Текст книги "Последние дни инков"

Автор книги: Ким Маккуарри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Юная королева, пронзенная стрелами, однако продолжавшая держаться с вызовом, сказала своим мучителям: «Вы изливаете свой гнев на женщину?.. Так поторопитесь же и прикончите меня, так чтобы вы смогли удовлетворить все ваши желания». Это был единственный выплеск чувств, который гордая инкская женщина позволила себе, – к немалому удивлению тех, кто собрался лицезреть это действо. Педро Писарро писал:

«В своем гневе… маркиз распорядился убить жену Манко Инки. Индейцы из племени канярис привязали ее к столбу и затем начали избивать ее и пускать в нее стрелы, пока она не погибла. Присутствовавшие там испанцы сказали, что эта индейская женщина не произнесла ни единого слова сожаления, она продемонстрировала исключительно сдержанное поведение. Можно только восхищаться женщиной, из уст которой не вырывается ни слов, ни стонов, какую бы боль ей ни причиняли смертельные раны!»

Чтобы еще больше наказать Манко, Писарро приказал погрузить расчлененное тело королевы в большую корзину и пустить вниз по течению реки Вильканоты, чтобы в итоге его смогли подобрать люди Манко. Через несколько дней Манко показали тело Куры Окльо, и он «был охвачен крайним горем ввиду смерти его жены. Он рыдал и метался над ее телом: он очень ее любил. В итоге он направился [с ее телом] к Вилькабамбе».

Но гнев Писарро, вызванный поднятым Манко восстанием, еще не насытился. Вернувшись в Куско, он узнал, что Вильяк Уму и некоторые другие инкские предводители, ныне содержавшиеся в инкской темнице, жестко осудили казнь их королевы. Писарро приказал, чтобы верховного жреца и прочих высокопоставленных инкских деятелей привели на главную площадь Куско, где они все были сожжены. Затем Писарро выволок генерала Тисо, последнего из выдающихся инкских полководцев, сдавшегося за девять месяцев до этого, и также сжег его живьем.

Искоренив по большей части очаги второго восстания Манко – в ходе серии жестоких карательных кампаний, – шестидесятиоднолетний Франсиско Писарро вскоре вернулся в свою столицу на побережье, в Город Царей, где он должным образом приступил к своим обязанностям губернатора. Но вскоре пожилой маркиз столкнулся с новой проблемой, не менее серьезной, чем та, что была вызвана восстанием Манко. По улицам города циркулировали слухи о том, что его испанские жители давно уже устраивают тайные встречи и планируют на них убийство маркиза.

14. ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПИСАРРО

«[Испанские энкомендеро] излучают вокруг себя ауру успеха, переходя от карточных игр к обеденным застольям, – все они имеют обычай облачаться при этом в роскошные шелковые одежды. Их деньги растрачиваются на все эти роскошества самым наилегчайшим образом, поскольку они не стоят им какого-нибудь труда… [Они] и их жены позаимствовали у верховного Инки обычай передвигаться на носилках – словно они изваяния святых. Эти испанцы являют собой абсолютных повелителей, лишенных страха Бога или возмездия. В их собственных глазах они являются судьями над народом, которого они припасли для своих собственных нужд или удовольствий».

Фелипе Гуаман Пома де Айяла, «Письмо королю», ок. 1616

«И ты, Брут?»

Уильям Шекспир, «Юлий Цезарь», ок. 1600

В июне 1541 г. Франсиско Писарро все еще был таким же достаточно непретенциозным человеком, каким он впервые прибыл в Новый Свет тридцать девять лет назад. Хотя Писарро провел более двух третей своей жизни в Америках, шестидесятитрехлетний конкистадор все еще продолжал нести на себе неискоренимый отпечаток периода своего становления в сельской части Эстремадуры. Сын прославленного капитана кавалерии, Писарро воспитывался в семье своей матери – девушки из крестьянской семьи. Трое братьев Франсиско по отцу – Эрнан, Хуан и Гонсало, – будучи произведенными на свет значительно позднее, воспитывались в семье своего отца, а Эрнан, будучи самым старшим среди них, получил, среди прочего, формальное образование и унаследовал поместье своего отца.

