Текст книги "Вечная жизнь"
Автор книги: Кейт Тирнан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Бог был бессмертным, и теперь он узнал, что я тоже из их числа.
Отстранившись, я склонила голову набок и спросила:
– Слушайте, мы не знакомы? Я не могла вас где-то видеть?
Если бы мы с ним встречались, мои воспоминания, вне всякого сомнения, были бы более живыми и намного более яркими. Такое лицо, такой голос забыть просто невозможно! С другой стороны, за прошедшие столетия я столько раз пересекла каждый континент... Может быть, он намного моложе? Или...
Или он был одним из тех, из другого вида бессмертных. Из тех, кого я обхожу за версту, с кем у меня никогда не было ничего общего, от кого я бегу, как от чумы, и над кем потешаюсь со своими друзьями. Из тех, кого я презираю так же сильно, как они презирают меня.
И теперь я надеялась, что эти бессмертные смогут... спасти меня. Помочь. Защитить. Я приехала искать помощи у тех, кого называют тахти.
– Нет, – сказал он, убирая руку. Мне вдруг стало еще холоднее, и я невольно поежилась.
– Поезжайте по этой дороге, – с явной неохотой добавил незнакомец. – Вниз, до развилки. Там повернете налево. Потом увидите дом.
– Значит, Ривер все еще здесь?
Как я ни вглядывалась в его лицо, оно оставалось для меня закрытым.
– Да.
Глава 3
Я наблюдала в зеркало заднего вида, как он уходит по дороге. Он был высоким и широкоплечим, а зрелище его туго обтянутой джинсами задницы было поистине деликатесом для гурманов. По мере того как его спина удалялась, чувство узнавания испарялось, поэтому я наморщила лоб, роясь в памяти. К сожалению, при этом я случайно увидела собственное отражение в зеркале и даже застонала от досады – серая кожа заядлой посетительницы ночных клубов, почти такого же оттенка губы, кислотно-синие контактные линзы, придающие взгляду слегка диковатый вид, и жесткие черные волосы, торчащие во все стороны, как иглы у дикобраза.
Зеркало наглядно показало мне самое главное: я была полной противоположностью скандинавскому богу. Если он был идеальным мужчиной, то я была первой с конца женщиной. Измученной, нездоровой и некрасивой. Ну и ладно, мне-то что? Мне плевать.
Еще четыре минуты прыжков по изрытой колеями дороге, и я остановилась перед длинным двухэтажным зданием, больше похожим на школу или студенческое общежитие, чем на жилой дом. Это было огромное прямоугольное строение, выкрашенное целомудренной белой краской, с зелеными жалюзи на каждом аккуратном окошке. По бокам к нему примыкали по меньшей мере три каменные пристройки, а дальше тянулся бесконечный каменный забор, за которым, как Мне показалось, находился большой сад.
Я припарковала свою машинку на клочке сухой осенней травы рядом с видавшим виды грузовиком. Меня угнетало ощущение неимоверной важности следующих нескольких минут, от которых зависело мое будущее. Выбраться из машины означало признать, что вся моя предыдущая жизнь была растрачена впустую. Что я жила неправильно.
Выйдя из машины, я признаю, что боюсь своих друзей, боюсь самой себя, своей тьмы и своего прошлого. Всем своим существом я хотела поднять стекла, заблокировать двери и навсегда остаться в машине. Будь я простой смертной, для которой «навсегда» означало бы каких-нибудь шестьдесят лет, я бы, наверное, так и поступила. Но в моем случае это было бы слишком долго. Как видите, мне не оставили выбора.
Я неслучайно приехала сюда. Я не просто так бросила своих друзей и перебралась на другой континент. В самолете я поняла, что еще до того, как Инки искалечил таксиста, до моего отвратительного бездействия, до страха перед тем, что Инки видел мое клеймо, были сотни, если не тысячи других случаев, неумолимо подталкивавших меня к нынешней катастрофе.
