь чёрных капель, оказывается в ладони Линена.

Он хмурится: этого недостаточно. Недостаточно!

Перо хрустит в его руке, ломаясь, щепка вонзается в ладонь. Линен извлекает щепку, смотрит на набухающую каплю крови, слизывает её языком.

Так. Планируемое время прибытия Ройта в Почерму – два часа дня, двадцать восьмой день второй осени.

Ройт

– Ройт, проснись, Ройт!

Золто тряс меня за плечи, срывающимся голосом повторяя моё имя. В полумраке комнаты его глаза снова светились своим ведьмачьим светом.

– Золто, погаси их, – я зажмурился.

– Просыпайся, Ройт!

– Да я уже проснулся, – пробормотал я недовольно, – вот только не понимаю, зачем.

– Этот твой Алый соврал нам, – прошипел Золто сквозь зубы, – так я и знал, что он не так прост, что-то шло от него нехорошее.

– Кто соврал? В чем?

Пришлось просыпаться окончательно. Я сел в кровати, которая, как и обещал Чора, оказалась и мягкой, и широкой – здесь он точно не соврал ни в чем.

– Чора! – Золто гневно сверкнул глазищами. – Корабль в Почерму ходит каждое утро по расписанию, как я и говорил. Никто его не отменял. Завтра утром будет такой же точно – с каютами и оркестром.

– Откуда ты знаешь?

– Кину спросил, – Золто вроде успокоился, присел на кровать, – а потом еще и до пристани прогулялся. Там он стоит, утром отправится. Я записал нас в первый класс.

– На завтра?

– Ага, – кивнул Золто, – и заплатил вперед. Твой Алый тебе врет, не знаю, зачем.

Чувство неправильности, которое весь день напоминало о себе, вернулось с такой силой, что у меня заныло в груди. Я выдохнул. Чора врал о корабле, чтобы…

– Получается, он пытался задержать нас! – сделал я логичный вывод.

– Ветра знают, зачем, но да, – Золто поморщился. – Я думал еще, не отравил ли он еду. Пока тебя тряс, страхово было, что не проснешься.

– Я себя чувствую нормально, – отмахнулся я. – Никакой Алый не стал бы травить наследника Айнхейн, это чушь!

– Почему это? – Золто усмехнулся. – В легендах королей часто травят.

– Я никакой не король!

– Но можешь стать одним из этих… Архонтов?

Я рассмеялся.

– Архонты – не короли, они… – я задумался, – ну, они управляют страной, исходя из своей должности. Вот мой отец, например…

– Отравить кого угодно можно, – отрезал Золто. – Но тебя не травили, не отпускали из дома только.

– Ты прав…

Меня затопили обида и злость. Добродушный милый Чора все это время преследовал какие-то свои цели, пока заговаривал нам зубы историями про листья, ветра и мхи! Кровать сразу перестала быть удобной, а комната – просторной. Я отчетливо ощутил себя чуть ли не в клетке, – настолько иначе теперь выглядело все это напускное гостеприимство.

– Говоришь, заплатил нам за каюту на завтра? – я прищурился.

– Ага, – Золто ухмыльнулся, – подумалось, что ты не захочешь здесь задерживаться.

– А что Кина?

– Она принесла деньги и завтра утром будет нас ждать, чтобы попрощаться перед отплытием.

– Мы не проспим?

– Я всегда просыпаюсь за час до рассвета! Правда, потом обратно засыпаю, – пробормотал Золто. – Но в этот раз не засну!

– А…

– А из окна легко можно вылезти, чтобы уйти из дома незаметно. Ногач остался в саду.

Я хлопнул Золто по плечу – что ни говори, а спутник мне попался отличный, а главное – неглупый. Больше нам и обсуждать было нечего, мы отлично знали, что делать дальше.

Глава 25. Пристань

Мы с полусонным Золто и не нуждающемся во сне Ногачом шли кружной дорогой к пристани мимо длинных, приземистых строений – очевидно, складов. Дорога была разбита тяжёлыми колёсами возков, а в колеях стояли непересыхающие лужи. Несмотря на ранний час, в воздухе витало какое-то нервное возбуждение.