Если бы Писарро обладал меньшими амбициями, то его будущее в Испании, вне всякого сомнения, было бы предопределено обстоятельствами его рождения и семейного воспитания. Но Писарро имел амбиции, то есть его представление о себе и о своем будущем не совпадало с соответствующими ожиданиями его земляков в отношении его. Эти амбиции – в сочетании с наложенным на Франсиско бесчестным пятном незаконнорожденности и, возможно, подсознательным детским желанием воспитываться в более высокопоставленной семье своего отца, нежели в семье своей матери, – несомненно, послужили тем двигателем, который погнал его через океан и через другой континент. Вне всякого сомнения, эта побудительная мотивация и подвигла в конечном счете Писарро на завоевание самой крупной туземной империи в Новом Свете.

Посредством этого завоевания Писарро в каком-то смысле обеспечил себе статус законнорожденности. Ввиду завоевания Писарро богатой Инкской империи король Карл посмотрел сквозь пальцы на его незаконнорожденность и сделал его рыцарем. Но так или иначе, в испанских королевствах XVI в. занимавший высокое положение сеньор обычно имел целый перечень титулов и «расширительных указаний», предшествовавших его письменному имени. Для любого интересующегося достаточно было лишь проглядеть этот перечень, чтобы точно понять, какое положение занимает этот человек в обществе, насколько богата или бедна его родословная.

В 1541 г. Франсиско Писарро обрел наконец тот статус и общественный вес, о котором он всегда мечтал: он стал рыцарем ордена Сантьяго, губернатором, командующим войсками и маркизом королевства Новая Кастилия, принадлежавшего Его Величеству. Став губернатором, – а этот пост был эквивалентен посту вице-короля, – Писарро обрел завидное положение человека, лично назначенного королем представлять испанскую власть в Перу и управлять миллионами новых вассалов, которых король заполучил посредством продемонстрированной Писарро военной доблести и военной мощи. Если бы кто-то из врагов Писарро решил задать вопрос о его плебейском происхождении, то Писарро на это легко смог бы ответить теми же словами, которыми примерно два столетия спустя незаконнорожденный Вольтер ответит на вопрос одного высокомерного французского аристократа: «Я только начинаю свой род, а вы свой род уже заканчиваете».

Но, несмотря на все титулы, непомерное богатство и власть, юношеские крестьянские годы оставили свой неизгладимый отпечаток на вкусах испытанного конкистадора. Хотя многие богатые энкомендеро, которым Писарро предоставил в услужение туземцев, поспешили избавиться от своих доспехов и поменяли их на шелковые чулки, шляпы с плюмажем и другие роскошные импортные европейские одежды, копируя поведение знати в Испании, Писарро предпочитал носить простую одежду без оборок. Летописец Агустин де Сарате писал:

«Маркиз… [обычно] носил черный кафтан с завышенной талией, внизу доходивший ему до щиколоток, белые ботинки из оленьей кожи, белую шляпу и меч со старомодным эфесом. Когда в праздничные дни слуги убеждали его надеть соболиную мантию, которую маркиз дель Валье [Эрнан Кортес] прислал ему из Новой Испании [Мексики], то он обыкновенно снимал ее после мессы и… [возвращался к своей обычной одежде]. Писарро имел обыкновение носить полотенце, обвязанное вокруг шеи, чтобы вытирать им поте лица, поскольку… [когда в стране сохранялось мирное положение] он проводил б о льшую часть дня за игрой в шары (баулз) или в пелоту [44]44
  Шары (баулз) – игра на открытом воздухе, в ходе которой крупные шары стараются кидать так, чтобы они разместились как можно ближе к небольшому контрольному шару, который по идее должен оставаться неподвижным. Эта игра родственна французскому петанку. Пелота – это баскская игра, возникшая в XVI в. и отдаленно напоминающая современный сквош. Но в пелоте к руке прикрепляется удлиненное деревянное устройство, при помощи которого мячу придается большая скорость. – Примеч. авт.


