Текст книги "Последние дни инков"

Автор книги: Ким Маккуарри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Манко Инке к этому времени исполнилось уже двадцать семь лет. Несмотря на успешные карательные кампании испанцев против его войск в Андах, Инка продолжал обучать своих воинов тактике повстанческих боевых действий и организовывать налеты на испанские отряды при каждом удобном случае. Когда Диего Мендес неожиданно появился в предместье маленького королевства и попросил убежища, инкские военачальники, естественно, хотели казнить его. Но Манко, которому, вне всякого сомнения, доложили о том, что Мендес был одним из главных заговорщиков против Франсиско Писарро, радушно принял испанца и предложил ему убежище. Император подобным же образом поступил и с шестью другими альмагристами, которые пришли с высокогорья и теперь искали защиты и безопасности в запрятанном инкском королевстве.

Но Манко все же принял некоторые предупредительные меры в отношении своих потенциально опасных гостей; вместо того чтобы предоставить испанцам возможность жить в его столице Вилькабамбе, он разместил их в Виткосе, примерно в 30 милях от Вилькабамбы. Как позднее вспоминал Титу Куси,

«Мой отец приказал подчиненным ему офицерам не причинять им [испанцам] вреда, строить для них жилища… Он держал их при своем дворе на протяжении многих лет, очень хорошо с ними обращаясь и обеспечивая их всем, в чем они нуждались. Он даже давал распоряжения своим женам готовить испанцам пищу. Он… ел вместе с ними… приятно проводя с ними время, словно они были его собственными братьями».

Взамен испанские перебежчики обучали Манко и его воинов тонкостям европейского военного искусства, учили, как правильно пользоваться захваченными аркебузами и другой боевой техникой, как подковывать лошадей и ездить на них. Между тем убийца Писарро, Диего Мендес, постепенно сделался конфидентом Манко, информируя императора о текущих конфликтах в испанском Перу, о жизни и политике в Испании и Европе и о многом тому подобном. Одним словом, 7 испанских перебежчиков стал и советниками инкского руководства по всем вопросам, касающимся испанского мира; это помогало Манко глубже понять природу его врагов, чтобы когда-то обрести возможность разбить их. Со своей стороны, ренегаты, оказавшись в добровольной ссылке в инкском королевстве, терпеливо ждали благоприятного момента. Альмагристы проводили все свои дни отдыхая, играя в разнообразные игры и лелея надежду, что однажды они смогут оставить свою добровольную ссылку и стать полноправными членами испанского общества.

Прошло еще почти два года, прежде чем политические изменения в Перу предоставили испанским беженцам подобный шанс. В условиях образовавшегося вакуума власти, вызванного убийством Писарро, король Карл направил своего первого вице-короля – дона Бласко Нуньеса Велу – взять на себя управление страной. Новый вице-король представлял собой именно такую фигуру, на которую возлагали надежды убийцы Писарро. Но лишь одному из них – Диего Мендесу – удалось дожить до его прибытия. В настоящий же момент Мендес и его компаньоны решили, что настало время для их следующего шага. Гости Манко осознали, что теперь они могут предложить нечто сверхценное новому вице-королю – смерть Манко Инки. Ведь незавоеванное королевство Манко все еще продолжало угрожать испанской власти в Перу; оно также служило своеобразным маяком для туземной повстанческой борьбы. И вице-король, и король стремились как можно быстрее положить ему конец.

Если бы Мендес и его люди смогли бы каким-то образом убить мятежного императора, то это, по мысли Мендеса, положило бы конец инкскому восстанию. Мендес и его компаньоны могли рассчитывать на снисхождение испанской власти и на собственную реинтеграцию в испанское Перу. Вообще если бы они сыграли верными картами, то они смогли бы даже получить энкомьенды от благодарного нового вице-короля. Семь перебежчиков приняли решение: точно так же, как Мендес в свое время принял участие в убийстве Франсиско Писарро, так теперь он со своими товарищами по изгнанию организует убийство Манко Инки. Затем они должны будут бежать в Куско и сообщить о смерти Манко как о свершившемся факте.