Центр дороги занимали стоящие в два ряда повозки, с запряжёнными в них тяжеловозами, и мы шли по обочине Возниц не было видно. Тревожащиеся кони всхрапывали и дергали ушами, когда замечали нас. Ногач вызывал особое беспокойство: один жеребец даже попытался лягнуть деревянный манекен, но не преуспел, ему мешали постромки.

С самого пробуждения я беспрерывно зевал и мерз, проклиная ответственных за расписание регулярных рейсов в Почерму – штиля ли они так рано отплывают? Одежда, выданная нам Чорой также не оправдала своих ожиданий – и я, и Золто мерзли в своих новых легких курточках на холодном утреннем ветру. Настроение у нас было так себе.

Издалека послышался гул толпы. «Гаааа», – хором орала, наверное, сотня мужских глоток. Высокий женский голос, на диво пронзительный, виртуозно бранился.

Золто встревожился и замедлил шаг.

– Я бы повернул назад, – произнес он напряженно. – Вообще не понимаю, что делается. У нас тихий город, никогда такого не было.

Меня тоже одолевало какое-то тягостное чувство. Мы с Золто переглянулись.

– Пойдём посмотрим, – неохотно проговорил я, – не возвращаться же к Чоре!

Золто, решительно кивнув, зашагал вперёд.

Мимо нас попытался прошмыгнуть лопоухий мальчишка в картузе, но Золто придержал его за плечо.

– Пусти, дурак, – обиделся тот.

– Что там делается, скажи, а?

– Докеры бунтуют! – восторженно выпалил паренёк.

Золто растерянно отпустил его, и он устремился вперёд.

– Докеры бунтуют? – удивился Золто. – С чего им бунтовать? Главное – против кого? Чего они требуют?

На эти вопросы ответа у нас не было, и настроение лучше не стало. Продолжая приближаться к порту, я попытался прикинуть, будет ли это значить, что наше отбытие задерживается – и имеет ли смысл пытаться решить этот вопрос с помощью денег.

Вскоре мы уткнулись в стену из спин. Это, очевидно, были местные зеваки, столпившиеся посмотреть на зрелище. Ногач выставил руки треугольником и начал раздвигать толпу. Отодвигаемые им в стороны люди желали нам вечного штиля, но нам было не до приличий. Выбравшись в первые ряды, мы, наконец, смогли увидеть картину целиком.

У пристани стояла наполовину разгруженная барка с тюками… чего-то. Возможно, шерсти? Или ткани?

Слева на берегу штабелями лежали сосновые стволы, вероятно, готовящиеся к отправке.

На середине реки дрейфовал симпатичный белый теплоход. Вероятно, тот самый, что должен был доставить нас в Почерму с оркестром и бесплатным пивом. Он, очевидно, не мог подойти к пристани, занятой баркой. С борта на двух лебёдках спускали раскачивающуюся шлюпку.

Но главное – перед пристанью стояла плотная толпа мужчин в рабочих блузах и картузах. Двое держали растяжку:

«Десятичасовой рабочий день»

Среди них были и женщины, судя по виду, тоже относившиеся к рабочему классу, несколько из них держали на руках детей. Между толпой зевак и сочувствующих стояло около десятка хорошо одетых мужчин, все почему-то в шляпах с загнутыми полями и щегольски закрученными усами. Вид у них был скорее растерянный, чем грозный.

Стоявший впереди них пожилой господин, одетый в белый китель, негромко что-то выговаривал хмурому мужику, вероятно, делегату от протестующих, который мял в руках картуз. Тот упрямо мотал головой.

– Нет уж, – почти выкрикнул он, и повернулся к толпе протестующих.

– Опять нас завтраками кормят!

– Гаааа! – согласно поддержали его докеры.

– Что мы хотим? – гаркнул парламентер. – Десятичасовую смену – раз!

Толпа радостно гакнула.

– Зарплату поднять до десяти галер в месяц – два!

– Два!

– Кто травму получил – тому отпуск и пособие – три!

– Нормальное пособие! – пискнул кто-то из первых рядов. – А не это!

– Чтобы через голову общества новых докеров не нанимать – четыре! Рабочую одежду докерам – за счёт компании – пять! Что, много просим?

Толпа отозвалась несвязным, но громким воем, полным возмущения. Я был согласен – они просили не много.

– А давно это просим?

Вой перерос в рёв.

– Можно это больше терпеть, братцы?

Терпеть больше было, очевидно, нельзя – бунтующие на разные голоса выкрикнули «нет» и затопали для усиления эффекта.