[Закрыть]».

Писарро предпочитал простоту не только в отношении одежды; в эпоху, когда соответствующим образом воспитанная испанская аристократия увлекалась выездкой и разными видами охоты – эквивалент того времени для современных тенниса, гольфа и яхтинга, – Писарро предпочитал спорт и азартные игры рабочего класса. Сарате писал:

«Оба капитана [Писарро и Альмагро] обладали очень высокой физической выносливостью, в течение длительного времени они могли не обращать внимания на чувство голода. Маркиз демонстрировал свои редкие физические качества во время игр, в ходе которых очень немногие молодые люди могли сравниться с ним по уровню. Он был гораздо более склонен к разного рода играм, чем аделантадо [45]45
  Губернатор приграничной провинции (исп.). – Примеч. пер.


[Закрыть][Альмагро]. Иногда он мог весь день играть в шары, не обращая никакого внимания на то, с кем он играет, – это мог быть даже простой моряк или рабочий мельницы. Писарро также никому не позволил бы в виде услуги поднести ему мяч или вообще пытаться проявлять какой бы то ни было пиетет, который по идее должен был быть выказан высокопоставленной персоне.

В редких случаях какое-либо дело могло заставить его бросить игру, особенно если он проигрывал. Исключением могли быть только какие-то новые беспорядки в среде индейцев, – в подобных случаях он был очень скор, надевал на себя доспехи, хватал пику и щит и мчался через весь город к месту беспорядков, не дожидаясь людей из своего отряда, – им потом требовалось мчаться во весь опор, чтобы нагнать его».

Неудивительно, что человек, в детстве росший в беднейшей части города, предпочитал плебейскую компанию аристократической, проводя значительную часть времени среди моряков, мельников, погонщиков мулов, ремесленников и представителей других профессий, зарабатывавших ручным трудом. Писарро мог часами играть с ними в карты и другие азартные игры, хотя из-за своей природной скаредности «он забирал то, что выигрывал, и оставлял невыплаченным то, что проигрывал».

Порой занятые поисками губернатора современники Писарро находили состоятельного маркиза в поле в окрестностях Лимы – совместное местным туземным населением он занимался жатвой импортированной из Европы пшеницы: «Он делал то, что ему нравилось, то, что было его естественным ремеслом». В Испании ни один респектабельный аристократ не позволил бы себе подобного рода деятельность. Когда на берегу реки Римак вблизи Лимы начали возводить две мельницы, нотариусу приходилось доставлять на стройку важные бумаги: «Он [Писарро] проводил на месте их строительства все свободное время, постоянно подгоняя и понукая строивших их рабочих». Подобным же образом, когда подошло время к отлитию первого бронзового колокола для собора Лимы, который Писарро посвятил Непорочному Зачатию Пресвятой Девы Марии, губернатора опять же можно было застать не почивающим в своей резиденции, а в кузнице – собственноручно занятым кузнечными мехами.

В то время как Писарро всецело посвятил себя управлению туземной империей – воплощенной целью всей своей жизни, его тридцативосьмилетний брат Эрнан прибыл в Испанию, с тем чтобы оправдаться перед королем за казнь губернатора Диего де Альмагро. Но один из подчиненных Альмагро офицеров, Диего де Альварадо, прибыл еще до него и немедленно выдвинул обвинения против Эрнана по поводу убийства Альмагро. Но Эрнан рассчитывал использовать к своей вящей выгоде доставку сокровищ из Перу. Однако, к своему немалому удивлению, не получив даже аудиенции у короля, он был арестован и брошен в тюрьму. Вскоре и другие сподвижники Альмагро вернулись в Испанию и также стали свидетельствовать против Эрнана, среди них был и такой влиятельный и именитый деятель, как дон Алонсо Энрикес де Гусман. Хотя последний сражался плечом к плечу с Эрнаном во время продолжавшейся почти год осады Куско, совместный боевой опыт не сблизил этих людей. В письме, направленном в Королевский Совет, Энрикес де Гусман без всяких обиняков дал характеристику этому высокомерному человеку, к которому начал испытывать уже настоящую ненависть.