Но для того чтобы заговорщики смогли осуществить свой план, они должны были дождаться, когда Манко нанесет один из своих нередких визитов в Виткос из своей столицы. Когда ничего не подозревавший Манко прибыл наконец вместе со своим четырнадцатилетним сыном Титу Куси, семь перебежчиков приготовили свое оружие, лошадей и стали ждать. [46]46
  После того как несколько лет назад Титу Куси был схвачен в Виткосе, он был перевезен в Куско. Позднее он бежал оттуда со своей матерью. – Примеч. авт.


[Закрыть]Одним из любимых видов времяпрепровождения у Манко была игра в «подковы» – каждый участник игры старался бросить подкову так, чтобы она коснулась или оказалась наброшена на стержень, воткнутый в землю. Стоя на вершине холма, сын Манко наблюдал, как его отец начинает играть в «подковы» со своими испанскими гостями. Неожиданно, как раз тогда, когда Манко должен был сделать свой очередной бросок, Диего Мендес вытащил припрятанный нож и жестоко ударил императора сзади. Сын Манко позднее вспоминал:

«Мой отец, чувствуя, что ранен, попытался защититься… но, поскольку он был один, а их было семеро, он не выдержал схватки и в итоге упал на землю, весь израненный, – они ушли, сочтя его погибшим. Я был маленьким мальчиком, и, видя, что с моим отцом поступили таким образом, я решил броситься туда, помочь ему. Но они повернулись с грозным видом ко мне и метнули в меня копье… которое едва не убило меня. В ужасе я бежал в лес, простиравшийся внизу… [и] хотя они отправились искать меня, им не удалось меня найти».

Ударив несколько раз ножами императора, Мендес и его компаньоны бросились к лошадям, вскочили на них и понеслись галопом. Увидевшие императора женщины начали кричать, вокруг поверженного Манко собралась толпа. Вскоре офицеры Манко направили гонцов в том направлении, куда ушли испанцы, с тем чтобы предупредить окрестные поселения о случившемся, а также о том, что напавшие на императора ныне стремятся скрыться.

Всю вторую половину дня убийцы на полной скорости двигались в направлении Куско. Когда наступила темнота, они все равно продолжали свой путь, то верхом, то ведя лошадей под уздцы. Но в крайней спешке испанцы допустили роковую ошибку, выбрав неверную тропу на развилке. Когда забрезжил рассвет, беглецы поняли, что им, возможно, придется поворачивать назад. Измученные дорогой, они решили некоторое время отдохнуть во встреченном ими жилище, покрытом соломенной крышей.

В то время как испанцы спали, отряды лучников из племени антис обнаружили это жилище и окружили его. Вскоре они запалили крышу. Когда пламя начало подниматься и дым пошел из двери, убийцы Манко начали один за другим выбираться из дома, одежда на них была охвачена огнем, – одни в отчаянии пытались бежать, другие пытались вскочить на лошадей. Но лесные лучники не замедлили выпустить град стрел в спасавшихся испанцев, в то время как другие туземные воины окружили лошадей и начали стаскивать с них всадников, протыкая их насквозь и забивая дубинками. «Всех их они убили очень жестоко, а некоторых даже сожгли», – вспоминал Титу Куси. В течение короткого промежутка времени туземные воины убили всех семерых участников нападения на Манко, в том числе убийцу Писарро, Диего Мендеса.