– И я говорю – никак не можно больше терпеть! – воодушевленно продолжил их вдохновитель. – Вот ты, шляпа! – он обратился к одному из хорошо одетых мужчин. – Вот сколько твоя шляпа стоит? А?

Тот что-то негромко ответил ему.

– Семнадцать галер! – громко проговорил заводила. – Да я столько за три месяца не получаю! Посмотрите все, что я ношу на голове? – он поднял в воздух засаленный картуз и потряс им. – Это же дрянь! А во что я одет? А? Дыра на дыре! – Он демонстративно показал дырявую блузу. – Дыра на дыре! Заплата на заплате! Как у нищего попрошайки? А я – нищий? Я – попрошайка? Я работаю, меня уважают люди!

Из толпы зевак вышла и решительно направилась к заводиле женщина в синем платье. Она уперла в бока кулаки и завопила:

– Знаю я тебя! Заливать тут будет он! Работает, посмотрите-ка! Ты, прощелыга, негодяй, бунтовщик, вор, пропойца, лентяй! – оскорбления так сыпались из нее. – Что ты себе позволяешь? А? Что, мне тут до вечера стоять? Из-за тебя я… да ты…

Она полезла к нему с явным намерением съездить по морде. Заводила отмахнулся от неё, та упала в грязь и заголосила.

Несколько господ подбежало к ней – поднимать; двое других подошли к заводиле. Один из них неожиданно вытащил револьвер и нацелил его на лидера восстания. Тот, почему-то обрадовавшись, начал кричать:

– А! Стрельни меня, да! Стрельни!

И полез к нему драться.

От зевак отделилось несколько людей, которые побежали вперёд с явным намерением вмешаться, за ними последовали другие. Толпа бастующих качнулась им навстречу, и я перестал понимать, что происходит. Но времени глазеть уже не было – я понял, что толпа меня теснит в сторону, и я еле удерживаюсь на ногах.

Раздался выстрел, завизжали женщины. Куда-то побежали люди, толкая меня, я с трудом устоял. Началась неразбериха.

– Ройт! Эй, Ройт!

Я оглянулся на голос и пришёл в ужас, увидев, что несколько мужчин почему-то схватили Золто и куда-то поволокли. В панике, я начал пробираться к нему на помощь. Ко мне метнулся Ногач, но его сшибли, и бедняга покатился по земле. Я попытался подойти к нему и поднять, но вокруг было слишком много рук, спин и голов, люди, разгоряченные то ли страхом, то ли бунтом толкали меня то вправо, то влево, и я мог только рассчитывать, что мягкие человеческие ноги не способны повредить закалённое эссенцией хаоса деревянное тело. Ногач справится, а вот Золто…

Тут яркая алая вспышка почти ослепила меня, и я неожиданно услышал голос Чоры. Чора истошно кричал: «Назад! Назад! Ройт, Золто, Ногач – ко мне!» Обернувшись, я увидел Чору, окружённого летающими в воздухе лентами цветного огня. Люди шарахались от него, так что вокруг было пустое пространство. Я крикнул ему, что Золто унесли, но он, вероятно, не услышал меня в общем шуме. Я почти пожалел, что не обладаю хаотическими способностями.

Прозвучало ещё несколько выстрелов, что-то гулко хлопнуло, ветер понёс клубы едкого, вонючего дыма. Люди закашлялись, а я, прикрывая лицо рукавом, поспешил туда, где последний раз видел Золто. Споткнулся о какой-то тюк, перепрыгнул через него и оказался в узком проулке между двумя глухими стенами. В двух десятках алдов я увидел отчаянно вырывающегося Золто. Его тащили, кто-то пытался накинуть ему на голову мешок.

Я ринулся было вперёд, как вдруг с крыши одного из строений спрыгнула здоровенная, пушистая, рыжая лиса и бесшумно приземлилась передо мной; она скалилась и рычала.

В полной растерянности, я замер. Лиса?

Но прежде, чем я двинулся с места, тело зверя начало стремительно изменяться. Она словно бы распрямлялась, вырастая на глазах. Несколько мгновений я не мог уловить её облик – и вдруг увидел, что передо мной стоит девушка, одетая в зелёный егерский наряд. Её рыжие волосы были стянуты в пучок. Она довольно оскалилась, показав мне два ряда острых клыков, и, размахнувшись, врезала затянутым в кожаную перчатку кулаком мне в челюсть.