«Достопочтенные сеньоры!

Я, дон Алонсо Энрикес де Гусман, рыцарь ордена Сантьяго… гражданин города Севильи, был назначен исполнителем воли дона Диего де Альмагро… И в силу этих своих обязанностей… я обвиняю Эрнана Писарро в совершении преступных деяний…

Аделантадо дон Диего де Альмагро, губернатор… королевства Новое Толедо, находящегося на территории Индий Южного моря, трудился на службе Вашего Величества, он завоевал множество королевств и провинций на этой земле, обратив туземцев на службу нашему Господу Богу и в нашу святую католическую веру. В то время как он [Альмагро] продолжал таким образом трудиться на Вашей ниве, вышеупомянутый Эрнан Писарро, движимый завистью, ненавистью и злой волей… равно как и жадностью и своекорыстием, подвигнул Манко Инку – короля и повелителя той земли – поднять восстание против Вашего Величества; ранее же аделантадо [Альмагро] удалось склонить Манко к сотрудничеству и побудить его служить Богу и Вашему Величеству… Король Манко поднял восстание, и поэтом причине данное королевство было для нас утеряно и оказалось полностью разрушено, и Ваше Величество потеряли более четырех миллионов [песо] в золоте (имея в виду причитающуюся ренту), а также еще ряд статей дохода. В результате случившейся смуты туземцы убили более шестисот испанцев, [я и] Эрнан Писарро… долгое время находились в осажденном городе Куско…

Не удовольствовавшись совершением этих преступлений… Эрнан Писарро… поднял армию и… двинул ее против губернатора Альмагро, организовав сражение вблизи стен этого города Куско и убив двести двадцать два человека… [Позже], забыв великую милость, полученную им от губернатора, освободившего его в свое время из заключения, [Эрнан] самым бесчестным образом задушил аделантадо дона Диего де Альмагро, при этом опозорив его… сказав, что тот является не аделантадо… а кастрированным мавром. И для того, чтобы сделать оскорбление еще более сильным, он приказал совершить казнь негру, произнеся при этом слова: „Пусть этот мавр не думает, что я казню его таким же образом, каким он хотел казнить меня, – то есть путем обезглавливания…“ Затем он сказал: „Если б палач собирался отрезать мне голову ножом, и врата ада были открыты, и… [сам дьявол] был готов принять мою душу, то я бы все равно сделал то, что [я собираюсь сделать сейчас]…“

[Эрнан Писарро] незаконно казнил [Диего де Альмагро], не имея на то никаких полномочий… и за свои жестокие и порочные преступления, среди которых числится и предательство, он заслуживает сурового наказания по гражданской и военной части в отношении его собственной персоны и его имущества – в назидание другим».

Обвинения, часть из которых преувеличенные, а иногда и совершенно вымышленные, имели тем не менее под собой фундамент истины: Эрнан убил Диего де Альмагро, несмотря на то что тот в свое время освободил его. Так, несмотря на то что Эрнан подал свое дело в самую квалифицированную судейскую комиссию в Испании, ему пришлось провести следующие свои двадцать три года в тюрьме в окрестностях Мадрида. К тому времени, когда он вышел оттуда в 1561 г. в возрасте шестидесяти лет, это был уже преждевременно состарившийся человек, частично утративший зрение. Никто из тех, кому доводилось лицезреть этого скрюченного, седого старика, передвигавшегося при помощи трости, не мог бы даже предположить, что это был тот самый высокомерный и хвастливый человек, который некогда исходил более тысячи миль в гористой части Перу, вступал в сражение с туземными армиями, насчитывавшими сотни тысяч человек, и обладал таким статусом, богатством и властью, что однажды воистину поверил в то, что является практически неприкосновенным и недосягаемым для кого бы то ни было, даже для самого короля. Эрнан явно переоценил свои силы и в результате потерял почти все. Второй по старшинству брат из семейства Писарро прожил еще семнадцать лет, ему довелось пережить всех четырех своих братьев, и он умер в 1578 г. в возрасте семидесяти семи лет. Но ему так больше и не пришлось увидеть кого-либо из своих братьев и ступить вновь на землю Перу.