Каждый из этих эпизодов забирал у меня что-то важное, пока я не превратилась в пустую оболочку, под которой не осталось ничего живого. Пусть я не убивала людей и не сжигала дотла деревни, но я слишком долго шла по пути разрушения, и теперь с тошнотворной ясностью видела, что мне удавалось испортить все, к чему я прикасалась. Несчастные люди, разрушенные дома, искореженные машины, погубленные карьеры – все новые и новые воспоминания безостановочным ручейком жгучей кислоты текли в мой мозг до тех пор, пока мне не захотелось кричать.
Теперь я знала, что это было у меня в крови. ТЬМА. Моя тьма. Я унаследовала ее вместе с бессмертием и черным цветом глаз. Когда я была помоложе, я пыталась ей сопротивляться. Делала вид, будто ее нет. Но в какой-то момент опустила руки, сдалась и с тех пор просто жила с этим знанием. Но прошлой ночью тьма, сопровождавшая меня четыреста лет, вдруг вырвалась на свободу и с такой силой обрушилась на меня, что я возненавидела саму себя.
Будь я простой смертной, я бы, наверное, Попыталась убить себя. Но я была сама собой, поэтому только истерически захихикала, сообразив, что даже если я ухитрюсь как-нибудь оттяпать себе голову, то все равно не смогу обеспечить два следующих необходимых условия – находиться вдали от собственной головы настолько далеко и настолько долго, чтобы успеть умереть. Какие еще варианты? Броситься головой вперед в лесопилку? А вдруг ее заклинит в тот момент, когда она пережует только половину моей непутевой головы? Представляете, как будет выглядеть процесс отрастания? О нет, только не это!
Мне вдруг показалось, будто я сорвалась со скалы и теперь обречена падать вечно, опускаясь все ниже и ниже в бездну отчаяния, без надежды когда-нибудь снова стать счастливой. Кстати, когда я в последний раз была по-настоящему счастлива? Помню себя веселой. Помню беззаботной. А вот счастливой – что-то не очень. Кажется, я даже забыла, что это значит.
За все это время лишь один человек предложил мне помощь и даже, кажется, понял, что со мной творится. Этим человеком была Ривер, восемьдесят лет назад пригласившая меня приехать сюда. Вот я и приехала.
Я снова огляделась по сторонам, и на этот раз увидела саму Ривер, стоявшую на широком деревянном крыльце дома. Она была точно такой же, какой я ее запомнила, и это было удивительно.
Дело в том, что мы вынуждены часто и радикально менять свою внешность. Взять хотя бы меня – после нашей последней встречи я раз двадцать полностью сменила свой внешний облик. Интересно, как она меня узнает? Но Ривер лишь молча смотрела на меня, давая понять, что мне придется сделать первый шаг самостоятельно.
Я вздохнула. Надеюсь, внутри у них тепло, и можно будет выпить горячего чаю или чего-нибудь покрепче и принять ванну. Помнит ли она меня? Осталось ли ее приглашение в силе? Я понимала, какой дурой буду выглядеть, пытаясь напомнить этой незнакомой женщине о ее словах, сказанных больше восьмидесяти лет назад, но что еще мне оставалось делать?
Ладно, мне доводилось бывать и в более унизительных ситуациях! Выбравшись из машины, я потуже запахнула кожаную куртку – старую, не ту, которую я посеяла два дня тому назад – и поплелась по шуршащей осенней листве, по дороге соображая, что буду делать, когда Ривер выставит меня вон.
Наверное, поеду куда-нибудь в теплые края. Скажем, на Фиджи. Поживу там, пока не приду в себя, не перестану чувствовать себя такой дрянью. Когда-нибудь же это случится, верно? Время все лечит. Глядишь, со временем Инки перестанет казаться мне таким жутким, а может быть, я даже сумею забыть про таксиста, как когда-то забыла об Имоджин...