Я не успел увернуться, удивиться или возразить. В ушах зазвенело, перед глазами мелькнуло голубое небо, и я исчез из этого мира.

Угли и Лёд

Священный город Ван-Елдэр, Гегемония Хаоса

Ликс, пронёсшийся вниз по ступенькам башни со скоростью пули, уже пару минут слонялся по ступеням перед порталом входа, расшвыривая ботинками жёлтые и красные кленовые и дубовые листья, когда Вилириан, наконец, вышел на улицу. На лице Архонта Непреклонности сияла лихая улыбка.

– Ну что, – подросток невольно улыбнулся сам, видя такого весёлого отца. – Куда пойдём?

Вилириан глянул на серое небо; чутьё потомственного Ван-Елдэрца подсказывало ему, что не более чем через полчаса зарядит дождь.

– Куда-нибудь недалеко? В "Шмеля"?

Ликс вздохнул.

– Пап, мне не восемь лет.

– Хм… а скажи, Ликс, а ты случайно не можешь посещать «Угли и Лёд»?

Этот легендарный ресторан принимал только людей искусства, не делая исключений ни для кого, будь ты хоть сам Верховный Старший.

– Ага, – кивнул тот. – Представляешь, получил приглашение с полгода как. Как цирковой артист.

– Ты цирковой артист? – удивился Вилириан. – Как так получилось?

Он сбежал по ступенькам, не оборачиваясь.

Ликс, точным пинком запулив жёлудь в статую Алого брата, поспешил за ним.

– Ну, пару лет назад я посоветовал Вайшу, как нужно содержать игуан. Мы с ним задружились, и я стал посещать других зверей… Потом лемуры ко мне очень привязались, и отказались выходить на сцену без меня. Тогда меня нарядили в дерево, и они делали свой номер на мне, представь! Вот. Потом Вайш понял, что моё присутствие на сцене успокаивает зверей, и я теперь каждую декаду пару раз работаю на манеже. В костюме. У меня вроде как талант к дрессуре. Так что да, я цирковой!

– Почему я об этом ничего не знаю, хм, – пробормотал Вилириан. – Что ж, прекрасно. Значит, нам только дойти до конца проспекта. Посидим в «Угли и Лёд», расскажу тебе хорошие новости.

– А ты что, тоже человек искусства?

– Я поэт, – хмыкнул Вилириан.

– Почему я об этом ничего не знаю? – рассмеялся Ликс.

– Потому что я перестал публиковать стихи ещё до твоего рождения, – улыбнулся Архонт Непреклонности. – Однако когда-то они считались неплохими.

– Дела. А ну прочти что-нибудь!

– Хммм… ну, раз такое дело, – не переставал улыбаться Вилириан, – тогда слушай. Как же там…

Мне было пять.

Я вошёл на светлую веранду —

И увидел, что в низких плетёных креслах

Сидят трое.

Мой отец, мой дед и мой прадед.

Они курили крепкий табак и подшучивали друг над другом.

Я остановился в дверях, глядя на них, а затем подбежал к отцу.

Он поднял меня и посадил на колени.

Руки отца – южный ветер.

Ноги отца – весёлые холмы.

Я сказал «Привет, папа», спрыгнул, и подбежал к деду.

И он поднял меня и посадил на колени.

Руки деда – дубовые ветви

Ноги деда – гранитные скалы.

Я сказал – «Привет, деда», спрыгнул, и подбежал к прадеду.

И он поднял меня и посадил на колени.

Руки прадеда – хлебные корки.

Ноги прадеда – ветхие доски.

И я испугался, что подломится подо мной

хрупкий мостик

и я упаду

в реку любви.

– А где рифма? – удивлённо сказал Ликс.

– Рифмы не предполагается, это такой стиль.

– Эээээ… Ну… Прочти что-нибудь ещё?

– О чём?

– О маме есть? – Ликс слегка замялся.

– Есть. Сейчас…

«Смотри, – сказала она, – это просто:

вытягиваешь руки над собой

приседаешь

и прыгаешь в воду руками вперёд».

Она наклонилась и прыгнула с камня в море.

Почти без всплеска

она нырнула, а затем её голова появилась

в трёх алдах впереди.