Число сподвижников Альмагро, вернувшихся в Испанию, было достаточным, чтобы склонить мнение короля в свою сторону – против Эрнана; но большинство альмагристов, находившихся в Перу, кое-как зарабатывали себе на существование. Испанцы, лишь недавно прибывшие в Перу, могли оправдать свою нищету словами о том, что они прибыли слишком поздно, чтобы поучаствовать в дележе перуанских богатств; сподвижники же Альмагро не могли утверждать подобного. Большинство из них впустую потратили два года в Чили в экспедиции Альмагро, которая не принесла им ничего, кроме трудностей и нищеты. Позднее, после того как альмагристы успешно захватили Куско и у них появилась реальная надежда на то, что они вскоре станут богатыми энкомендеро, им вскоре пришлось лишиться своих иллюзий в результате поражения в сражении при Лас Салинас. Хуже того, Диего де Альмагро – лидер, ради которого они рисковали своей жизнью в ожидании будущих вознаграждений, был ныне мертв. Оставался только единственный сын Альмагро – Диего де Альмагро-младший, который был рожден от туземной любовницы из Панамы. Хотя младшему Альмагро уже исполнилось девятнадцать лет, он «был таким инфантильным, что ему еще нельзя было доверить управление людьми или [командование] войсками».

Конечно, альмагристы «поставили не на ту лошадь». Не имея возможности занимать высокие должностные функции и не имея других видов службы, несколько сот последователей Альмагро с трудом зарабатывали себе на жизнь. Но самое тяжелое в данной ситуации было осознание ими того факта, что они и дальше будут пребывать в такой нищете. Ведь они боролись против Писарро, а те были известны тем, что ничего не забывают и ничего не прощают. Ведь испанское Перу представляло собой лишь крошечный мир; соответственно, если ты боролся против Писарро, это было равносильно тому, что ты теперь ходишь с каиновой печатью на лбу. «Жители [Лимы], – писал Педро де Сьеса де Леон, – испытывали такое равнодушие, что, даже видя их [альмагристов] умирающими с голоду, они не помогали последним совершенно ничем, они не хотели даже… дать им хоть чуть-чуть еды».

Ожесточение альмагристов в отношении Писарро было таким, что многие из них даже не снимали шляпы при появлении губернатора на улице, что являлось безусловным оскорблением. Писарро же, в свою очередь, вел себя так, словно последователей Альмагро вообще не существовало. «Жалкие черти, – порой говорил он, – им так сильно не повезло: ныне они пребывают в постыдном, нищем состоянии. Лучше всего оставить их в покое». Писарро надеялся, что в скором времени они все перемрут. В одном альмагристы были убеждены: пока Франсиско Писарро будет управлять Перу, они будут пребывать в нищете без проблесков надежды на лучшее будущее.

В июне 1541 г., примерно через три года после смерти Альмагро, группа альмагристов в Лиме приняла судьбоносное решение. По их мнению, единственным способом улучшить свое положение в Перу было отстранение Франсиско Писарро от власти; это, безусловно, означало его убийство. Если бы Писарро был устранен, то и перспективы династии Писарро на длительное правление почти наверняка сошли бы на нет. Король тогда оказался бы вынужден назначить нового губернатора, и тогда, по мнению альмагристов, у них мог появиться шанс улучшить свое положение.