– Здравствуй, – сказала Ривер, когда я подошла ближе. На ней была длинная юбка с пейслийским узором и шерстяная шаль на плечах. Прямые серые волосы зачесаны назад и убраны в пучок. – Добро пожаловать.
– Привет, – ответила я. – Вы Ривер?
– Да, – она внимательно всмотрелась в мое лицо, словно пыталась вспомнить меня. – Как тебя зовут, дитя мое?
Тут я не смогла удержаться от смешка – это я-то дитя? В моем-то возрасте?
– Настасья. На данный момент.
– Мы с тобой встречались, – это был уже не вопрос, а утверждение.
Я кивнула, поддавая ботинком сухие листья.
– Очень давно. Вы тогда сказали, что если я захочу чего-то большего, то могу приехать в Уэст Лоуинг. – При этом я украдкой покосилась на горизонт, уже начавший затягиваться ползущими с северо-запада тучами.
– Настасья, – повторила Ривер, скользнув взглядом по моим черным торчащим волосам и синим контактным линзам, которые я специально надела, чтобы быть похожей на фотографию из американского паспорта. Я попыталась вспомнить, как выглядела во время нашей встречи, но не смогла.
– Кристина! – напомнила я. Это было одно из множества моих имен, но не то, что дали мне при рождении. – Тогда меня звали Кристина. Мы встретились во Франции, после автокатастрофы. По-моему, это было в конце двадцатых годов прошлого века.
– Ах, да! – проговорила она, кивая. – Это была ужасная ночь, но я рада, что встретилась с тобой. И очень рада, что ты приехала.
– Да, – нерешительно выдавила я, отводя глаза. – Я понимаю, что это было очень давно, но просто подумала, что вы... Ну, в общем, если...
– Я рада, что ты здесь, Кри... Настасья, – повторила Ривер. – Будь как дома. Ты привезла с собой что-нибудь?
Я кивнула, вспомнив о своем чемодане. Ну и о эмоциональном багаже тоже не стоило забывать.
– Очень хорошо. Сейчас я покажу тебе твою комнату и оставлю тебя устраиваться.
Значит, у меня тут будет своя комната?
– Это что, типа отеля? – спросила я, входя следом за Ривер через дверь в вестибюль.
Первым делом я увидела круглый столик со стоявшей на нем красивой вазой, полной пылающих веток осеннего клена. На второй этаж вела прекрасная деревянная винтовая лестница. Все в этом доме было белым, простым и вместе с тем элегантным. Но самое удивительное, что стоило мне переступить порог, как я сразу почувствовала себя здесь... даже не знаю, как точнее сказать. Менее напуганной? Менее беззащитной? Впрочем, возможно, это было банальное самовнушение.
– Здесь когда-то был молитвенный дом квакеров, – пояснила Ривер, поднимаясь по ступеням.
Я сразу почувствовала, что в этом доме есть и другие люди, однако здесь было тихо, тепло и уютно.
– В начале XIX века здесь жило человек сорок из Общества друзей, они работали на ферме, сами себя обеспечивали. А я, хоть и в разных обличиях, владею этим домом с 1904 года.
Упоминание о разных обличиях меня не удивило. Если Ривер долго живет на одном месте, ей волей-неволей приходится представляться разными людьми, чтобы объяснить свое долголетие. Наверное, она купила этот дом под одним именем, потом сделала вид, будто умерла, и объявилась вновь под видом своей давно утерянной дочери, и так далее. Кажется, в сериале «Звездный путь» был похожий сюжет.
– А что тут сейчас?
Ривер провела меня по широкому коридору, потом свернула направо, и мы оказались в еще одном коридоре, где с одной стороны шел аккуратный ряд окон, а с другой – не менее аккуратный ряд дверей. Услышав мой вопрос, она улыбнулась, сразу помолодев на несколько лет.
– Дом для заблудших бессмертных, что же еще?
– А что думают об этом соседи? – не унималась я.