Она повернулась и крикнула мне:

«Попробуй!»

Я покачал головой.

«Выйди и покажи ещё раз».

Вилириан внезапно закашлялся.

Ликс посмотрел на отца удивлённо.

– А что здесь такого? О чём это?

– Айя когда-то учила меня плавать, – задумчиво произнёс Вилириан. – Мы тогда ездили по побережью, обновляли небольшие печати в приморских поселениях. Она плавала как рыба, а я был неважным пловцом.

Он пристально посмотрел на небо, моргая.

– Кажется, сейчас хлынет.

– Что-то я не понимаю, – с досадой произнёс Ликс, – что тут такого поэтического. Так кто угодно может.

– Попробуй, – пожал плечами Вилириан.

Ликс замолчал, шевеля губами.

– Ну…

Мы шли с отцом по улице

И он читал мне свои стихотворения.

Но в них не было ни рифмы, ни ритма.

Я спросил: а что здесь такого?

Он сказал мне: попробуй сам.

Вот я и пробую

и мне кажется, получается неплохо.

– Да ты поэт, – рассмеялся Вилириан. – Дорогу поэтам!

Привратник, окинув их взглядом, отворил тяжёлую дверь из резного дуба с изображением восходящего солнца.

– Приветствия, – сказал он хмуро.

Ликс и Виль оставили пальто гардеробщику и вошли в залу на первом этаже. Здесь и там, около низких зелёных столиков на фиолетовых кожаных диванах лежали спящие гости, несколько людей, сидевших у барной стойки, вели негромкие беседы. Тяжёлые красные шторы были задёрнуты, так что и без того неяркий дневной свет еле освещал густой, пропахший дымом благовоний полумрак залы. Картины на стенах были темны, и казалось, что древние полуобнажённые герои на них сражаются с собственной драпировкой. Подошёл служитель в фиолетовой мантии с капюшоном: он нёс перед собой поднос со свечами, и его худое лицо, освещённое снизу, выглядело загадочным и зловещим.

– На какой этаж желаете? – прошептал он.

– На седьмой, – тихо ответил Вилириан. Служитель повернулся и, мягко ступая войлочными тапками, повёл гостей за собой. Они прошли через центральную сцену и завернули в небольшой коридор; проводник тихо отворил дверь. За ней обнаружилась залитая светом из широких окон беломраморная лестница, кривыми петляющими спиралями ведущая вверх. К выкрашенным голубой краской стенам были хаотично прилеплены отдельные листы, покрытые значками нотной грамоты.

Отец и сын начали подниматься по лестнице, стуча подошвами сапог; служитель притворил за ними дверь.

– Почему они все спят, – удивился Ликс.

– Ты разве здесь не был? Ты же сказал, что можешь посещать Угли и Лёд.

– Я могу их посещать – но я этого ни разу не делал, – буркнул Ликс. – Здесь странно.

– Это богема, – усмехнулся Вилириан. – Сейчас полдень, а они встают не раньше трёх.

– Так шли бы домой спать.

– А зачем? Идти куда-то, суетиться… а так заснул, проснулся – и праздник продолжается. Может, у них и дома никакого нет. Ничего, на седьмом этаже, под крышей, собираются ранние пташки.

– Невысокий дом!

– В то время, когда его построили, даже семь этажей считалось порядочной высотой. Сами Алые Башни были алдов по тридцать-сорок.

– А сколько ему?

– Пятьсот пятьдесят лет, – отрезал Вилириан. – Это одно из самых старых зданий в Ван-Елдэре. И с тех самых пор здесь – ресторан Угли и Лёд. И держит его всё та же семья Енеров. Так что, парень, ты, считай, находишься в клановом домене. Только это домен не Алых, а искусства. Здесь всем безразлично – Алый ты, Белый, серый. Хоть ты птичий сын будешь, или говорящий оживлённый. Важно одно: можешь ли ты творить.

– Да знаю я, – сказал Ликс. – Но какой же из меня, к штилю, творец? Я стою на манеже, говорю зверям ласковые слова. Я потому сюда и не ходил.

– Ну, – улыбнулся Вилириан, – Енерам лучше знать, кто человек искусства, а кто – нет. Они сочли тебя достойным – ты достоин.

– А говорящие оживлённые здесь что, есть?