Известие о том, что напавшие на императора были схвачены и убиты, быстро достигло Виткоса и было передано Манко, который был еще в сознании, но уже находился на пороге смерти от полученных ран. Манко уже назначил преемника – своего девятилетнего сына Сайри Тупака Инку. Несмотря на все отчаянные усилия местных целителей, через три дня после нападения испанцев двадцатидевятилетний инкский император скончался. Правитель, которого Франсиско Писарро короновал десятилетием раньше, в итоге пережил испанца на три года, оставив после себя своих жен и троих маленьких детей. Манко также оставил после себя крошечное мятежное королевство, чьи потрясенные жители устроили траур по поводу кончины своего лидера. Император, который обладал такой силой характера и такими способностями, что сумел организовать самое крупное туземное восстание против европейцев на территории Нового Света, совершил одну фатальную ошибку: Манко доверился испанцам не единожды, а дважды, – и в результате он потерял и империю, и свою жизнь.

С учетом того, что Манко Инка и трое из пяти братьев Писарро ныне были мертвы – Франсиско, Хуан и Франсиско Мартин, а Эрнан Писарро отбывал свой тюремный срок в Испании, в Перу остался только один член семейства Писарро, тридцатидвухлетний Гонсало. Самому младшему из братьев Писарро, Гонсало, было только восемнадцать лет, когда он со своими братьями участвовал в пленении старшего брата Манко, Атауальпы, в Кахамарке; двадцать три года, когда он украл жену Манко Инки, и двадцать семь лет, когда он возглавил экспедицию, разграбившую Вилькабамбу.

Обладавший эффектной, красивой внешностью, сказочно богатый, великолепный наездник, Гонсало при всем этом отличался мстительностью и импульсивностью, по его убеждению, люди, окружавшие его, могли быть ему либо добрыми друзьями, либо злейшими врагами. С момента гибели трех своих братьев и заключения в тюрьму четвертого склонность Гонсало видеть мир в черно-белых красках, вне всякого сомнения, лишь усилилась. Оказавшись перед лицом неприятной перспективы жить под пятой правления нового вице-короля – человека, не принимавшего никакого участия в завоевании Перу и, таким образом, ничем не рисковавшего, Гонсало самым предсказуемым образом пошел на поводу у своего характера: его импульсивность сразу поместила вице-короля в самое начало списка злейших врагов, после чего Гонсало объявил себя новым губернатором Перу.

Осуществленный Гонсало захват власти был одновременно актом и импульсивности, и измены. Вскоре ему было суждено ввергнуть Перу в новую тотальную гражданскую войну. «Возможно ли, – спрашивал раздосадованный вице-король, узнав о мятеже Гонсало, – чтобы нашему повелителю великому императору [королю Карлу], который внушает страх во всех провинциях Европы и к которому даже турки, хозяева всего Востока, не осмеливались проявлять враждебность, теперь бросает вызов и отказывается повиноваться какой-то ублюдок, не желающий повиноваться установленным законам?» Увы, это было возможно, более того, это был уже свершившийся факт. Неграмотный Гонсало Писарро не только отказывался исполнять законы короля; он даже отказался признать назначенного королем вице-короля. Гонсало, может быть, и был неграмотен, подобно своему брату Франсиско, но он также инстинктивно понимал законы власти и политики. Ему представлялось очевидным то, что король посредством своего нового вице-короля пытается завладеть королевством, которое завоевали братья Писарро, рискуя своей жизнью, – и он был полон решимости предотвратить новый поворот событий. «Желания Испании… хорошо понятны, несмотря на весь напущенный ею туман лицемерия, – язвительно писал Гонсало офицерам, решившим встать на его сторону. – Она… [желает] воспользоваться тем, за что мы… проливали свой пот, и взять чистыми руками то…[за что мы проливали] свою кровь. Но сейчас, когда они обнаружили свои намерения, я обещаю показать им… что мы принадлежим к тому сорту людей, который может отстоять свое».

В разговоре с эмиссаром, которого вице-король послал для переговоров с Гонсало, Писарро раскрыл еще более глубокую свою мотивацию: свою безусловную страсть к власти. «Смотрите же, я должен быть губернатором, поскольку мы здесь не верим больше никому, даже моему брату Эрнану Писарро… Меня ни на йоту не интересует ни мой брат Эрнан, ни мои племянники и племянницы, ни 8000 песо, которые у меня есть в Испании… Я должен умереть правителем!.. Таков мой ответ, и говорить тут больше не о чем».