– Они знают, что здесь находится небольшая семейная ферма по выращиванию органических продуктов, и что сюда нередко приезжают люди, желающие научиться нашим семейным секретам ведения органического земледелия. Между прочим, это тоже правда. – Она остановилась перед одной из дверей напротив окна.
Когда Ривер открыла дверь, снаружи хлынул поток янтарного осеннего света.
Я с любопытством заглянула внутрь.
– Я думала, органические продукты выращивают только монахи!
Ривер рассмеялась.
Комната оказалась маленькой и почти пустой, вся меблировка состояла из узкой кровати, небольшого комода, деревянного стола и стула. Последний раз, когда я покидала свою лондонскую квартирку, я останавливалась в парижском отеле «Георг V». А до этого в «Сент-Реджис» в Нью-Йорке. Как видите, во время путешествий я привыкла жить с исключительным комфортом.
– Нет, не монахи, – ответила Ривер, входя в комнату. – Органическим земледелием занимаются обычные люди, а также бессмертные, которые в какой-то момент начинают задумываться о своей жизни. Ты можешь делать с этой комнатой что угодно, обживай ее по своему вкусу.
Я вспомнила, как обычно выглядит мое жилище – кучи разбросанной одежды, пустые бутылки из-под выпивки, переполненные пепельницы, книги, журналы, газеты, коробки из-под пиццы... Нет, пожалуй, не стоит торопиться переделывать эту спартанскую обстановку под свой вкус!
– Значит, я тут не одна? – спросила я, осторожно присаживаясь на краешек кровати. Так, понятно, никакого мягкого спального матраса поверх основного.
– На сегодняшний день у нас четыре преподавателя и восемь студентов, – ответила Ривер. Теперь она стояла, прислонившись спиной к закрытой двери комнаты, и серьезно смотрела на меня. – Не торопись, Настасья. У тебя есть неделя на то, чтобы решить, хочешь ты остаться здесь или нет. Я надеюсь, что останешься. Мне кажется, ты достаточно устала от прошлого и сможешь найти здесь свое счастье, если только готова к нему. Но должна сразу тебя предупредить – здесь у нас не отель и не курорт. Это нечто среднее между кибуцем и реабилитационным центром. Здесь придется работать – вместе со всеми нами. Кроме того, тебе предстоит многому научиться, и это обучение будет очень трудным и даже мучительным. На протяжении долгих лет, путем проб и ошибок, мы выработали определенные правила, и нам вовсе не интересно мнение человека со стороны о том, как здесь следует все переделать.
– Угу, – выдавила я. А что тут еще скажешь? Поживу тут немного, осмотрюсь, а там, глядишь, придумаю какой-нибудь план Б, и свалю.
Ривер улыбнулась, отчего ее лицо сразу стало таким Добрым и радушным, что я искренне огорчилась за эту хорошую женщину, достойную куда более качественного объекта для воспитания. Но я уже поняла, что мне тут все равно не прижиться.
– Если ты поймешь, что это все не для тебя, никто не будет тебя удерживать. Никто не станет уговаривать тебя спасти свою собственную жизнь. Ты ведь уже большая девочка, верно? Сколько тебе? Лет двести?
– Четыреста, – ответила я. – Точнее, четыреста пятьдесят девять.
Увидев мелькнувшее в ее глазах изумление, я с неприятной отчетливостью поняла, что ее ввел в заблуждение не столько мой юный вид, сколько дебильное поведение.
– Ну хорошо, четыреста пятьдесят девять. Но если ты до сих пор так и не сумела повзрослеть, мы не будем удерживать тебя насильно. Мы будем помогать тебе во всем и всеми имеющимися у нас силами, но только до тех пор, пока ты будешь прикладывать собственные усилия. Если ты приехала просто погостить, это место не для тебя.
– Угу, – снова промычала я.
Рассмеявшись, Ривер подошла к кровати, наклонилась и обняла меня. Она была теплая, крепкая и уютная. Даже не помню, когда меня в последний раз кто-нибудь так обнимал. Я в ответ неловко обхватила ее и легонько похлопала по спине.