– Представь себе. Пара беглых кутхских големов здесь прижились. Один пишет музыку, другой рисует. Почти не выходят на улицу. Ну, они не говорят – они пишут на дощечках, которые носят на груди.

– Ого! А птичьи дети?

– Триста лет никого не было. Во всяком случае, официально.

– А неофициально? – Ликс затаил дыхание.

Вилириан загадочно улыбнулся и ничего не ответил.

– Ну!

Вилириан развёл руками.

– Ходят слухи… разные ходят слухи, – неопределённо произнёс он и распахнул дверь на седьмой этаж.

С высоких сводчатых перекрытий из красного кирпича на цепях свисали птичьи клетки, в которых щебетали на разные голоса разноцветные пичуги. В кадках стояли пальмы и разные диковинные растения, в воздухе пахло оранжерейной влагой. Пол из полированного камня был покрыт лиственными узорами, и в центре обширной залы журчал фонтан. Огромную залу разделяли на части ряды горшков с растениями и стеллажи с книгами. Здесь и там были расставлены столы и кресла, но в зале было почти пусто, лишь два служителя ходили по зале, насыпая корм птицам, да у одного из окон развалившийся в кресле низенький усатый мужчина в белом сюртуке жевал бутерброд, листая книгу.

Вилириан прошествовал к одному из столов около фонтана, сел, заказал еду и уже успел дождаться, когда принесут салаты. Всё это время Ликс бегал вокруг клеток, заглядывая в них, но, наконец, перевозбуждённый, плюхнулся в кресло напротив и начал делиться впечатлениями. Отец какое-то время пропускал мимо ушей рассказы сына, кивая и поддакивая, потом прервал его.

– Ликс. Ты же понимаешь, что фраза «Красногрудый яратирский клёст» мне говорит только «это птица с Яратира с красной грудью». Соизмеряй свой пыл с моими познаниями.

– Клёст – это птица вот с таким клювом, которая лущит кедровые шишки, – показал скрещенные пальцы Ликс. – Я читал, что клесты не размножаются в неволе, но здесь живёт целое семейство…

– …а значит, они размножаются в неволе. Поздравляю, Ликс, твой мир иной, чем ты думал. К слову о Яратире: ты знаешь, что Ройт находится там?

Ликс замолчал.

– Ройт? – спросил он, сглотнув.

Вилириан молча кивнул.

– Каким образом он на Яратире-то оказался?

– Рессам хотел его переправить в один из наших фортов, но вмешался Храм, и его перебросило на Яратир.

– Он в порядке? – несколько виновато спросил Ликс.

– В полном. Нашёл себе новых друзей и приключений на голову. Мы почти декаду не могли понять, где он и что с ним происходит.

– Я здорово тогда на него разозлился, – пробормотал Ликс.

– Имел право, – кивнул головой Вилириан. – Что с Торрой, кстати?

Ликс нахмурился.

– Это не похоже на обычное воздействие воплощающей эссенции. Её смотрел Вайш, Хаор, даже Рессам заинтересовался. Она не жива и не мертва. Рессам говорит, она замкнута на Ройта, и будет слушать только его команды. С каждым днём она всё больше обрастает кристаллами. Слушай… хотел спросить, ты можешь её обратно вернуть? Ну, с помощью своей… Реалиоры?

Вилириан вздохнул.

– Теоретически, могу попробовать. Вполне возможно, что и удастся. Но сейчас действительно важно, чтобы мы изучили воздействие на неё эссенции. Пузырёк, который мы нашли в комнате Ройта, содержит неизвестное вещество. Мы не знаем, как оно к нему попало, но предполагаем, что от Белых.

– Штиль разбери этих зануд! Что за штилеву дрянь они выдумали? Почему ей пользуется Ройт? Он что, совсем флюгер потерял?

– Я полагаю, что Ройт понятия не имел, что применяет. По правде говоря, я – извини – даже рад, что первой пострадала собака, а не, скажем, человек. Представь себе, что такая эссенция попала бы на кожу мне. Возможно – если бы я не успел применить способности – я бы превратился в безвольного голема, следующего приказам того, кто нанёс эссенцию.

– На штиля это Ройту?