Как небольшая трещина в леднике мало-помалу разламывает его, превращаясь в ширящуюся расщелину, так и испанское Перу постепенно раскололось на тех, кто поддерживал мятежного Гонсало Писарро, и тех, кто стоял за короля. Почти на всю ночь Перу стало исключительно опасным местом для находившихся там испанцев. В ярости на всех тех, кто был в оппозиции к нему или хотел остаться нейтральным, Гонсало принялся казнить подряд всех тех испанцев, которые отказались его поддержать. И все это несмотря на тот факт, что многие из этих людей были богатые энкомендеро, сражавшиеся плечом к плечу с Писарро еще со времен пленения Атауальпы. Без всякой жалости Гонсало казнил примерно 340 своих соотечественников – это число превышало количество испанцев, которых инкам удалось убить за все годы восстания.

Несмотря на свое импульсивное поведение, Гонсало поначалу имел большой успех в плане захвата верховной власти; он приказал начать преследование вице-короля, в итоге схватил его, казнил и отрезал ему голову, выставив ее на железной пике на всеобщее обозрение. Однако корона вскоре перешла к другому королевскому представителю в Перу, Педро де ла Гаске, который постепенно собрал новое войско и двинул его на поиски человека, которого король ныне считал предателем.

9 апреля 1548 г. на высокой холодной равнине близ города Хакихауана, находящегося в нескольких милях к западу от Куско, Гонсало и около 1500 его тяжеловооруженных бойцов выстроились для сражения с роялистскими войсками, насчитывавшими примерно такое же количество человек. Импозантно выглядевший Писарро, не проигравший еще ни одной битвы ни туземцам, ни испанцам за шестнадцать лет своего пребывания в Перу, «выглядел очень величественно на своем мощном гнедом коне; на нем была кольчуга и эффектный нагрудник, на голове у него был золотой шлем с защитным ограждением подбородка», – писал летописец Гарсиласо де ла Вега. Надменный владелец ряда золотых и серебряных рудников, обширных энкомьенд, последний знаменосец фамилии Писарро, Гонсало поставил все на исход этой самой важной для него битвы.

На результат сражения при Хакихауане, как его впоследствии стали называть, в конечном счете повлияли политические, а не военные действия. В критический момент многие из воинов Гонсало, которым еще до сражения тайным образом было сообщено о даровании им прощения со стороны нового представителя короля, дезертировали и перешли на сторону роялистов. Всегда непреклонный, храбрый и пылкий, Гонсало отказался бежать с поля боя, хотя он знал, что если его схватят, то, несомненно, казнят. Было очевидно, что его армия разгромлена, но конкистадор спокойно направился к роялистским войскам и сдался. На следующий день «они приговорили его к обезглавливанию, было отдано распоряжение, чтобы его голова была помещена в специально изготовленную для этого оправу и чтобы эта оправа висела на королевской виселице Города Царей». Тридцатишестилетний Писарро, который на протяжении трех с половиной лет вкушал власть, которой обычно пользовались только короли, в последний раз кинул взгляд на страну, в завоевании которой он принимал участие, после чего спокойно положил голову на деревянную колоду. Палач высоко поднял стальной топор и затем опустил его, четко отделив голову от тела – она тяжело скатилась на землю. Чуть позже голова самого импозантного и красивого из братьев Писарро «была помещена в железную сетчатую оправу, над оправой была установлена табличка: „Это голова изменника Гонсало Писарро, который поднял мятеж в Перу против Его Величества и сражался против Его королевского войска в долине Хакихауане“. Помимо этого, было отдано распоряжение, чтобы все имущество Гонсало было конфисковано и чтобы все его дома в Куско были разрушены и посыпаны солью, а на этих местах были установлены соответствующие таблички обличительного содержания. Все это было сделано в тот же день».