– Я не хотела тебя отпугнуть, – почти извиняющимся тоном сказала Ривер. – Я очень хочу, чтобы ты осталась. Но не хочу, чтобы ты продолжала пестовать здесь свой инфантилизм. Это место для взрослых, Настасья.
– Угу, – кивнула я.
Честно признаюсь, этот разговор не озарил мой разум какими-то новыми идеями. Более того, теперь я еще меньше понимала, зачем сюда приехала. Может быть, это был все-таки нервный срыв, и все такое.
Какая-то смехотворная ошибка. По крайней мере, я не сомневалась, что когда-нибудь здорово посмеюсь над всей этой авантюрой. Через несколько десятков лет, например. «Это было в тот раз, когда я решила начать новую жизнь, ха-ха-ха!» И вообще, возможно, я не такая уж плохая бессмертная... Тут я вспомнила лицо таксиста, озаренное светом фонаря, и то, как я повернулась к нему спиной, и внутри у меня все сжалось.
– Сколько вам лет? – спросила я, чтобы хоть что-то спросить.
Ривер остановилась возле самой двери и обернулась.
– Намного больше, чем тебе, – грустно ответила она, смахивая с лица выбившуюся из-под заколки прядку.
– И все-таки, сколько?
Сама не знаю, почему я к ней прицепилась – возможно, мне просто неприятна была мысль о том, что мной командует кто-то младше меня?
Она посмотрела мне в глаза и отозвалась:
– Я родилась в 718 году в Генуе, это в Италии. – Ривер улыбнулась и добавила: – Но это ничего не меняет.
– Угу, – глубокомысленно согласилась я, но она улыбнулась мне в последний раз и закрыла за собой дверь. Хорошо еще, что я вовремя прикусила язык и не выпалила первое, что пришло мне в голову: «Ни фига себе, какая вы старая!»
Когда Ривер ушла, я рухнула на кровать и вдруг почувствовала, что смертельно устала. Нет, я тут чужая. Это место излучало покой, мир, волю к переменам и силу постоянства. А я была смертоносным японским сюрикеном, со свистом летящим по миру. Я была бедой. Ледяное отчаяние сдавило мою грудь, и весь мой прекрасный план вдруг показался мне до смешного жалким. А ведь это был единственный выход, до которого я смогла додуматься! Господи, как же я влипла!
В комнате было тепло. Скосив глаза, я увидела под подоконником небольшой металлический радиатор. Сев на кровати, я сбросила кожаную куртку и тяжелые мотоциклетные ботинки и сразу почувствовала себя намного легче, свободнее и уютнее. На мне был толстый мужской свитер с горлом, и когда я машинально подтянула ворот повыше, прикрывая шею, то сразу почувствовала себя совсем хорошо.
Только я хотела закрыть глаза, как раздался стук в дверь.
– Открыто, – раздраженно крикнула я, думая, что это горничная. Я уже успела заметить, что в этом странном доме все двери без замков. Весьма экстравагантное решение.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Скандинавский бог. Я уставилась на него из-под полуопущенных ресниц, мучительно пытаясь понять, почему это лицо кажется мне таким смутно-знакомым, и почему я никак не могу поймать это ускользающее воспоминание. В одной руке у бога был мой чемодан, весивший больше меня.
Бог без видимого усилия внес чемодан в комнату и поставил к стене.
– Вот, это твое.
– Спасибо, я как раз собиралась спуститься за ним.
Умирая от стыда, я села на постели. На этот раз я отлично знала, как выгляжу со стороны. В моей жизни бывали периоды, когда я выглядела по-настоящему красивой. Вообще-то, у меня для этого есть все данные – правильные черты лица, пухлые губы, красивые глаза, высокие скулы и все прочее. Время от времени, если постараться, я могу быть настоящей красоткой.