– Ройту совершенно незачем. А некоторые Белые были бы счастливы. Представь себе, что они сказали Ройту, что это, допустим, безопасное снотворное. Мы спорим, и Ройт применяет его на меня. После этого они говорят ему, что у них есть противоядие, но чтобы его получить, Ройт должен приказать мне сделать то-то и то-то. Например, доставить куда-то сто данхов великой эссенции. Или выпустить из Стальных Ям несколько преступников.

– Дичь какая-то. Что, думаешь, Ройт бы так поступил?

– Не знаю, Ликс. Смотря насколько он был бы напуган и растерян. Однако, сейчас Ройт на Яратире, и какой бы план не был у Белых, Ройт вне их досягаемости. Теперь он вместе с одним из наших опытных агентов, которого туда перебросил Рессам, и всё будет в порядке. Я, признаться, очень рад. Не находил себе места всю дорогу.

– Один агент на Ройта – маловато, – Ликс вгрызся в яблоко. – Чего ж ты сразу отряд не послал?

– Послать на территорию другого государства отряд Алых с помощью переноса – грубое нарушение дипломатических соглашений. Там, конечно, глухомань, но всё равно – отряд привлёк бы очень много внимания.

– И что?

– А то, что и дож Юхати, и Непререкаемый Кутха сразу начнут беспокоиться – а не перенесётся ли завтра боевой отряд Алых к ним в покои? И в страхе начнут отдавать какие-нибудь глупые приказы. Думаешь, у нас нет их шпионов? Я не хочу развязывать агентурную войну. А так… ну, послал я одного агента выручить сына. Даже если об этом станет известно, меня поймут. Но я рассчитываю, что никто не заметит.

– Агент-то надёжный?

– Йис говорила – именно такой, какой нужно.

– Ну, если Йис сказала… – протянул Ликс, и вдруг вытянул шею, вглядываясь.

Лавируя мимо кадок, по направлению к столу быстро шёл Верховный Старший Шоннур. Вилириан проследил взгляд Ликса, и побледнел.

– Что случилось, – он вскочил, направляясь к другу.

– Рессам исчез. – мрачно проговорил Шоннур. Он выглядел постаревшим, усталым, под глазами залегли тёмные круги.

– Что?

– Рессама нигде нет. Мало того, его словно нигде и не было никогда. Маятники кружат, собаки не берут след, искатели слепы, массивы глухи – всё бесполезно. Мы отправили агентов и детективов, они сейчас переворачивают вверх дном всю его башню.

Вилириан опустился в кресло, в глазах плескался ужас.

– Никто не должен об этом знать, Шоннур.

– Сам знаю! Но уже слишком поздно я перехватил контроль над его поисками. Слишком много людей знают.

– Значит, уже неважно. Но Рессама необходимо найти.

– Я затем к тебе и пришёл. Запусти большой поисковой массив Рессама, Виль. Рессам мог перенестись куда-то за пределы действия обычных поисковых массивов, и мы его просто не видим.

Вилириан потёр лоб. Ликс обеспокоенно смотрел на него.

– Мне нужно подготовиться. Вечером буду в башне Хинн.

Шоннур коротко кивнул и удалился.

Вилириан откинулся на спинку кресла, сложив руки на груди, и испустил печальный вздох.

– Пап?

– Если Рессам пропал, это катастрофа, – угрюмо сказал Архонт Непреклонности. – Без него Ван-Елдэр теряет четверть своей силы.

Ликс поперхнулся.

– Четверть?

– Это я ещё оптимистично высказался. Может, и треть. Все плетения на Алых башнях – Рессама. Массивы поиска, преобразования, деконструкции – Рессам. Искусство пространственного переноса – Рессам.

– Я думал, этим занимаются все Алые, что работают вместе с ним, – пожал плечами Ликс. – Он же не сам строил их все, в конце концов.

Вилириан взялся за голову, взлохматив чёрные короткие волосы.

– Сердце пьёт из глубины. Ты понимаешь, что это значит?

– Ну, что Алый постигает тайны, погружаясь в изучение своих способностей?

– Не в изучение своих способностей.

– В нигредо?

– И не в нигредо.

– А куда?

– А штиль его знает куда, Ликс, – раздражённо сказал Вилириан. – Как ты применяешь свою способность? Ты же можешь слушать некоторые растения. По-моему, суккуленты.

– Беру и применяю, – удивлённо сказал сын. – Вроде как бы стараюсь это делать. Беру и слушаю суккуленты.