Спустя примерно шестнадцать лет после своего прибытия в Новый Свет погиб последний из четырех братьев Писарро, которым было суждено закончить свою жизнь в Перу.

Он и его братья при помощи совершенно крошечных военных сил сумели завоевать баснословно богатую туземную империю. Однако в итоге их действия привели к вспышке мощного национального восстания, а затем и междоусобной войны, и лидеры движения погибли в том самом хаосе, который сами же и создали. Писарро недолго пришлось наслаждаться вкусом богатства и власти. Правление Франсиско Писарро в Перу продолжалось примерно восемь лет – значительная часть этого периода была омрачена восстанием Манко Инки; Гонсало правил королевством своего брата лишь три с половиной года – это был период постоянной кровавой смуты. В тот день, когда Гонсало Писарро был казнен, в живых оставался лишь один из братьев Писарро, Эрнан. Ему суждено было оставаться в темнице еще тринадцать лет. Между тем в то время как слуги короля посыпали землю солью вокруг дворца Гонсало и устанавливали там табличку: «Здесь жил изменник и мятежник Гонсало Писарро», – далеко на севере, в крошечном мятежном королевстве Вилькабамба инки наблюдали за происходившими событиями и терпеливо ждали своего часа.

15. ПОСЛЕДНИЕ ПОПЫТКИ СОПРОТИВЛЕНИЯ СО СТОРОНЫ ИНКОВ

«О богах, в которых мы верим, и о людях, которых мы знаем, нам известно, что повсеместно они правят в соответствии с естественным законом своей природы. И мы не первые, кто устанавливает этот закон или начинает действовать согласно ему: мы обнаружили, что он существовал до нас, и он будет существовать вечно и после нас: все, что мы делаем, это пользуемся им, зная, что вы или кто бы то ни было еще, имей он такую же власть, какой обладаем мы, поступал бы точно таким же образом, как и мы».

Фукидид, «История Пелопоннесской войны», V в. до н. э.

В десятилетия, последовавшие за убийством Манко Инки и казнью Гонсало Писарро, Испания постепенно стала усиливать и укреплять свое правление в бывшей Инкской империи Тавантинсуйю, по мере того как в страну стало прибывать все большее число губернаторов, управляющих и прочих испанских должностных лиц. Частное предприятие по захвату чужой территории, которое было организовано небольшой независимой группой предпринимателей, многие из которых позднее превратились в энкомендеро, ныне стало полностью поднадзорно их родной стране, чьи управляющие щупальца все более и более множились в числе и разбухали. В 1532 г. в Инкскую империю, насчитывавшую примерно десять миллионов жителей, вторглись 168 испанцев. Четыре года спустя, когда Манко Инка поднял восстание, в разных уголках империи насчитывалось уже около 1500 испанцев, – Манко удалось уничтожить порядка двух сотен человек, то есть менее пятнадцати процентов. Ко времени гибели Манков 1544 г. число испанцев выросло до 5000 человек, и они привезли с собой две-три тысячи африканских рабов, которые должны были помогать осуществлять процесс колонизации. К 1560 г., менее чем через двадцать лет, испанское население удвоилось, достигнув 10 000 человек, а африканское население удвоилось до 5000 человек. Перу продолжало управляться вице-королем – под контролем со стороны испанской короны.