Заговорщики – числом примерно 20 человек – выбрали 26 июня днем покушения: он должен был стать днем освобождения от беззаконной тирании Писарро и от бесконечной нужды и лишений, в которых жили альмагристы. Эрнан Писарро предупреждал Франсиско как раз об этой опасности: «Не позволяйте [даже] небольшому количеству… [последователей Альмагро] собираться вместе», при этом побуждая своего брата быть с ними щедрым, с тем чтобы они не стали в будущем источником проблем. Но Франсиско Писарро все делал как раз наоборот: он позволял альмагристам собираться вместе в любое время и при этом не предпринимал никаких попыток проложить мост, который соединил бы края пропасти, разделяющей два лагеря.

Ввиду того что неудовольствие и ненависть альмагристов было трудно скрыть, слухи о возможном заговоре с целью убийства циркулировали по Лиме уже на протяжении нескольких лет. Но Писарро – это было характерно для него – уделял им мало внимания, передвигаясь по городу совершенно свободно, в полной уверенности в силе своей власти и в своей способности защитить себя. Сьеса де Леон писал:

«Индейцы говорили, что приближается последний день маркиза и что он будет убит участниками чилийского похода… и некоторые индианки повторяли эти слова своим любовникам-испанцам. Также говорили, что… [конкистадор] Гарей Диас слышал эти слова от индианки и соответственно предупредил маркиза. Писарро рассмеялся и сказал, что не следует придавать внимания всем этим индейским сплетням».

26 июня было воскресенье. Писарро обычно выходил из своего дома утром и направлялся, пересекая площадь, в церковь, на мессу. Для альмагристов большую важность имело то обстоятельство, что Писарро в тот момент, по всей вероятности, не был вооружен. Но главное, что заговорщикам было неизвестно, это то, что один из их числа – человек по имени Франсиско де Эренсия – уже раскрыл план заговора за день до этого в ходе исповеди священнику. Церковник, в свою очередь, предупредил Писарро. Хотя Писарро отнес эту историю на счет «индейских сплетен», он тем не менее решил не ходить утром на мессу и попросил священника прийти к нему на дом. Он, однако, решил не отменять свое традиционное полуденное застолье, на которое обычно приглашались гости.

Утро 26 июня задалось холодным и серым, что было типично для этого времени года. Июнь – это начало зимы в Южном полушарии, и Лима в этом месяце окутывается своеобразным туманом с мелким дождем, именуемым гаруа, который может длиться до шести месяцев. В короткие зимние месяцы солнце больше напоминает луну, полупрозрачный серебристый диск, медленно движущийся в холодном сером тумане. Всю ночь заговорщики нетерпеливо ждали наступления дня. Когда раздался звон колокола, призывавшего горожан на службу и причастие, неожиданно в дом заговорщиков явились информаторы из числа альмагристов и сообщили о том, что Писарро не покидал своего дома и не пошел на мессу. Информаторы доложили, что губернатор, по слухам, болен и соответственно, вероятно, пробудет дома весь день.

Заговорщики, вполне естественно, заподозрили, что кто-то раскрыл их план. Теперь следовало принять быстрое решение, поскольку если бы их план стал известен всем, то их, несомненно, арестовали бы, а потом бросили в темницу или казнили. Собравшиеся в доме сына Диего де Альмагро мятежники обратились к лидеру группы, Хуану де Эрраде, который предложил им суровый выбор:

«Сеньоры… если мы проявим достаточную решимость и изобретательность, чтобы убить маркиза, то мы отомстим за смерть аделантадо [Альмагро] и… [получим] то вознаграждение, которого заслуживает наша служба во славу короля в его королевстве. Если же мы не уйдем отсюда и не выполним нашей цели, то завтра уже мы будем висеть на виселицах на площади. Пусть же каждый из вас сам решит, как ему поступить».