Беда в том, что в последний раз я старалась лет сорок назад или даже больше. Сейчас я с мучительной ясностью видела себя со стороны – худая, как анорексичка, на голове лохматое крысиное гнездо, вы крашенное в неестественно-черный цвет. Я была похожа на наркоманку или доходягу, мучительно выздоравливающую после жестокой холеры. Да еще одета, как побирушка, в первые попавшиеся под руку более-менее чистые тряпки. Короче говоря, даже не знаю, что нужно было сделать, чтобы выглядеть еще хуже.
Надеюсь, вы понимаете, каково мне было сидеть вот так перед ослепительно-прекрасным Скандинавским богом с его сияющей бронзовой кожей, идеально уложенными каштановыми волосами и янтарными глазами цвета сладкого хереса, который я как-то пробовала в Грузии?
Вечно юный бог был в меру высоким, сильным и мускулистым, причем его мышцы не выглядели компенсацией каких-то скрытых комплексов, а мужественные черты лица не были ни слишком грубыми, ни чересчур слащавыми. На переносице у него виднелся едва заметный бугорок, похожий на след от давнего перелома, и этот маленький изъян делал его красоту совершенной в том высшем смысле, который у японцев носит название ваби-саби[1]1
Ваби-саби – прибл. «скромная простота», важнейшая часть японского эстетического мировоззрения. В европейских языках эту эстетику обычно описывают как красоту мимолетного, простого, несовершенного и преходящего.
[Закрыть].
Где же я все-таки видела его лицо? Неужели я могла забыть такую красоту, от которой перехватывает дыхание?
Он выглядел так, словно ему было на меня наплевать, и как ни печально, это делало его еще более привлекательным.
– Как тебя зовут? – как можно небрежнее спросила я.
– Рейн.
Рейн? У них тут какая-то экологическая секта, где принято называться «природными» именами?[2]2
На слух имя Reyn (Рейн) звучит также, как английское слово rain (дождь). Женщину, пригласившую Настасью в коммуну, зовут Ривер (англ . river – река).
[Закрыть]
– А я Настасья.
– Я знаю.
В нем не было ни капли тепла или дружелюбия. Интересно, что привело его сюда? Неужели он тоже сбился с курса, как я? И ему тоже есть, что скрывать? Мне вдруг ужасно захотелось узнать его историю и убедиться, что она еще хуже, чем моя собственная.
– Ладно, спасибо, – буркнула я, смущенная его неприязненным отношением.
– Ривер просила сказать тебе, что ужин у нас в семь.
С этими словами он вышел и почти бесшумно прикрыл за собой дверь. Я хотела спросить, где именно подают этот ужин, но побоялась, что он предложит мне идти на запах.
Когда бог ушел, я снова повалилась на кровать, но спать мне совершенно расхотелось. На сердце стало совсем погано, потому что теперь я точно знала – ничего у меня не получится. Если мне нужно было убедительное доказательство, то этот богоподобный Рейн мне только что его предоставил.
Здешние постояльцы, по-видимому, только и делают, что творят добрые дела и с толком проживают каждый день свой бесконечной жизни. Но это все не по мне. Я просто пыталась сбежать от тьмы, которая окружает все, к чему я прикасаюсь. Я пыталась спрятаться – от Инки, от себя, от своего прошлого, настоящего и даже будущего.
Инки. Невольно поежившись, я потерла плечи и спрятала ладони в мягкие рукава свитера. Наверное, сейчас он ломает голову над тем, куда же я подевалась. На протяжении многих лет мы с Инки виделись или хотя бы перезванивались каждый день. Интересно, он тревожится за меня? Что думает о моем бегстве? Будет ли пробовать меня разыскать?
Я не могла вернуться. В этом я была абсолютно уверена. Но и остаться здесь я тоже не могла. Ладно, проехали. Отъемся пару деньков, отосплюсь пару ночей, а потом – прощай, детка, прощай. В конце концов, у меня осталось не так много того, что стоило бы спасать!