По мере того как все большее количество испанцев прибывало в Перу, с большей интенсивностью начали строиться новые города, установился строгий контроль за добычей ценных металлов, сбором урожая и взиманием налогов. Более тяжелой стала трудовая повинность, возложенная на местное население, сменившее одного хозяина – инков на другого – христианских виракочей. Однако замена была совсем неравноценной, поскольку туземцы, теперь платившие дань испанцам, имели намного меньше прав, размер дани сильно вырос, и получали туземцы намного меньше, чем во времена правления инкской элиты. Можно сказать, что местные жители Тавантинсуйю ныне не получали практически ничего от своих новых феодалов – от этих пятисот испанских энкомендеро, составлявших всего лишь пять процентов от всего испанского населения Перу. Один обозреватель указывал:

«Дань и налоги, которые они вынуждены платить… сопряжены для них с огромными тяготами. У них не только ничего не остается, [что позволяло бы им] откладывать про запас… [но у них также нет ничего], что позволяло бы им хоть как-то перенести периоды нужды и болезней, накормить и вырастить своих детей. Они живут в нищете и отсутствии всего необходимого, и они никогда не выберутся из долговой и налоговой ямы. Эти тяжелейшие обстоятельства приводят к очень быстрому их физическому истреблению».

Другой очевидец тех событий писал:

«Горе и страдания их проистекают из нищеты и рабства, в которых они находятся… Даже во время празднеств они рыдают… и их песни полны тоски, поскольку дань, которую они платят испанцам, совершенно лишила их сил и работоспособности. Они начали думать, что пока они и все их потомки обитают на этой земле, они будут обязаны работать на испанцев».

Туземцы, продолжавшие пасти свои стада, возделывать землю и работать в шахтах, отдавали производимый излишек непосредственно новой испанской элите, которая использовала часть этого сырья для покупки производимых в Испании товаров. Энкомендеро также использовали денежную сумму, образовавшуюся у них в результате сбора дани с туземцев, для покупки еще большего числа африканских рабов, а также для приобретения разного рода продукции и услугу испанских торговцев, врачей, адвокатов, нотариусов и ремесленников, приезжавших в Перу. Как и во времена правления инков, вся могучая колониальная структура была ориентирована на бесконечную эксплуатацию дешевого труда туземных трудящихся – управление этим эксплуататорским механизмом и являлось изначальной мотивацией завоевания испанцами Перу.

Но на большом расстоянии от прибрежных городов с их постоянно загружавшимися и разгружавшимися кораблями, вдали от центральных Анд с их новыми испанскими колониальными городами, в далеких джунглях, уходивших в низины, продолжало существовать независимое инкское королевство Вилькабамба. Здесь, среди жарких влажных лесов, населенных полчищами стрекочущих обезьянок, жители Вилькабамбы продолжали свою традиционную практику почитания Инти, или бога-Солнца, и его представителя на земле Сапы Инки, или Единого императора.

Это было очень небольшое королевство, включавшее в себя горстку городов. И на этой изолированной территории продолжали нести заботу о порядке в инкских храмах мамаконы, или «девы Солнца», также продолжали проводиться традиционные празднества, делались астрономические наблюдения, совершались культовые обряды, каждое утро из храма выносился символический золотой диск солнца, пунчао, а вечером он возвращался на свое место. Поскольку изначальная империя «четырех объединенных частей» – бескрайняя Тавантинсуйю – более уже не находилась под управлением всевластного инкского императора, крошечное королевство Вилькабамба пыталось сохранить в себе уменьшенную копию того огромного государства. Все, что требовалось для экспансии этого государства, – это очистка Анд и побережья от белых чужеземцев и их рабов.

В 1559 г., примерно через пятнадцать лет после гибели Манко Инки, в Испании после сорокалетнего правления умер король Карл. Королем стал его сын Филипп II. А в 1560 г. был коронован сын Манко, Титу Куси, чье двойное имя означало «великодушный» и «удачливый». Хотя после смерти Манко его трон унаследовал брат Титу Куси, Сайри Тупак, ему на тот момент исполнилось только девять лет. Поэтому на протяжении двенадцати лет Вилькабамбой правили регенты. Когда же Сайри Тупак был наконец коронован в возрасте двадцати двух лет, он принял судьбоносное решение покинуть Вилькабамбу и вернуться в Куско, где испанцы пообещали даровать ему ряд энкомьенд и предоставить относительно беззаботную жизнь. К этому времени в Куско умер брат Манко, Паулью Инка; соответственно было покончено с длившейся несколько десятилетий ситуацией, когда оба соперничающих друг с другом инкских императора носили императорскую бахрому. Но уже через год после переезда в Куско Сайри Тупак заболел и умер – возможно, он был отравлен неким туземным вождем, одержимым завистью. Соответственно вставал вопрос: кто станет его преемником?