Альмагристы согласились с тем, что у них есть только один выбор – убить Писарро, как они первоначально и планировали. Вооруженные алебардам и, двумя лукам и, аркебузой и несколькими мечами, они высыпали на улицу и направились к центральной площади, выкрикивая: «Да здравствует король!» и «Смерть тиранам!». Изумленные прохожие на улице наблюдали затем, как группа людей стремительно пересекает площадь и направляется прямо к дому Писарро. Это двухэтажное здание с просторными помещениями для слуг, стражей, секретаря, мажордома, пажей и камергеров губернатора отделяли от дома заговорщиков два двора. Здание находилось на площади, прямо напротив собора.

Писарро уже прослушал мессу. В этот момент он обедал со своим единокровным братом Франсиско Мартином де Алкантарой и еще примерно с 20 гостями в большом обеденном зале на втором этаже. Когда в отдалении послышались крики группы людей, в комнату резко ворвался паж Писарро с криком: «Хватайте все свое оружие! Хватайте оружие! Люди из чилийского отряда направляются сюда, с тем чтобы убить маркиза!» Почти сразу же гости повскакивали со своих мест, испытывая замешательство в отношении того, что им делать дальше. В возникшей суматохе Писарро и несколько его компаньонов бросились к лестнице, ведшей во внутренний двор, чтобы посмотреть, что там происходит; как раз в этот момент толпа альмагристов вошла во внешний двор, размахивая своим оружием.

Одному из пажей Писарро, работавшему на внешнем дворе, довелось первому встретить заговорщиков – они моментально закололи его. Те из гостей Писарро, кто видел это нападение, поняли, что и их собственная жизнь в опасности, и бросились назад в обеденный зал, демонстрируя «величайшую трусость и убегая самым жалким, отвратительным образом», как написал Педро Сьеса де Леон двенадцать лет спустя в своей книге «Война при Чупасе». В то время как альмагристы поднимались по главной лестнице, криком призывая Франсиско Писарро показаться, заместитель губернатора – человек, который еще совсем недавно заверял Писарро насчет того, что он может рассчитывать на него в любой кризисной ситуации, – пролез через окно, перелез на балюстраду и оттуда уже выбрался в сад. Часть гостей последовала за большинством, некоторые даже попытались спрятаться под предметами меблировки.

Но Писарро и его брат Франсиско Мартин вместе с двумя пажами губернатора и одним из его гостей были настроены принять бой. Они бросились в одну из ближайших комнат, чтобы вооружиться, и начали спешно застегивать на себе нагрудники кирасы. Писарро между тем крикнул еще одному из гостей, Франсиско де Чавесу, чтобы тот закрыл дверь в обеденный зал, чтобы помешать нападавшим ворваться туда. Но Чавес, очевидно, желая повлиять на настрой заговорщиков, прошел через дверь и оставил ее после себя открытой. Всего лишь два года назад Чавес возглавил жестокую карательную экспедицию против мятежных туземцев в Кальехоне Уайласе. В ходе этой кампании он убил около 600 детей туземцев. Теперь, рассчитывая вступить в переговоры с убийцами, Чавес совершил фатальную ошибку. Его последние слова были: «Не убивайте своих друзей», прежде чем, по словам Педро Писарро, «они убили его на лестнице, нанеся ему множество ударов своими мечами».

Альмагристы к этому времени уже достигли обеденного зала, где взялись за поиски Писарро, размахивая своими мечами и выкрикивая: «Где тиран? Где он?» Находясь в смежной комнате, Писарро все никак не мог закончить с застежкой нагрудника кирасы, и в конце концов ему пришлось оставить его застегнутым только наполовину. Он схватил свой большой меч и приготовился вступить в бой с заговорщиками.

Завязалась яростная схватка: на одной стороне было от 15 до 20 альмагристов, на другой – Писарро и 4 его товарищей. Двое нападавших упали, пронзенные мечами; они старались зажать свои раны, из которых на пол струей била кровь. Их сотоварищи между тем не смогли прорваться через дверной проем – там их встретили пять мечей обороняющихся. Раздосадованные невозможностью добраться до Писарро, альмагристы прибегли к отчаянной мере: они стали проталкивать сквозь дверной проем одного из членов своей команды, используя его в качестве щита, остальные двинулись вперед под его прикрытием. Писарро пронзил этого человека, но в результате он уже не мог действенным образом пользоваться своим мечом как раз в тот момент, когда альмагристы прорвались в комнату с обеих сторон. В ходе схватки атакующим наконец удалось пронзить Франсиско Мартина, брата Писарро. Смертельно раненный, он рухнул на пол. Трое других компаньонов Писарро также были сокрушены под градом ударов мечами.