К большому разочарованию испанцев, трон унаследовал Титу Куси, возобновивший управление отдаленным инкским королевством, из которого, по мысли испанцев, инкский правитель был удален окончательно. Хуже того, новый император имел все основания затаить на испанцев злобу: ведь они убили его отца, Манко Инку, и в свое время похитили и вывезли из Виткоса самого Титу Куси и его мать. [47]47
  Тут следует заметить, что хотя отцом Титу Куси был Манко Инка, его матерью была не койя Манко, Кура Окльо, а одна из многочисленных наложниц Манко. – Примеч. авт.


[Закрыть]На протяжении четырех лет мальчик, которому суждено было в дальнейшем стать королем, жил в Куско, где ему, вне всякого сомнения, довелось увидеть выставленную на всеобщее обозрение голову пленившего его Диего Оргонеса. Позднее Титу Куси и его матери каким-то образом удалось бежать из Куско в Вилькабамбу. Несколько лет спустя Титу Куси находился рядом со своим отцом Манко, когда на последнего было совершено нападение; юному принцу на тот момент было только четырнадцать лет, однако до конца его жизни на ноге у него остались рубцы после той организованной атаки. Когда наконец Титу Куси в тридцатилетнем возрасте был коронован в Вилькабамбе в 1560 г., головы семи испанцев, убивших его отца, все еще были выставлены на всеобщее обозрение в близлежащем Виткосе, где было совершено убийство.

Человек могучего телосложения, у которого, по свидетельству некоторых очевидцев, на лице были рубцы, – возможно, от перенесенной оспы, – Титу Куси не стал медлить с возобновлением повстанческой борьбы против испанцев, которую начал его отец, но которая приутихла во время правления регентов. Вскоре вдоль дороги Куско-Хауха и в области Уаманга к северо-западу от Куско туземные повстанческие войска вновь организовали серию налетов на испанские поселения и на одиноких испанских путников. По словам одного из летописцев, Титу Куси «взял на себя задачу наносить христианам максимально возможный урон; он совершал атаки на долину Юкай и многие другие места, совершая убийства встречавшихся путников; соответственно окрестности Куско и Уаманги стали небезопасными местами, и без вооруженного сопровождения невозможно было добраться из одного места в другое».

Новый император оказался также причастен к сильнейшим вспышкам мятежа, разразившимся на территории нынешней Чили, и к заговору вблизи Хаухи, в центральной части Перу, где испанцы обнаружили туземную секретную оружейную фабрику, которая произвела десятки тысяч дубинок, боевых топоров и пик. Оружие было заготовлено для использования против испанцев в ходе запланированного крупномасштабного восстания. Во время правления Титу Куси Вилькабамба вновь превратилась в центр вооруженного сопротивления – это был своего рода эквивалент современного государства, ориентированного на подрывную деятельность и занимающегося экспортом террора с политической целью. В свое время испанцы, конечно, сами развернули массовый террор с целью завоевания Инкской империи. Ныне крошечные остатки той империи возобновили свою повстанческую деятельность, направленную против оккупации инкской земли. Испанский режим в Перу, получая все новые и новые сообщения о повстанческой деятельности, осознал, что у него не останется иного выбора, кроме как нейтрализовать или уничтожить и Титу Куси, и его инкское королевство.

Испанские власти Перу направили к новому императору эмиссаров с предложением презентовать ему богатые энкомьенды в том случае, если он покинет Вилькабамбу и переселится в долину Юкай, находящуюся вблизи Куско. Понимая, что его королевство не обладает достаточным количеством воинов, чтобы сопротивляться испанской оккупации, Титу на протяжении ряда лет искусно вел с испанцами переговоры, постоянно оставляя им надежду на то, что в один прекрасный момент он примет их условия; но дело не двигалось с мертвой точки. При этом Титу следил за тем, чтобы, кроме этих эмиссаров, никто другой из испанцев не мог проникнуть в его королевство.

Но в 1569 г., – к этому времени Титу Куси правил уже девять лет, – герметично закрытая дверь в Вилькабамбу вдруг распахнулась. За два года до этого, ввиду все нараставших испанских угроз, Титу Куси наконец-таки согласился подписать мирный договор с испанскими властями. В обмен на то, чтобы ему предоставили возможность править независимой Вилькабамбой, не опасаясь испанского вторжения, Титу Куси согласился допустить на свою территорию миссионеров; он также согласился положить конец повстанческой войне.

Два специально отобранных монаха – Маркос Гарсия и Диего Ортис – знали, что ни один испанец не ступал на территорию Вилькабамбы с того момента, как в 1539 г. Гонсало Писарро подверг город разграблению. У монахов появился шанс попасть в заповедную зону инкской религии, где до сих пор не доводилось побывать еще ни одному христианскому миссионеру. Монахи осознавали, что у них вскоре появится шанс уничтожить ложных идолов и вообще поклонение дьяволу, каковым в их представлении являлась инкская религия. Вот как видел ситуацию испанский священник Бернабе Кобо:

«Индейцы Перу были до такой степени погружены в идолопоклонничество, что они почитали почти любую созданную вещь словно Бога. Поскольку они не получали озарений свыше, они впадали в те же самые заблуждения, что и другие языческие народы, – и по этим же самым причинам и перуанцы, и другие язычники были неспособны отыскать истинного Бога. Именно ввиду того, что они были настолько глубоко погружены в эту стихию пороков и грехов, они были уже совершенно не в состоянии обрести тот чистый свет, что освещает знание о нашем Творце… [Дьявол] крепко держал их в рабстве, лишая их того счастья, которого он и сам не заслуживал. Обнаружив плодородную почву в бесхитростности и невежестве этих дикарей, он правил ими на протяжении многих веков, пока наконец сила Креста не начала отбирать у него былую власть и не начала вытеснять его с этой земли точно так же, как и из других регионов Нового Света».

Поскольку инки практиковали религию, отличную от христианской, они уже по определению считались язычниками, и соответственно испанцы считали их поклоняющимися дьяволу. Ныне два скромных испанских миссионера получили блестящую возможность изменить такое положение дел.

Эти два монаха очень сильно отличались складом своего характера. Монах Гарсия во время проповедей имел склонность запугивать паству адскими муками; у него был вспыльчивый характер, и он был крайне нетерпимым. К примеру, обнаружив, что туземные мальчики, которым он начал проповедовать христианство, втайне продолжают молиться одновременно и своим богам, монах «наказал их… десятком ударов хлыста», что, понятное дело, возмутило отцов мальчиков. Последние пожаловались императору, и Гарсия вскоре оказался вынужден извиниться – под угрозой быть изгнанным из королевства. Приходя в ужас от инкских религиозных празднеств, представлявшихся ему крайне разгульными и непристойными, монах, чей образ жизни был связан со строгими воздержаниями, начинал в своей крайне вспыльчивой манере живописать пьяным веселящимся инкам христианские картины ада и вечного проклятия – и это запугивание имело свой эффект. И даже сам Титу Куси не оказался огражденным от правоверной критики монаха: когда Гарсия узнал, что император имеет несколько жен, «слуга Бога подверг его [Титу Куси] осуждению с поистине апостольским пылом». И нельзя сказать, что апостольский пыл был недооценен императором, напротив – он последнего сильно раздражал.