Не имея возможности уклониться от непрерывно наносимых ударов кинжалами и мечами, Писарро, весь израненный, в итоге также тяжело рухнул на пол. Лежа на спине и сильно истекая кровью, губернатор пальцами обеих рук перекрестил свой рот и затем тяжело выдохнул слово «исповедь», что означало, что он хотел исповедаться в своих грехах Богу. Но один из атакующих, Хуан Родригес Барраган, схватил большую вазу с водой, высоко поднял ее и затем со словами «Можешь отправляться в ад… исповедоваться!» разбил этой вазой голову Писарро. При подобных обстоятельствах – в городе, который он основал, и в стране, которую он завоевал, – шестидесятитрехлетний конкистадор Франсиско Писарро испустил свой дух.

Известия о смерти Писарро и о последующих политических событиях – о прибытии в Перу представителя короны, Ваки де Кастро, о показательном разгроме сил Диего де Альмагро-младшего в битве при Чупасе и об общем хаосе, охватившем Перу после гибели Альмагро и Писарро, – постепенно дошли до Манко Инки в его мятежной столице Вилькабамбе. Манко внимательно следил за изменением положения дел в стане испанцев, постоянно сохраняя надежду на то, что его враги в итоге перережут друг друга, и его страна будет спасена от беды. Во время сражения при Чупасе в 1542 г. ряд сподвижников Манко наблюдали затем, как по меньшей мере 1200 испанцев устроили образцовую мясорубку, стремясь определить, кто же из них будет управлять Перу. Но вновь последователи Альмагро были разгромлены: более 200 человек погибло во время сражения, и еще большее число было повешено после битвы. После того как состоялось повешение лидеров мятежных альмагристов, летописец Сьеса де Леон отметил в своих записях: «Ров под виселицами был полон мертвых тел… к немалому удовольствию туземцев, хотя они были изумлены, узнав, что многие из… [убитых] были офицерами и высокопоставленными должностными лицами. Туземцы сообщили известия обо всем этом своему королю, Манко Инке».

Не приходится удивляться тому, что по прошествии года с небольшим после убийства Писарро 15 из 20 альмагристов, участвовавших в убийстве маркиза, были уже мертвы. Двое из нападавших были убиты непосредственно во время атаки. Еще 12 человек погибли во время сражения при Чупасе или были повешены после него. Одним из немногих выживших убийц Франсиско Писарро был человек по имени Диего Мендес, единокровный брат Родриго Оргонеса, бывшего заместителя Диего де Альмагро. Этот самый Родриго Оргонес едва не захватил Манко Инку в Виткосе в 1537 г., он же помог отвоевать Куско у Эрнана и Гонсало Писарро. Год спустя Эрнан разгромил войско Оргонеса и казнил его в окрестностях Куско, выставив затем его голову на всеобщее обозрение на главной площади. Вполне понятно, что по прошествии трех с небольшим лет Диего Мендес оказался в числе убийц Писарро – он мстил за смерть своего брата.

После поражения альмагристов в сражении при Чупасе Диего Мендес и Диего де Альмагро-младший бежали в Куско, надеясь избежать пленения роялистскими войсками. Но младший Альмагро вскоре оказался схвачен и по истечении короткого времени казнен – примерно через четыре года после казни своего отца. Диего Мендес также был схвачен и обвинен в том, что был в числе убийц Писарро. Но Мендесу каким-то образом удалось бежать. Он направился в единственное место, где, по его ощущениям, испанская юриспруденция не имела возможности добраться до него, – в мятежное королевство Манко Инки, в Вилькабамбу.